Тождественно в формальном отношении, но различно в качественном. 10 страница

 

8 См. ниже, примеч. 9.

 

9 Н.П.Баранов в своей статье "Мапа у Гомера", написанной по поводу работы Нильсона (Nilsson М.Р. Gotter und Psychologie bei Homer. - ARW. 1923/24 Bd 25) и опубликованной в ЯЛ (1929, т. 4), сопоставляя слово 8aiucov с неупотребительным активом 5aio) и с Saiouai, рассматривает Saiuwv как подателя доли, судьбы и отмечает в то же время сближение у Гомера функции Saiucav с функцией мойры. Славянские языки, не сохранившие и.-е. Мдеи-s, *dejup-s в значении верховного божества, используют слово bogb, которое близко др.-перс, baga- "господин, бог" и, с другой стороны, связано с лексикой со значением "богатство", а через ее посредство и с и.-е. лексикой, означающей "доля", "делить", "получать долю", "наделять". См. литературу в "Этимологическом словаре славянских языков" (Вып. 2. М., 1975, с. 161-163).

 

10 См. выше, примеч. 7

 

Лекция VI

 

1 Покрывание головы тогой было непременным условием (отступление каралось смертью) римских жертвоприношений всем богам, кроме Сатурна. Плутарх приводит мнение, согласно которому покрывать голову следует именно перед небесными богами, тогда как Сатурн - божество подземное, хтоническое (Plut. QR 11). При этом ритуальное поведение жреца прямо противоположно "поведению" самого божества, ибо Сатурн и Кронос в Греции изображаются с тогой, наброшенной на голову, это их традиционный образ (Serv. Verg. Aen. Ill, 407, ср. Myth. Vat. II, 1; III, 1; Aug. Cons, evang. I, 23, 134; Roscher W.H. Ausftlrliches Lexicon der Griechischen und Romischen Mythologie. Bd 2. Abt. 1. Lpz., 1890-1894, s.v. Kronos, стлб. 1657 и сл.).

 

2 Такое значение античного рога изобилия, вероятно, коренится еще в символике палеолитического искусства. См. Lalanne J.G. Decouverte d'un bas-relief a representations humaines a Laussel. P., 1911 - 1912; он же. Bas-relief a figurations humaines de l'abri sous roche de Laussel. - Congres International d'anthropologic et d'archiologie prehistorique. T. 1. Geneve, 1912; Lalanne J.G., Bouyssonie J. Le gisement paleolithique de Laussel. - L'Anthropologie. P., 1941-1946, т. 50, № 1-2, и др. Ср. образ рога в заговорах, ритуалах, направленных на восстановление детородных способностей и увеличение плодородия.

 

3 К и.-е. *gena- 'рождаться' восходят лат. geno/gigno, genus, genius, genialis, gens, но никак не genu 'колено' (последнее <и.-е. *genu- /*gonu- 'колено'). - C.A. Старостин.

 

4 Этимология geminus 'двойник' до сих пор остается не вполне ясной (см. Walde 1, 587), хотя и гипотеза о связи с *gena- 'рождаться' (geminus < *gen(a)-meno-s) также высказывалась (Куртиус, Мюллер). - С.А.Старостин.

 

5 Если Мюллер возводил geminus к *genomenos от gigno (см. примеч. выше), то Фай (Fay) сопоставлял gemo и geminus между собою и с др.-инд. yamati- 'держит, держит вместе' (Walde 1, 589), к которому сам Вальде (Walde 1, 587) возводит geminus; в то же время Вальде сопоставляет gemo с теми же лексемами со значением 'давить', 'сдавливать', восходящими к и.-е. основе *gem- (ср. русск. жму), которая, по мнению Мейе, оказала влияние на производные от и.-е. *iem (лат. ge- из *ie- невозможно).

 

6 Лат. alter и altus не связаны этимологически: первое имеет тот же корень, что и alius 'другой' (и.-е. *al- 'другой, тот'); второе - первоначально причастие от alere, собственно "выросший, вскормленный", см. Walde 1, 31, 32-33. - C.A. Старостин.

 

7 Лат. Juno 'Юнона' действительно чаще всего возводится к *iuwen- 'юный, молодой' (см., в частности, Walde 1, 731). Однако jungere 'соединять' и jugum

 

'ярмо' сюда не имеют отношения: это отдельный и.-е. корень *ieug- 'соединять', 'запрягать' (носовой в jungere - это вторичный морфологический инфикс, а не часть корня), см. WP 1, 201-202. - С.А.Старостин.

 

8 См. II. VIII, 68-74; XXII, 212-214.

 

9 Usener Н. Zwillingsbildung. - KJeine Schriften. Bd 4. Arbeiten zur Reli-gionsgeschichte. Lpz.-В., 1913.

 

i° Ср. Od. X, 526; XI, 34.

 

11 Греч, nevoc, и м-epoq никак не связаны. Первое < и.-е. *men- 'думать' (др.-инд. manyate, лат. me-minl etc., см. WP 2, 264); второе < и.-е. *(s)mer- 'наделять', 'заслуживать', 'заботиться' (др.-инд. smarati, лат. mereor etc. см. WP 2, 689- 690). - С.А.Старостин.

 

Выражение Фрейденберг "языковой дубликат" не имеет строгого лингвистического смысла и не подразумевает, как выше сказано, этимологического в обычном смысле слова родства. Скорее речь идет о синонимическом ряде. В то же время связь слов цёро?, цоСра, ЦЕ1РОЦА1 с и.-е. комплексом *mer-/*mor-/*mr-, выступающим в словах со значением 'смерть', лингвистически не исключается. Во всяком случае, П.Шантрен, в связи с лексемами цбра, цбоос,, цснра, uipoc, и цЕ1роца1, пишет: "Многочисленные производные накладываются как на семантику "части", так и на семантику "судьбы", "смерти", причем иногда это одно слово" (Chantraine 3, 678 s. v. ueipouai). Для О.М.Фрейденберг важно в данном случае то, что факты языка указывают на образ судьбы-мойры в виде "смерти, ставшей жизнью".

 

12 См.: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3. М. 1869, с. 392-397, 403-412; Потебня А.А. О доле и сродных с нею существах. - Потебня А.А.. Слово и миф. М. 1989, с. 487 и сл.

 

Лекция VII

 

1 Имеется в виду архаический гимн, сохраненный Плутархом (QR 36 = Diehl, Anth. L. Gr. II, 206). В этом гимне Диониса призывают явиться тф роеср такн "(с) бычьей ногой". "Героем" О.М.Фрейденберг называет здесь Диониса, исходя из того же гимна, но ссылка на обращение трш Aiovuoe в первой строке неубедительна, так как текст явно испорчен. Форма fjpco не может быть зват. п. от fjptoc, ("герой"), поэтому принято чтение fjp' со Aiovuoe - "весной (утром), о Дионис, (приди)" (см. The Greek Questions of Plutarch with a New Translation and Commentary by W. R. Halliday. Oxf., 1928, c. 155).

 

2 См. Hes. Opp. 159-173. Слово цакар и цакарю? - "блаженный" употреблялось по отношению к покойникам. У Гомера цакар относится только к богам, а не к умершим, но страна блаженства vrjoot цак&рсоу остается страной смерти в понимании античности. Ср. страну Макарию и судьбу св. Макария: Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Л., 1936, с. 392 (2-е изд. М., 1997), с. 327, примеч. 424 (далее страницы 1-го и 2-го изд. даются через косую черту); аттическая пословица говорит: чтобы стать в Фивах ритуально почитаемым героем, следует удавиться (Ps.-Plut. Prov. Alexandr. 47).

 

3 Марр Н.Я. 'Смерть' - 'преисподняя' в Месопотамско-Эгейском мире. - ДАН. Сер. В. 1924, янв.-март.

 

4 Греч, tipco? < *ser6w-s, обычно сравнивается с лат. servare 'охранять' <*ser(a)w-, см. Frisk 1, 644. Напротив, tjpa "Гера" и производное от нее имя ЛракХгк не имеют дигаммы в кипрских и аркадских формах и, тем самым, вряд ли связаны с туко^: см. там же, 642 (где также приводится более вероятная этимология тра <*ier-a "богиня года (времени)". Прочие приводимые Фрейденберг латинские слова совершенно разнородны этимологически: лат. herus 'хозяин', hera 'хозяйка' - поздние формы с "вульгарным" h- при обычных ems, era, др.лат. esa < и.-е. *esHo- 'хозяин' (=хетт. isha-s); лат. heres 'наследник' <*ghe-r-, ср. греч. хлро? 'пустой, опустошенный', ХЛР" 'вдова', 'сирота' < *ghe(i)- 'быть пустым, покинутым' (см. Walde 1, 641); лат. heri 'вчера' <и.-е. *dhghes-, ср. греч. Хвёс, и др. (см. там же, 642). Заметим также, что русск. вчера не имеет никакого отношения к черный, а связано с вечер. - С.А.Старостин.

 

5 Варрона пересказывает Августин, см. Aug. С. D. VIII, 26.

 

6 См. larvatus как одержимый злым духом: Plaut. Men. 890; Apul. Metam. IX, 31,3; Apul. Apol. 63 ad fin.

 

7 Petr. Sat. 34.

 

8 Herodot. II, 78.

 

9 Альтгейм был не первым, кто высказал эту идею связи термина persona с именем этрусского божества и догреческим именем богини Персефоны (Altheim F. Persona. - ARW. 1929, Bd 27, с. 35 и сл.; он же. Terra Mater. Giessen, 1931, с. 48 и сл.); до него выступили Деке (Deecke W., Pauli С. Etruskische Forschungen und Studien. Hft 6. Stuttgart, 1884) и Фридлендер (Friedlander P. Persona. - Glotta. 1909, Bd 2, c. 164-168), однако среди многочисленных этимологии этого слова (существуют объяснения persona из: 1) jtpocnonov - "актер, маска, действующее лицо"; 2) jtept?covT| от?covr) - "пояс" - термин, подразумевающий театральный костюм (иначе тсершшца - т.е. "вокруг тела"); 3) per-sonare - "звучать через что-либо", что предполагает резонанс, который дает театральная маска) возведение к этрусскому слову пользуется небольшим доверием; см. статью: Persona (Dull) в RE. Hlbd 37, стлб. 1036-1041.

 

10 Ниже типично марровский анализ разнородных форм с "основами" рег-par-lar, her-ber, tar-thar. Здесь все базируется на чисто случайном сходстве основ (причем только по одному согласному г); заметим, что L3res и larvae в древнела-тинском даже не имеют -г- (др.-лат. LSses), а лат. persona - несомненно заимствование из неродственного этрусского языка (этрусск. фегеи). - С.А. Старостин.

 

11 Однако древние ученые не только видели в ларвах имеющих обличив ларов (Walde 1, 766), но и связывали эти термины с именем сабинской богини смерти Ларунды (Varro, De lin. latin V, 74), которую Овидий называет Ларой (Ovid. Fast. II, 599). Ларунду же сопоставляли с Ларентой, Аккой Ларентой, о характере которой говорит заупокойный праздник Ларенталии (Walde 1, 762). Несмотря на фонетические трудности (см. примеч. выше), какая-то форма связи ларов-ларвов с этрусско-латинской группой Ларунды-Ларенты представляется возможной; в том числе и как вторичное производное от заимствования в латинский язык (fVissowa G. Religion und Kultus der Romer. Munchen, 1912, c. 238 и сл.; Altheim F. Terra Mater, c. 61 и сл.); однако лемуры считаются либо этрусским заимствованием, либо словом с невыясненной этимологией, но не индоевропейской.

 

12 В сочинении "О демоне Сократа" (15) Апулей говорит, что в древности лемурами назывались вообще души усопших, ларами - добрые духи-покровители, пекущиеся о своих потомках, ларвами - души злых людей, которые не смогли успокоиться в преисподней и блуждают по земле. Майами же, по Апулею, следует называть те души, о которых неизвестно, каковы они: ларвы это или лары.

 

Лекция VIII

 

1 Свои теоретические взгляды Л.Ф.Воеводский сформулировал в ранней работе "Этическое значение мифов" (ЖМНП. 1875, № 6), где он высказал мысль о "первоначальной адекватности мифического выражения с действительностью, какой она представлялась сознанию лица или народа, образовавшего миф"-Символом Воеводский назвал "выражение, переставшее быть адекватным действительному пониманию", а аллегорией - "выражение, никогда не бывшее адекватным" (с 401). Практику мифотолкования Воеводского можно видеть в его работах: О занятиях по критике и мифологии гомеровского эпоса. - Записки Новороссийского ун-та. Одесса, 1880, т. 30; Введение в мифологию Одиссеи. Ч. 1. Одесса, 1881.

 

Лекция IX

 

1 Фольклористике хорошо известно, что борьба эпических героев часто изображается как мировая катастрофа: она потрясает всю природу, стихийные силы вступают в противоборство, ибо они поддерживают противников. В развитом эпосе нередко божество с охранительными функциями требует прекращения поединка, так как он грозит гибелью миру, что можно считать развитием мотива самой этой гибели. Есть и другие виды "замены", поэтического пересказа, мифологемы, о которой О.М.Фрейденберг говорит как об эсхатологии. Так, в гомеровском эпосе есть множество сравнений вступающих в битву героев со стихийными, разрушительными силами природы или с нападающими дикими зверьми. Такие сравнения и их мифологическую основу О.М.Фрейденберг рассматривает в специальной работе: Происхождение эпического сравнения (на материале Илиады). - Труды юбилейной научной сессии ЛГУ Секция филол. наук. 1946, с. 101 - 113, - которая является экстрактом небольшой неопубликованной монографии "Гомеровские сравнения" (1941).

 

Так и Ж.Дюмезиль в своем труде (Dumezil G. Mythe et Герорее. I-III. P., 1968-1973), посвященном воспроизведению на "героическом уровне" в эпосе индоевропейских народов трихотомической системы мифологических функций (жреческая и правовая, военная, плодородящая), показывает, что война эпических противников (пандавов и кауравов, например) является переносом на эпический уровень эсхатологического мифа.

 

2 Г Узенер показал, что герои Агамемнон и Менелай, почитались как боги и имели святилища (Usener Н. Der Stoff des Griechischen Epos. - Kleine Schriften. Bd 4. Arbeiten zur Religionsgeschichte. Lpz.-В., 1913, с. 203 и сл.).

 

3 См. И. VIII, 192; Od. VIII, 714; IX, 20, ср. II, 325; VII, 91; 451; 458; о Пин-даре см. ниже, Лекция XI, примеч. 6.

 

4 Иная принятая транскрипция имени этого героя - Иас; см. Paus. II, 16,; Apollod. II, 1, 3.

 

5 А.В.Болдырев напечатал не развернутый доклад, а крошечную, на треть страницы, заметку "Zu Verg. Aen. IX 77 sqq." (ARW. 1929, Bd 27, c. 188), в которой добавил к примерам превращения корабля в женщину, приведенным Эдуардом Норденом в его знаменитом комментарии к шестой песни "Энеиды" (Norden Е. Р Vergilius Маго, Aeneis, Buch VI. Erklart von E. Norden. Lpz- B. 1916), еще одну параллель - пожелание Гермионы самой превратиться в корабль (Eur. Andr. 861 и сл.), и сделал вывод о лежащем в основе таких мотивов мифологическом отождествлении женщины и корабля.

 

6 Перворожденное орфическое божество Протогон содержал в себе все, но подробно о вмещении богом частей мира орфические тексты сообщают в связи с "поглощением" Зевсом Протогона; Раруг. Derv. 19-42; [Рапсодическая теогония]. Fr. 167, 168 Kern; ср. Apoll. Rhod. I, 494-500. Под "зверем" имеется в виду орфический Змей-Геракл, с головами льва и быка и бога между ними, или Фа-нет из теогонии по версии Иеронима и Гелланика (Fr. 54, 56, 57 Kern).

 

7 См.: Лекция V, примеч. 1.

 

Лекция X

 

1 Мифологическое осмысление ритма О.М.Фрейденберг рассматривает в статье "К вопросу о происхождении феческой метрики" (Ученые записки ЛГУ.

 

№ 90. Серия филол. наук. 1948, вып. 13). Здесь ставится проблема семантики греческой метрики и исследуются по источникам термины античной музыкальной и стихотворной теории. Анализ показывает, что метры и ритмы, строфика и размеры, тоны и лады были значащими, а не формальными: "Размеры и ритм стиха соответствовали когда-то семантике самого стиха" (с. 299). Это отразилось и в античных спекуляциях по поводу ритмики, теории музыки и стиха, хотя в литературный период первоначальная значимость формальных элементов уже стерта или переосмыслена. Самым полным и классическим источником такого теоретизирования О.М.Фрейденберг называет пассаж из книги III "Государства" Платона (398d-403а). В этой же статье обосновывается смена первоначальной "космической" семантики арсиса и тесиса ("в мифологическом, космическом значении - это небо-преисподняя, в этическом - добро и зло"), в которой "с "преисподней" увязываются печаль, медленный темп, степенность; радость, быстрота, веселость отождествляются с "небом"" (с. 295), новой "земледельческой" семантикой, "которая и в теории античной ритмики вносит путаницу своим обратным смыслом. Теперь высокое связывается с понижением и медленностью, с долготой, а быстрое и краткое с низким" (с. 307); ср.: Герцман Е.В. Восприятие разновысотных звуковых областей в античном музыкальном мышлении. - Вестник древней истории. 1971, № 4, с. 181 -194.

 

2 Ср.: Знаток музыки Дионисий у Порфирия: "Одна и та же сущность у ритма и мелодии, у которых высокое соответствует быстрому и низкое - медленному" (Porphyr. ad Ptol. harm. 37, 15 и сл. - Porphyrios. Kommentar zur Harmonielehre des Ptolemaios. Hrsg. I. During. Goteborg, 1932).

 

3 О.М.Фрейденберг имеет в виду орфический гимн Аполлону (34 Abel), в котором говорится: "Ты же все небо скрепил (привел в состояние' гармонии) многозвучной кифарой, достигая пределов то самой высокой струны, то самой низкой; то на дорический лад настроив все небо, ты избираешь животворящую поросль, гармонией размеряя всемирный удел человеков; равные [доли] зимы и лета смешавши друг с другом, определивши на низкие струны зиму и лето на струнах высоких, лад же дорийский отнес на весны вожделенной цвет распустившийся" (ст. 16-23).

 

4 'Верхнее время' и 'нижнее время' - 6 cxvco xpovo? и 6 к&тсо xpovoc, - предикаты определений арсиса и тесиса.

 

5 См. напр., Arist. Quint. De mus. 14-18.

 

6 Абстрактное значение этого многозначного слова, имеющего общий корень с глаголом ресо течь, восходит к облику поверхности текущей воды - ряби, состоящей из повторяющихся, но не застывших, а движущихся "бугорков" и "впадин" воды. См.: Бенвенист Э. Понятие "ритм" в его языковом выражении. - Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 377-385; Wolf Е. Zur Etymologie von р-овцо? und seiner Bedeutung in der alteren griechischen Literatur. - Wiener Studien. Zeitschrift fur klassische Philologie. Jg 1955, Bd LXVIII, c. 99-119.

 

7 Термины 'такта' - zpovcx;, ло-ос,, Вбючс,.

 

8 "К терминам хождения присоединены <...> и термины, означающие "бить", "ударять", "резать" Их позднейшее отвлеченное значение несомненно; но было бы странно для античного мышления, если б музыкальная терминология (одна из древнейших) не имела за собой конкретного смысла, а произошла бы прямо из абстракции. Термины хождения понятны. Хотя и говорят, что они обязаны своим генезисом орхестике, все же возникает вопрос: откуда взялась сама орхестика? Термины, связанные с ногой и рукой, произошли не из театральной пляски, а из производственных процессов, из охоты, на которую коллектив ритмически шел и где бил, ударял зверя. Поднятие и опускание руки завершается ударом: это и есть такт" (Фрейденберг О.М. К. вопросу о происхождении греческой метрики, с. 296).

 

9 Scandere по-латыни значит 'всходить', 'подниматься' скандируемый стих "поднимается", по-гречески "идет" - BAIVETAI.

 

Ю Tactum - образовано от глагола со значением 'трогать', 'касаться', рег-cussio, термин, соответствующий греч. xpovo^, означает 'удар', 'убийство' Сюда же относятся икт(ус) и цезура.

 

11 Античная терминология в буквальном и "палеонтологическом", но актуально не воспринимаемом, смысле создает такие определения времени-хроноса, как, например, "время - часть ноги" (Sen. ad Hermog. VII, 892) и устойчивое сочетание "ножные времена" (XPOVOI NOSIKOI).

 

12 У греческих теоретиков музыки арсис обозначался при помощи значка, точки, студл, а слово это означает действие глагола колоть.

 

13 Chantraine (3, 683): от обозначения члена тела как вместилища физической силы к развертыванию музыкальной фразы.

 

14 Об антифонном характере первичных словесных актов в виде амебейного пения, диалога, словесного поединка, загадывания и отгадывания загадок и т.п. см. также: Иванов Вяч. Вс. Очерки по истории семиотики в СССР М., 1976, с. 48.

 

15 В статье "Проблема греческого фольклорного языка" (Ученые записки ЛГУ № 63. Серия филол. наук. 1941, вып. 7) Фрейденберг приводила "примеры" первобытного языкового мышления, в частности архаическую песню арвальских братьев: "Простейший вид такого языка дает архаическая культовая песня римских арвальских братьев, сложенная еще сатурновым стихом:

 

enos Lases iuuate. (трижды)

 

пене Lue rue Marmar sins incurrere in pleoris. (трижды)

 

satur fu, fere Mars, limen sali, sta berber. (трижды)

 

semunis alternei aduocapit conctos. (трижды)

 

enos Marmar iuuato. (трижды)

 

triumpe triumpe triumpe triumpe triumpe.

 

Повторы целых слов здесь чередуются с повторами фонетических созвучий и тройными повторами целых фраз. Мы видим, как в культовом языке один и тот же звуковой и смысловой комплекс варьируется, аллитерирует, топчется; семантические цели достигаются повторением одних и тех же созвучий и их отдельных фонем. Еще убедительнее в этом отношении архаическое заклятие, начертанное на бронзовой дощечке древнеумбрийским языком:

 

tursitu tremitu hondu holtu ninetu nepitu sonitu savitu preplotatu previlatu

 

В этом древнейшем фольклорном предложении мы имеем набор десяти глаголов в форме повелительного наклонения, нанизанных один на другой без всякой, казалось бы, конструктивной системы. Предложение строится на ритмическом повторе созвучных слов, связанных между собой как аллитерацией, так и рифмой. На данном примере видно, как аллитерация и ассонанс не только идут вместе с рифмой, но составляют ее существенную часть, разделяя с нею семантическую значимость" (с. 45-46). "С течением времени рифма остается только в конце двух коротких членов и составляет, таким образом, внутреннюю рифму. Она связывает оба члена предложения не только фонетическим, но и смысловым тождеством <...>, повторяя мысль, но не продвигая ее; очевидно, для того чтобы не мешать умозаключению, рифма должна потерять смысловое тождество и сохранить только звуковое. В процессе перехода от антикаузального мышления к причинно-следственному рифма должна перекочевать на конец фразы и ограничиться одной лишь фонетической функцией. Древнегреческий и римский литературные языки до этой стадии в силу своей архаичности не доходят. Напротив, литературный язык Греции тем и интересен, что его проза несет все функции поэзии и возникает из фольклорного языка с его антикаузальным построением; то, что структурно характеризует поэзию, является необходимым результатом этого построения, и язык греческой прозы это подтверждает" (с. 47). Как яркий пример фольклорной, гномической, ритмизованной и рифмованной "прозы" О.М.Фрейденберг рассматривает далее язык Гераклита. Она отмечает затем, что типичные черты греческой прозы продолжают жить в европейской поэзии.

 

16 Несколько страниц своей работы "Проблема греческого фольклорного языка" О.М.Фрейденберг посвящает тому, что в посмертно опубликованных записях Фердинанда де Соссюра получило название теории анаграмм в индоевропейской поэзии и вызвало большую литературу (см. раздел "Анаграммы" в кн.: Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977, с. 635-649; см. также: Иванов Вяч. Вс. Очерки по истории семиотики в СССР, с. 251-267).

 

О.М.Фрейденберг исследует повторы звуков и слогов ключевого слова в рамках греческой и латинской традиций, тогда как Соссюр считал анаграммы свойственными всей индоевропейской поэзии, что и подтвердилось исследованиями последних лет, обнаружившими принцип анаграммирования в хеттской, славянской, армянской и других традициях. Однако теоретически у О.М.Фрейденберг вопрос стоит шире, чем у Соссюра, поскольку анаграммы рассматриваются в ряду с другими особенностями первобытного языкового мышления.

 

"Со стороны лексики фольклорный язык характеризуется тем, что состоит из единой фонетико-семантической ткани, еще не развитой в части речи. С одной стороны, это звуковые комплексы, которые некогда ритмически выкрикивались вместе с плачем, стоном, воплем, громким смехом; их очень много в греческой трагедии и комедии. С другой стороны, это целые фразы, организованные одним и тем же фонетико-смысловым комплексом. Сохранились они параллельно фольклору в эпическом языке. Так, у Гезиода этот язык, представляющий собой внутритканевую дифференциацию, варьирует какой-нибудь один смысловой комплекс. Вариацию комплекса 'do', развернутую в целую сентенцию, я приводила выше

 

|КСХ1 80UEV, ОС, KEV 8ф, кой цг) 86ЦЕ\\ бс, KEV ЦГ) 8ф 8сотг| \ir\v TIC, ESCOKEV, d5iinr| 8' ой TIC, ESIOKEV (Erg. 354).

 

"И давать, кто дал бы, и не давать, кто не дал бы; кто-то дал даятелю, никто не дал недаятелю"; в переводе Вересаева:

 

Только дающим давай, ничего не давай недающим. Всякий дающему даст, недающему всякий откажет.]

 

Укажу на изречение, где смысловая значимость разворачивается из пучка 'erg'-'erd'-'eld', палеонтологически единого и в звуковом и в смысловом отношении:

 

ooi 8' Ei пХоитог) вицос, ёёХбетш EV

 

<...> Действительно, антикаузальное языковое мышление дублирует значение слов вместе с их фонетической основой; глагол вырастает из той же смысловой фонемы, что и имя существительное, как то же имя, взятое в действии, а все выражение ('дело делать', 'дело за делом делать') начинает еще дальше распространяться в целую сентенцию, не выходящую за узкие фонетико-семанти-ческие пределы этого имени. В подобных случаях проблема лексики опять-таки обращается в проблему синтаксиса. Появление категории действия рядом с архаической категорией состояния дает мысли языковой новое, причинно-следственное построение. Можно показать именно на греческом языке, как подобные предложения сперва безглагольны, напоминая и здесь пословицу или загадку. У трагиков очень часты целые фразы, состоящие из существительных и прилагательных с одним и тем же корнем, причем эти имена стоят в различных падежах, например: 56oiv как<х\ KOKUV KOIKOIC, (Эсхил [Pers. 1041]) или ётера 5' etEpoq eiEpov (Еврипид [Bacch. 905]); ср. в "Умоляющих" вёХоиаа 5' аО eeXowjctv, абцптсх; абцтра [Aesch. Sup. 144; 149] и т.д. Повтор одних и тех же слов, представляющих как бы два куска одной и той же языковой ткани, в литературной поэзии обращается в фигуру изменения падежей. Так, у Тиртея:

 

ксй пбба пар жоЫ 9ei? mi ёя' aaniSoq aaniS' Epeiaac,.

 

ev 6e Xocpov те Хбфф tcai KWETIV KX>VET\

 

Kai otepvov a-tepvcp... [Diehl, Anth. L. Gr. Fr. 8, 31-33]

 

Фольклорный язык показывает, как подобные "фигуры" создаются тем языковым мышлением, которое дифференцирует первоначальную фонетико-смысловую комплексность слов и различает сперва имена с одной и той же основой, а затем и глаголы.

 

У Гомера очень много выражений в таком роде, как думу "думать", "советы советовать", "заветы завечать", как "нетеменье да не темень темнится" Ср. греческую поговорку: "Страшно страшное и страшнее Страшина" У Гезиода таковы, как я уже сказала, целые сентенции <...> Итак, древнейшим этапом фольклорного языка в эпосе являются те языковые пассажи, в которых один и тот же фонетический комплекс варьируется и повторяется, не выходя за пределы узкого круга звуков. Это явление давно наблюдено, как нечто "присущее" поэтическому языку народа, и в частности эпосу, в том числе гомеровскому. На него указывал А.А.Потебня; в последние годы опять начали говорить об "инстинкте языка" и об остроумии играющего словами поэта, от Гомера до Пушкина, т.е. о поэте внеисторическом, пользующемся внеисторическими приемами остроумия. Эта теория каламбура и остроумия - самая теоретически неостроумная.

 

Примеры сложения имен собственных у Гомера показывают, что имя эпических героев находится в окружении тех самых созвучий, из которых состоит оно само; иногда имя совершенно сливается в звуковом отношении с ближайшими словами контекста. Такой язык, развертывающийся в перекомбинациях одного и того же фонетического комплекса, очень архаичен; он указывает на ту стадию глоттогонического процесса, когда еще не было дифференциации отдельных частей речи и мышление не выходило за пределы очерченного круга явлений. Неудивительно, что фрагменты, хотя и упорядоченные, такого архаического языка дольше всего сохраняются вокруг контекста, окружающего имя собственное, - наиболее консервативный инвентарь мифа и его языка. То, что мы по-модернистски воспринимаем как каламбур, как остроумие и игру слов эпического певца, то является фольклорной стадией эпической речи и той живой частью исторического прошлого в греческом литературном языке, без которой этот язык не мог бы образоваться..." (с. 56-57). О.М.Фрейденберг показывает далее, что удвоение, повтор, анафора, всякого рода "словесная пляска на месте", антистрофа (не симметричные строфы, а одинаковые окончания стихов), ступенчатость, игра созвучий, основанная на омонимии, изобилие тавтологий и синонимов и т.п. - все, что относят обычно за счет поэтических фигур и личного изобретательства, сконструировано еще первобытным мышлением и становится особенностью именно фольклорного языка.

 

Однако "фольклорный язык возникает на той стадии языкового мышления, когда мифотворчество уже позади, - по-видимому, не ранее разложения родового общества. Все то речевое наследие, какое выработано мифотворческим сознанием, переходит в фольклорный язык в функции одной лишь структуры; со стороны содержания ни конструктивные формы языка, ни его смысловая система уже не соответствуют тотемизму или вегетатизму" (с. 65). "Греческий фольклорный язык, возникший на определенной исторической ступени как первый этап художественного языка, получает в Греции богатейшие формы именно потому, что становится объектом дальнейшей поэтизации в художественной литературе. Именно в силу того, что он является созданием еще актуальных и художественно действенных форм сознания, фольклорный язык продолжает сохранять общенародный характер; его художественная образная система проникает в творчество всех великих греческих писателей" (с. 68).