Нырок сквозь бетон и асфальт 4 страница

Анька быстро подалась вперед. В глазах у нее мелькнул привычный спорщицкий огонек, но сразу же погас. Должно быть, Иванова вовремя сообразила, что для всех будет лучше, если этот спор выиграет Филька.

– Но почему тебе так кажется? Почему? – только и спросила она.

– Потому что я ее нес, – с особым выражением ответил Хитров, не вдаваясь в иные подробности.

– А как мы накинем ее на вашего Красноглазого? – спросил Мокренко. – Лично меня того... не слишком тянет... Может, просто, типа, вывесим ее на дверях, чтобы не совался?

Хитров взглянул на Петьку без особого восхищения:

– Погоди, все не так просто! Нельзя показывать мертвецу веревку. Если палач поймет, что она у нас, раньше времени, то знаешь, чего будет?

– Чего будет?

– Вот и хорошо, что не знаешь: тебе же и лучше. Разорвет ее, сожжет огненным дыханием или просто провернется два раза, обернется в черную простыню и исчезнет, а потом появится, когда мы его не ждем.

– А как же тогда?

– Погоди. Сейчас соображу... – Филька оглядел комнату.

До чего же просто все всегда придумывается в фильмах ужасов – и проваливающиеся стулья, и чаны с кислотой, и тигры, выскакивающие из стенного шкафа, и развешанные на стенах двуручные мечи. Куда как сложнее устроить засаду в трехкомнатной квартире панельного дома, в котором слышно через пол, как чихает сосед сверху.

Но все же Филька придумал. Ведь недаром и отец, и дед, и прадед, и дед прадеда были у него Хитровыми. А такую фамилию, как известно, просто так, за красивые глаза, не дадут.

– Помоги отогнуть ковер! – велел он Петьке.

 

 

Ночь медленно наползала на город, нависала над ним тысячами черных и сиреневых стрел. Вначале потемнели и провалились полукруги арок, потом ночные тени поползли по первым этажам домов, и под конец только небо, потухая, еще сопротивлялось немного ночи. Но от темноты до полуночи было еще несколько часов. Время мертвого палача еще не наступило – и он лежал под своим камнем.

Эти несколько часов ожидания, предстоявшие им, были самыми тягостными. Сидеть и ждать, пока земля на могиле провалится и появится длинная фигура, завернутая в черную простыню.

– Как ты думаешь, почему раньше про него ничего не было слышно в городе? – спросила Анька. Филька повернулся к ней и слегка пожал плечами. Они сидели рядом на диване. Мокренко, как беспокойный медведь-топтун, бродил по комнате, не находя себе места. Он то брал какие-то вещи с Филькиного стола, то со вздохом ставил их обратно.

– Про мертвеца? Я много думал об этом. Должно быть, он мог выходить лишь на одну-две ночи в году и не способен был никому причинить вреда, пока...

– Пока ты не взял у него простыню?

– Да, а потом не вернул. Замкнулся какой-то круг. Выполнилось условие, при котором палач вновь мог обрести силу... И во всем виноват я, – сказал Филька.

– Нет, не только ты. И я тоже. Если бы не этот дурацкий спор, ты бы и на кладбище не оказался, – заявила Анька.

– Нет, я виноват! Простыню кто брал? А вернул кто?

– Нет, не ты! Мы вместе пошли ее возвращать, только потом я поняла, что этого делать не надо, а ты не понял.

– А ну, тихо! Хватит спорить! И без вас все в ушах жужжит, а вы еще: я – не я... Тьфу! – Мокренко, как скала, навис над ними. Его пухлая физиономия была перекошена.

Хитров почувствовал, что Петьке страшно, нервы у него на пределе и он лезет в бутылку.

– Хорошо, Петенька, мы не будем спорить. Только отойди, пожалуйста, и не загораживай нам лампочку, – проворковала Анька.

– Что? – взвился Петька. – Да я...

В этот миг дверца шкафа неожиданно затряслась. Внутри что-то застучало, запрыгало. Анька вскрикнула:

– Кто у тебя там?

– Не знаю, – сказал Филька, не отрывая взгляда от дверцы.

Звуки в шкафу не прекращались – они не были грозными или очень сильными, но зато настойчивыми. Кто-то или что-то определенно требовало, чтобы дверцу открыли.

– Надо открыть, – наконец решился Хитров. – Петька, бери клюшку! Мало ли что...

– А ты?

– Я гантель возьму... Раз, два, три...

Филька дернул дверцу. Соляные фигурки раскачивались и быстро перемещались по полке, скользя, точно по льду. Их прозрачные зубы щелкали, а руки, тонкие, точно нити, то вскидывались над головой, то в мучительной мольбе протягивались вперед.

– Ну все! С меня хватит! Сейчас я их!.. – Петька размахнулся клюшкой.

– Ты что... Что делаешь? Больной? Ты что, забыл, кто это? – Хитров повис у него на руке.

– Они рабы черной простыни, вот они кто... – буркнул Петька, но клюшку все же выпустил и отошел в сторону.

– Смотри, у тебя тут тушь какая-то стояла, они ее разлили и теперь будто пишут, – сказала Анька, внимательно наблюдая за странным перемещением фигурок.

Когда фигурки прекратили свой загадочный танец и вновь замерли, то стала видна надпись, темными разводами отблескивающая на полке. Следы туши гласили:

«МЕРТВЫЙ ПАЛАЧ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ВЫ ПРИШЛИ НА КЛАДБИЩЕ И ЖДАЛИ ЕГО У МОГИЛЫ!»

– Ну уж нет! Не пойдем! Надо ему – сам заявится! – возмущенно воскликнула Анька.

Обе фигурки – рабы черной простыни, как назвал их Петька, – скорчились от ужаса.

– Он придет. Знаю, что придет, – тихо сказал Филька.

 

 

В томительном ожидании прошло несколько часов. Под конец они уже не ждали, а просто сидели на диване, то ненадолго засыпая, то поднимая головы и тоскливо оглядывая комнату. Анька дремала. Ее голова лежала у Фильки на плече. Изредка она начинала сползать, и тогда Иванова просыпалась и спрашивала пугливо: «Уже?»

– Нет еще, спи, – отвечал Филька.

– Смотрите! Что это там? Никак не пойму! – вдруг охрипшим голосом крикнул Мокренко.

Он стоял у окна и, прижавшись к нему лбом, с ужасом разглядывал что-то. Филька бросился к нему.

Над крышами ближайших домов, там, где ослепительной монетой висела луна, появилось черное пятно. С каждым мгновением оно становилось все больше, все шире. Вскоре понятно стало, что это что-то длинное, узкое, вытянутое параллельно земле. На длинном же и темном топорщилось нечто – прямое, неподвижное. Больше всего это походило на ковер-самолет. Однако чем ближе неизвестный предмет подлетал к дому, тем яснее становилось, что это не ковер-самолет.

– Это... это... – Голос у Петьки дрогнул.

– Черная простыня, а на ней сидит мертвый палач, – сказал Филька.

Он отпрыгнул от окна и рывком задернул шторы.

– К... к кому он л-летит? – заикаясь, спросил Петька.

Иванова и Хитров молча уставились на него. Ответ на этот вопрос был так очевиден, что только Петька с его привычкой к выспрашиванию об очевидном мог задать его.

Притаившись у окна, они ждали. Филька сжимал гантель, Петька – клюшку. Однако это оружие служило им скорее для самоуспокоения. Едва ли им можно было остановить того, кто мертв уже сто лет...

– А я надеялась, он не прилетит... Думала, а вдруг... – одними губами прошептала Анька.

– Ну все! Спорю – тебя он сожрет первую! – сказал Мокренко.

– Скорее от тебя живого места не останется, – автоматически откликнулась Иванова.

Эта дурацкая перепалка напомнила Фильке анекдот про двух червяков на дороге, споривших, кого прежде раздавят.

– Тихо! Он рядом! – прошептала Филька.

Черная неподвижная тень скользнула за окном, отделенная лишь занавеской и стеклом. Красноглазый палач на простыне летел вдоль дома. Изредка он приподнимал ладонь – и простыня бесшумно замирала.

Перед занавеской Филькиной комнаты простыня, дрогнув, застыла в воздухе. Ребята увидели длинную колеблющуюся тень от узких плеч мертвеца и его тонких рук. Одутловатое лицо палача было обращено к ним, а огненные глаза, казалось, прожигали штору насквозь.

Так продолжалось около минуты – и за все это время ни один мускул не дрогнул на застывшем лице палача. Наконец он чуть двинул подбородком – и простыня, сорвавшись с места, заскользила вдоль дома.

– Не нашел! – обрадованно прошептал Филька, отрываясь от дырки в шторе.

Но в этот миг простыня круто развернулась в воздухе, на миг показав свой черный низ, а затем стремительно спикировала к балкону. Через мгновение палач уже стоял на нем, а простыня, подобно плащу, обвивала его плечи.

– Вот мы и встретились! Скоро ржавая кровь потечет в ваших жилах! – пробулькал палач.

Бледная, покрытая зелеными пятнами рука прошла сквозь балконное стекло, даже не разбив его, и сорвала штору. С глухим ударом упал металлический карниз...

 

 

Ребята прижались к стене. Случайно Мокренко нажал затылком на выключатель – свет было вспыхнул, но в следующий миг лампочка лопнула. Одновременно с этим погасло и электричество в нескольких соседних домах. Лишь слабый лунный свет пробивался снаружи, очерчивая окно, и в этом синеватом свете отчетливо виден был стоящий на балконе силуэт палача, завернутого в черную простыню.

Раздувшееся лицо палача прижалось к самому стеклу. Его мелкие изъеденные зубы скользили во рту подобно двум встречным лезвиям бензопилы.

Синяя ладонь снова проникла через стекло в комнату и нажала на ручку. Балконная дверь с треском распахнулась, впустив с улицы ледяной сквозняк. Костистая нога шагнула в комнату.

Красноглазый палач расхохотался. Его сухой палец, протянувшись, нацелился точно в грудь Фильке.

– Ты будешь первым! – пробулькал мертвец. – Подойди ко мне сам – ржавая кровь потечет по твоим жилам. Ты будешь бессмертным... мертвым и бессмертным. Ибо тот, кто не изведал еще смерти, не может ничего знать и о бессмертии!

– Я не хочу! Нет! – крикнул Филька, но мертвец не слушал его.

– Разумеется, днем в гробу холодно и сыро, но зато ночь вся будет твоя – и, встав из могилы, ты сможешь разрывать зубами всех, кого встретишь! Для тебя будет неважно, кто это – бывший одноклассник или родной брат, все станут для тебя равны. Все станут твоей добычей, – продолжал палач.

– Нет, не все!

– Все, поверь, все... Второй я укушу тебя! И с тобой случится то же самое... – Палец мертвеца указал на Аньку.

Петька Мокренко слегка воспрянул духом, соображая, что раз он не будет первым или вторым, то, возможно, очередь до него вообще не дойдет.

– А вот это ты напрасно, толстячок. В гробу я слегка исхудал, да и мои новые слуги захотят есть... – Палач с ухмылкой кивнул на Фильку с Анькой. – Так что не волнуйся. Ни одной твоей косточки не пропадет напрасно. Все поглощенные тобой бутерброды пойдут в дело...

Петька задрожал.

– Как мне тошно было лежать в гробу все эти сто лет. Я хотел убивать, я выходил из могилы, но ничего не мог. Мои руки проходили сквозь тела тех, кого я хотел схватить, а зубы смыкались на пустом месте. Люди же даже не замечали, что я нападаю на них, и продолжали идти как ни в чем не бывало... Если бы не черная простыня, которую ты достал из могилы и после вернул мне... Ну все, хватит болтать!

Черная простыня хищно затрепетала за спиной палача, вздыбившись подобно мрачному крылу. Его руки, удлиняясь, устремились к ребятам. Но тут в самый последний миг в памяти Фильки вдруг что-то всплыло.

– Надо перекреститься! – крикнул он. – С нами крестная сила!

Услышав ненавистное слово, палач отпрянул. Его ладони замерли в воздухе. Этой короткой заминки оказалось достаточно, чтобы Филька осенил себя крестным знамением. За ним перекрестилась Анька, а перепуганный Мокренко, никогда прежде в жизни не крестившийся, не смог правильно сложить пальцы и перекрестился с левого плеча, не осенив крестом правое.

Палач, зарычав, прикрыл ладонью глаза, словно спасаясь от яркого света.

– Других не вижу! Тебя вижу! – заревел он и прыгнул на Петьку. Но еще раньше Филька сбил неуклюжего толстяка с ног и, схватив его руку, положил на него правильный крест.

Теперь палач не видел всех троих и лишь рыскал по комнате, вытягивая руки и стремясь нашарить ребят вслепую.

– Смываемся! – шепнул Филька.

Они рванулись было к дверям, но палач энергично мотнул головой, едва не отвалившейся от такого движения, и тотчас две склизкие гробовые доски легли поперек двери. Еще один кивок палача – и громадные гвозди с треском вонзились в доски.

– Из этой комнаты никто не выйдет! – прохрипел палач. – Никто! Я буду искать вас, пока не найду! Простыня – приготовься!

Простыня, сорвавшись с его плеч, взлетела и повисла неподвижно под потолком. Филька понял, что, когда палач прикажет, она упадет на них сверху и, закутав, станет душить.

Вновь нахлобучив на себя голову, палач продолжил эту страшную игру в жмурки.

Пол трясся. Книги градом слетали с полок. Балконное стекло, прежде целое, теперь треснуло по всей длине. В панике друзья метались по комнате, спасаясь от вездесущих холодных рук мертвеца.

В суете этой ночной гонки Филька внезапно вспомнил о ловушке, которую они устроили для мертвеца и о которой теперь почти забыли – слишком сложно было поверить, что может существовать нечто, способное остановить этого покрытого зелеными трупными пятнами монстра.

– Круг! – заорал он. – Круг! Вставайте в него!

Под ковром, в том месте, где снаружи на ворсе был большой яркий круг, лежала свернутая кольцом веревка. Прыгнув в круг первым, Хитров затащил туда Аньку. Мокренко, преследуемый извивающейся рукой мертвеца, вбежал в круг на четвереньках.

Рука мертвеца устремилась к ним, но замерла, встретив неведомую преграду. Раз за разом палач с ненавидящим бульканьем бросался на нее, но стена, которой никто из ребят не видел, не пускала его.

Тогда мертвец стал обходить ее по кругу, проверяя, нет ли где зазора. Обойдя почти весь круг, он наконец нашел проход – место, где веревка не смыкалась. Похоже, под ковром она сбилась и круг нарушился.

Торжествующе захохотав, палач прыгнул внутрь круга. Анька с Петькой выскочили из него первыми, Филька же хотя и перешагнул веревку, но отчего-то замешкался, и тотчас холодная рука ухватила его за ворот. Горло сдавило, и он помчался прямо навстречу скользящим в открывшейся пасти зубам. Казалось, уже ничто не сможет спасти его, но ковер вдруг взвился снизу и с головой окутал мертвеца. Истрепанная веревка захлестнулась вокруг ковра, сдавливаясь с каждым мгновением все теснее. Жуткий, леденящий душу вопль заполнил комнату. Ледяная рука разжалась. Один из ее пальцев, которым она случайно задела веревку, потемнел и обратился в прах.

Ребята, сброшенные с ковра, когда он резко рванулся из-под их ног, лежали на полу, с ужасом наблюдая за огромным, торчком стоявшим свертком, из которого доносились угрозы.

Теперь весь мертвец был завернут в ковер, из которого тщетно пытался вырваться, изрыгая страшные проклятия.

– Нет! Нет! Ничто не может убить меня! Ненависть бессмертна! Гроб не остановит меня! Я вырвусь и из преисподней! Простыня! Где моя простыня? – кричал палач, но голос его становился все слабее, пока не затих совсем.

Сверху, с потолка, яростно и грозно колеблясь в воздухе, упала черная простыня, накрыв ковер и веревку. В комнате что-то ослепительно полыхнуло. В глазах у Фильки, как всегда бывает при внезапном ослеплении, пошли разноцветные яркие круги. Когда же они исчезли, он, продолжая испуганно щуриться слезящимися глазами, увидел, что ковер сгинул вместе со своей добычей. Вместе с ковром исчезли черная простыня и истрепанная веревка.

Лишь темный оплавленный камень лежал на том месте, где минуту назад происходила схватка потусторонних сил. Несколько мгновений спустя исчез и камень, изойдя тонкой струйкой пара...

Но долго еще, очень долго ребята не могли отвести взгляд от этого грозного места, где теперь ничего уже не было, кроме небольшого темного следа на паркете, оставшегося после яркой вспышки...

 

 

Они еще не совсем пришли в себя, когда из шкафа донесся звук обрушившейся полки и оттуда, вместе со сложенными там Филькиными свитерами и майками, буквально вывалились Усачев со Стуловым. Непонимающе озираясь, они сидели на полу, сохраняя на лицах то самое зеркально-бессмысленное выражение, которое было у соляных фигурок.

Вскоре оба девятиклассника поднялись и, двигаясь точно зомби, направились к дверям. Уже на лестнице они немного очнулись и озадаченно стали вертеть головами. После оба верзилы довольно осмысленно сели в лифт, и он, загудев, повез их вниз.

– Память вернется к ним позже. Это даже хорошо, что они не будут помнить, что сидели у меня в шкафу, – сказал Филька.

– Я пошел... Мне нужно стресс снять, – заявил вдруг Петька.

– Куда ты пошел?

– Куда надо.

И Мокренко действительно пошел, и действительно куда надо – к холодильнику. Его дверца хлопнула, и раздавшееся громкое чавканье ознаменовало, что Петька уже снимает свой стресс.

Анька тоже встала и направилась к двери.

– Погоди... Я хотел тебя спросить... – нерешительно окликнул ее Филька. Он вдруг подумал, что если не спросит этого сейчас, то не спросит уже никогда.

– О чем?

– Ну это... Поцелуй воздушный мне кто посылал?

– Какой поцелуй?

– А вот такой. В автобусе. – И Хитров изобразил, как она дула на ладонь.

Анька изумленно подняла брови:

– У тебя больное воображение. Ну да, дула. Я просто ладонь испачкала, вот и сдувала... Стекло с той стороны было грязное...

Филька отвернулся.

– Эй, Хитров, постой! – крикнула Анька. – Вообще-то...

– Что вообще-то?

– Ничего. Хотя нет, не ничего... Вообще-то ты мне нравишься, – закончила она.

– Почему? – расцветая, спросил Филька.

– Потому что у тебя уши смешные... – сказала Иванова, поправляя свои очки-телескопы.

 

 

Замурованная мумия

 

Глава 1

НЫРОК СКВОЗЬ БЕТОН И АСФАЛЬТ

 

Московские подземелья, тоннели, бомбоубежища, секретные ходы минувших эпох, ветки, ремонтные пути и отстойники метрополитена образуют под землей разветвленную и непредсказуемую паутину. Паутину из двенадцати переплетенных уровней, нижний из которых залегает на глубине более семисот метров, что в шесть раз глубже самой глубокой станции метрополитена – «Дубровки».

Паутину, в которой проще сгинуть, чем выйти наружу. Это сумеречная зона тайн и загадок, никогда не видевшая солнечного света.

Многие явления, происходящие под землей, не находят логического объяснения. Недаром диггеры говорят, что самое безобидное, что можно встретить под землей, – это мертвецы и крысы. Все остальное – много, много хуже...

Справочник диггера

 

 

 

Он поклялся, что доберется до них. И, если сможет, выполнит свою угрозу: сейчас, через год или через двадцать лет. Человеческого времени для него не существует, он терпелив, как все бессмертное. Терпелив и полон ненависти – неугасимой, как адское пламя. Ненависть эта направлена на них троих, и она тем сильнее, что они сумели взять верх.

Филька до сих пор вскрикивает ночью, когда во сне видит его раскаленный взгляд. Он просыпается в поту, сидит на кровати, раскачивается и думает: «Нет, он не придет, его удержит кирпичная кладка. А если и нет, то удержит кое-что еще, такое же могущественное и древнее, как он сам...»

Тогда они закладывали пролом с такой поспешностью, что Филька уронил мастерок. На последние ряды раствор приходилось бросать прямо руками. И все это время он скрежетал и рвался наружу: ребята ощущали, как дрожит и крошится камень, на который он старался вскарабкаться.

А потом, когда последний кирпич встал на место, Петька, который и здесь остался в своем репертуаре, наступил себе на шнурок и разбил Анькин фонарь. В тот момент она даже не ругалась, только пискнула «блин», хотя в другое время удавила бы за него даже нехилую собаку Баскервилей.

До сих пор неясно, как они выбрались наружу, имея только зажигалку «Бик» и журнал, из которого Анька выдирала страницы. Представляете, как могут гореть глянцевые листы? Только чадить и вонять – света от них почти нет.

В тот раз они опустились на триста двенадцать метров ниже уровня Москвы-реки. Больше ничего не скажу, чтобы не выдать тайну. Ведь там, под землей, таится смерть...

 

 

Филька отлично запомнил день, когда все началось. До мельчайших подробностей, начиная с той, что с утра он надел носки разного цвета, потому что никак не мог собрать пары без дырок на больших пальцах. К тому же на уроках его ужасно щекотала недавно заведенная крыса по имени Нуль-Хвоста. Нуль-Хвоста была крыса не белая, а обычная, подвальная. Той самой никакой породы, от которой слабонервные девицы начинают производить неприятные для слуха визги. Вид у крысы был боевой. Вместо хвоста – обрубок сантиметра в два. Около шеи длинный шрам, на котором не растет шерсть. Поперек спины зеленкой написано «диггер-крыс». Это Анька постаралась, любит она такие приколы.

Нуль-Хвоста жила у Фильки уже месяцев шесть – почти с того самого дня, как они всерьез увлеклись диггерством. Он нашел ее в тоннеле у «Киевской», где идет залаз наверх. Какой-то псих затолкал ее в консервную банку, обрубив зазубренной крышкой непоместившийся хвост. Под землей вообще полно ненормальных типов, от которых никогда не знаешь, чего ожидать. Именно потому диггеры и делают сразу ноги, едва заслышав в тоннеле шаги или увидев пятно чужого фонаря.

Вначале Хитров хотел подарить крысу Аньке, и она была обеими руками «за», но ее родители, как выяснилось, терпеть не могут всего, что имеет четыре лапы, пусть даже и без хвоста. Пришлось Фильке оставить Нуль-Хвосту у себя. Незаметно он привязался к ней и иногда даже говорил: «Она мне как сестра! Сестры-то у меня никогда не было!» И Нуль-Хвоста тоже к нему привыкла. Отпусти Хитров ее в комнате, где будет тридцать человек, – она подбежит к нему и вскарабкается по одежде к воротнику. На уроках же она приучилась сидеть под свитером и не высовываться. Вроде: залегла на дно, нету меня...

Ближе к вечеру, когда Хитров вернулся с тренировки по прыжкам в длину, Петька и Анька уже торчали на лестнице у его квартиры. Оба были одеты, как для залаза, что Фильке сразу не понравилось. Рядом с дверью громоздился рюкзачина толстяка Петьки Мокренко, из которого (из рюкзачины, конечно, а не из Петьки) высовывался раздвоенный нос ломика-гвоздодера. Кроме гвоздодера, судя по размерам рюкзака, там можно было отыскать и веревку с карабином, и нож с заизолированной ручкой, и респиратор, и еще много снаряжения, тащить которое тяжеловато, но без которого запросто можно заночевать в склизком тоннеле по щиколотку в воде.

Анька Иванова в своих толстенных очках-лупах сидела на ступеньках и, высоко подняв колени, читала что-то невероятно заумное. Чуть ли не учебник по молекулярной биологии. Петька же развлекался тем, что пытался просунуть Фильке в замок отмычку. Он был так поглощен своим занятием, что пыхтел от усердия. Хитрова он не замечал. Поднеся палец к губам, чтобы Анька не испортила игру, Хитров стукнул Петьку по плечу и хрипло крикнул:

– Сто одиннадцатое отделение!.. Не двигаться! Руки на затылок!

От неожиданности Петька едва не взбежал на потолок. Потом опомнился и заорал: «Ты чего, с ума сошел?»

Филька открыл дверь, и Анька с Петькой ввалились в квартиру, где сразу же по-хозяйски устроились на диване. Обуви, разумеется, никто не снял – от диггеров, хотя бы и начинающих, этого не дождешься.

– Куда сегодня ныряем? – спросила Иванова.

Филька плюхнулся на кровать, закинув руки за голову. Приятно, когда тебя уговаривают и смотрят на тебя, как на профи. А все оттого, что это именно он первым познакомился с настоящими диггерами и сходил с ними в десяток залазов. Анька же с Петькой такого опыта не имели. Хотя, если разобраться, он тоже был изрядный чайник.

 

 

В тот день Хитров не испытывал особенного желания лезть под землю, но Петька с Анькой уломали его. Вначале Хитров хотел поводить их по водостокам у Москвы-реки, но вовремя сообразил, что там сейчас воды по пояс. И какой воды – хотел бы Хитров знать, чего там только не плавает! Такое всегда бывает после таяния снега.

– Ладно, если вам не терпится перемазаться, поищем новый залаз... – проворчал Хитров и стал неохотно собираться.

В отличие от Петьки, Филька никогда не таскал с собой рюкзак, а размещал все нужные вещи в куртке с вместительными карманами, которую сам сшил из палаточной ткани. Хотя это и делало его похожим на бочонок, зато Хитров мог все быстро достать, не путаясь в болтающемся за плечами рюкзаке.

– Филь, батареи для фонаря взял? – крикнула вдруг Анька, возникая прямо перед его носом.

Филька остановился и терпеливо посмотрел на нее. За кого она его принимает? Одна из первых заповедей диггера гласит: лучше забыть дома штаны, чем запасные батареи.

– Мне просто хотелось тебя позлить, – хихикнула Иванова.

Вскоре они уже были у первого залаза. Увы, тут их поджидало разочарование. За бетонным забором с проволокой работал компрессор, ходили рабочие, а у ворот торчал хмурого вида прораб, с которым совсем не хотелось сводить знакомство. На физиономии у него было прямо-таки написано: только попадись! Да уж, с таким лучше не связываться...

– Говорил вам: ночью надо было проходить, – проворчал Филька.

Внезапно он вспомнил, что рядом есть отличное местечко, куда ему давно хотелось наведаться. Забор там был очень солидный, с загнутой сеткой, исключавшей всякое вторжение, но зато стоял он на каменных опорах чуть ли не полуметровой высоты. Землей их засыпать поленились, и щели были огромные. В общем, залезай – не хочу.

Оставив Петьку с Анькой на улице, Хитров по-пластунски нырнул в дыру и смотался на разведку. Около башенки торчал подъемный кран, но никаких следов пребывания рабочих не обнаруживалось. Вагончик сторожа тоже был закрыт, хотя возле него и висела табличка с оскаленной собачьей мордой. Данная табличка прозрачно намекала, что стройка охраняется бешеными и злобными волкодавами.

Филька только хмыкнул, не потрудившись даже поднять палку. В большинстве случаев обещанные волкодавы оказывались мелкими дворнягами, годившимися только для облаивания диггеров и охотно принимавшими взятку в хлебно-колбасной форме. На этой же стройке даже и дворняга отсутствовала, если, конечно, сама табличка не обладала способностью оживать.

Филька свистнул, и Петька с Анькой пролезли под забором. Причем Петька ухитрился зацепиться рюкзаком, торчавшим у него сзади, как горб.

Через минуту они уже толпились у башенки. Решетка, закрывавшая вход, была наглухо забита досками. Наружу торчали только ржавые пики гвоздей.

Петька брезгливо потрогал одно острие пальцем.

– Как все запущено! – пробормотал он.

Обойдя башенку кругом, Хитров обнаружил подходящую трещину. В этом месте бетон осыпался, и стена держалась лишь на решетке арматуры. Фильке с Петькой было не протиснуться, но для Ивановой трещина оказалась в самый раз. Вручив ей ломик-гвоздодер и напичкав ее советами, Хитров с Мокренко протолкнули ее в трещину и велели ей отодрать доски, с чем она вполне успешно справилась.

В широченном круглом колодце проходили две лифтовые шахты и начиналась громыхающая железная лестница без перил. Уже здесь, у самой поверхности, ощущался запах Подземья. Запах этот был особенным и ни на что не похожим. Сырость – да, гнилые доски – да, но присутствовало еще что-то, чего нет в обычной сырости, гнили и грязи.

Нуль-Хвоста, сидевшая у Фильки под свитером на своем привычном месте, вдруг завозилась и просунула морду в воротник. Она всегда чувствовала приближение Подземья. Филька щелкнул ее ногтем по носу: «Марш на место! Команды десантироваться не было!» Когда Нуль-Хвоста спряталась, Хитров недоверчиво потрогал лестницу ногой.

Тотчас странный ржавый звук, похожий на стон, наполнил колодец...

 

Глава 2

ЗАСЕКЛИ!

 

Как-то человек пять диггеров шли под Склифом. Вдруг перед ними возник прозрачный человек, который с мольбой протягивал к ним руки, а затем «втянулся» в бетон. На следующий день диггеры случайно узнали, что именно в этот день там произошло самоубийство.

Диггерская быль

 

 

 

Этот залаз был не из глубоких. Тринадцать пролетов ржавой лестницы, метра по три каждый – всего около сорока метров. Внизу оказался раздваивающийся тоннель. Ребята зажгли фонари, осветив ход с закругленными стенами. Сквозь потолок просачивалась вода, кое-где каплями, а кое-где и струйками. «Отличное место для разведения плесени», – подумал Филька. Анька, зябко пошевелив шеей, натянула капюшон.

– За шиворот затекло, – пробурчала она. – Филь, ты здесь раньше бывал?

– Не-а, но мне рассказывали. Тут где-то должен быть ремонтный отстойник на три поезда, – сказал Хитров, прислушиваясь.

Ощутив вибрацию, он свернул налево, и вскоре они подошли к бетонной стенке. Примерно через полминуты за стенкой прогрохотал поезд, и Филька убедился, что выбрал верное направление.

– Там метро? – Мокренко в восторге ткнул его кулаком в плечо.

– Точно. Радуйся, что мы не ходим сквозь стены, а то оказались бы прямо на рельсах, – недовольно подтвердил Филька, растирая ушибленное плечо. Толстяк Петька сам не знал своей силы.

Они повернули и пошли вдоль стены, пробираясь между толстыми кабелями, уходившими в небольшие люки. Примерно раз в две минуты левая стена начинала дрожать. Один раз загрохотала и правая стена, и Хитров от неожиданности отпрянул, полоснув стену лучом. Но это был лишь включившийся вентилятор. В темноте шум вентилятора легко спутать с шумом метро, разница только в том, что поезд позванивает по стыкам рельсов.