Саша любил прогуляться по городу 3 страница

На пятый этаж ноги подняли меня сами. Дверь тоже как-то сама собой открылась, кровать точно подошла ко мне на своих крохотных ножках и заключила в свои теплые, безопасные объятья. И заснул я тоже будто бы не по собственной воле. Так получилось.

 

Вот и завтра

 

Они молчали, хотя им было о чём поговорить. «Вот сейчас принесут пиво, и начнём», думали оба и смотрели на бармена, наполнявшего бокалы. Они не виделись и не общались уже десять лет. Десять с небольшим. Считается, что после такого срока людям надо бы заново познакомиться, а уже потом беседовать, но… Но они друг друга хорошо знали. Такой вот неловкий момент.

Отцу было 51. Сыну – 26.

Бармен поставил бокалы на стойку.

- Ну, давай, со встречей, - сказал отец.

- Ага, - ответил сын.

Оба пригубили пивную пену.

- Ты куришь что ли? – спросил отец.

- Нет, давно уже.

- Вот тебе раз. Бесхозная пачка что ли?

- Наверное. Забыл кто-то, - предположил сын.

- Я тоже не курю. Насмотрелся, как батя, дед твой, мучился. Врагу не пожелаешь.

- Можно представить. Хотя кажется вроде, подумаешь: ну рак и рак, заболел и помер…

- Не говори. На самом деле ещё полгода лежишь и…

- Да. Страшно. Даже не боль, а вот само осознание того, что ты уже не выздоровеешь.

- Не говори, ну. Нет, я решил: если и начну снова, то уж с концами. Ну, понимаешь.

- Примерно.

За столиком в углу кто-то вскрикнул. Отец с сыном на секунду отвлеклись, а затем снова повернулись друг к другу.

- Ну, а ты как? Чем занимаешься вообще? – спросил отец.

- Преподаю.

- Преподаёшь?

- Да.

- Где?

- В универе. Он у нас один.

- А-а. А чё в Сибе не остался?

- Домой потянуло.

- Домой? Ясно, ясно.

Сын поморщился от боли: кожа на большом пальце правой руки была расколупана и сгрызана до крови. Теперь, если для рук не найдется другого занятия, настанет очередь следующего пальца.

Отец не так сильно нервничал. Терибил, конечно, пуговицу на рукаве рубашки, да поглядывал на бесхозную пачку сигарет, но в голове было спокойно.

- А ты чем занимаешься? Всё так же на почте? – спросил сын после недолгого молчаливого промежутка.

- Да не, на какой почте, - усмехнулся отец, - уж десять лет прошло, блин. Колымлю так же. А в основном в «Радуге», охранником сейчас выхожу по ночам. Помнишь «Радугу»?

- «Радугу»? А-а-а! Да, да. Там ещё женщина та работала… ну, твоя-то… это…

- Ага, было дело, да тоже давно. Сейчас и сама «Радуга» из себя немного другое заведение представляет. Тогда-то оно было типа детской развлекаловки, а сейчас больше для взрослых.

- Прям совсем для взрослых?

- Ну не стриптиз, допустим, но… да.

- Понятно. Понятно.

Сын довольно быстро приговорил первое пиво, и бармен принес ему следующее.

- Семейная жизнь как? Нормально всё?

- Да, прекрасно всё.

- Не как у нас с мамой? – отец хохотнул.

- Нет, всё нормально, - сын улыбнулся в ответ.

- Дай бог, дай бог. А мама как вообще?

- Хорошо. Многое случилось, конечно, за это время. Долгая история. Но сейчас всё вроде нормально.

- Нормально? Правильно, молодец она, чё ни говори.

- Это да.

Подошла очередь отца взять в руку второй бокал.

- Ты это, пап… Извини, что на свадьбу не позвал.

- Да ладно ты, господи. Всё нормально, слышишь? Не переживай. Я тебя на вторую и третью свадьбу тоже не звал, хах! – отец рассмеялся своим фирменным громким смехом на весь зал, так, что люди за столиками обернулись.

- Да, действительно, - ответил сын, тоже поперхнувшись весельем.

- Ты, надеюсь, на меня не дуешься, нет? Я вообще говорю, за то, что с мамой так получилось и всё такое?

- Да нет. Не хватало иногда второго родителя, конечно. Возраст ещё такой: шестнадцать лет, все дела. По началу зол был на тебя страшно. Потом злился уже как-то по инерции. А потом, когда сам начал в эти брачные игры играть, то… Не знаю, как-то больше понимать стал тебя.

- Н-даа, это, брат, дело такое. С возрастом всё лучше и лучше понимаешь батю, какой бы херни он ни натворил, да?

- Вот именно. Не то что бы у меня какой-то кризис был, в отношениях или…

- Ну я понял, понял. Да-а, брат… Вот ты и вырос - отец снова рассмеялся. Сын тоже стеснительно похихикал. Затем снова возникла молчаливая пропасть, но уже не столь напряжённая.

Когда сын осушил второй бокал и заказал третий, градус смелости в его организме достиг нужной отметки, чтобы спросить отца кое о чём.

- Слушай, пап. Я все тебя спросить хотел, давно-о-о ещё.

- Ну давай.

- Не помню, когда: лет пять-шесть назад, наверное, нашёл кое-что. В кладовке, в маминой квартире, прибирался, а там всякий древний хлам лежал. Знаешь, фотки там, книги, поделки мои даже с уроков труда, даже детсадовские рисунки нашёл.

- Ну.

- Ну и вот. И среди хлама нашёл я, значит, письма. Ваши письма, с мамой. Вы переписывались, когда она в роддоме со мной лежала, потом когда разъезжались зачем-то. Потом ещё письма всякие, но уже от третьих лиц к вам. Людей этих я не знаю, но они тоже интересные вещи писали. Но самыми интересными были ваши. Твои. Я их читал, и ужасался: настолько в человеке, их писавшем, я узнавал себя. Тебе там сколько было?

- Лет двадцать, двадцать пять, наверное.

- Да. И вот этот двадцатипятилетний человек пишет о своих мечтах, планах, амбициях. Рисует образы своего светлого будущего, их общего светлого будущего. В каждой написанной букве – энергия, электричество. Ему двадцать пять, и он намерен покорить мир, и… Ты только не пойми неправильно, хорошо, я не хочу тебя никак обидеть или задеть, ладно?

- Да конечно, конечно, ты что.

- И вот этот человек в пятьдесят один. Willst du, dass sie noch ein Bier für dich zu bringen?

- Как, ещё раз?

- Willst du, dass sie noch ein Bier für dich zu bringen?

- Давай по-русски, а? Я уж давно всё, кроме «шпрехен зи дойч» забыл.

- А человек, который писал те письма, планировал в ближайшие годы в совершенстве выучить немецкий, стать крутым преподавателем и свалить за бугор вместе с семьей. Понимаешь, о чём я? Как это происходит? Куда всё это девается? Почему это куда-то девается? И что чувствует человек, разменявший пятый десяток, при взгляде назад: туда, где он писал эти письма?

Сын испытующе сверлил отца блестящими глазами. А отец… Отец оглядывался назад, смотря на тающую в его бокале пивную пену. Минута тишины тянулась часами для сына, а для отца пронеслась мгновенно.

- Н-да, елки-палки. Озадачил ты меня.

- Я просто… Немного боюсь, знаешь. Боюсь, что, сегодняшний молодой, боевой, волевой парнишка, завтра я…

- Окажешься измотанным старым лузером, ежедневно напивающимся или изматывающим себя работой лишь для того, чтобы не думать… чтобы не сметь оглянуться назад и увидеть, что он сотворил со своей жизнью. Сегодня тебе двадцать, и ты бросаешь миру вызов, а завтра тебе пятьдесят, и ты в нокауте. А мир смеётся над тобой…

Отец снова задумался. Ему принесли третий бокал, он взял его и надолго приложился.

- Смеётся и готовится отбуцкать следующего, - закончил за него сын.

- Угу. Да, есть такое дело. Я ведь ещё не совсем старик, знаешь. Но кое-что о стариках я знаю, особенно об умирающих стариках. Всё, чего им хочется в конце – это знать, что они всё сделали правильно. Тогда и жизнь доживать веселее как-то. Вот я, наверное, буду о-очень грустным стариком. Хотя кто знает. Мне кажется, все они в конце концов приходят к выводу, что всё было как надо.

- Я тоже об этом думал.

- Да. А тебе что могу сказать? «Не ссы, Капустин!» Всё надо… Да, не ссы - это самое главное. Понял? Вот и вся тебе моя житейская мудрость. Не ссы и не загоняй себя, и…

У отца что-то запиликало в кармане. Телефон. Он взял его в руки, посмотрел на экран и округлил глаза.

- Ёб твою мать! У меня ж с девяти сегодня! Сына, топать надо, прям срочно.

- Такси вызвать?

- Да не, добегу, тут не далеко, ты ж видел. На, держи ключи, до квартиры дорогу найдёшь же?

- Конечно.

- Ну всё, давай, целую, завтра тогда договорим, ага?

- Окей. Беги, я тут ещё посижу.

- Ну всё, давай, пока-пока, - попрощался отец, встал со стула и пошёл к уголку с вешалками. Облачившись в осеннюю куртку болотного цвета, он ещё раз помахал сыну и скрылся в дверях.

Сын какое-то время продолжал отрешённо смотреть в сторону вешалок, мысленно купаясь в сладких детских воспоминаниях. Потом он подвинул к себе отцовское пиво и позвал бармена, чтобы тот убрал его опустевший третий бокал.

- А, извините, - обратился сын к бармену, - у вас зажигалки продаются?

 

Алёша

 

«То ли ещё будет новый век!», - пели по телевизору прекрасные девицы в лёгких, плясавших вместе с ними белых платьях. Свою песню девушки тянули вполголоса: кто-то из собравшихся за новогодним столом убавил звук, чтобы не мешал разговаривать. За столом сидела компания взрослых людей и вела беседу. Разговаривали кто о чём: зять и тесть о политике, мать с дочерью – о еде. А четырёхлетний Алёша сидел на полу в окружении игрушек и наблюдал за пляшущими на экране девушками.

Наступал двухтысячный год. Даже дед Алёши с его скептицизмом не мог отрицать того, что есть в этой цифре что-то магическое. Словно бы она обещала что-то. Перемены или какую-нибудь катастрофу. Для кого-то, возможно, она была гранью будущего: той временной чертой, едва переступив через которую человечество тут же колонизирует Марс, изобретёт лекарство от рака и автоматизирует быт с помощью роботов. В действительности же люди ограничивались тем, что собирались сегодня внести некоторые изменения в привычное течение своих жизней. Как в обычный Новый год, только несколько масштабнее.

Например, по случаю наступления нового тысячелетия, отец Алёши обещал всем членам семьи войти в него свободным от табачной зависимости. Ещё он обещал себе поменять работу: с учителя физики в школе на более высокооплачиваемую. Обещал, что они с женой и сыном выберутся из комнаты в общежитии, площадью двенадцать квадратных метров. Куда и как не знал, но хотел, чтобы кухня, спальня и прихожая были отдельно друг от друга. И чтобы у сына была своя комната. В общем, много всего обещал.

Не в пример Алёшиному деду: тот ни себе, ни кому-либо ещё не давал туманных обещаний. Он строил планы: через полгода построить новый свинарник, через месяц съездить в город к дочерям, в конце следующей недели поиграть в шахматы с товарищами, завтра – расчистить снег во дворе. Дожить до двухтысячного года тоже было частью плана.

Что до бабушки и матери Алёши, то они никому ничего не обещали и не планировали. Они загадывали желания. И сейчас, за двадцать минут до двадцать первого века, они придумывали идеальное желание. Желание, достойное быть загаданным именно сегодня, под этот необычный бой курантов.

Сам же маленький Алёша сидел под столом, заворожено глядя в телевизор, и совершенно ни о чём не думал. Ничего не обещал, не планировал, да и желать ему было особенно нечего. Разве только поскорее стать взрослым, чтобы вот так же сидеть за столом и с серьёзным видом говорить о разных вещах, но он знал, что когда-нибудь это обязательно произойдёт, так что незачем сейчас беспокоиться.

Алёшу едва ли можно было бы назвать ясновидящим, но он многое знал о своём будущем. Знал, что завтра они с дедом пойдут во двор чистить снег. Знал, что через какое-то время он вместе с родителями вернётся в город и затем опять пойдёт в садик. Знал, что в семь лет он пойдёт в школу, в восемнадцать – в институт, а после института будет работать. Потом найдёт жену и у него будут уже свои дети. А потом, когда у его детей появятся дети, он станет таким же, как бабушка с дедушкой, после чего пройдёт еще несколько лет, и он заснёт и больше не проснётся. До чего-то из этого Алёша догадался сам, что-то узнал у взрослых, а что-то почерпнул из сказок и телевизора. Такой расклад жизни Алёшу вполне устраивал, за исключением маленьких нестыковок: он не знал, какой будет его жена, как будут выглядеть его дети и внуки, как их всех будут звать и ещё очень-очень много вещей, которых знать наперёд не может ни один человек.

Например, Алёша не знал, что завтра на улице похолодает до -40, и они с дедом не пойдут убирать снег. Алёша не знал, что его папа скоро разлюбит маму и уйдёт от неё в неизвестном направлении. Мама, конечно, будет плакать, и они часто будут ночевать у её подруг, но потом привыкнут и будут жить дальше.

Алёша не знал и не мог знать, что в этом, казалось бы, незначительном промежутке между семью и восемнадцатью годами с ним произойдёт великое множество событий. Например, в девять лет он, прыгая с друзьями по гаражам, сильно сломает несколько пальцев на правой руке, и они станут очень плохо работать. Настолько плохо, что ему будет невыносимо трудно держать авторучку, что уж говорить о том, чтобы писать разборчивым почерком. Бессмысленным станет для Алёши посещение школьного кружка игры на балалайке, где на него до травмы будут возлагать большие надежды. И художественную школу, кстати, тоже придётся бросить. А в двенадцать лет Алёша попросит маму отдать его в секцию бокса, но мама, сочувственно глядя сыну в глаза, мягко укажет ему на то, что пальцы на его правой руке не сгибаются в кулак.

Алёша станет много сидеть дома и играть в компьютерные игры. Благо, мышку держать его правая рука будет в состоянии. От малой подвижности и избыточного питания он обрастёт жирком, и в школе его станут поддразнивать. В четырнадцать лет он устанет терпеть насмешки сверстников и начнёт сбрасывать лишние килограммы. К шестнадцати годам девочки, которые раньше смеялись над ним, будут строить ему глазки. Этим стервам он предпочтет свою самую тихую и невзрачную одноклассницу, которая, в свою очередь, будет без ума от Алёши. У них всё будет хорошо, за исключением того, что мать одноклассницы, движимая только ей понятными мотивами, будет подтравливать им жизнь. Но им это не помешает спустя три года после школы пожениться. У них будет своя квартира, у каждого будет какая-никакая подработка в свободное от учёбы в университете время, и все будут рады их браку, за исключением новоиспеченной тёщи. Которая, спустя ещё пару лет, сделает свое дело и внесёт разлад в молодую семью.

Они станут ругаться чаще и с каждым разом всё более ожесточённо. Месяц за месяцем оба будут становиться злее. К тому моменту у них уже будет дочь, обречённая самые беззаботные годы своей жизни провести в постоянно наэлектризованной обстановке, каждый вечер ожидая громового раската родительской ссоры. Алёша станет с остервенением гасить стресс алкоголем, планомерно разрушая своё сознание. Он будет считать, что пьяным он становится добрее, и что систематическое употребление алкоголя понизит градус семейных ссор. Он и в самом деле будет убеждён, что с тех пор, как он начал пить, скандалы дома почти сошли на нет. Будет убеждён, пока в порыве пьяного гнева не возьмёт голову жены в изломанную правую руку и со звериной силой не ударит её об стену. Тихая, невзрачная одноклассница, школьная любовь Алёши, его жена на всю жизнь останется полоумной. Дочь Алёши будет воспитываться сварливой тёщей, ко всему прочему ещё и обезумевшей от горя. Алёшина мать следующие восемь лет будет носить сыну передачки в тюрьму и через два года в разное время сообщит Алёше сначала о дедушкиной, а затем и о бабушкиной смерти.

Когда Алёша выйдет на свободу, ему будет уже тридцать два года, и станет он совершенно другим человеком. Тюрьма сломает его. Первое время он поживёт в квартире с матерью и её кавалером. Потом снимет свою. На официальную работу его не будут брать из-за чёрных пятен в биографии. На старой, редактором в издательстве, о нём и вовсе забудут. Поэтому Алёша будет работать удалённо, занимаясь тем, что у него одно время неплохо получалось: писать. Он будет работать копирайтером на различные интернет-порталы, сайты, журналы, которые за восемь лет его оторванности от внешнего мира расплодятся, точно кошки по весне. Зарабатывать Алёша будет очень мало, но на аренду квартиры, поддержание жизнедеятельности и на выпивку хватать будет.

Однажды, прогуливаясь по улицам города без всякой цели, Алёша издалека увидит дочь, тёщу и бывшую жену в инвалидной коляске со страшным выражением лица. Он увидит, как выросла дочка и во что превратилась некогда прекрасная тихая и невзрачная одноклассница. Алёша свернёт во дворы, на автопилоте пройдет несколько сотен шагов, после чего упадёт на первую попавшуюся лавочку и будет горько, горько плакать.

Мама Алёшина умрёт рано, не успев отметить сорокалетие сына. На похороны придёт много людей, многие будут плакать. Большинство, знавших Алёшу с малых лет, будут коситься на него нехорошими взглядами, словно подозревая, что это он своим безобразным образом жизни довёл мать до смерти от горя. Мамин кавалер скажет Алёше спокойно и беззлобно, что он не меньше, чем на десяток лет укоротил её жизнь. После похорон Алёша продаст мамину квартиру и уедет в другой город.

Через четыре года он вернётся, найдёт недавно отметившую восемнадцатилетие дочь и отдаст ей все деньги, вырученные с продажи квартиры. Она его, само собой, не узнает, а он и не станет представляться. Ничего не говоря, он сунет ей пакет с наличностью, которая в то далёкое время уже станет редкостью, и уйдёт, не дожидаясь бесконечных вопросов.

Ближе к пятидесяти годам он встретит такую же одинокую женщину и предложит ей скрасить одиночество друг друга. Она будет не против. Алёша по такому случаю сократит количество выпиваемого алкоголя, и они проживут вместе ещё долгие семнадцать лет. За это время они даже успеют накопить небольшой капитал, который потратят на приобретение дома в давно заброшенной деревне, в которой Алёша, будучи совсем маленьким ребёнком, встречал двухтысячный год вместе со своей семьёй. А в шестьдесят шесть Алёша умрёт от сердечного приступа, по весне вскапывая грядки в огороде. Сожительница его даже не станет вызывать врачей: бесполезно, в такую глушь они уже давным-давно не ездят. Хоронить его будет одна. Местные пропитые старички помогут за пару бутылок. Постоит немного у могилки, посмотрит, задумчиво скажет: «Жалко», - покачает головой и пойдёт домой.

Конечно, помимо всего этого, в жизни Алёшиной будет ещё и много хорошего. Множество счастливых моментов, о которых он так же, как и о плохих, не может знать сейчас, сидя под столом и заворожено глядя на экран старенького телевизора. Более того, принимая во внимание всё хорошее, что случится с Алёшей, можно сказать, что жизнь его будет скорее неплохой. По крайней мере, с нашей стороны, с точки зрения нейтральных наблюдателей. Что же до самого Алёши, то сейчас все ожидающие его в будущем невзгоды настолько для него не важны, что для описания этого не существует подходящего слова. Сейчас ему хорошо в кругу любящего отца, который бросит его через два года, улыбающихся бабушки и дедушки, которые через двадцать лет умрут, пока он будет в тюрьме, и счастливой мамы, чью жизнь он основательно подпортит, не сумевши по уму распорядиться своей.

Поющие девицы в белых платьях закончили свой танец. На экране в сопровождении торжественной музыки появился полный, седой человек с маленькими глазами. Взрослые за столом затихли. Человек стал говорить. Речь его Алёше трудно было разобрать. Из сказанного он понял лишь, что седой человек куда-то уходит, и его уход почему-то сильно волнует взрослых. Отец и дед ругали человека в телевизоре, а Алёша не понимал, за что, ведь он желал им: «Будьте счастливы. Вы заслужили счастье».

Вслед за ним на экране появился другой мужчина: молодой и худощавый. Он тоже говорил о непонятных Алёше вещах. Взрослые же всё понимали и каждую его фразу встречали либо с едким скепсисом, либо с жарким одобрением. Он обещал, что все загаданные в этот день желания непременно сбудутся, а воплощению всего запланированного не будет преград.

- Ну, дай то бог, - заключил Алёшин дед и с глухим хлопком открыл бутылку шампанского.

 

Стёпкин дворик

 

Бедняку поневоле приходится быть математиком. Нужно постоянно всё считать: от стоимости покупок в супермаркете до времени, на которое тебе хватит съеденного за завтраком, обедом или ужином. Считаешь, сколько нужно отложить с крохотной зарплаты на оплату четырёх стен и крыши над головой. Считаешь, сколько нужно будет отдать за интернет и телефон. Считаешь, сколько времени пройдёт, прежде чем дешёвая, низкокачественная обувь расклеится под натиском грязи, снега и холода, и сколько нужно будет потратить на новую. Считаешь, в конце концов, сколько часов в сутках ты потратил не на зарабатывание лишней копеечки, а значит впустую. И, помимо прочего, если ты живёшь в государстве повсеместной бюрократии и формализма, тебе приходится постоянно доказывать различной сложности теоремы и аксиомы. Что такое теорема Ферма для того, кому с определённой периодичностью необходимо подтверждать в соответствующих инстанциях, что он – это он?

Стёпка Рогозин был математиком. Бедняком то есть. И от заурядных бедняков, коим нет числа, он отличался тем, что был идейным бедняком. Обычный бедняк непременно, тайно или открыто, грезит о богатстве. Если ему предоставить не иллюзорную возможность без существенных усилий сколотить хоть какое-нибудь состояние, заурядный бедняк со звериной хищностью ухватит этот шанс за его вертлявый хвост. Стёпка Рогозин же, приди вы к нему с подобным предложением, рассмеётся вам в лицо, покажет средний палец и непременно скажет что-то такое, от чего вам не захочется снова говорить с ним.

Многие из психологов-самоучек, раздающих свои исключительно профессиональные диагнозы с потёртых временем и задницами домашних диванов, скажут, что Стёпка всего-навсего заносчивый чудак, не переросший стадию юношеского максимализма. Может, так оно и есть. Но если иной диванный психолог или просто неравнодушный человек спросит Стёпку о причинах его пуристского отношения к жизни, тот, никогда не отказывающийся от задушевных разговоров, охотно ответит. Он расскажет, что избрал такой путь ещё подростком (лагерь скептически настроенных диванных психологов победно хихикнул).

В один ничем не примечательный осенний вечер он возвращался домой с очередной акции раздачи частичек впустую загубленных деревьев (промоутером подрабатывал парень). Тогда он вдруг понял, что разбогатеть в этом мире у него не получится. Не так разбогатеть, чтобы получать адекватную зарплату в размере хотя бы двухсот тысяч рублей и спускать её добрую половину на необходимые и кажущиеся необходимыми вещи. Словом, быть образцовым членом капиталистического общества. Разбогатеть не так, как мечтают почти все заурядные бедняки, а подлинно разбогатеть, что значило иметь капитал, способный менять ход истории. И когда Стёпка, со свойственной «математику» скрупулезностью всё просчитав, понял, что это ему не светит, то закономерно решил отбросить к тому всякие стремления. А вместо пожизненного марафона к райскому свету в конце многокилометрового тоннеля, где-то в середине которого стоит невидимый страж по имени Смерть, Стёпка решил обустроить себе уютный уголок в начале пресловутого тоннеля и ждать, пока невидимый страж сам не придёт за ним. Словом, Стёпка решил, что раз ему до конца дней уготована роль бедняка, то он достигнет в ней небывалого совершенства. Так, думал он, жизнь его обретет какой-то пусть сомнительный, но смысл.

Шли годы, а убеждения Стёпкины оставались незыблемыми. После школы он решил получить высшее образование по специальности, которая не помешала и даже помогла бы ему в будущем работать на низкооплачиваемых работах, вроде дворника или сотрудника предприятия общепита. Стёпка стал учиться на философа. В студенческую пору, то есть с восемнадцати до двадцати двух лет, его не миновало навязчивое, граничащее с одержимостью желание быть услышанным, характерное для абсолютного большинства молодых людей этого уникального возраста. Он, пользуясь представлявшимися случаями, стал проповедовать свои идеи сверстникам, за что со временем снискал славу этакого увлеченного чудака. Однажды, на семинаре по истории, он за свою страстную проповедь был спокойно и беззлобно осажен преподавателем и, как следствие, поднят на смех перед всей группой, что укрепило за ним репутацию юродивого.

Но, несмотря на Стёпкину чудаковатость, у него было много друзей. Какие-то остались ещё со школы, какие-то появились в университете, а какие-то и вовсе встретились случайно. С кем-то из них он мог говорить столь же открыто и прямо, сколь с самим собой, а с кем-то вопреки даже собственной воле вынужден был быть сдержанным. Не все из первых согласились бы при нужде отдать Стёпке пару стаканов своей крови, но многие из вторых готовы были за него умереть. С друзьями они занимались тем, чем обычно занимаются друг с другом друганы: пели, пили, матерились и совершали всяческие безумства.

С девушками и женщинами у Стёпки дела не клеились. Он был симпатичным молодым человеком, обладавшим притягательной мужской красотой и стилем. Девушки и женщины буквально липли к нему, точно мухи на варенье. Но дольше года-двух ни одни отношения не продолжались. Девушки и женщины в разное время понимали, что его ориентиры – это не просто набор модных контркультурных сентенций, а реальная жизненная позиция, и в ужасе бежали от него, куда глядят глаза и женская интуиция, прагматично заточенная на поиск перспективного партнера. Женщины убегали быстрее, а вот у девушек всё протекало по-другому: сначала они соглашались с ним, затем соглашались в надежде, что смогут со временем повернуть стрелки его философского компаса с востока на запад, и только потом, теряя всякую надежду на зажиточное будущее с ним, уходили. До определенного возраста Стёпка по этому поводу тосковал, а после возблагодарил силу своего духа за то, что та не дала ему стать счастливым с одной из немногочисленных пассий.

Стёпка окончил бакалавриат, потом магистратуру, а после, поняв, что научился всему, чему хотел научиться, исчез. О том, куда он пропал, знала только его мать, понимавшая его во всём и имевшая, по такому случаю, безлимитный кредит доверия. Друзья же сломали голову над тем, куда так внезапно мог деться по их устойчивому мнению оседлый Стёпка. Он пропал не просто из города: он пропал и из информационного поля, и по прошествии года с момента исчезновения его личность начала обрастать легендами. Легенды были разной степени безумия. Некоторые вовсе походили на мифы. Кто-то говорил, что он уехал путешествовать по России, как когда-то хотел. Многих в связи с этим мучила загадка: почему на его странице в социальной сети нет фотографий или заметок, раз он отправился путешествовать? Ведь какой смысл в подобных мероприятиях, если не рассказывать о них людям? Кто-то, по такому случаю, говорил, что он умер. Тут были две популярные версии: либо он по-тихому самоубился, либо нашёл смерть в каком-то глухом месте от чьего-то ножа, дубинки или кулака. Версия о Стёпкиной кончине казалась невероятной и абсурдной тем, кто либо специально, либо по воле случая общался с его матерью, которая на вопросы о сыне отвечала лишь, что он уехал и просил о себе ничего никому не говорить. При этом она отнюдь не производила впечатления убитой горем женщины, потерявшей единственного сына, что в корне исключало легенду о Степкиной смерти.

Словом, разные ходили слухи. Один его школьный товарищ, неравнодушный к травле баек, клялся, что недавно, будучи в Таиланде на отдыхе, лично разговаривал со Стёпкой. Он говорил, будто тот сам рассказывал ему о том, как несколько месяцев назад пил вино с королём Бутана. История звучала невероятно по двум причинам: во-первых, у короля Бутана, как и у абсолютного большинства других идейных буддистов, существует строгое табу на употребление любых меняющих сознание веществ, а во-вторых, у самого Стёпки существовало строгое табу на употребление любых видов вина, которое он считал напитком для белоруких неженок. Если бы не эти две вещи, историю можно было бы счесть правдоподобной, поскольку школьный товарищ чуть ли не мамой клялся, что так оно всё и было. Он также, надеясь хоть как-то стряхнуть с себя ауру трепача, рассказал несколько похожих на правду подробностей о Стёпкином житии-бытии: говорил, что работает он в Таиланде на табачной плантации за гроши, живет там же, в палатке, и что кроме неё и рюкзака с различными необходимыми вещами у него ничего нет. Но после истории с королевской пьянкой даже этому никто не верил. И парень решил во что бы то ни стало доказать всем, что он не фуфло. Он, будучи состоятельным молодым человеком, смог позволить себе ещё раз смотаться в Таиланд лишь за тем, чтобы разыскать Стёпку и сфотографировать. Он даже нашёл плантацию, на которой должен был работать Стёпка, и даже поставил на уши её работников и хозяев, но Стёпку так и не нашёл, профукав почти двести тысяч рублей зазря. Зато над ним беззлобно, но от души посмеялись все, кому не лень.

В родной город Стёпка вернулся строго тогда, когда ему исполнилось тридцать, но надолго там не задержался. От предков ему достался хороший деревянный дом с двором и огородом. Дом стоял в ранее небольшой, а ныне и вовсе почти вымершей деревне, в двухстах километрах от города и всего в двадцати от райцентра. Стёпка переехал туда весной с твердым намерением хорошенько работнуть до осени. Вести полностью аскетичный образ жизни там он не собирался, поэтому взял с собой всё необходимое для жизни в постиндустриальном обществе: свой безнадежно устаревший за шесть лет отсутствия хозяина ноутбук, все примочки к нему, простенький смартфон и девайс для Интернета. Из друзей за недолгое время пребывания в городе никого не встретил, да и немногие из них там остались: провинция всё-таки. Белокаменная, белоночный или вожделенная заграница куда милее, нежели зауральская глухомань. Мать Стёпкина новый отъезд сына восприняла спокойно. Лишь бы счастлив был.