Глава XIV конец вязанию на спицах

В то самое время, когда пятьдесят два человека, собранные в тюремном зале, ожидали своей участи, мадам Дефарж держала зловещий совет с Местью и Жаком Третьим, членом революционного суда. Но не в винной лавке происходило это совещание, а под навесом у пильщика, в прежнее время занимавшегося починкой дорог. Сам пильщик не участвовал в совещании и держался поодаль в качестве низшего члена собрания, который не смеет вставить слова, пока с ним не заговорят, и не высказывает своих мнений, пока их не спрашивают.

-- Но ведь наш Дефарж, -- сказал Жак Третий, -- несомненно, добрый республиканец, э?

-- Еще бы! -- подхватила словоохотливая Месть своим пронзительным голосом. -- Во всей Франции не найдется республиканца лучше его!

-- Тише, милочка, тише! -- сказала мадам Дефарж, слегка нахмурив брови и дотронувшись ладонью до губ своей сотрудницы. -- Слушай, что я скажу. Видите ли, гражданин, муж мой, без сомнения, добрый республиканец и отважный человек; у него немало заслуг перед республикой, и она ему доверяет. Но у каждого человека есть свои слабости, а слабость моего мужа состоит в том, что ему жалко этого доктора.

-- Факт, достойный сожаления! -- прокаркал Жак Третий, сомнительно качая головой и хищными пальцами поводя вокруг своего алчного рта. -- Это уж недостойно хорошего гражданина прискорбный факт.

-- Видите ли, -- продолжала мадам Дефарж, -- до этого доктора мне никакого дела нет. Есть ли у него голова на плечах или нет ее, мне все равно, это меня нисколько не интересует. Но породу Эвремондов необходимо искоренить: пускай и жена, и ребенок последуют за мужем и отцом.

-- У нее голова как раз подходящая для такого случая, -- каркал Жак Третий, -- я там видел голубые глаза и золотистые, волосы, и очень это было бы красиво, когда Самсон поднял бы и показал голову народу.

Кровожадный зверь говорил об этом как настоящий эпикуреец.

Мадам Дефарж потупилась и задумалась.

-- Также и девочка, -- заметил Жак Третий, задумываясь и слегка растягивая слова, как человек, наслаждающийся своей мыслью, -- у нее тоже голубые глаза и светлые волосы. А у нас там редко попадаются дети. Было бы красивое зрелище.

-- Одним словом, -- сказала мадам Дефарж, очнувшись от краткого раздумья, -- я в этом деле не могу доверяться своему мужу. Со вчерашнего вечера чует мое сердце, что не только нельзя ему поверять всех подробностей моего замысла, но мне сдается даже, что не следует откладывать их выполнение, не то он способен предупредить их об опасности, и они могут выскользнуть из наших рук.

-- Этому не бывать! -- закаркал Жак Третий. -- От нас ни один не должен ускользнуть; нам и то не хватает голов. Следовало бы довести до ста двадцати в день.

-- Словом, -- продолжала мадам Дефарж, -- у моего мужа нет поводов преследовать это семейство до полного истребления, а у меня эти поводы есть. С другой стороны, я не имею причины относиться к этому доктору так чувствительно, как относится он. Значит, я должна действовать самостоятельно. Эй, гражданин, поди сюда!

Пильщик, смертельно боявшийся гражданки Дефарж и находившийся у нее в подобострастном повиновении, подошел, приложив руку к своему красному колпаку.

-- Касательно сигналов, гражданин, -- сурово обратилась к нему мадам Дефарж, -- тех сигналов, что она подавала арестантам, согласен ты сегодня же дать показание, что сам видел, как она этим занималась?

-- Да как же не согласен-то! Конечно, согласен! -- воскликнул пильщик. -- Каждый день во всякую погоду, от двух часов до четырех, только и делала, что подавала сигналы, иногда с малюткой, а иногда одна. Уж мне ли этого не знать, когда своими глазами видел.

Произнося эту речь, пильщик выделывал множество различных жестов, как будто подражая некоторым из тех сигналов, которых он, в сущности, никогда не видел.

-- Ясное дело, что они сговаривались, -- сказал Жак Третий, -- тут и сомневаться нечего.

-- А можно ли положиться на присяжных? -- осведомилась мадам Дефарж, взглянув на него с мрачной улыбкой.

-- Состав присяжных самый благонадежный, дорогая гражданка: все чистейшие патриоты, и я отвечаю за своих сотоварищей.

-- Ну так подумаем, как быть, -- сказала мадам Дефарж, снова впадая в раздумье. -- Надо рассудить, можно ли выгородить доктора в угоду моему мужу? Мне-то до него решительно дела нет, но все-таки можно ли его щадить?

-- Его голова все-таки в счет пойдет, -- заметил Жак Третий, понизив голос. -- У нас положительно не хватает голов. Жалко упускать случай.

-- Дело в том, что и он подавал сигналы в то время, как я сама ее увидела,-- рассуждала мадам Дефарж.-- Говоря о ней, я не могу не упомянуть о нем, а нельзя же мне молчать и все дело свалить на плечи одного этого маленького гражданина, потому что ведь и я гожусь в свидетельницы.

Месть и Жак Третий наперерыв принялись уверять, что такой удивительной и превосходной свидетельницы еще не бывало, а маленький гражданин, не желая отставать от других, прямо объявил, что она божественная свидетельница.

-- Ну что ж, пускай и он попытает счастья! -- сказала мадам Дефарж. -- Выходит, что я его выгородить не могу. Помните, что к трем часам я вас приглашаю на зрелище сегодняшней казни... А ты пойдешь?

Последний вопрос относился к пильщику, который торопливо отвечал, что непременно пойдет, и воспользовался случаем прибавить, что он самый ревностный из республиканцев и был бы в отчаянии, если бы какой-нибудь случай помешал ему выкурить послеобеденную трубку, наслаждаясь в то же время созерцанием того, как уморительно работает национальный цирюльник. Он был так преувеличенно болтлив по этой части, что можно было заподозрить, что он ежечасно трепещет за свою собственную шкуру. Мадам Дефарж действительно заподозрила его в этом и с презрением воззрилась на него своими черными глазами.

-- Я тоже приглашена туда, -- сказала мадам Дефарж. -- Когда представление закончится... так, около восьми часов вечера, приходите вы ко мне в Сент-Антуанский квартал, и мы все вместе отправимся доносить на это семейство в мой комитет.

Пильщик сказал, что это очень для него лестно и он с гордостью будет сопровождать гражданку. Она молча посмотрела на него; он же, съежившись, как собачонка, старался избегать ее взгляда, отошел к своим дровам и, чтобы скрыть смущение, взялся за пилу. Мадам Дефарж поманила к себе присяжного и Месть, встала поближе к двери и начала излагать им свои планы:

-- Она теперь, должно быть, сидит дома, ожидая момента его смерти. Вероятно, горюет и плачет -- словом, будет в таком состоянии, которое противно интересам республики и служит к осуждению ею правосудия. Все ее симпатии теперь на стороне врагов республики. Поэтому я сейчас же пойду к ней.

-- Что за удивительная женщина! Восхитительная женщина! -- восклицал Жак Третий в порыве восторга.

-- Ах ты, моя душечка! -- причитала Месть и начала ее целовать.

-- На, возьми мое вязанье, -- сказала мадам Дефарж, вручая свое рукоделие своему адъютанту. -- Пускай оно лежит на том месте, которое я всегда занимаю. Побереги мой стул для меня и всего лучше ступай теперь же, так как сегодня, по всей вероятности, там будет гораздо больше народу, чем обыкновенно.

-- Охотно повинуюсь распоряжениям моего начальства! -- поспешно сказала Месть, чмокнув ее в щеку. -- А ты не опоздаешь?

-- Я буду на месте до начала зрелища.

-- Смотри же, приходи, прежде чем приедут телеги. Непременно, душа моя, будь на месте до приезда телег! -- закричала Месть, видя, что та уже вышла на улицу.

Мадам Дефарж махнула ей рукой в знак того, что слышит ее слова и наверное придет вовремя, потом она зашагала по грязи и скрылась за углом тюремной стены. Месть и член суда смотрели ей вслед, любовались ее статной фигурой и расхваливали ее удивительные душевные качества.

В ту пору много было женщин, на которых тогдашнее время наложило свою страшную, обезображивающую руку, но ни одной не было страшнее той неукротимой женщины, что шла теперь по улицам. Она была одарена характером сильным и отважным, умом тонким и живым, решительным нравом и той красотой, которая резче всего изобличает твердость и мстительную злобу, так что и посторонним зрителям эти свойства прежде всего бросаются в глаза. С такими задатками она во всех случаях заняла бы выдающееся положение в такие смутные времена. Но она к тому же с детства пропиталась сознанием перенесенных обид и ярой ненавистью к целому классу общества, а потому из нее образовалась настоящая тигрица. Чувство жалости было ей совершенно неизвестно. Если оно и было в ее натуре, от него давно не осталось ни малейших следов.

Ей было нипочем, что невинный человек умирает за грехи своих праотцев: в его лице она казнила их. Ей было мало того, что жена этого человека овдовела, а дочь осталась сиротой: в ее глазах это было слишком слабое наказание, и, так как они были ее естественными врагами, ее законной добычей, она не хотела давать им права на жизнь. Взывать к ее состраданию было бы напрасно, потому что она и к себе была также безжалостна. Если бы ей пришлось пасть во время одного из тех многочисленных уличных побоищ, в которых она принимала участие, она бы и не подумала себя жалеть. И если бы завтра же ее послали на гильотину, она пошла бы на казнь нимало не смягченная, и преобладающим ее чувством было бы при этом свирепое желание поменяться ролями с тем, кто послал ее под секиру.

Таково было сердце, бившееся под грубой одеждой этой женщины. Одежда была неизящная, но она решительно была ей к лицу, а густые черные волосы роскошными волнами выбивались из-под жесткой красной шапочки. За пазухой у нее спрятан пистолет, за поясом торчит остро отточенный кинжал. В таком наряде идет она самоуверенной поступью, свойственной ее нраву, с той развязной грацией, какую придала ей привычка с детства ходить босиком по песчаному морскому прибрежью.

Накануне вечером, когда собирали в дорогу ту самую почтовую карету, что стояла теперь во дворе банкирской конторы, ожидая своего последнего пассажира, мистер Лорри был сильно озабочен тем обстоятельством, что некуда было посадить мисс Просс. Желательно было, во-первых, не набивать карету битком; во-вторых, было в высшей степени важно сократить список пассажиров, чтобы на заставах терять как можно меньше времени на перекличку и проверку паспортов, так как спасение их могло зависеть от нескольких секунд проволочки тут или там. По зрелом размышлении мистер Лорри предложил, чтобы мисс Просс и Джерри, оба имевшие право во всякое время покинуть столицу, выехали в три часа в самом легком экипаже, какой только можно было достать в те времена. Не стесняемые никакой поклажей, они имели все шансы в скором времени догнать карету, перегнать ее, мчаться вперед, заготовлять на станциях свежих лошадей и всячески облегчать путешествие в течение драгоценных ночных часов, когда, всего скорее, можно было опасаться задержек.

Видя в этом распоряжении случай оказать им настоящую услугу в трудных обстоятельствах, мисс Просс с радостью ухватилась за него. Она и Джерри были свидетелями того, как карета выехала со двора, узнали, какого пассажира доставил в последнюю минуту Соломон, еще минут десять провели на дворе, мучась всякими опасениями, после чего деятельно принялись собираться в дорогу вслед за почтовой каретой. В это самое время мадам Дефарж тоже пустилась в путь: она шла по улицам к опустевшей квартире, где двое верных слуг держали между собой совет.

-- Слушайте-ка, мистер Кренчер, -- говорила мисс Просс, которая была в таком состоянии, что почти утратила способность стоять, ходить или сидеть и едва могла говорить, -- как вы думаете, хорошо ли нам выезжать с этого двора? Отсюда уж сегодня выехала карета, а если еще и другой экипаж выедет, то я боюсь, как бы не возбудить подозрений.

-- По моему мнению, мисс, вы правы, -- отвечал мистер Кренчер. -- А впрочем, во всяком случае, куда вы, туда и я.

-- Я так одурела от страха за наших, -- сказала мисс Просс, обливаясь слезами, -- что ничего сообразить не могу. Не можете ли вы составить какой-нибудь план действий, добрейший мистер Кренчер.

-- Касательно будущей жизни, мисс, пожалуй что и могу, -- ответствовал мистер Кренчер, -- но что касается настоящей целости моей старой башки -- вряд ли. Сделайте одолжение, мисс, будьте свидетельницей двух обещаний, которые я намерен на себя наложить по случаю критических обстоятельств нашей жизни.

-- Ох, ради бога, -- воскликнула мисс Просс, необузданно предаваясь слезам, -- налагайте их скорее и займемся делом, милый мистер Кренчер!

-- Во-первых, -- торжественно начал мистер Кренчер, весь дрожа, со смертельно бледным лицом, -- если только все будет благополучно и наши бедняги успеют спастись, я обещаю никогда больше этого не делать, никогда!

-- Верю, мистер Кренчер, и вижу, что вы точно никогда больше этого не сделаете; но вы, пожалуйста, уж не трудитесь объяснять, что именно это было.

-- Нет, мисс, я вам этого не буду объяснять, -- сказал Джерри. -- Во-вторых, если все кончится благополучно и наши бедняги спасутся, я даю обещание никогда больше не препятствовать моей жене грохаться, никогда не буду!

-- Ну, я, конечно, не знаю, какие хозяйственные дела у вас так называются, -- сказала мисс Просс, осушая глаза и стараясь успокоить свои чувства, -- однако ж полагаю, что, во всяком случае, лучше будет, если вы предоставите миссис Кренчер распоряжаться по-своему... Ох, мои милашки, бедненькие!

-- И я даже так скажу, мисс, -- продолжал мистер Кренчер, выказывая опасную наклонность принять проповеднический тон, -- и прошу вас самих о том засвидетельствовать перед миссис Кренчер, что, дескать, относительно гроханья мое мнение решительно изменилось и я не то чтобы запрещать, а даже от всего сердца надеюсь, что миссис Кренчер в настоящую минуту этим самым занимается.

-- Ну и отлично! -- воскликнула мисс Просс вне себя. -- Будем надеяться, милый человек, что она в этом находит себе удовольствие.

-- И боже сохрани... -- продолжал мистер Кренчер еще торжественнее, еще медленнее и с явным намерением произнести нечто поучительное, -- боже сохрани, чтобы прежние мои слова или деяния послужили препятствием к осуществлению искреннего моего желания всяких благ этим беднягам! Боже сохрани! Если бы случилась такая надобность, мы и все хоть сейчас бы грохнулись, лишь бы избавить их от такого ужасного риска! Боже сохрани, мисс! То есть я говорю... Б-боже сохрани!

Таково было заключение речи после продолжительных, но тщетных попыток сказать что-нибудь другое.

А мадам Дефарж тем временем шла да шла и была уже недалеко.

-- Если мы с вами когда-нибудь доберемся до нашей родной земли, -- сказала мисс Просс, -- будьте уверены, что я непременно скажу миссис Кренчер все, что могу запомнить и понять из ваших назидательных слов. Во всяком случае, я готова засвидетельствовать перед ней, что в эти ужасные часы вам было не до шуток. А теперь, пожалуйте, давайте думать. Многоуважаемый мистер Кренчер, надо же нам подумать!

А мадам Дефарж подходила все ближе.

-- Вам бы пойти на почтовый двор, -- сказала мисс Просс, -- да приостановить повозку и лошадей, чтобы не въезжали сюда, а подождали нас где-нибудь в другом месте. Не лучше ли так будет?

Мистер Кренчер согласился, что действительно так будет лучше.

-- Где же вы меня подождете? -- спросила мисс Просс.

Мистер Кренчер до такой степени сбился с толку, что не мог придумать никакого адреса, за исключением Темплских ворот. Увы! Темплские ворота были за сотни миль, а мадам Дефарж была уже совсем близко.

-- Так вот что: у входа в собор, -- сказала мисс Просс. -- Как вы думаете, большой будет крюк, если повозка подождет меня у входа в большой собор, что между двумя высокими башнями?

-- Нет, мисс, не будет крюка, -- отвечал Джерри.

-- В таком случае, милейший, ступайте сейчас же на почтовый двор и распорядитесь о перемене.

-- Да я все думаю, -- молвил мистер Креичер, нерешительно мотая головой, -- как же я вас одних тут оставлю? Мало ли что может случиться!

-- Ох, ничего-то мы вперед не знаем, -- отвечала мисс Просс, -- но вы не бойтесь за меня. Ждите меня в три часа у дверей собора или вообще поблизости оттуда. Я уверена, что это будет лучше, нежели съезжать со здешнего двора. Наверное, так лучше! Ну и хорошо. Господь с вами, мистер Кренчер, идите! Думайте не обо мне, но о жизни тех, которые, может быть, спасутся благодаря нам с вами!

Это воззвание, в связи с умоляющим видом мисс Просс, в мучительной тревоге всплеснувшей руками, придало решимости мистеру Кренчеру. Он еще раза два ободрительно кивнул и ушел распорядиться, предоставив ей оправиться и действовать по составленному плану.

Для мисс Просс было большим облегчением сознавать, что она придумала кое-какую предосторожность и что ее выдумка приводится в исполнение. Очень кстати явилась также необходимость привести в порядок свою внешность так, чтобы никому не бросаться в глаза на улице. Она посмотрела на свои часы и увидела, что уже двадцать минут третьего. Нельзя было терять время, и она принялась за дело.

Она была в таком нервном состоянии, что просто боялась опустевших комнат и ей чудилось, что из-за всех дверей на нее кто-то глядит. Влив в умывальный таз холодной воды, она начала с того, что промыла себе глаза, раскрасневшиеся и опухшие от слез. Обуреваемая какими-то неопределенными опасениями, она не могла и умыться как следует и беспрестанно оглядывалась по сторонам со страху, как бы вода не залепила ей глаза и не помешала видеть, если кто-нибудь войдет. В один из таких моментов она вся съежилась и закричала благим матом, потому что вдруг увидела человеческую фигуру, остановившуюся среди комнаты.

Таз полетел на пол, разбился вдребезги, а вода потекла к ногам мадам Дефарж. По каким кровавым следам и какими странными путями эти ноги дошли до этой воды!

Мадам Дефарж хладнокровно взглянула на нее и сказала:

-- Мне нужна жена Эвремонда, где она?

Тут только мисс Просс заметила, что все двери в квартире стояли настежь, и в уме ее мелькнула мысль, что это уже достаточный намек на бегство. Поэтому первым ее делом было захлопнуть все двери. Их было четыре в этой комнате, и, когда они были затворены, она встала перед той дверью, где прежде жила Люси.

Темные глаза мадам Дефарж неотступно следили за ее быстрыми движениями и теперь остановились на ней. В особе мисс Просс ничего не было красивого; с годами она не стала ни более грациозна, ни менее угловата и резка, но и она в своем роде была женщина решительная и тоже смерила глазами посетительницу с головы до ног.

-- Судя по внешним приметам, ты годилась бы в жены самому дьяволу, -- сказала мисс Просс, тяжело переводя дух. -- Однако ж я тебе не поддамся. Я сама родилась в Англии.

Мадам Дефарж взирала на нее презрительно, но тем не менее чувствовала, что с мисс Просс шутить нельзя. Перед ней была большая, костлявая, крепкая женщина с железными мускулами, все такая же, какой она была в те дни, когда мистер Лорри испытал на себе ее тяжелую руку. Мадам Дефарж отлично знала, что мисс Просс -- преданнейший друг докторского семейства, а мисс Просс не менее хорошо знала, что мадам Дефарж -- злейший враг этого семейства.

-- По дороге туда, -- сказала мадам Дефарж, небрежно указав в сторону роковой площади, -- где мне уж и стул приготовили, и мое вязанье там, я зашла к ней с визитом. Желаю видеть ее.

-- Я-то знаю, что ты пришла с недобрыми намерениями, -- сказала мисс Просс, -- только будь уверена, голубушка моя, что я не попадусь впросак.

И та и другая говорили каждая на своем родном языке и совсем не понимали друг друга, но обе зорко следили одна за другой и старались по манере и по выражению лица угадать, что означают эти непонятные слова.

-- Напрасно она от меня скрывается в такую минуту, -- сказала мадам Дефарж, -- ей же будет хуже: добрые патриоты поймут, что это значит. Пустите меня к ней. Подите и скажите ей, что я желаю с ней повидаться. Слышите?

-- У тебя глаза все равно что бурав, -- сказала мисс Просс, -- но меня им не просверлить, потому что я из крепкого дерева скроена; так-то, мадам иностранка. Я тебе под стать.

Маловероятно, чтобы мадам Дефарж мота до тонкости понять такое возражение, однако ж она догадалась, что собеседница ее в грош не ставит.

-- Бессмысленная дура, -- молвила мадам Дефарж, начиная хмуриться, -- не нужно мне твоих разговоров! Я пришла с ней повидаться. Или ступай скажи ей, что я дожидаюсь, или уходи прочь от двери, я сама к ней пойду.

С этими словами она выразительным жестом указала на дверь.

-- Вот не думала не гадала, чтобы мне понадобилось понимать ваше дурацкое наречие! -- сказала мисс Просс. -- А теперь ведь я бы отдала все свое добро до последней нитки, только бы мне знать наверное, подозреваешь ли ты, в чем дело!

Обе не отводили глаз друг от друга. Мадам Дефарж не шелохнулась с того места, где мисс Просс ее увидела вначале, но теперь она шагнула вперед.

-- Я ведь англичанка, -- сказала мисс Просс, -- и я теперь на все готова. Мне своя жизнь недорога. А только знаю я, что чем дольше задержу тебя тут, тем больше шансов моей птичке спастись. Если ты посмеешь пальцем меня тронуть, я тебе повыдергаю все твои черные волосы, так что клока не оставлю на голове.

Так говорила мисс Просс, потрясая головой и сверкая глазами, произнося скороговоркой отрывочные фразы и учащенно дыша. Так говорила мисс Просс, которая отроду никого еще не ударила.

Но ее отвага была окрашена чувствительностью, и она вызвала у нее на глазах слезы. Этот род мужества был так незнаком мадам Дефарж, и она приняла его за малодушие.

-- Ха-ха-ха! -- рассмеялась она. -- Ах вы, жалкая дрянь! На что вы годитесь! Позову-ка я лучше самого доктора.

И, возвысив голос, она закричала:

-- Гражданин доктор! Жена Эвремонда! Дочь Эвремонда! Эй, кто там? Кто-нибудь, лишь бы не эта дура, отзовитесь!.. Отвечайте гражданке Дефарж!

То ли обстоятельство, что никто не отозвался, или особое выражение лица мисс Просс навели ее на эту мысль, или, наконец, ее собственная подозрительность была возбуждена, но только мадам Дефарж вдруг догадалась, что они уехали. Она поспешно одна за другой растворила три двери и заглянула в другие комнаты.

-- Тут все вверх дном, видно, что наскоро укладывались, на полу валяются куски веревок и всякая дрянь... Втой комнате, что за вами, наверное, никого нет! Пустите меня!

-- Ни за что! -- сказала мисс Просс, понявшая это требование так же точно, как мадам Дефарж поняла ее ответ.

-- Если их нет в этой комнате, значит, они уехали, и нужно послать за ними в погоню и вернуть их! -- бормотала мадам Дефарж про себя.

-- Пока ты наверное не знаешь, тут ли они или нет, ты не будешь знать, что делать, -- говорила мисс Просс себе под нос, -- и ты не узнаешь этого, пока от меня зависит, чтобы ты не узнала, а уж будешь ли ты это знать или нет, я тебя отсюда не выпущу, пока буду в состоянии удержать!

-- Я с самого начала участвовала в народной расправе, меня ничто не остановит, и я тебя хоть в клочки изорву, а доберусь до этой двери! -- шипела мадам Дефарж.

-- Мы с тобой одни на самой верхушке высокого дома, за пустым двором; нас никто не услышит, а я молю Бога дать мне телесную крепость удерживать тебя как можно дольше, потому что для моей милочки каждая минута дороже ста тысяч гиней, -- говорила мисс Просс.

Мадам Дефарж бросилась к двери. Мисс Просс по инстинкту ухватила ее обеими руками вокруг пояса и крепко зажала. Напрасно мадам Дефарж вырывалась из ее рук и била куда попало: мисс Просс мощным упорством любви, которая всегда сильнее ненависти, держала ее как в тисках и даже приподняла с полу. Мадам Дефарж обеими руками колотила ее и царапала по лицу, а мисс Просс, низко опустив голову, держала ее за талию крепче, чем утопающий держится за доску.

Наконец руки мадам Дефарж перестали наносить удары и стали ощупывать то, что было у нее за поясом.

-- Он у меня под рукой, я его придерживаю локтем, -- говорила мисс Просс глухим голосом. -- Нет, тебе не удастся его выдернуть. Я сильнее тебя, и слава богу! Буду тебя держать до тех пор, пока одна из нас не ослабеет или не умрет!

Рука мадам Дефарж опустилась за пазуху. Мисс Просс подняла голову, увидела, что она оттуда вынула, хотела вышибить у нее из рук этот предмет, ударила по нему кулаком, извлекла из него вспышку огня, оглушительный треск... и очутилась одна, в клубах порохового дыма.

Все это совершилось в одну секунду. Среди наступившей затем страшной тишины дым рассеялся и исчез в воздухе, подобно душе разъяренной женщины, безжизненное тело которой лежало распростертым на полу.

В первую минуту испуга и ужаса мисс Просс прошла мимо тела как можно дальше от него и побежала с лестницы вниз звать на помощь, теперь уже бесполезную. К счастью, она вовремя опомнилась и вернулась назад. Страшно ей было снова войти в эту дверь, но она все-таки вошла и даже подошла близко к трупу, чтобы достать свою шляпку и прочие дорожные принадлежности своего туалета. Все это она надела на площадке лестницы, сперва заперев за собой дверь квартиры и сунув ключ в карман. Потом села на ступеньку, несколько минут отдыхала, поплакала, потом встала и поспешила на улицу.

По счастливой случайности шляпка ее оказалась с вуалью, иначе едва ли она могла бы пройти по улицам и не быть задержанной. На ее счастье, и наружность у нее была от природы такая странная, что обезображение было на ней не так заметно, как было бы на лице всякой другой женщины. Оба названных преимущества сослужили ей серьезную службу в настоящем случае, так как лицо ее носило следы ногтей, волосы были вырваны, а платье, наскоро оправленное дрожащими руками, смято и раздергано на все лады.

Переходя через мост, она бросила в реку ключ от квартиры. Достигнув собора за несколько минут до прибытия туда повозки и своего спутника, она начала размышлять: а что, если ключ попал кому-нибудь в невод, что, если кто-нибудь догадается, откуда этот ключ, что, если дверь уж отперли и нашли труп, а ее сейчас остановят у заставы, засадят в тюрьму и обвинят в убийстве?.. Пока такие мысли крутились в ее голове, появился мистер Кренчер, забрал ее в повозку, и они уехали.

-- А что, есть ли на улицах шум? -- спросила она.

-- Как обыкновенно, -- отвечал мистер Кренчер и, по-видимому, удивился как ее вопросу, так и странному ее виду.

-- Я не расслышала, -- сказала мисс Просс, -- что вы сказали?

Мистер Кренчер несколько раз повторил свой ответ, но тщетно: она не могла расслышать его.

"Ну так я просто стану кивать, -- подумал озабоченный мистер Кренчер, -- по крайности она увидит, в чем дело".

И точно, она увидела.

-- А теперь есть на улицах шум? -- спросила мисс Просс через некоторое время.

Мистер Кренчер опять кивнул.

-- Я совсем ничего не слышу, -- прибавила она.

-- Вишь ты, в один час как оглохла! -- задумчиво промолвил мистер Кренчер, сильно озабоченный. -- И что с ней поделалось?

-- Я чувствую, -- сказала мисс Просс, -- как будто во мне что-то вспыхнуло, треснуло, и после этого я на веки вечные перестала что-нибудь слышать.

-- Вот оказия! -- молвил мистер Кренчер, все более смущаясь духом. -- И чего такого она хлебнула для куражу?.. Чу! Поехали эти страшные телеги, загрохотали! Это-то вы слышите, мисс?

-- Ничего я не слышу, -- сказала мисс Просс, видя, что он к ней обращается. -- Видите ли, милый человек, сначала что-то хлопнуло, а потом настала великая тишина, и эта тишина утвердилась неизменно, как будто ей суждено продолжаться все время, пока я живу на свете!

-- Коли она не слышит грохота этих ужасных телег... а они теперь совсем близко от места казни, -- сказал мистер Кренчер, оглядываясь через плечо, -- я так полагаю, что ей и в самом деле ничего больше не будет слышно в этом мире.

Так оно и было: она оглохла навсегда.