Четвертая лекция. Дорнах, 12 октября, 1923 г.

Переходя от рассмотрения пасхального времени, времени весеннего праздника, которое мы здесь провели в последний раз, к летнему времени, мы будем вынуждены провести такое рассмотрение гораздо более духовным образом, чем для предшествующих времен года. Это может показаться противоречивым, но противоречия здесь нет. По отношению к Рождеству мы должны были исходить из того, что земная горная порода, известь, постоянно изменяется - мы это проследили вплоть до Пасхи. Вообще мы проводили наше рассмотрение так, что прежде всего принимали во внимание господство духовного в материальном. К летнему времени, к вершине летнего времени человек вовлекается в природное бытие. К лету бытие природы становится все более подвижным, внутренне более насыщенным, и сам человек всем своим существом окунается в это бытие природы. Можно сказать так: в вершине летнего времени человек переживает своего рода природное сознание. В течение весны он становится, если обладает для этого чувством и ощущением, единым со всем произрастающим, всходящим, пускающим побеги. Он цветет вместе с цветком, прорастает вместе с растением, плодоносит вместе с ним, он участвует во всем том, что существует и живет вокруг. Благодаря этому он распространяет свое бытие над бытием природы, так возникает род природного сознания. А затем, когда природа, умирая осенью, несет в себе смерть, человек, сопереживающий природу осенью, к Михайлову дню тоже должен пережить в себе смерть; однако его "я" не должно принимать участия в этом. Оно должно возвысить себя над смертью. Вместо этого природного сознания должно наступить укрепленное, усиленное "я"-сознание.

Но в летнюю пору именно природное сознание является наивысшим в человеке, и это так необходимо Вселенной, что эта Вселенная несет духовное навстречу человеку, если только он этого хочет. Так что мы, собственно, можем сказать: человек погружен в природу в течение лета. Но если он обладает для этого правильным ощущением, правильным чувством, тогда из ткущей природы навстречу ему приходит объективная духовность. Поэтому к Иванову дню надо для собственно человеческого искать внешнюю, объективную духовность. А она имеется в природном бытии повсюду. Только внешне является природа растущим, пускающим побеги и, можно сказать, спящим существом, которое именно в силах сна черпает мощь растительного роста, образующую вид сонного природного бытия. Но в этой спящей природе человеку, имеющему для этого чувство, раскрывается духовное, ткущее и живущее в природе повсюду.

Дело обстоит так, что, если мы с духовной углубленностью в душе видящим взором последуем за природным бытием в разгаре лета, взгляд наш опустится в самые глубины земли. Мы обнаружим, что горные породы сильнее, чем в иное время года, несут нам навстречу свое внутреннее кристаллообразование. Созерцание имагинативным взором глубин земли к Иванову дню производит, в сущности, такое впечатление: здесь, внизу, нечто живет и ткет в кристаллических формах, в которых застывает твердое земное царство, обретающих свою красоту именно в разгар лета. Здесь, внизу, к середине лета все образуется из линий, углов и поверхностей. И если мы хотим иметь общее впечатление, тогда это и будет в-себе-затвердеваюшее бытие земной кристаллической природы, подобное темно-синей ткани.

И хотя такой рисунок, конечно, может быть отрывочным и имагинативным, я постараюсь зафиксировать для вас всю ситуацию на доске (Доска 5.). Итак, можно было бы сказать: если опустить взгляд вниз, то получаешь впечатление линий, но над ними разливается во все стороны синева: эта синева распространяется повсюду от этих отливающих серебром линий; так что здесь внутри повсюду в синеватом есть нечто поблескивающее серебром, кристаллизирующее (белое). Земная природа как бы хочет свои формообразующие силы вынести нам навстречу в чудесной пластике, однако в такой пластике, которую нельзя увидеть, как видят обычно глазами: чувствуешь себя погруженным в эту пластику природы, каждую линию, отливающую серебром, чувствуешь в себе. По отношению к форме чувствуешь себя человеком, выросшим из синих подоснов земной почвы, внутренне пронизанных силами, идущими от сияющих серебром кристаллических линий. Все это чувствуешь как свое собственное существо. Но обращаешься к себе и спрашиваешь себя: как же действуют эти серебристые линии кристаллов, эти кристальные волны во мне самом? Что же это такое, что живет и ткет в земле, живет и ткет, серебрясь в синеве? И узнаешь: это космическая воля. Вот как обстоит дело, когда глядишь в них. А что, если взглянуть вверх?

Взглянув вверх, получают впечатление распространяющегося космического разума. В человеке на современной ступени, как я это часто описывал, разум пока что немногого стоит. Но в разгар лета, в высотах, появляется чувство, что повсюду ткущий разум, но ткущий разум не отдельных существ, а существ многих, живущих друг в друге и друг с другом. Так что наверху мы имеем распространяющийся, ткущий разум, посредством которого свет оживляется; итак, мы имеем пронзительно сияющий, ткущий и живой разум (желтое) как противоположность воле. Если внизу имеют такое чувство: "здесь синий сумрак, здесь надо переживать все только как силы", то вверху имеют чувство: "здесь, собственно, все таково, что оно, будучи воспринятым, просвещает, пронизывает чувством разума".

Вот внутри этого сияющего ткания - я не могу это выразить иначе - появляется образ. Для осеннего времени я должен был указать вам на Михаила как на сущностный образ, вытканный природой, предстающий перед нашей душой. Мы еще поговорим о том, каким образом соотносится с Рождеством древнее имя Гавриил. В последний раз я показал вам образ Рафаила, предстающий во время весны на Пасху. В последний раз именно он, Рафаил, выступал перед нами как драматический посредник, приносящий нам необходимое молитвенное настроение, преклонение перед Пасхой, перед Пасхальной космической имагинацией. Теперь же, к Иванову дню, перед нами появляется, если я опишу это антропоморфно, - ведь все это, естественно, описывается лишь приблизительно, - очень серьезное лицо, строгий Лик, вздымающийся как нечто тепло светящееся из всеобщего святящегося разума (красная голова в желтом, Доска 5).

Создается такое впечатление, что этот образ строит свою световую телесность из этого светящегося разума. А для того чтобы этот образ в разгар лета смог построить свою световую телесность, должно наступить то, что я описывал вам: элементарные духи земного существа должны подняться. Поднимаясь, они сопрягаются наверху с сияющим разумом. Этот сияющий разум они принимают в себя. А из того, что блестит и сверкает здесь в светящемся разуме, воплощается внутри этого образа - образа, который предощущался также и силой древнего инстинктивного ясновидения и который мы можем называть тем же именем, каким называли его и прежде. Итак, мы можем сказать: во время лета в сияющем разуме является Уриил.

Осень: Михаил

Зима: Гавриил

Весна: Рафаил

Лето: Уриил

Строг и серьезен тот, кто здесь, ища свою телесность в световой ткани, выступает как представитель космических ткущих сил во время лета. Мы можем наблюдать это и дальше; наблюдать как совершающиеся в свете деяния Уриила - Уриила, чей собственный разум составляется, в сущности, из взаимных сил планет нашей планетной системы и охраняется благодаря воздействию неподвижных звезд Зодиака, Уриила, который в своем собственном мышлении охраняет мировое мышление. Непосредственное чувство при этом таково: вы становитесь сияющими разумными летними облаками; в них, наверху, отражаются синеющие кристаллические образования земной почвы, находящиеся внизу, в то время как внизу в синих кристаллических образованиях земной почвы отражаются сияющие разумные облачные образования; эти сияющие облачные образования - вы сами, и в вас появляется в разгар лета строгий лик мирового Разума.

Деяния же этого воплощенного мирового Разума, этого воплощенного космического Интеллекта ткутся в свете. Они состоят в том, что благодаря силам притяжения, лежащим в этом концентрированном мировом Интеллекте Уриила, туда, наверх, проникают силы серебра (см. Доска 5, белое), в том, что в свете этот Интеллект, также и внутренне сияющий, становится видимым с земли, он проявляется как распространяющийся солнечный свет - свет, уплотнившийся до золотого блеска. При этом возникает непосредственное чувство: нечто серебристое, струящееся снизу вверх, воспринимается тем, что живет и ткет здесь, вверху, будучи пронизано солнечным светом, серебро земли становится - это вполне правильное выражение, которое я использую сейчас, - космически-алхимически превращается вверху в космическое золото, которое здесь, наверху, ткет и живет. Происходит постоянное искрящееся выбрасывание серебряного блеска вверх, и наверху - постоянное превращение серебряного блеска в золотой.

А затем, проследив все это дальше, вплоть до августа, получают впечатление завершенного образа Михаила, как я описывал его вам. Я описывал вам из чего появляется меч Михаила, из чего ткет свою жизнь дракон. Но возникает вопрос во всей этой сияющей красоте, духовно являющейся в разгар лета из ткущего космического начала: откуда получает Михаил, ведущий к Михайлову дню, к осеннему времени, откуда получает Михаил свою особенную одежду, ту одежду, которая то сверкает в золоте Солнца, то блестит изнутри как бы в серебристом луче, вспыхивающем внутри золотых складок, откуда же это сотканное золотом, серебрящееся одеяние Михаила? Это то, что здесь, наверху, образуется благодаря излучающемуся вверх серебру, благодаря текущему поверх излучающегося серебра золоту, в которое превращается это от земли излучающееся серебристое сияние благодаря силе действия Солнца. И по отношению к осени мы постепенно видим, как серебро земли отдается космосу, а золото возвращается обратно, и в этих силах превращенного в золото серебра находится то, что затем, во время зимы, входит в землю: золото Солнца, образовавшееся в высотах в середине лета во время господства Уриила, втягивается в глубины земли, духовно проплетает и волнует повсюду глубины земли, оживляет там то, что в течение зимы ищет жизни для следующего года.

Итак, вы видите, что, рассматривая период прорастающей, всходящей жизни, мы теперь не можем говорить по отношению к земле о материи, повсюду протканной духом, что бывает зимой, но мы должны говорить о духе, повсюду протканном материей, а именно серебром и золотом. Конечно, вы не должны представлять себе все это грубо, вы должны представлять себе действия золота и серебра в утонченном состоянии.

Если кто-нибудь воспринимает это, то выглядит все это так, как будто все это своего рода таинство есть космическое деяние света, световое деяние Уриила. Ибо можешь ясно представить этот образ Уриила. Ощущаешь отчетливо его взгляд. Получаешь глубочайшее, страстное стремление понять этот многозначительный взгляд, направленный вниз. Получаешь впечатление, что надо найти, что же означает этот взгляд. И только тогда удается проникнуть в то, что означает этот взгляд, когда человек самостоятельно научается прозревать духовно еще глубже, прозревать синеющие, серебрящиеся глубины летней земной почвы. Здесь ткутся образования, стремящиеся помешать; они то раздвигаются вокруг этих серебрящихся кристаллических лучей, то слипаются вместе.

При таком взгляде обнаруживается, что это человеческие ошибки (вид их различен для каждого человека), ошибки, которые здесь, внизу, контрастно выделяются на фоне правильных упорядоченных природных кристаллических образований. Вот на этот-то контраст между природной кристальностью, во всей ее правильной красоте и человеческими ошибками, натканными поверх нее, и направлен строгий взгляд Уриила. К осени здесь становится видно, насколько еще несовершенен род людской по сравнению с упорядоченностью строящихся кристаллических образований. Тут под строгим взглядом Уриила чувствуют: моральное и природное сотканы здесь вместе. Здесь моральный миропорядок выступает не только как абстрактный импульс в нас самих; если обычно мы, рассматривая природное бытие, не спрашиваем: живет ли моральное в росте растений? живет ли моральное в кристаллизации? - то теперь-то мы видим, как естественно сотканы в середине лета человеческие ошибки и упорядоченная, последовательная в себе, застывающая в себе природная кристаллизация.

И с другой стороны, человеческая добродетель, человеческая основательность, восходит наверх вместе с серебрящимися линиями и проявляется в виде облаков, окутывающих Уриила (красное), в сияющем разуме выступает человеческая добродетель, она выступает в форме художественных произведений - в облачных скульптурах.

Можно всматриваться не только в серьезнейшие, становящиеся строгими при взгляде в земные глубины глаза лика Уриила, но можно также вглядываться в то, что, хотелось бы мне сказать, является серьезнейшим предостережением - это крылообразные руки или рукообразные крылья, действующие как жест Уриила, что подводит человеческий род к тому, что я мог бы назвать исторической совестью. Здесь, в середине лета, является историческая совесть, которая особенно в современности развита крайне слабо. Это является предостерегающим жестом Уриила.

Естественно, вы должны представлять себе все это как имагинацию. Эти вещи вполне реальны, но я, конечно, не могу говорить об этих вещах так, как говорит физик о положительном и отрицательном, об энергетическом потенциале и так далее. Я должен говорить вам, используя такие картины, которые живут. Но то, что выражается в этих новых картинах, - это действительность, все это есть.

Когда же получают впечатление о связи, существующей, с одной стороны, между моральностью человека и кристаллическими формами, находящимися внизу, и, с другой стороны, человеческими добродетелями, сияющими во всей красоте наверху, когда делают эту связь человека своим внутренним переживанием, тогда-то и появляется имагинация Иванова дня. То, что есть имагинация Иванова дня, появляется здесь так же, как и описанная мной имагинация Михайлова дня, как Рождественская имагинация, Пасхальная имагинация.

Как своего рода завершение появляется тогда такая картина, предстающая наблюдающему духовному оку: вверху - голубь (белое), освещенный силой глаз Уриила. Слагается в образ и то, что находится внизу как серебрящаяся синева, то, что отображает глубины земли, связанные с человеческой беспорядочностью и ошибками, это слагается в образ Матери-Земли (синее), неважно, назовете ли вы ее Деметрой или Марией. Так что, направив взгляд вниз, делают, в сущности, не что иное, как объединяют, пользуясь имагинацией, все тайны глубин в то, что является вещественной Матерью всего бытия; концентрируясь же вверху, в текучем образе воспринимают все, что является Духом-Отцом всего окружающего нас бытия.

Затем видят результат совместного деяния Духа-Отца и вещественной Матери (Stoffmutter), то, что так прекрасно сочетает в себе звучание действия серебра Земли и действия небесного золота: сын между Отцом и Матерью (см. Доска 5). Так в этой имагинации выступает Троица, Которая, собственно, и есть имагинация Иванова дня. И в основе здесь творящий, провидящий, предостерегающий Уриил.

То, чем является Троица, не должно представать перед душой чисто догматически. Тем самым создается впечатление, что идея Троицы, такой образ Троицы оторван от деяний и жизни Космоса. Это не так. Троица становится откровением, выявляется в середине лета из космических деяний, из космического ткания и космической жизни. Она выступает во внутренне убеждающей силе, если только удается серьезно проникнуть в Мистерии Уриила.

Иванов день - если мы хотим поставить его перед нашей душой - должен выявить на заднем плане как бы дугообразные кулисы, сводчатую арку с Уриилом, действующим, как я уже описал вам. И на этом фоне должна как бы выделяться - необходим совершенно особый способ, чтобы изобразить это, - имагинация Троицы; она отделяется как живая, в тот же момент устремляющаяся наверх живописная картина. С помощью искусного применения дымящихся веществ и т. п. можно было бы достичь такого эффекта; отделяющаяся от фона имагинация Троицы. Это обязано вызываться к Иванову дню, если перед человеком должны предстать его истинные имагинации. На Пасху мы завершали все эти вещи, используя драматическое, входя в драматическое, так что в центре мистериальной драмы, которая должна была разыгрываться, мы имели обучающего Рафаила и человека, вводимого в тайны священной природы, в тайны священного Космоса; так же и здесь то, что мы созерцаем к Иванову дню, то, что можно видеть в ткущейся образности, должно транспонироваться в грандиозную музыку. В ней должны нам сами себя высказать мировые тайны, переживаемые человеком к Иванову дню.

Тут следовало бы подумать над тем, как все, что я описал вам, могло бы в соответствующей художественной форме найти свое выражение в изобразительном искусстве. Однако то, что ощущается и чувствуется в изобразительном искусстве, должно воспринять жизнь от тех ткущих звуков, которые воплощают некий поэтический мотив - мотив, ко торый вживается в нашу душу и пронизывает ее своей тканью, и мы своим чувством проникаем в этого действующего в свете, созидающего в свете Уриила, который вызывает в нас могущественное впечатление Троицы.

И вот здесь надо было бы музыкально транспонировать то, что, серебрясь, излучается снизу вверх, что вверху проявляется в формообразующей красоте действия света, транспонировать именно к Иванову дню с соответствующей оркестровой инструментовкой так, чтобы человек в этой звуковой ткани обрел свое собственное сопереживание себя с Космосом. Это должно было бы прозвучать изнутри, так как в этих ткущих звуках в Иванов день воплощается тайна события - совместного бытия человека с Космосом. Все это должно быть внутри. Человек должен был бы, глядя вверх, видеть ткущееся по всему миру золото и красный, жаркий образ Уриила, возникающий из золота, излучающегося подобно свету, - это не застывший образ, все это - непосредственная жизнь; человек должен был бы видеть взор, направленный на землю, как я описал, взор Уриила, его предостерегающий жест. Это как единая мелодия. В этой единой мелодии, звучащей в высотах, человек, с одной стороны, чувствует себя связанным с сияющим космическим Интеллектом. С другой стороны, внизу, он чувствует себя связанным с тем, что стремится стать застывшим образованием, что, погруженное в синий мрак, излучается из серебряного. Здесь, внутри, он чувствует то, что является материальной основой живущего и ткущего бытия Духа. Мистерией становятся Высоты, Мистерией становятся Глубины, и человек становится для самого себя Мистерией в Мистерии Космоса. Вплоть до костей своего скелета чувствует человек кристаллообразующие силы. Но он чувствует также, что кристаллообразующие силы, проникающие в него вплоть до костей скелета, объединяются в мировом союзе с живущими здесь, наверху, в высотах силами света. Человек чувствует, как все, что благодаря моральным деяниям человеческого рода свершается в этих мистериях, происходящих вверху, живет и ткет в мистериях, происходящих внизу и в их союзе. Человек не чувствует себя больше отделенным от мира, человек чувствует себя самого включенным в мир; вверху человек чувствует себя связанным с сияющим Интеллектом, в котором он, как в мировом лоне, изживает свои собственные лучшие мысли; внизу человек чувствует себя, вплоть до костей своих, связанным с мировыми силами кристаллизации, и то и другое снова связуется друг с другом; его смерть связана с духовной жизнью Вселенной, духовная жизнь Вселенной стремится в земной смерти пробудить и создать кристаллические силы и серебрящуюся жизнь.

Все это должно было бы разыгрываться тонически, в звуках, что на крыльях своих несут переживаемую человеком мелодию. Эта мелодия здесь. Этот мотив не надо изобретать. Эта мелодия может быть прочитана в космическом деянии Уриила. В этом мотиве то, что является имагинацией, преобразуется в инспирацию.

Но и сам человек живет некоторым образом как воплощенная инспирация, как существо, состоящее из инспирации в этой Мистерии Высот и Низов, в этой Мистерии серединной связи, в этой Мистерии, на которую сверху указывает Дух-Отец, в этой Мистерии, на которую указывает снизу Матерь вещества, в этой Мистерии, связанность в которой возникает благодаря тому, что из совместного деяния Духа-Отца и Матери-Земли непосредственно перед человеческой душой предстает Христос, предстает как несущий Мировой Дух.

То, что прядется здесь изо всех этих космических тайн, я позволю себе поставить перед вами определенным образом. Человек, включенный в ткание середины лета, чувствовал бы примерно следующее. Первые слова были бы такими, как если бы смотрение Уриила, сгустившись в инспирацию, соединялось с духовными звучаниями всего хора:

ВЫСОТЫ

Гляди на наше ткание,

Сияющее взывание,

Пылающую жизнь.

ГЛУБИНЫ

Живи тем, что скрепляет земное

И дыша, созидает форму,

Тем, что поистине правит.

СЕРЕДИНА внутреннее человека

Ощути твои кости скелета

Вместе с небесным светом

В царящем единстве мира.

Здесь, в этих девяти строчках, заключены мистерии высот, мистерии глубин, мистерии середины или же человеческого внутреннего. И как итог всего в целом, как космическое подтверждение этой мистерии Высот, Глубин и Середины все озвучивается тонами труб и органа:

Материи да сгущаться,

Ошибкам да исправляться,

Сердцам да проясняться.

Итак вы имеете то, что, храня, вознося и укрепляя как наполненная инспирацией имагинация Иванова дня, как наполненная имагинацией инспирация Иванова дня, в летнее Иваново время может пронизать человека, а именно это: