Русский вопрос и кавказская инициатива.

Россия – это уникальная страна. И эта уникальность становится для нас всё очевидней по мере того, как утрачивают свою уникальность другие страны нашего огромного мира. Признание уникальности России со стороны других стран сегодня звучит как упрёк, как обвинение. «Вы не такие, как все, вы ни на что не похожи» - звучат отовсюду обличительные речи, будто быть не таким, как все – это преступление. И ведь в какой-то степени обвинители правы, ведь в виртуальной реальности быть оригинальным, быть творцом – это преступление. А мир, к сожалению, живёт сегодня именно в такой виртуальной реальности. Стирание всех возможных границ и тотальный конформизм – вот отличительные черты пространства симуляции. В Средние века, зачастую раз в году, как правило, перед великим постом устраивался карнавал. Михаил Бахтин описывает его следующим образом: «Когда народ выходит на карнавальную площадь, он прощается со всем мирским перед долгим постом, и все основные оппозиции христианской культуры и все бытовые представления меняются местами. Королем карнавала становится нищий или дурак, трикстер. И ему воздают королевские почести». Бахтин назвал это «инверсией двоичных противопоставлений». Мир виртуальной симуляции работает точно по таким же правилам, подменяя высокое низким, талантливое – бездарным, подлинное – фальшивым, но только ни на один день ради разнообразия, а на долгий срок и ради достижения полного однообразия. Уже много веков европейские страны с неистовой, почти дикой страстью добиваются полного однообразия на мировом пространстве, прикрытого мнимым разнообразием, и сегодня они настолько увлеклись процессом симуляции, что готовы клеймить позором любое творчество, любое отклонение от нормы.

Не хотелось бы сейчас подробно останавливаться на том, почему так вышло, что Россия вдруг стала такой страной, уникальность которой так раздражает соседей. Коллизии истории постоянно позволяли этой стране оставаться в стороне от крупных мировых движений, но при этом время от времени играть наиважнейшую роль в мировой истории. Гораздо интереснее разобраться, в чём же заключается эта уникальность России сегодня. Увидеть эту уникальность можно даже на примере нашей Конституции. Здесь Россия признаётся федеративным государством, при этом: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ». Уже как минимум эти статьи делают российскую Конституцию уникальным документом, а Россию в своём роде уникальным государством. В известных миру конституциях источником власти является одна нация, один народ, или какой-то другой единственный источник власти. Как, например, рабочий класс в коммунистических государствах, или единый Бог в монархиях. У нас же источников власти, получается, как бы много, поскольку в качестве источника власти и носителя суверенитета признаётся множество наций.

Несомненно, Россия – далеко не единственное многонациональное государство в мире, но воистину – это единственная страна, в которой каждая из этих многих наций представляет собой источник власти. Сейчас ведётся много разговоров о том, чтобы отменить эту статью российской Конституции, признать русскую нацию государствообразующей и выстроить в России уже нормальное национальное государство. Инициатива, выдвинувшая подобное предложение, по иронии, получила название «кавказской инициативы». Данная инициатива в высшей степени уже, что называется, назрела и наболела, она отвечает самым насущным потребностям российского сердца, но в том виде, в каком она выдвигается, таится некоторая опасность для суверенитета. Подобные меры, безусловно, сделают Россию нормальным государством, но сегодня путь к такой нормальности заключает в себе большую опасность утраты уникальности. Благодаря виртуальной симуляции сегодня вообще любая нормальность начинает выглядеть подозрительной, и главное подозрение в адрес нормальности – это опасность того, что под её маской может скрываться своеобразное гетто для оригинального, творческого человека. Безусловно, в каждом государстве мира на протяжении последних трёх-четырёх столетий был лишь один источник власти, но, возможно, в этом и заключается главная проблема этих государств, суверенитет которых всё больше превращается лишь в видимость. На примере Украины можно очень хорошо увидеть, как настойчивое стремление к независимости и суверенитету вдруг оборачивается страшной зависимостью и мнимым, видимым суверенитетом. Ситуация, которая стала возможной только сегодня, в 21-ом веке, компрометирует не только идеи национализма, но и вообще саму идею национального государства.

Тем не менее, история знает политические системы, которые фактически не были национальными государствами, и при этом очень могущественные системы, в своё время претендующие даже на господство во всей ойкумене. Это в первую очередь Древняя Греция и Древний Рим. Если говорить о Древней Элладе, то фактически она никогда и не была даже единым государством. Тем не менее, это не мешало ей эллинизировать весь населённый тогда мир. Недавно, например, учёные нашли крупные следы эллинской культуры даже в Древнем Китае. Другая политическая система выступала наследницей Древней Греции, во многом закрепила и преумножила её успех. Структура многонационального государства или государства со множеством источников власти больше соответствует как раз могущественной Римской Империи. Многонациональным можно назвать не просто население империи, но и даже высший орган власти – сенат. Чем крупнее и могущественнее становилась империя, тем многонациональное становился её сенат. Изначально сенат – это Pater Patriae, отцы отечества, которыми могли стать только патриции. Но затем в сенате появляются чужаки-плебеи, Гай Юлий Цезарь впервые вводит в сенат представителей племени галлов и т.д.. Это позволяло управлять огромной территорией непосредственно, то есть без сколь-нибудь развитой бюрократии. Возможно, в такой непосредственности управления и заключался секрет могущества империи, поскольку, когда эта непосредственность была утрачена, а власть Legatus Augusti и servi publici стала выше власти магистратов, верховная власть империи начала замыкаться на себе, что и предрешило её гибель.

При этом важно заметить, что римские граждане никогда не называли себя «natio», это наименование предназначалось жителям провинций, римский же народ именовался «civis» или «populus». Когда власть перестала быть непосредственной, «civis» перестало быть главным источником цивилизации и тем самым стало утрачивать свою уникальность. Восстание natio уже в некоторой степени можно рассматривать как затянувшийся на века бунт против цивилизации. Но даже когда этот бунт уничтожил Западную Империю, Восточная Империя ещё продолжала существовать, а после её наследницей стала Русь, и тем самым стала нести этот тяжёлый крест оригинальности. Национальные государства, однако, возникли в Европе относительно недавно по историческим меркам. Политологи датируют происхождение института национального государства 17-ым веком, конкретнее – 1648-ой год, окончание Тридцатилетней войны и заключение Вестфальского мира. Сама эта война, как и мирный договор по её итогам были по своей сути жесточайшей реакцией на эпоху Возрождения. Ту самую эпоху, в которой Европа будто проснулась от векового сна, дала миру величайших гениев живописи, скульптуры, архитектуры. Все достижения науки и искусства последующих веков вплоть до наших дней можно рассматривать лишь как угасающую инерцию Возрождения. Образцом живописи до сих пор считаются произведения Леонардо да Винчи, образцом драматургии – произведения Шекспира.

В силу этого следует задаться вопросом, а не было ли всё то, что возникло как реакция на Возрождение Античности, включая национальное государство и эпоху модерна уже изначально симуляцией, подменой действительности, ressentiment? Что если поражающие воображение достижения науки, неумолимый технический прогресс – это лишь жалкая карикатура на то, чего люди действительно могли бы достичь, если бы европейский Ренессанс не столкнулся бы с такой жёсткой реакцией? Что если мы до сих пор живём в Средневековье? Если это так, то так называемое возвращение России в Средневековье в действительности есть как раз напротив оппозиция тёмным векам модерна. Это ещё не Возрождение, но уже очень внятная, хоть и пока бессознательная попытка Возрождения. Попытка, которая уже сама по себе представляет собой вершину эстетических устремлений человека, независимо от того, закончится она успехом или неудачей. Итальянское Возрождение оболгали, его попытались назвать гуманистической прелюдией к Просвещению и, что ещё хуже, к Реформации, и всё же, его не смогли забыть, и его образцами прекрасного не перестают восхищаться поныне. В конце концов, главная идея эпохи Возрождения всегда заключалась в возрождении Римской Империи, причём ещё более могущественной, в перспективе планетарной. Оттого крупнейшие деятели Возрождения так поддерживали, и не только на словах, завоевания Чезаре Борджиа. Они понимали, что империя – это самая оптимальная политическая система для творческого человека.

Можно сколь угодно говорить про так называемый консерватизм имперского правления, про его враждебность идеям прогресса, но нельзя отрицать, что ничего лучше империи для творчества и самовыражения талантливого человека мир ещё не придумал. Империя может дать гораздо больше, чем может дать любое государство, одержимое прогрессом, она наделяет людей способностью обещать, способностью планировать на долгосрочную перспективу. Просвещение, напротив, может планировать только на краткосрочную перспективу, в идеале вообще жить одним днём. Утопия общества потребления. Империя намеренно выращивает поколения творческих людей, на которых не распространяется значительная часть социальных запретов, что позволяет им смотреть на социум со стороны. «Лицу к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии», - пишет в своём стихотворении Сергей Есенин. Чтобы планировать на долгосрочную перспективу, нужно находиться в значительной степени вне социума, в стороне от общепринятых правил и норм морали. Очевидно, с этой целью римляне создали статус римских всадников. Модерн же, ранний или поздний (постмодерн), нужно сказать, просто не существовал бы без эпохи возрождения империи, поскольку он и доныне, лишь в карикатурной форме реализует проекты да Винчи и других великих гениев той далёкой эпохи, не забывая при этом сжигать мосты за собой, отрезая тем самым новым поколениям пути для творчества.

И здесь мы снова возвращаемся к кавказской инициативе, которая, как известно, предлагает некоторую группу граждан выделить как государствообразующую или империяобразующую. Инициатива, которая, нужно сказать, отвечает самым насущным, самым наболевшим потребностям России. Но должна ли эта группа граждан быть собственно одной нацией? Как известно, в Римской Империи понятия гражданство и нация несли не просто разный, но и в значительной степени противоположный смысл. И здесь следует уже задаться вопросом, по какому, собственно, критерию нам следует отбирать государствообразующую группу граждан? Критерий массовости, по которому предлагается 80% населения признать государствообразующей нацией потому, что они – большинство, здесь явно скажется разрушительно на России, как на уникальной стране. А только как уникальная страна Россия сегодня только и может существовать. Обращаясь к опыту великих империй Античности, можно увидеть, что одна нация, один этнос никогда не был там источником власти. Рим с самого начала своей истории возникает как союз между латинянами и сабинянами. Эллинская культура зарождается как сплав четырёх крупных племён: дорийцев, ионийцев, эолийцев и ахейцев. Население двух крупнейших полисов – Афин и Спарты было из разных племён. Несмотря на их междоусобные трения, они оба в равной степени были носителями суверенитета эллинской культуры, и только вместе Афины и Спарта смогли дать отпор персидскому нашествию, которое могло уничтожить всю эллинскую культуру. И сегодня, говоря о государствообразующих нациях, следует всерьёз задуматься, какие народы уже сегодня в значительной степени являются носителями и защитниками российского суверенитета на международном пространстве. Кто сегодня наряду с европейскими русскими больше всего сопротивляется засилью западного кастового общества, как в своё время эллины отчаянно боролись против кастовых порядков, навязываемых им с Востока? Очевидно, что второй народ – это тот самый народ, который сегодня выступил с инициативой о государствообразующей нации. Это народы Кавказа.

Союз Афин и Спарты в Древней Греции обеспечивал с одной стороны гибкость внутренний политики эллинского мира, что является необходимым условием свободы творчества, с другой стороны, обеспечивал их стойкость в борьбе с внешними врагами. Спарта всегда была ревностным хранителем традиций, Афины, напротив, шли на самые смелые эксперименты и считались образовательным центром эллинского мира. И если сегодня Томск и Сибирь уже называют «русскими Афинами», то Кавказ как нельзя лучше подходит на роль «русской Спарты». В перспективе они могу стать двумя полюсами одного магнита, вовлекающего в свою орбиту всё больше суверенитета, но с сохранением свободы внутри. Сочетать одно с другим бывает зачастую чрезвычайно сложно, и нередко, особенно в европейской истории последних веков, в борьбе за суверенитет государство становилось просто тоталитарным. А если отказывалось от такой борьбы, то просто превращалось в марионетку мирового сообщества и тем самым напрочь утрачивало свою уникальность. Главная задача современной истории заключается в том, как найти золотую середину. Как мобилизовать страну на борьбу, но при этом не скатиться в кошмар тоталитаризма. И как оставаться единым государством, имея внутри более одного источника власти и носителя суверенитета? Дать ответ на эти вопросы может только федеративное государство, и та страна, которая сможет решить эту проблему, сможет своим вкладом в историю повторить и даже превзойти успех эпохи Возрождения.