Правила, относящиеся к построению социальных типов

 

Так как данный социальный факт может считаться нормальным или ненормальным лишь по отношению к определенному социальному виду, то из всего сказанно­го следует, что известная ветвь социологии должна быть посвящена построению этих видов и их классифи­кации.

Понятие о социальном виде имеет то огромное пре­имущество, что занимает среднее место между двумя противоположными представлениями о коллективной жизни, долгое время разделявшими мыслителей; я имею в виду номинализм историков[47] и крайний реа­лизм философов. Для историков общества представля­ют собой равное их числу количество несравнимых гетерогенных индивидуальностей. У каждого народа своя физиономия, свое особое устройство, свое право, своя нравственность, своя экономическая организация, пригодные лишь для него; и всякое обобщение здесь почти невозможно. Для философа, наоборот, все эти отдельные группы, называемые племенами, городами, нациями, являются лишь случайными и временными комбинациями, не имеющими собственной реальности. Реально лишь человечество, и из общих свойств челове­ческой природы вытекает вся социальная эволюция. Следовательно, для первых история является лишь ря­дом связанных между собой, но неповторяющихся со­бытий; для вторых эти же самые события представляют ценность и интерес лишь как иллюстрация общих зако­нов, начертанных в природе человека и управляющих всем ходом исторического развития. Для одних то, что хороша для одного общества, не может быть применено к другим. Условия состояния здоровья изменяются от одного народа к другому и не могут быть определены

[95]

теоретически; это дело практики, опыта, действий на­угад. Для других они могут быть вычислены раз навсег­да и для всего человеческого рода. Казалось, что соци­альная реальность может быть только предметом или абстрактной и туманной философии, или чисто описа­тельных монографий. Но можно избегнуть этой альтер­нативы, если признать, что между беспорядочным мно­жеством исторических обществ и единственным, но идеальным понятием о человечестве существуют по­средники — социальные виды. Действительно, понятие вида примиряет научное требование единства с разнооб­разием, данным в фактах, потому что свойства вида всегда обнаруживаются у всех составляющих его инди­видов, а, с другой стороны, виды различаются между собой. Верно, что нравственные, юридические, эконо­мические и другие институты бесконечно изменчивы, но эти изменения не носят такого характера, чтобы исключать возможность научного исследования.

Лишь вследствие непризнания существования соци­альных видов Конт мог приравнивать прогресс человече­ских обществ к прогрессу одного народа, «которому мыс­ленно были бы приписаны все последовательные измене­ния, наблюдавшиеся у разных народов»[48]. Это было бы действительно так, если бы существовал лишь один со­циальный вид и отдельные общества отличались друг от друга лишь количественно, в соответствии с тем, на­сколько полно воплощают они в себе существенные при­знаки этого единого вида, насколько совершенно выра­жают они человечество. Если же, наоборот, существуют социальные типы, качественно отличающиеся друг от друга, то, как бы их ни сближали, их нельзя будет впол­не слить воедино, как гомогенные деления одной геоме­трической прямой. Таким образом, историческое разви­тие теряет идеальное и упрощенное единство, которое ему приписывали; оно распадается, так сказать, на мас­су обломков, которые не могут прочно соединиться друг с другом, потому что существенно отличаются друг от друга. Знаменитая метафора Паскаля, повторенная Контом, оказывается теперь несостоятельной.

Но как же взяться за построение этих видов?

 

[96]

I

На первый взгляд может показаться, что нет другого способа, как изучить каждое общество отдельно, соста­вить о нем как можно более полное и точное моногра­фическое описание, сравнить затем все эти описания между собой, посмотреть, в чем они совпадают, в чем расходятся, и, наконец, в зависимости от относитель­ной важности этих сходств и различий распределить народы по разным или одинаковым группам. Обосновы­вая этот метод, замечают, что только он пригоден для науки, основанной на наблюдении. Действительно, вид являет лишь совокупность индивидов; как же устано­вить его иначе, как не начав с описания каждого из них в целом? Разве не существует правила восходить к общему после наблюдения частного во всей его полно­те? " На этом основании хотели отложить построение социологии до некой отдаленной эпохи, когда история в своем изучении отдельных обществ дойдет до резуль­татов, достаточно объективных и определенных, чтобы можно было с пользой сравнивать их.

Но в действительности такая осторожность научна лишь с виду. Неверно, что наука может устанавливать законы, лишь обозрев все выражаемые ими факты, или образовать родовые категории, лишь описав во всей полноте их индивидуальных представителей. Подлинно экспериментальный метод стремится, скорее, заменить обыденные факты (имеющие доказательную силу лишь тогда, когда они весьма многочисленны, из-за чего основанные на них выводы всегда не очень достоверны) фактами решающими, или перекрестными, как гово­рил Бэкон[49], имеющими научную ценность и интерес сами по себе, независимо от их количества. Особенно важно действовать таким образом тогда, когда речь идет об установлении родов и видов, так как составить перечень всех присущих индивидам признаков — зада­ча неразрешимая. Всякий индивид есть бесконечность, а бесконечность не может быть исчерпана. Может быть, следует обращаться только к наиболее существенным свойствам? Но согласно какому принципу осуществлять

[97]

отбор? Для этого нужен критерий, который бы выводил нас за пределы индивида и который даже самые лучшие монографические описания не смогут нам дать. Даже если не углубляться в проблему, можно предвидеть, что чем многочисленнее будут признаки, которые послужат основой классификации, тем труднее можно ожидать, что разнообразные способы их сочетаний в частных случаях дадут нам достаточно явные сходства и резкие различия, чтобы можно было установить определенные группы и подгруппы.

Но даже если бы подобным методом и возможно было бы создать классификацию, то ее огромным недостатком было бы то, что она не принесла бы той пользы, которая от нее ожидается. Действительно, она должна прежде всего сократить объем научной работы, заменяя бесчис­ленное множество индивидов ограниченным числом ти­пов. Но она теряет это преимущество, если данные типы будут установлены только после того, как все индивиды будут рассмотрены и проанализированы. Она не сможет практически облегчить исследование, если будет лишь резюмировать уже проведенные исследования. Она бу­дет действительно полезна, если позволит нам класси­фицировать другие признаки, нежели те, что лежат в ее основе, если она обеспечит нам ориентиры для последу­ющих фактов. Ведь ее роль и состоит в том, чтобы дать нам в руки ориентиры, с которыми мы могли бы связы­вать другие наблюдения, отличные от тех, которые сами послужили ориентирами. Но для этого нужно, чтобы данная классификация была построена не согласно пол­ному списку всех индивидуальных признаков, а на осно­ве небольшого, тщательно отобранного их числа. В та­ком случае она будет способствовать не только упорядо­чению уже добытых знаний, но и росту этих знаний. Она избавит наблюдателя от многих хлопот, указывая ему дорогу. Если классификация будет построена на этом принципе, тогда, чтобы узнать, распространен ли факт в пределах данного вида, не будет необходимости наблю­дать все общества, входящие в этот вид; некоторых из них будет достаточно. Во многих случаях даже будет достаточно одного хорошо проведенного наблюдения, подобно тому как часто одного хорошо проведенного эксперимента достаточно для установления закона.

[98]

Мы должны, стало быть, выбрать для нашей класси­фикации наиболее существенные признаки. Правда, знать их можно лишь тогда, когда объяснение фактов продвинулось достаточно далеко. Эти две части научного познания тесно связаны между собой и способствую развитию друг друга. Однако, еще и не погрузившись в глубокое изучение фактов, нетрудно предположить, с какой стороны следует искать характерные свойства социальных типов. В самом деле, мы знаем, что общества состоят из частей, присоединенных друг к другу.

Поскольку природа всякой результирующей непременно зависит от природы числа составных элементов и способа их сочетания, то, очевидно, именно эти признаки и следует взять за основу. И мы действительно увидим далее, что именно от них зависят все общие факты социальной жизни. С другой стороны, поскольку эти признаки — морфологического порядка, то можно назвать социальной морфологией ту часть социологии, задача которой — построение и классификация социальных типов.

Можно даже еще больше уточнить принцип этой классификации. Известно в самом деле, что составные части, из которых образовано всякое общество,— это общества, более простые, чем оно. Народ образуется объединением двух или более народов, предшествующих ему. Стало быть, если мы узнаем самое простое из всех существовавших когда-либо обществ, тогда, чтобы построить нашу классификацию, нам останется лишь проследить способ, которым составлено это общество и которым его составляющие части соединяются между собой.

II

Спенсер прекрасно понял, что методически построен­ная классификация социальных типов не может иметь другого основания.

«Мы видели,— говорит он,— что социальная эволю­ция начинается с малых простых агрегатов; что она прогрессирует посредством объединения некоторых из этих агрегатов в большие агрегаты и что после их консолидации эти группы объединяются с другими,

[99]

себе подобными, с тем чтобы образовать еще большие агрегаты. Следовательно, наша классификация должна начаться с обществ первого порядка, т. е. самых про­стых»[50].

Чтобы применить этот принцип практически, нужно было бы начать с точного определения того, что пони­мается под простым обществом. К сожалению, Спенсер не только не дает этого определения, но считает его почти невозможным[51]. Дело в том, что простота в его понимании состоит главным образом в известной при­митивности организации. Но нелегко точно сказать, в какой момент социальная организация достаточно ру­диментарна, чтобы считаться простой; это предмет оценки. «Мы не можем сделать ничего лучше,— гово­рит он,— чем рассматривать в качестве простого об­щества то, которое образует целое, не подчиненное другому целому и части которого сотрудничают между собой с помощью или без помощи регулирующего цент­ра для достижения некоторых целей, представляющих общественный интерес»[52]. Но существует множество на­родов, отвечающих этому условию. Отсюда следует, что он смешивает в одной рубрике все наименее циви­лизованные общества. Можно представить себе, какой может быть при подобной отправной точке вся осталь­ная часть классификации. Мы видим в ней в порази­тельной мешанине соединение самых разнородных об­ществ: греков гомеровской эпохи рядом с феодалами X в. и расположенных ниже бечуанов; зулусов и фид­жийцев, афинскую конфедерацию — рядом с феодами Франции XIII в. и расположенных ниже ирокезов и арауканов.

Слово «простота» имеет определенный смысл лишь тогда, когда оно обозначает полное отсутствие частей. Следовательно, под простым обществом нужно пони­мать всякое общество, которое не включает в себя другие, более простые, чем оно; которое не только в нынешнем состоянии сведено к единственному сегмен­ту, но и не содержит никаких следов предшествующей

[100]

сегментации. Орда в том виде, как мы ее определили ранее[53], точно соответствует этому определению. Это социальный агрегат, не заключающий в себе и никогда не заключавший никакого другого более элементарного агрегата, но непосредственно разлагающийся на инди­видов. Последние внутри целостной группы не образу­ют особые группы, отличные от предыдущей; они рас­положены рядом друг с другом, подобно атомам. Ясно, что не может быть более простого общества; это прото­плазма социального мира и, следовательно, естествен­ная основа всякой классификации.

Правда, возможно, не существует в истории общест­ва, которое бы точно соответствовало этим приметам, но, как мы показали в уже упоминавшейся книге, мы знаем массу таких, которые прямо и без промежуточ­ных звеньев образованы посредством повторения орд. Когда орда становится, таким образом, социальным сегментом, вместо того чтобы быть обществом в целом, она меняет имя, называясь кланом, но сохраняет те же основные черты. В действительности клан представляет собой агрегат, не разложимый ни на какой другой, более мелкий. Возможно, заметят, что обычно там, где мы его теперь наблюдаем, он включает в себя множест­во отдельных семей. Но прежде всего, исходя из сообра­жений, которые мы не можем здесь развить, мы дума­ем, что эти малые семейные группы сформировались после клана. Кроме того, если говорить точно, они не составляют социальных сегментов, потому что не явля­ются политическими подразделениями. Повсюду, где мы его встречаем, клан составляет последнее подразде­ление такого рода. Следовательно, даже если бы у нас не было других фактов, подтверждающих существова­ние орды,— а они имеются, и когда-нибудь нам пред­ставится случай их предъявить — существование кла­на, т. е. обществ, образованных объединением орд, позволяет нам предположить, что вначале образовались простые общества, сводившиеся к орде в собственном смысле. Последнюю мы считаем источником, из кото­рого произошли все социальные виды.

Понятие орды, или общества с единственным сегмен-

[101]

том, независимо от того, считать его исторической ре­альностью или научным постулатом, является точкой опоры, необходимой для конструирования полной шка­лы социальных типов. Мы сможем различать столько основных типов, сколько существует для орды способов образовывать комбинации с другими ордами, что по­рождает новые общества, и сколько существует спосо­бов комбинаций, образуемых этими обществами между собой. Мы столкнемся прежде всего с агрегатами, обра­зованными простым повторением орд или кланов (если использовать их новое наименование), при котором кла­ны не объединены между собой и не образуют промежу­точных групп между группой в целом, охватывающей их всех, и каждым из кланов. Они просто располагают­ся рядом, как индивиды в орде. Примеры этих обществ, которые можно назвать простыми полисегментарными, мы находим в некоторых ирокезских и австралий­ских племенах. Арч, или кабильское племя, носит тот же характер: это собрание кланов, застывших в форме деревень. Весьма вероятно, что было время в истории, когда римская курия и афинская фратрия представля­ли собой общества этого рода. Над ними располагаются общества, образованные соединением обществ предыду­щего типа, т. е. просто соединенные полисегментарные общества. Таков характер ирокезской конфедера­ции, конфедерации кабильских племен; так же было первоначально и с каждым из трех первобытных пле­мен, из объединения которых впоследствии родилось римское государство. Далее мы встретим полисегментарные общества, соединенные двойным образом. Они возникают из последовательного сочетания или слия­ния нескольких просто соединенных полисегментарных обществ. Таково античное государство, агрегат племен, которые сами являются агрегатами курий, ко­торые, в свою очередь, разлагаются на gentes, или кланы. Таково и германское племя с его графствами, подразделяющимися на сотни, которые, в свою оче­редь, имеют в качестве единицы клан, ставший дерев­ней.

Нам нет необходимости развивать далее эти замеча­ния, поскольку здесь не может идти речь о создании классификации обществ. Это слишком сложная пробле-

[102]

ма, чтобы рассматривать ее мимоходом; напротив, она предполагает целый ряд специальных и длительных исследований. Мы хотели лишь посредством несколь­ких примеров уточнить понятия и показать, как дол­жен применяться методологический принцип. Преды­дущее не следует рассматривать как полную классифи­кацию низших обществ. Здесь мы несколько упростили вещи для большей ясности. В самом деле, мы предполо­жили, что каждый высший тип формировался повторе­нием обществ одного и того же типа, а именно типа, расположенного непосредственно под ним. Но нет ниче­го невозможного в том, чтобы общества различных видов, расположенные на разной высоте генеалогиче­ского дерева социальных типов, объединялись, образуя новый вид. Мы знаем, по крайней мере, один такой случай: это Римская империя, включавшая в себя наро­ды, самые разные по природе[54].

Но и когда эти типы будут построены, придется различать в каждом из них многочисленные разновид­ности согласно тому, сохраняют ли некоторую индиви­дуальность сегментарные общества, образующие обще­ство более высокого типа, или же, наоборот, они рас­творяются в общей массе. Понятно, что социальные явления изменяются не только в зависимости от приро­ды составных элементов, но и в зависимости от способа их соединения; они должны быть весьма различны в соответствии с тем, сохраняет ли каждая из частных групп свой местный образ жизни, или же все они вовлечены в общую жизнь, т. е. в соответствии с боль­шей или меньшей их концентрацией. Нужно будет, стало быть, исследовать, происходит ли в данный мо­мент полное слияние этих сегментов. Его наличие мож­но будет узнать по тому признаку, что эта первоначаль­ная организация общества не влияет больше на его административную и политическую организацию. С этой точки зрения античное государство явно отличает­ся от германских племен. У последних организация на клановой основе сохранялась, хотя и в несколько раз-

[103]

мытом виде, вплоть до конца их истории, тогда как в Риме и в Афинах gentes и yevT) очень рано перестали быть политическими подразделениями, превратившись в частные группировки.

Внутри таким образом построенных ориентиров мож­но вводить новые деления согласно вторичным морфо­логическим признакам. Однако по причинам, отмечен­ным ниже, мы сомневаемся в возможности с пользой продолжать общие деления, которые только что были указаны. Более того, мы и не должны входить в эти детали. Нам достаточно выдвинуть принцип классифи­кации, который может быть сформулирован так: следу­ет начинать с классификации обществ по степени сложности их состава, беря в качестве основы совер­шенно простое общество с единственным сегментом. Внутри этих классов необходимо выделять разновид­ности согласно тому, происходит или нет полное слияние исходных сегментов.

III

Эти правила неявно отвечают на вопрос, который, воз­можно, возник у читателя: можем ли мы говорить о социальных видах как о существующих, не установив прямо их существование? Доказательство их существо­вания содержится в самой основе только что изложен­ного метода.

В самом деле, мы видели, что общества суть лишь различные комбинации одного и того же исходного общества. Но один и тот же элемент не может сочетать­ся с самим собой, а образующиеся отсюда соединения, в свою очередь, могут сочетаться между собой только ограниченным числом способов, особенно когда состав­ляющие элементы малочисленны (так обстоит дело с социальными сегментами). Стало быть, гамма возмож­ных комбинаций ограниченна, и большая их часть, по крайней мере, должна повторяться. Таким образом, оказывается, что социальные виды существуют. Впро­чем, возможно, что некоторые из этих комбинаций возникают один-единственный раз. Это не мешает им, однако, быть видами. В подобного рода случаях мы

[104]

скажем, что вид насчитывает только одного представи­теля[55].

Социальные виды существуют по той же причине, по которой существуют виды в биологии. Последние в действительности возникают вследствие того, что орга­низмы представляют собой лишь разнообразные комби­нации одной и той же анатомической единицы. Тем не менее с этой точки зрения между социальным и биоло­гическим мирами существует большая разница. У жи­вотных один особый фактор придает специфическим особенностям стойкость, которой не обладают другие особенности; это поколение. Первые, поскольку они являются общими для всех предков, гораздо сильнее укоренены в организме. Они, стало быть, нелегко под­даются воздействию индивидуальных сред и сохраня­ются тождественными самим себе, несмотря на разнооб­разие внешних обстоятельств. Существует внутренняя сила, закрепляющая их вопреки различным влияниям, идущим извне; это сила наследственных привычек. Вот почему они носят четко выраженный характер и могут быть точно определены. В социальном мире эта вну­тренняя причина у названных признаков отсутствует. Они не могут быть усилены поколением, потому что продолжительность их равна одному поколению. Как правило, общества производные относятся не к тому виду, что общества производящие, так как последние, сочетаясь между собой, порождают совершенно новые устройства. Только колонизацию можно сравнить с рождением посредством прорастания зародыша; к тому же, чтобы употребление было точным, нужно, чтобы группа колонистов не смешивалась с каким-нибудь об­ществом другого вида или другой разновидности. Отли­чительные атрибуты вида, таким образом, не получают от наследственности прироста силы, который бы позво­лял им противостоять индивидуальным изменениям. Они изменяются и обретают новые оттенки до бесконеч­ности под воздействием обстоятельств. Поэтому когда хотят их постигнуть, то, как только отбрасывают скры­вающие их изменчивые признаки, часто обнаруживают

[105]

довольно неопределенный остаток. Эта неопределен­ность, естественно, тем больше, чем больше сложность признаков, так как чем вещь сложнее, тем больше различных комбинаций могут образовать ее составные части. Отсюда следует, что специфический тип в социо­логии не обнаруживает столь же четких очертаний, как в биологии; его объединяют лишь самые общие и про­стые признаки[56].

Глава V