Специфика менталитета объекта психологической помощи

Москва

Смысл

 

УДК 159.9:794

ББК 88.4+75.581 3 14

 

 

Оглавление

Загайнов P.M.

314 Проклятие профессии: бытие и сознание практического психолога. — М.: Смысл, 2001. — 571 с.

Автора этой книги — доктора психологических наук, профессора Р.М.Загайнова — многие считают номером 1 в отечественной психологии спорта высших достижений. В качестве практического психолога-консультанта он подолгу работал с такими выдающимися спортсменами, как В.Корчной, А.Карпов, Н.Гаприндашвили, С.Бубка, Е.Водорезова, с футбольными, баскетбольными и другими командами. Жанр этой не имеющей аналогов книги трудно определить. Это дневники практического психолога, раскрывающие повседнев­ную «ткань» его работы в непредсказуемых ситуациях в усло­виях сверхвысокой ответственности и вместе с тем многочис­ленные размышления о современном спорте и о работе практического психолога. В эту книгу вошли как публи­ковавшиеся ранее, так и впервые публикуемые тексты.

Практическим психологам всех специализаций, спортсме­нам, работникам и любителям спорта.

ISBN 5-89357-002-2

©Р.М.Загайнов, 2001. ©Издательство «Смысл», 2001. ©Б.Еудинас, оформление, 2001.

Предисловие.............................................................................................. 4

от автора..................................................................................................... 6

Два матча................................................................................................... 9

пять месяцев в команде.................................................................... 71

Погоня..................................................................................................... 147

Работа по совместительству..................................................... 259

Поражение........................................................................................... 349

Покаяние............................................................................................... 515

Поскршггум собратьям по ремеслу........................................... 539

;

;

■

■

Предисловие

В последнее время появилось много пособий, излагаю­щих принципы и приемы практической психологии помо­щи. Пафос предлагаемой книги иной.

Книга Рудольфа Загайнова позволяет читателю как бы побывать в лаборатории практического психолога, оказы­вающего помощь спортсменам высокого класса. Она со­держит дневниковые записи, посвященные анализу конк­ретных ситуаций, отдельных случаев повседневной рабо­ты спортивного психолога. Автор анализирует «каждый шаг, каждый используемый практический прием, каждое слово, обращенное к спортсмену». В итоге ему удается выстроить панорамную картину составляющих работы практического психолога, как в случае успеха, так и в ситуациях неудач. Контекст активности автора очень ши­рокий — это и индивидуальная работа со спортсменом, и работа с командами — причем в самых различных видах спорта, порой совсем не похожих.

Знакомясь с текстом, каждый читатель расставит свои собственные акценты. Мое внимание привлекло на­личие в книге двух основных планов — анализа средств, используемых автором в различных случаях и с разны­ми людьми, и анализа собственно позиции психолога, спектра ее возможных проявлений. Для меня в качестве основной выступила идея о том, что именно психолог, его личность является главным инструментом практи­ческой психологической работы. В книге это представ­лено весьма рельефно и объемно. Среди составляющих успеха в работе психолога названы и профессиональное

мастерство, и полная отдача, но главным оказывается любовь к человеку.

В контексте подобного подхода естественны обраще­ния психолога к анализу изменений собственной личности и их влияния на эффективность практической работы: «Если я потерял веру, если меня одолевают сомнения, смогу ли поддержать веру в другом?» Интересен и очень значим вопрос о возрастных изменениях и их эффекте. Как сказываются возрастные накопления и утраты (в осо­бенности) на результатах работы психолога? Насколько возможна коррекция этих утрат? В известной мне литера­туре по практической психологии с подобной постановкой вопроса я встречаюсь впервые. Позиция автора в диалоге со мной, читателем-коллегой, весьма мне созвучна, близ­ка и профессионально, и просто по-человечески.

Думаю, что книга вызовет тот отклик, на который высказывает надежду автор.

Л.А,Петровская,

профессор, доктор психологических наук, член-корреспондент РАО

 

■

Посвящаю Мише — моему любимому сыну

■

: - ■ ■ -

От автора

Миновали, точнее — пролетели двадцать пять лет этой прекрасной и очень непростой жизни, и все чаще в последнее время хочется замедлить ее темп, остановить­ся хотя бы на время, оглянуться назад, в свое прошлое, все хороша, вспомнить и более того — произвести самый точный и честный анализ всего, что было. Разобраться в этой странной профессии практического психолога, да и в себе тоже.

Я выбрал из своего прошлого несколько опытов. Пер­вые четыре относятся к тем годам, когда я получил воз­можность не совмещать эпизодическую работу со своей основной — в ВУЗе. Была такая веха в моей биографии, когда я был приглашен в штат Спорткомитета Грузии глав­ным психологом и наконец-то получил возможность сос­редоточиться на самой деятельности и на людях, которых опекал, а также и на себе как на профессиональном психо­логе. Последнее я подчеркиваю особо, так как, получив возможность круглосуточно опекать спортсменов, я также получил возможность беспрерывно анализировать каждый свой шаг, каждый используемый практический прием, каждое свое слово, обращенное к спортсмену.

На более чем пятидесяти чемпионатах в году я имел возможность быть рядом с человеком во всех ситуациях: в предстартовых и послефинишных (после побед и пораже­ний), в дни, недели и месяцы подготовки к самым ответ­ственным турнирам, и в жизненных ситуациях, когда при­ходилось сутками сидеть в аэропортах.

 

 

От автора 7

А жизнь в гостиницах и на спортивных базах, а мас­са проблем личной жизни «моего» спортсмена, когда он рассчитывал главным образом на меня и нельзя было ошибиться ни в одном совете и даже ни в одном отдель­ном слове?

Сейчас я понимаю, что должен благодарить Бога за эту возможность с головой окунуться в свою профессию, в которой не дано права на поражение, и не было у меня иного выхода, кроме как работать с полной отдачей, по­рой по двадцать четыре часа в сутки, чтобы... не проиг­рать. Не проиграть не спортивный бой (поражения неиз­бежны в спорте), а не проиграть другое — борьбу за чело­века, за его полное доверие, дружбу и преданность.

Да, был такой фантастический период в моей жизни — с 1979-го по 1983-й годы, когда получалось буквально все, и мои спортсмены практически везде побеждали! Шел, как говорят, невероятный фарт, и последние годы я посто­янно занят одной проблемой (и обсуждаю ее в материалах об Анатолии Карпове): что лежит в основе тех беспрерыв­ных побед?

Если дело во мне, то что было во мне тогда и чего нет сейчас? А чего-то сейчас нет, раз поражения все чаще че­редуются с победами, хотя по-прежнему я соблюдаю свой внутренний закон обязательной стопроцентной отдачи.

То, что я намного больше знаю сейчас и работаю на много порядков совершеннее, чем в те победные годы, — неоспоримый факт. Но, значит, не это, не профессиональ­ное мастерство лежит в основе труда практического психо­лога и его побед. А что же?

... Мы встретились с одним из самых моих любимых спортсменов — Нодаром Коркия совсем недавно, ровно через десять лет после нашего последнего матча. Он уз­нал, что я в Тбилиси и сразу же приехал за мной. Это была счастливая минута, когда мы обнялись и долго сто­яли молча. Потом поехали к нему, пили вино и весь вечер вспоминали те пять месяцев настоящей жизни. И он ска­зал: «Знаете, что было главным тогда?» — И сам ответил на свой вопрос: «Вы нас очень любили!»

Проклятие профессии

Все чаще я вспоминаю эти его слова и думаю: «Неуже­ли он абсолютно прав и неужели все так просто? Неужели любовь к человеку есть та основа, тот фундамент, на кото­ром практический психолог (да разве только он?) строит свой успех, совершенство в своей профессии, и более того — свою жизнь!» Потому что без побед в своей профессии жизнь психолога — сплошная трагедия.

Итак, я все больше верю своему другу Нодару Коркия и все чаще в последнее время думаю о себе. И признаю: все так и есть — любви во мне стало меньше!

Можно оправдать себя, обвинив в данных моих лично­стных изменениях те же поражения и связанные с ними переживания, отдельных разочаровавших в себе людей и что-то еще. Но в главном виноват я сам — я допустил эти трагические изменения в себе самом, я стал менее способ­ным любить человека, и именно это привело к тому, что во мне стали меньше нуждаться, чем в те мои счастли­вые годы!

Психологу тоже нужен психолог, нужна психологичес­кая поддержка. Я очень надеюсь сейчас на психологическую поддержку всех тех, кто прочел эту книгу и оценил мою искренность. Все остальное — я знаю это — заслуживает серьезного анализа и критики, но за искренность этих стра­ниц я отвечаю. Ни слова не изменил я в своих дневниках. -■*■'

Рудольф Загайнов

 

■

.

 

I

Это особая страница в моей биографии практического психоло­га. Нона Гаприндашвили, Нана Александрия, Нана Иоселиани, Нино Гуриели — сборная Грузии, в недавнем прошлом — сборная СССР, победитель Всемирной Олимпиады. Мне посчастливилось работать с ними, быть рядом на самых ответственных матчах, ви­деть вблизи их характеры и души, пусть не полностью, но познать их внутренний мир.

И они в моей памяти — в отдельном от всех строю. О них я вспоминаю, так сказать, автономно. Ни на кого они не походили, и работа (как и общение) с ними всегда проходила в особой ат­мосфере, которую отличало от атмосферы других, не менее пре­красных коллективов и отдельных людей, неповторимое благо­родство их натур, отношения к людям, поведения. Даже после поражения сохраняли они свой лучший образ, мужчинам есть чему поучиться у них.

На некой предельно высокой ноте живут они и всегда готовы поделиться богатством своего внутреннего мира с простым смерт­ным. И я, простой смертный, до сих пор несу в себе и боюсь расте­рять в суете мирской жизни ощущение той сказочной атмосферы, в которой волею судьбы пришлось побывать, прикоснуться к боже­ственному миру этих редких людей.

 

 

Матч первый

Я вхожу, и мы пожимаем руки. Сегодня первая партия матча. Готовлюсь с утра, детально продумываю наш раз­говор и сеанс внушенного сна, темой-лейтмотивом которо­го будет: «Готова ко всему, ничто не удивит!» Перед нача­лом матча необходимо напомнить шахматистке, что нео­жиданность может подстерегать ее в первой же партии. Имеется в виду дебют и даже самый первый ход против­ника.

Тему, эти несколько слов, я обозначаю в форме лозун­га на отдельном листе бумаги, который вручаю Ноне Те­рентьевне Гаприндашвили при нашей встрече в четырнад­цать часов тридцать минут — за два часа до начала партии. Потом обыграю эту тему в сеансе, а когда Нона встанет, то сама прочтет эти слова еще раз.

Мы проходим в ее комнату, садимся напротив и обсуж­даем состояние и настроение Ноны. Она говорит:

— Не могу сказать, что испытываю волнение.

— Ну и хорошо, — говорю я.

После этого диалога я провожу сеанс внушенного сна, в который включаю приготовленный заранее сюжет в рас­чете на то, что он разбудит воображение человека, при­даст его мыслям эмоциональную окраску, являющуюся как бы ключом ко всему задуманному настроению.

Но в этом есть и более простой смысл. Я составляю человеку, образно говоря, компанию в его отдыхе. Но сам я не отдыхаю, моя роль иная. Своим рассказом я помогаю Ноне отвлечься от разных навязчивых мыслей, например о том, что ждет ее сегодня.

Сам спортсмен избавлен в этом одностороннем диалоге от необходимости отвечать. Мне нужно только слушать и не обязательно с полной включенностью. Чаще всего спорт­смен засыпает под аккомпанемент моего ровного, моно-

Проклятие профессии

 

Два матча

 

тонного текста. И это тот случай, когда я рад невежливо­сти моего собеседника. Но быстро уснуть перед боем труд­но, и главное я успеваю сказать.

Когда Нона прочла лозунг, мы засмеялись. Она поня­ла меня, хотя, конечно, готова к неожиданностям. Но в этом понимании есть еще один смысл — мое сопережива­ние, участие, готовность взять на себя часть ее груза.

И я понимаю, что и на все последующие партии должны быть приготовлены такие же темы-лозунги. И нельзя допус­тить повтора, неточного посыла, пустоты содержания.

Ухожу на полчаса раньше Ноны. Медленно иду к Двор­цу шахмат, анализирую все, что было, оцениваю себя, свою работу и подготовку к ней. Вроде бы все было непло­хо — подвожу я итог.

Побыл на партии полтора часа и ушел в гостиницу. Но через час что-то стало беспокоить меня. И когда я снова пришел на партию, то увидел, что у Ноны хуже и вдобавок — цейтнот... Полтора часа я не сводил взгляда с ее лица, особенно концентрируясь в момент обдумывания ею хода. Партия отложена с лишней пешкой и шансами на выигрыш.

Сразу после партии я подошел и сказал:

— Нона Терентьевна, очень нужно десять минут —
кое-что сделать в отдельной комнате. — Она на секунду
задумалась, потом решительно сказала:

— Идемте. — И твердым шагом пошла обратно во
Дворец шахмат.

И получился момент для фильма. Когда мы вошли в комнату и остались без свидетелей, то сразу же пожали друг другу руки, как заговорщики. И она эмоционально заговорила:

— Главное, что вся партия — сплошная импровизация.

— Ну и отлично, проверили себя, — отвечаю я и про­
должаю, — но главное сейчас — забыть об этой партии,
потому/Что завтра другая партия.

— Да» — говорит Нона, — я даже расставлять пози­
цию не буду дома.

— А теперь ложитесь, — И провел сеанс на тему: «За­
быть! Вы спокойны».

После сеанса Нона сказала:

 

_ Теперь интересно, как я буду спать после этого.

Раньше сон не имел такого значения. Но сейчас, когда такая борьба...

_ Хорошо будете спать, — мягко перебиваю я.

Прекрасное чувство победы! С этим чувством я уходил в свой одинокий номер и был благодарен спортсменке за это.

Очень устал, но заставил себя записать впечатления дня и приготовил лозунг на завтра: «Не сходить с ума!» Так сама Нона охарактеризовала одно из обязательных условий правильной стратегии матча. И завтра, вспомнив эти слова, наверняка снова улыбнется. А улыбка спорт­смена перед боем стоит многого. Но я предлагаю этот ло­зунг не только ради улыбки. Завтра важно белыми не за­теять слишком острую, рискованную игру после первой

удачной партии.

i

Лозунг она встретила хорошо. Сна­чала не поняла, но потом вспомнила и засмеялась. Ночью спала плохо, и ак­цент в сеансе я сделал на усыплении. Встала свежей, но играла тяжелее, чем вчера. Партию отложила с двумя лиш­ними пешками. С меньшей охотой по­шла на сеанс. Я заметил это и при прощании сказал:

— Завтра партии нет, живите по своему плану, а пос­лезавтра я у Вас в четырнадцать тридцать.

Во время доигрывания Иоселиани долго не сдавалась. Вероятно, это часть их стратегии, рассчитанная на изматы­вание Ноны.

Нона в этот день была бледнее обыч­ного, и я решил предложить взять тайм-аут. Но важно это сделать аккуратно, чтобы шахматистка не почувствовала намека на ее уста­лость и на мою в связи с этим неуверенность.

Проклятие профессии

Два матча

 

Накануне вечером я позвонил и сказал:

— А не отдохнуть ли денек на даче?
Нона ответила:

— Вообще-то я хочу играть. Чувствую себя отлично.

— Хорошо. Спокойно спите ночь, а утром решим. Я
позвоню.

Это заслуживающий внимания путь, используя кото­рый можно предсоревновательную ночь, неспокойную и напряженную, преобразовать в обычную. Но это допусти­мо только в шахматах, где возможен перенос партии по желанию спортсмена.

Утром я позвонил, и Нона сказала:

— Спала отлично. — И я сократил разговор до мини­
мума:

— Значит, буду полтретьего. А тайм-аут я предложил
по одной причине: куда нам спешить?

Все оставшееся время я ломал голову над девизом оче­редной партии. Все же удалось придумать, и Нона снова смеялась.

Я звоню. Нона открывает. Я говорю как всегда:

— Прошу разрешения? — И вхожу. Пожимаем руки,
и я вручаю лист бумаги. Сегодня там написано: «И снова
бой! Покой (то есть дача) нам только снится».

Проходим в комнату, минут десять разговариваем. Сегодня ■— о футболе, к которому Нона неравнодушна. Потом час и десять минут Нона отдыхает, и я работаю более тщательно, все-таки она устала от трех трудных дней.

Ничья, но с позиции силы, то есть Нона взяла иници­ативу. После партии мы встречаемся, и я говорю:

— Давайте по традиции посидим в той комнате. — Мы
идем по коридору, и она говорит:

— Где-то я упустила, можно было играть на выигрыш.

— Все отлично, — говорю я. И продолжаю:

— А может быть день отдохнуть и прибить ее белыми?
(Что означает: «А завтра не возьмем тайм-аут?»)

Нона думает, потом говорит:

— Нет. Она плохо играет, надо воспользоваться этим и
играть. Это они должны брать тайм-аут.

 

— А знаете, — сразу же я ухожу от этой небезобидной
темы, — сколько мы работаем, Вы еще не проиграли ни
одной партии.

— Правда? — спрашивает она и облегченно смеется.
Потом говорит:

— Но в Ростове на Кубке страны я плохо играла.

 

— Но меня там не было.
Она смеется, а я говорю:

— Раз завтра играем, то ложитесь.

Нона беспрекословно подчиняется, а во время сеанса я продолжаю тему:

— За состояние, за пятый час игры я отвечаю. А шах­
матная подготовка — это ваше личное дело. До пятидеся­
ти лет гарантирую успех. А там решайте сами.

Нона лежит с закрытыми глазами и опять смеется.

Противники взяли тайм-аут. И пер­вое, что Нона мне сказала: — Ну, как я угадала? Потом мы обсуждаем ситуацию в матче и снова оцениваем те восемь сла­гаемых будущей победы, которые опре­делили перед началом матча. Сама идея перед каждым соревнованием определять слагаемые буду­щего успеха, на мой взгляд, заслуживает внимания. Спортсмен задумывается о качестве и деталях своей под­готовки к каждому соревнованию. А после его окончания есть смысл определить ценность каждого отдельного сла­гаемого и внести необходимые коррективы в план подго­товки к следующему соревнованию.

Сегодня все слагаемые получили отличную оценку. Зна­чит, сформулированы они были объективно. А во-вторых, подготовка к матчу была отличной. Я предложил запом­нить все детали проделанной работы и образа жизни, чтобы повторить их при подготовке к следующему матчу.

V Ноны прекрасное настроение. И мы стали гораздо ближе, как настоящие соратники в этой борьбе. Но, ко­нечно, главными причинами такого тесного рабочего кон-

Проклятие профессии

Два матча

 

такта является успех, победа. И поэтому, чтобы, не дай Бог, не было неудачи, я столь же ответственен в своей работе, строг к самому себе, к своей ежедневной готовно­сти, к каждому своему слову.

Закончился большой перерыв, и не­ясное чувство тревоги подкрадывается ко мне. Я давно знаю, сколь хрупкое это по­нятие — «спортивная форма», состояние человека. Сколько раз я был свидетелем того, как за секунду менялось что-то в спортсмене, готовящемся к началу боя. Боюсь всего, на что не могу повлиять сам. Просто надеюсь, что ничего не помешает, не подведут шахматные тренеры, не подкрадет­ся болезнь.

Как всегда, Нона открывает мне дверь. Я говорю:

— Я Вас приветствую. — Нона слегка улыбается:

— Здравствуйте. — Я вручаю ей лозунг: «Если не Вы,
то кто же?» Она смеется (задача решена), и мы идем в ее
комнату.

Первое, что Нона говорит мне:

— Сын заболел. — И еще я вижу какого-то молодого
человека в квартире и думаю: «Все-таки жить нужно в
гостинице». Но перед партией ничего не говорю. Мы об­
суждаем ее состояние. Шахматистка объясняет мне свои
ощущения, вместе анализируем их и синтезируем в цело­
стную оценку готовности к партии.

Сегодня Нона говорит мне, что отлично отдохнула на даче, что шахматами не занималась.

— Ну и правильно, — говорю я, и то же самое я сказал
бы, если бы услышал, что шахматами Нона занималась
много.

Сегодня в сеансе у меня сложная задача. Ввиду того, что Нона свежая, основное место в сеансе я уделю не рас­слаблению, а внушению.

И я начал:

— Так как мы много отдыхали, то обязаны больше
позаботиться о собранности, чем об отдыхе. И итогом на-

шей сегодняшней работы будет состояние, которое наибо­лее верно можно определить как «спокойная собран­ность...*

То есть я сразу указываю цель, направление, финиш­ную черту. И потом вместе со спортсменом мы идем к этому финишу. При наличии установки!

И я продолжаю:

— Именно «спокойная собранность», и играть мы дол­
жны сегодня спокойно, без риска. Я понимаю, что Вы
лучше нас всех знаете, что и как делать (перед партией
нелишне напомнить спортсмену, что сегодня он — глав­
ная фигура в нашей группе), это лишь дружеское напоми­
нание.

Потом в части «внушение» было возвращение к лозунгу:

— Да! Если не Вы, то кто же? Я чистосердечно могу
Вам сказать, что не знаю, кто, кроме Вас? И в 1981 году
мы исправим положение, которое я считаю искусствен­
ным.

Кстати, лозунг к матчу с Чибурданидзе я уже пригото­вил: «Сделать историю!» Действительно, вернуть звание чемпионки мира означает сделать историю. Такой лозунг был у Кроуфорда — олимпийского чемпиона в беге на сто метров в Монреале. Правда, в Москве сделать историю ему не удалось, но об этом я говорить Ноне не буду.

Да, победа над девятнадцатилетней Майей Чибурда­нидзе будет подвигом, равным подвигу пятидесятилетнего Ботвинника, победившего в матче-реванше двадцатилет­него Таля. Надо будет этот пример сделать основным для Ноны в процессе подготовки к матчу 1981 года. И я иног­да якобы случайно намекаю Ноне, что готовлюсь уже к той работе.

Уходя от Ноны, я полечил ее сына. И ему стало лучше. Он, конечно, расскажет об этом маме перед ее уходом на партию. И ей это будет приятно. В трудные дни спортсмен исключительно ценит любую, самую пустячную заботу о себе. А доброе слово, сказанное вовремя, вообще не имеет цены.

На партию я пришел к концу. Позиция Ноны была явно лучше, но она была в страшном цейтноте. Дорого

Проклятие профессии

мне стоил этот последний час партии. Но как уверенно Нона делала ходы на висячем флажке!

Я задержался в толпе, спускавшейся со второго этажа, и, подойдя к служебному входу, увидел, что муж и брат Ноны ищут меня, и прибавил шаг. И думал по дороге: «А когда-то я мечтал об этом. Меда мечты сбываются, но чув­ствую это я один. Наверное, одиночество психолога еще больше, чем одиночество спортсмена».

Когда мы вошли в комнату, я протянул руку:

— Это поздравление с блестящей игрой в цейтноте, но
будет и критика.

— Какая? — и Нона даже напряглась.

— Мне показалось, что дома была нерабочая обстанов­
ка. Этот мальчик — ваш родственник...

— Нет, — прервала меня она, — мы поцеловались,
когда он пришел, вот и все мои нервные затраты.

— А как Дато?

— Он в таком восторге, — и она широко улыбнулась.

— Ну ложитесь, надо отдохнуть.

Нона ложится, закрывает глаза и говорит:

— Да, я устала сегодня, но была борьба все пять ча­
сов.

Я начинаю сеанс, чаще обычного вставляя слова:

— Молодец! Вы — молодец! Мы все благодарны Вам за
такую отдачу.

Потом, когда мы прощаемся, она говорит:

— Я посплю, а утром решу...

— Я Вас понял, я — за.

Вот так, скрывая даже от стен, мы обсудили возмож­ный завтрашний тайм-аут.

Я шел в гостиницу, вспоминал всю нашу работу, нашу группу и подумал: «Вот идеал спортивного коллектива, где главная фигура — спортсмен, а мы — помощники спортсмена. И каждый отвечает за свой участок работы».

С тренерами мы вежливо здороваемся. Никто никому не мешает. Нет конфликтов, нет лишних разговоров, ко­торые иногда обязательны и утомительны, как «приятно­го аппетита» по несколько раз в день при вынужденном контакте.

 

Два матча

А если есть проблема, я докладываю свой вариант ее решения Ноне, она обсуждает его с тренерами, потом зво­ню снова и принимается решение. И плюс за такой дело­вой климат в группе самому спортсмену — нашей Ноне Терентьевне.

«И все-таки, — заканчиваю я свои раздумья, — цейт­нот был по причине нарушения обычного порядка дома в день этой партии».

Наверное, это ворчание стареющего человека.

Предчувствие никогда меня не обма­нывает. Или плохо была проанализи­рована позиция или что-то другое (как потом выяснилось, анализ продолжался до 15.00, а доигрывание начинается в 16.00), но победа была упущена. Нона, а это случалось с ней раньше, прозевала троекратное повто­рение позиции. Это удар.

Я позвонил. Сын ответил, что ее нет. Я сказал ему: — Дато, передай маме, что звонил я и что все в поряд­ке. Понял? Все в порядке!

■

Я звоню утром, и Нона говорит:

— Все в порядке, я еще вчера взяла
себя в руки.

— Тогда до полтретьего.

И как всегда Нона говорит:

— Я жду Вас.

До полтретьего я в раздумьях. Продумываю лозунг и наш разговор перед партией, точнее — перед сеансом. Представляю, как мы встретимся. Вижу лицо Ноны, ее глаза, глаза спортсмена, обращенные к тебе. В надежде на твое понимание возникшей ситуации и душевного состоя­ния, в надежде найти в тебе опору перед очередным испы­танием.

Проклятие профессии

Два матча

 

И я понимаю, что никакого спокойствия в моей работе никогда не будет. Еще вчера я думал, что все у нас идет отлично и затруднений не предвидится. И не придется опять что-то искать, придумывать и максимально мобили­зоваться. Но сегодня все иначе, и у меня такое чувство, что к этому я не готов. И еще — ощущение большой уста­лости и какой-то заторможенности мысли.

В полтретьего я нажимаю на кнопку звонка, и Нона открывает. Мы пожимаем руки, и она говорит:

— Видите, какой несчастный случай. — И поднима­
ет на меня глаза. И в ее глазах я не вижу уверенности.
Сколько я видел таких глаз перед стартом! Спортсмен
как бы предлагает тебе: «Действуйте, я слушаю Вас, я
надеюсь на Вас!*

И я должен выиграть в очередной раз битву за этого человека, за его сегодняшнее состояние и результат. Да, в этой работе не может быть побед раз и навсегда.

И, главное, Нона не сопротивляется, как иногда быва­ет, когда спортсмен считает, что способен настроиться и без посторонней помощи. Он весь твой сегодня. Он рассчи­тывает только на тебя. Это тот случай, когда свои соб­ственные ресурсы человек исчерпал.

И поэтому сегодняшняя твоя работа должна быть безо­шибочной, принести успех могут только искренность и вдохновение, и самые точные слова.

Действовать надо категорично и с абсолютной уверенно­стью в каждом своем слове. И даже в интонации нужно быть точным, интонация не менее информативна, чем слова.

И я твердо говорю:

— Никакого несчастного случая, а просто — урок на
будущее. Хорошее напоминание о том, что нам есть над
чем работать.

Это я говорю по пути в ее комнату, где мы садимся друг против друга и несколько минут разговариваем.

— Сегодня вместо лозунга я принес папку, которую
хочу показать Вам.

На папке написано: «М.Чибурданидзе». Нона улыбается. А я продолжаю:

— Так что имейте в виду, что я уже готовлюсь.

Она улыбается снова и говорит:

— А знаете — вчера после этого не хотелось почему-то
идти домой. Мы пошли в кино, погуляли по Тбилиси. Вро­
де бы нарушила режим — легла полпервого, но зато сразу
уснула. Хорошо выспалась. И, главное, сегодня есть еще
и злость.

— О, — говорю я, — это очень хорошо. — И снова

Нона улыбается.

Начинаем сеанс. Я делаю акцент на внушении уверен­ности и в паузах между «формулами расслабления» встав­ляю свои размышления-монологи.

— Да, уже время думать о Чибурданидзе и именно
поэтому я даже в какой-то степени доволен этим уро­
ком.

Это «метод возвращения» к тому, что уже было ска­зано. Затем я так же «возвращаюсь» к злости и говорю:

— Это хорошее, нужное, мобилизующее чувство.

И возвращаюсь к вчерашнему, так как очень важно до­копаться до сути ошибки и объяснить ее так, чтобы она — эта суть — сыграла на уверенность, а не наоборот.

И я говорю:

— Это была переоценка позиции, что может случиться
с любым шахматистом.

В какой-то степени я защищаю тренеров, которых при желании можно было бы обвинить в недоброкачественном анализе.

— Да, переоценка отложенной позиции, — повторяю я.
Снова идут формулы: «Вы спокойны и расслаблены.

Отдыхает голова, отдыхают глаза*.

И следующая вставка — о сплоченности нашей группы, о взаимной преданности, о порядке в нашей работе. Сегодня нужно напомнить о наших сильных сторонах, а сильные стороны — это и есть опоры уверенности человека.

Работа до партии продолжается один час. Я ухожу, а Нона еще полчаса подремлет.

Затем мама постучит в дверь, и Нона встанет. Двад­цать минут на приведение себя в порядок, и за десять минут до начала партии муж отвезет Нону на машине во Дворец шахмат.

Проклятие профессии

Два матча

 

Все расписано по минутам, и где бы я ни был, я посто­янно посматриваю на часы и мысленно говорю себе: «Нона встает.., одевается.., садится в машину...» И в эти минуты боюсь одного: чтобы родные не сбили Нону с настроя не­нужными разговорами, вопросами, нарушающими кон­центрацию. Но в этой семье, по-моему, полный порядок. И эта мысль успокаивает меня.

Уходишь от спортсмена и не знаешь, решил ли ты се­годня задачу. Это выяснится позже, когда я приду в зал и буду изучать и оценивать не только позицию, но и расход времени, напряженность позы, уверенность походки. И так как пока ничего не ясно, я так же напряжен, как и до прихода к своему спортсмену.

И, дай Бог, если поздно вечером удастся облегченно вздохнуть. Но это может случиться не раньше половины десятого. Затем мы будем минут двадцать беседовать и восстанавливаться. А еще позже, где-то через час, я сяду за письменный стол, чтобы подвести итоги дня и сделать заготовки на завтра.

Но сегодня вечерняя программа будет иной. Попро­щавшись с Ноной, я беру такси и еду в аэропорт. Сегодня же вечером я должен быть в Сухуми, где произошло ЧП с нашими художественными гимнастками, которые в соста­ве сборной СССР готовятся к чемпионату Европы.

Я думаю о Ноне, и совесть моя неспокойна. Я успокаи­ваю себя тем, что Нона играет белыми и проиграть не дол­жна. И еду я всего на три дня. И не могу не поехать, так как, во-первых, приказ руководства и, во-вторых, Ира Га-башвили, Марина Халилова и Ира Жемчужина очень меня ждут. Так мне сказала их тренер, выдающийся специалист и человек Нелли Ильинична Саладзе. У девочек травмы и сложные взаимоотношения с тренерами сборной.

В таком самоуспокоении проходят часы дороги. При­ехав в гостиницу, бегу к телевизору, но программа «Вре­мя» уже закончилась. Выхожу на улицу, где гуляют отды­хающие, нормальные в отличие от меня люди, подхожу к одному, другому с вопросами:

— Вы не смотрели программу «Время»? — Нет, никто не смотрел. Вдруг вижу тренера ленинградского «Спарта­ка» Кондрашина.

— Владимир Петрович, как сыграли Гаприндашвили —
Иоселиани?

И как обухом по голове:

— Счет 3:3.

— Не может быть, — говорю я.

— Точно, — повторяет Кондрашин, — три—три. Нона
проиграла.

Я ухожу, забывая сказать «спасибо». В гостиницу, где наверняка встретятся знакомые, не иду. Хожу среди дере­вьев и проклинаю себя. Потом снова вспоминаю Нону.

Когда она легла и закрыла глаза, я внимательно рас­смотрел ее лицо. Оно было бледнее обычного, под глазами темные круги. Лицо человека, пережившего страдание.

Но предложить взять тайм-аут было уже поздно. Это можно было сделать не позже одиннадцати часов утра.

На секунду появляется злость на Нону. Разве она сама не чувствовала, что не в порядке? Но тут же оправдываю ее. Думаю, что она рвалась в бой с тем чувством злости, о котором говорила.

Но дело может быть и в том, что Иоселиани сегодня очень хорошо играла. Вчерашний подарок Ноны наверня­ка стал мощным стимулом в данном случае.

Утром просыпаюсь разбитым, но вспоминаю, что меня ждут другие спортсмены, которые столь же дороги мне, как и Нона. И приказываю себе забыть о шахматах.

Но шестнадцатого сентября с утра я уже неспокоен. Нона знает, что я приеду семнадцатого утром, и при жела­нии может взять тайм-аут, чтобы дождаться меня. И я признаюсь себе, что мне было бы это приятно.

Сажусь в вечерний поезд и первое, что спрашиваю у проводника, — работает ли в вагоне радио? Но нет, радио не работает, и он не помнит, когда оно работало.

Утром на вокзале покупаю газеты и читаю, что Нона в отложенной позиции имеет материальное и позиционное преимущество. Я мысленно говорю: «Ура!» Ускоряю шаг,

Проклятие профессии

Два матча

 

сажусь в такси и с трудом сдерживаю радостную улыбку. И думаю: «Какой боец — Нона! После поражения белыми сесть за доску и отыграться черными!»

Потом вспоминаю свои вчерашние раздумья о возмож­ном тайм-ауте и становится неудобно перед самим собой.

Сразу же набираю номер Ноны. И, пока гудок зовет ее, как-то мгновенно вонзается мысль: «А вдруг Нона изме­нила свое мнение о том, что мы делаем перед партией? Ведь вчера она и без этого хорошо сыграла».

— Алло, — слышу я ее голос.

— Здравствуйте, я приехал.

— Очень хорошо, — говорит Нона.

— Как сегодня? — спрашиваю я.

— Сегодня партия, если они не возьмут тайм-аут.

— Встречаемся в полтретьего? — и я добавляю, —
если есть желание.

Но Нона не замечает никаких подтекстов, быстро го­ворит:

— Да, я жду Вас, — и кладет трубку.

И слышу:

_ А я бы хотела сейчас поспать. Все-таки устала за

эти дни.

— Сделаем сеанс?

— Если у Вас есть время.

* * *

Я всегда со взрослыми спортсменами на Вы и стараюсь продлить это на Вы как можно дольше. В этом случае со­храняется очень нужная для работы дистанция. И это нуж­но не только мне, но и спортсмену. Это нужно для дела.

* * *

На календаре 18 сентября. Я звоню, и Нона говорит:

— Они сдали партию.

— Что будете делать сегодня? Не поехать ли на дачу?

— Что-то не хочется, — отвечает Нона, — вечером по
телевизору два хоккея, так что есть занятие, а днем про­
сто отдохну.

— Ну и прекрасно, — говорю я.

 

В полтретьего я той же рукой и тем же пальцем нажи­маю на звонок, и Нона открывает дверь. Я вопросительно смотрю на нее. Она еле сдерживает улыбку и, растягивая слова, говорит:

— Партии сегодня не будет.

И мы оба смеемся. Проходим в гостиную, садимся в кресла, и я спрашиваю:

— А как позиция?

— По-моему, выиграно. Так что ничего особенного не
случилось. Просто мы обменялись ударами.

— Но до Вашего удара я проклинал себя.

— Вы здесь ни при чем, — сразу отвечает Нона, —
виноваты мои шахматные тренеры и я, поровну. Нельзя в
матче бояться белыми сделать ничью.

Потом я рассказываю ей о поездке к гимнасткам, а она мне о футбольном матче, который игрался в дни моего отсутствия в Тбилиси.

— Расстаемся до завтра? — спрашиваю я Нону.

 

С утра много дел, но в паузах я напо­минаю себе: «Ты еще не приготовил ло­зунг». И за полчаса до отъезда к Ноне захожу в библиотеку, сажусь за стол, со­средотачиваюсь, мысленно перебираю в памяти разные лозунги и останавлива­юсь на следующем: «Не может быть так хорошо, чтобы не могло быть еще лучше!» Этот лозунг использовал тренер сборной Польши Гурский после того, как его команда выиграла бронзовые медали на чемпио­нате мира по футболу.

Здороваемся как всегда. Нона читает лозунг, а я жду ее реакции. Она смеется, и я рад — и ее смеху, и уверенно­му взгляду, и свободе жестов. «Сегодня она в порядке», — отмечаю я про себя и чувствую большое облегчение. То ее выражение лица с темными кругами под глазами, навер­ное, еще долго будет жить в моей памяти как напоминание

Проклятие профессии

Два матча

 

о том, что это может повториться. И я принимаю решение предложить Ноне утром в день партии встречаться для анализа ее состояния, чтобы успеть взять тайм-аут до один­надцати.

Сеанс проходит как обычно, кроме новой моей вставь ки, в которой я благодарю шахматистку за проявленное мужество. Фразу «Мы все благодарны Вам» я повторяю дважды.

Это одна из форм воздействия на душевную, чувствен­ную сферу спортсмена, что почти всегда гарантирует на­строенность на его максимальную отдачу в борьбе.

Партия откладывается с лишней пешкой у Ноны. Она спускается со сцены, входит в холл и глазами ищет меня.

— Я здесь.

Нона находит меня глазами, но улыбнуться не в си­лах. Мы идем к нашей комнате, и я замечаю, как тяжела ее походка.

В комнате она сразу садится на диван и молчит. «Как она устала к концу матча», — думаю я. А говорю:

— По-моему, Вы играли прекрасно. — Нона смотрит в
пол и тихо говорит:

— Вроде бы хорошая партия.

Замолкает, поднимает глаза на меня и спрашивает:

— Ну что, ложиться?

Чем же меня так привлекает работа с Ноной? Ведь прежде в работе с женщиной-спортсменкой, точнее, в от­ношениях с ней, было не только специальное, рабочее начало, но и эмоциональное — дружба, взаимная сим­патия.

С Ноной же мы даже друзьями не стали. Но связыва­ет нас нечто иное. Вероятно, нас объединяет абсолютно профессиональное отношение к делу. И это является самым прочным, не зависящим от колебаний настрое­ния и симпатий, а потому более постоянным и надеж­ным по своей сути. Как цемент.

Да, именно это привлекает меня в Ноне — ее высо­чайший профессионализм, преданность нужному для

дела образу жизни, ее отношение к каждому часу жиз­ни, к каждому человеку, с которым связывает ее жизнь. Это, наверное, и является ответом на вопрос, как Нона смогла 16 лет владеть шахматной короной, и мо­жет быть, на что я твердо надеюсь, еще продлит этот

срок.

Сеанс я удлиняю, и Нона не торопится вставать, как это было в начале матча. Перед тем, как попрощаться, советую дома подержать ноги в теплой воде.

— А зачем? — спрашивает Нона.

— Для снятия возбуждения, — отвечаю я, — и будете
лучше спать.

Через полчаса я звоню и спрашиваю:

— Ноги в теплой воде?
Нона смеется и отвечает:

— Еще нет, пока кушаю.

Голос ее бодрый, и я успокаиваюсь. Нону после партии я встретил с моим другом, известным спортсменом, кото­рого потом спросил:

— Ты видел, как они устают после партии?

— Да, — сказал он, — я впервые на шахматах и про­
сто потрясен тем, что увидел. Какое напряжение борьбы!

Я говорю:

— И так она бьется уже больше 20 лет. Женщина-
герой.

— Да, конечно, — соглашается мой друг.

— Доброе утро. Доигрывание се­
годня?

— Да, — отвечает Нона.

— Только одна просьба — не анали­
зируйте до трех часов.

— Хорошо, — смеется Нона.

Но я перехожу на серьезный тон:

— Обычно мы не отдыхаем перед доигрыванием, но
сегодня давайте отдохнем.

Нона делает паузу, потом неохотно соглашается:

— Но немного, ладно?

Проклятие профессии

Два матча

 

— Буду в три часа, — говорю я и мысленно хвалю себя за твердость, которую раньше не осмеливался проявлять по отношению к этой шахматистке. Но сегодня нельзя ни­чем рисковать, ведь победа — это почти окончание матча.

Ох, эта близость победы! Какая это большая опасность, способная обезоружить спортсмена. И произойти это мо­жет мгновенно. А потом мы спрашиваем: «Что случилось? Как это могло случиться?»

И виной всему — подсознание человека. Это оно пер­вое начинает нашептывать: «Все в порядке, все хорошо». И противостоять этому очень трудно. Потому что ты так долго ждал этого, и оно — это «все в порядке, все хоро­шо» — действительно, совсем близко.

Я и настоял на этом сеансе, нужды в котором перед ко­ротким доигрыванием, конечно, не было, с одной целью — как-то дисциплинировать спортсменку.

Но подсознание уже нашептывало свое, и даже вели­кая Нона, которая днем раньше не возражала против продления сеанса, уже сегодня хотела избежать его и даже рассматривала мое предложение как давление на ее личность, как вмешательство в личную <жизнь.

* * *

И победа состоялась. Я не стал ждать Нону ради одно­го поздравления. А сделал это по телефону и услышал от Ноны:

— Завтра я играть не буду.

— Правильно, — сказал я, — куда нам спешить.

А подумал: «Подсознание побеждает. И Нона повери­ла ему. А может быть — и своему прошлому, которое ожило и тоже нашептало свое: "Ты на голову выше всех. Как и раньше, ни о чем не беспокойся"».

Итак, противников прибавилось. И это самые опасные противники — свои, которые, если верить французам, и предают.

 

Итак, выходной. В 11.00 мы погово­рили по телефону.

— Как спали?

— Вроде бы хорошо.

—- На дачу не поедете?

— Что-то не хочется.

_ Сегодня по телевизору много спорта и в Тбилиси

художественная гимнастика.

— Хорошая идея, — говорит Нона, — я, пожалуй,

схожу.

— И одно напоминание, Нона Терентьевна: стало хо­
лодно. Не открывайте широко окна.

— Да, обязательно, — соглашается Нона, и мы про­
щаемся до послезавтра.

Я расстроен. Легкость отношения к режиму, желание делать то, что хочется — опасные симптомы преждевре­менной разрядки, расслабления, опустошения. Если вы­ходной и нужно было брать, то посвятить его следовало другому — всему тому, что поможет собраться, настроить­ся на завоевание недостающей для победы половины очка в двух последних партиях. И надо бы, конечно, уехать на дачу, в тишину и одиночество, где бороться с самой собой было бы легче один на один, потому что друзья и даже родные стали в этот момент противниками спортсмена.

Они могут молчать и не говорить ничего лишнего, но в их возбужденном поведении, в улыбках, в лихорадоч­ном блеске глаз подсознание спортсмена читает одно: «Победа!»

Но мне надо продолжать свое дело. Я за письменным столом и думаю, какой же я предложу лозунг в день пред­последней партии, которая может оказаться последней, если Нона ее не проиграет.

Осталось набрать всего пол-очка, и понимание Ноной этого факта может оказаться самым опасным в день партии.

 

Проклятие профессии

Два матча

 

Пишу первоначальный вариант: «Осталось две партии». Лозунг невыразительный, и улыбки он, конечно, не вызо­вет, но сейчас, наверное, улыбка уже не нужна. Нельзя на­страиваться на эту партию как на последнюю в матче.

В то же время, раз я предлагаю такой лозунг, значит, вроде бы, допускаю возможность поражения в девятой партии.

Значит, мало просто предложить лозунг спортсмену, его надо оживить. Пожалуй, я скажу:

— Мне грустно, что матч заканчивается и наши встре­
чи станут редкими. — И тогда она, может быть, улыбнет­
ся. Все-таки надо, чтобы она улыбнулась.

Да, недостаточно предложить человеку лозунг как та­ковой. Его всегда надо оживлять: приветствовать, вешая его на стену, прощаться с ним, когда снимаешь.

Так я и делал в партии Корчной—Карпов. Когда Корч-ной, с которым я работал, проиграл, я повесил лозунг: «Переживаем вместе».

А через два дня, в день следующей партии, я принес другой лозунг, но прежде, чем повесить его, спросил:

— Хватит переживать, правда?

— Да, конечно, — ответил Виктор Львович.

Я снял лозунг и молча, ожидая реакции спортсмена, повесил другой: «Вспомни свои победы!*

Шахматист прочел, засмеялся (!) и сказал:

— Но я и поражения помню.

Вот оно — сопротивление личности. Спортсмен как бы предлагает: «Объясните свои действия, докажите, что Вы правы».

И я говорю:

— Но ведь побед было намного больше. — И мы оба
засмеялись. Это и есть приветствие новому лозунгу и
объяснение его появления.

А в Сухуми я развесил разные лозунги в комнате у гим­насток, и через два дня Марина Халилова — самая стар­шая из этого прекрасного трио — сказала:

— Вы знаете, я часто перечитываю Ваши лозунги, на­
верное, каждые два часа. Это очень хорошо на меня дей­
ствует, успокаивает.

А самая младшая — Ира Жемчужина — впервые уви­дев лозунги, всплеснула руками и сказала:

— Ой, как много бумажек!

Помню, это очень огорчило меня. Но потом я сказал себе: «К лозунгу человека надо еще и готовить!» Работать всегда есть над чем.

И я еще подумал вот о чем. Оставляя в комнате чело­века лозунг, ты как бы оставляешь частицу себя.

Спортсмен посмотрит на лозунг, например, утром, от­крыв глаза, или вечером перед сном. И вспомнит о тебе, о нашей совместной работе, о нашей договоренности, о на­строе на высшие достижения. И это поможет ему успоко­иться или, наоборот, настроиться на бой или на очеред­ную изнурительную работу на тренировке. Это как гипноз на расстоянии.

Вот как получилось. Всего один короткий разговор по телефону, а исписано две с половиной страницы.

Я настаиваю опять на встрече из-за

^%*% ее дисциплинирующего влияния на спорт-

**** смена. И решаю вновь опросить Нону по

тем восьми слагаемым, хотя не сомнева-

СбНТЯбрЯ юсь, что оценит она их на отлично. Но в

__-__^_^__ir_ процессе опроса надеюсь найти повод

^^^^■^^И для предостережения Ноны.

Итак, опрос. Все отлично. Внешне я рад, но внутренне тревожен. Слишком весела и спокойна. Так и хочется по­вторить одно слово: рано, рано! И я говорю:

— Все-таки надо готовиться к жесткой борьбе.

И снова быстро, как о само собой разумеющемся, Нона говорит:

— Да, я понимаю, что ей нечего терять.

Очень типичный случай, когда спортсмен заранее пе­реживает свою победу, и не может настроиться на послед­ний шаг, считая его чисто формальным.

На это последнее усилие действительно трудно настроить­ся, хотя и понимаешь, что настрой необходим. Но сладость покоя, как раковая опухоль, растекается по всему телу.

Проклятие профессии

Два матча

 

И это расслабление легко обнаружить опытному глазу. Еще работая в футболе, я быстро диагностировал подоб­ное состояние перед матчем со слабой командой по отве­денным в сторону глазам футболистов.

Помочь спортсмену в такой момент очень трудно. Он все понимает, но не может с собой ничего сделать. Можно сказать, что регуляция запоздала. Такое состояние надо предвидеть заранее и заняться его профилактикой посред-' ством жесткого режима, изоляции от друзей и т.п.

У Ноны это состояние, которое я бы назвал «пустым состоянием», тянется уже три дня. Она, ни с кем не совету­ясь, взяла тайм-аут, что, конечно, было ошибкой, хотя она привыкла за эти шестнадцать лет сама принимать решение. А перестроиться, изменить хотя бы частично свою психоло­гию, психологию лидера не смогла. Наверное, еще не успела.

И я уже не столь категоричен при анализе нашей груп­пы. Да, спортсмен, который претендует на звание чемпи­она мира, является главной фигурой. Но он должен сове­товаться с теми, кто ему помогает, и не только тогда, ког­да трудно.

 

играла медленно, как-то заторможенно, долго и несмело принимала решения.

Я внимательнее, чем раньше, изучаю лицо Наны Иосе­лиани. И поражен ее исключительным хладнокровием, хлад­нокровием человека, которому действительно нечего терять.

И подумал: «Каким может быть человек в самый тя­желый момент жизни!» А у восемнадцатилетней Наны тя­желее момента ее шахматной жизни, конечно, не было. Признаться, сегодня я скорее ожидал увидеть иное — не состояние полной мобилизации противника, а сверхвоз­буждение или растерянность.

И я сделал вывод — этого человека я недостаточно знаю. Личностно она сильнее, чем я думал раньше.

Партия отложена в плохой позиции. В нашей комнате Нона говорит:

— Обидно, что плохо играла.

А во время сеанса прерывала меня, анализировала отложенную позицию вслух.

Мы прощаемся. Я смотрю ей вслед и вижу целую толпу ее родственников и друзей. Они все пришли сегодня на партию. Все пришли поздравить Нону с победой в матче. И она это наверняка знала.

 

сентября

В день партии я прихожу пораньше. Слежу за собой. Я должен быть таким же, как всегда, чтобы подсознательно Нона не сделала вывод, что я считаю се­годняшнюю партию последней.

Я слышу свой голос, в котором плохо замаскированное волнение. Да, мне не­легко владеть собой. Мне тоже трудно обмануть себя, пото­му что не могу поверить, что нас сегодня ждет неудача.

Нона не торопится идти в ту комнату, где мы обычно делаем сеанс. Чувствую, что она хочет поговорить о чем-нибудь постороннем, и это еще сильнее тревожит меня. Я говорю:

— За работу, товарищи! Лицо Ноны меняется, становится строже. Мы работаем как всегда, и я ухожу, вроде бы успоко­енный. Но во Дворце шахмат тревога вернулась. Нона

2 Р. Загайнов

Нона уходит на доигрывание, а я уезжаю в аэропорт и перед посадкой в самолет узнаю, что счет стал 5:4.

Нигде так хорошо не работает меж­дугородный телефон, как в Литве. Тби­лиси дали через три минуты:

— Здравствуйте, Нона Терентьевна,
прошу прощения, но я звоню из Виль­
нюса.

— Мы догадались, — отвечает Нона.

Проклятие профессии

Два матча

 

25

Матч второй

сентября

Да, я в Вильнюсе. Прилетел ночью, но спать не ло­жусь. Скоро увижу Нану, а к этой встрече я еще не готов. Для переключения нужно время, и вчера я впервые рад задержке самолета.

Итак, скоро я увижу Нану Александрия. Перед отъез­дом председатель Спорткомитета передал мне содержание своего разговора с Вильнюсом и перечислил симптомы нарушенного состояния Наны: сильная простуда, потеря сна, постоянные головные боли. Но он не назвал главного й самого трудного препятствия — потери уверенности, что не могло не произойти после трех поражений подряд.

Да, ситуация, конечно, критическая. Счет 3:4. И что­бы свести матч хотя бы вничью, необходимо в трех остав­шихся партиях набрать два очка.

Думаю все время о Нане, представляю ее лицо. Навер­ное, опять увижу темные круги под глазами. И знаю, что буду докапываться до истинной, ведущей причины. Чтобы определить, что будет главным в моей работе с этим чело­веком, с чего начать.

Итак, что? Следствие ли бессонных ночей, накопив­шейся усталости, потери уверенности или какие-то сугубо личные переживания человека, узнать о которых не дано никому? «Почти никому», — поправляю я себя.

Но ты должен знать, если претендуешь на подлинную близость к спортсмену. А если пока не знаешь, то должен будешь узнать, но ненавязчиво, тактично, бережно под­толкнуть человека к откровенности с тобой о себе.

Удастся ли быстро (ведь времени нет) решить эту зада­чу? С Наной все очень сложно.

И я ехал к ней с нелегким сердцем. И не только пото­му, что пришлось уехать от Ноны.

Мы впервые встретились в январе 1979 года, когда она готовилась к международному турниру в Белграде. И я был поражен ее неиспользованным, нерастраченным по­тенциалом, хотя в шахматных кругах бытовало мнение, что ее лучшие дни позади. Помню, с каким недоверием руководство грузинского спорта восприняло мои слова о том, что через два с половиной года Нана будет играть с Майей Чибурданидзе.

Резервы я видел в таких характеристиках ее личнос­ти как высокий интеллект, блестящие человеческие ка­чества, способность воспринимать советы и учиться на опыте других.

Но было и слабое место — обнаженная чувственная сфера и как следствие — уязвимость для любых влияний. Нана не была психологически вооружена, а точнее — за­щищена.

Создание такой защиты я считал нашей первоочеред­ной задачей. И Нана согласилась со мной, поверила мне. У человека, который в любых жизненных ситуациях тратит много нервной энергии, путь к совершенствованию один — самоограничение. И когда Нана пошла мне на­встречу, мы разработали систему самоконтроля, режима, расписали поведение Наны во всех возможных соревнова­тельных ситуациях: при встречах с противниками, до и после партии, в выходные дни.

И надо отдать должное Нане — она следовала заданно­му курсу до конца. В результате — первое место без еди­ного поражения с солидным отрывом от занявшей второе место Чибурданидзе, убедительные победы над такими гроссмейстерами, как Вереци, Николау и другие.

Но потом, когда я пытался влиять таким же образом на Нану, я почувствовал сопротивление. Мои призывы к профессиональному образу жизни, к подчинению всей жизни поставленной задаче не нашли ответа с ее стороны. И я понял, что Нана любит не только шахматы, но и все остальное в жизни, и жертвовать чем-либо даже ради звания чемпионки мира не желает.

В результате не были решены необходимые задачи в подготовке к межзональному турниру, который Нана про-

Проклятие профессии

Два матча

 

вела неуверенно, со срывами, правда, решив минималь­ную задачу — заняв третье место.

Потом, работая на чемпионате страны с Ноной Гап-риндашвили, я наблюдал и за Наной. И опять видел ее слабые места, которым мы объявили войну перед белград­ским турниром.

И однажды после ее проигранной партии я подошел к Нане и спросил:

— Почему забыто все то, что Вы делали в Белграде?
И Нана одной фразой дала мне исчерпывающий ответ:

— Меня на это не хватит.

В этом и была вся суть вопроса — профессионалом быть очень нелегко.

Вероятно, так и есть. Подлинный профессионализм есть своего рода ограниченность. Но в хорошем смысле слова. И поэтому я хотел бы назвать ее «блистательной ограниченностью».

Это не призыв к ограниченности жизни личности, а предложение разумно самоограничить количество интере­сов, и если не в жизни вообще, то в особые ее временные отрезки, например, на трехгодичный цикл борьбы за пер­венство мира по шахматам или четырехгодичный цикл между Олимпиадами.

Так что под блистательной ограниченностью я пони­маю добровольное сужение интересов, сокращение числа объектов общения, что способствует накоплению особого опыта, необходимого в соревнованиях.

Но так как спортсмен выступает часто и долго, самоог­раничение может стать его постоянной личностной харак­теристикой. Наверное, этого подсознательно опасается и хочет избежать Нана, для которой сама жизнь не менее притягательна, чем абсолютный успех в одном из ее на­правлений.

Но все же я призываю спортсмена к зтому, так как другого пути, уверен, не существует., V

В результате этих раздумий вдруг приходит мысль, что мне с сегодняшнего дня предстоит не только быть ря­дом со спортсменом, но и бороться с ним, отстаивая свои идеи, свою точку зрения.

Ведь сам мой приезд — признание факта, что спорт­смен не в порядке, что прав я, а не Нана. И это делает нас не только соратниками, но и противниками.

И только сейчас я понимаю всю сложность стоящей передо мной задачи, которую вчера недооценивал.

И чувствую, что очень в