Птицыны, которых знают все.

Добру нас научил С. Балабанов».

Илья Мишин

Варёнышу, самому верному ученику.

Вместо вступления

Есть у меня в арсенале замечательная игра.

Заходя в социальную сеть, прошу рандомного (слово-то какое! Перевожу: случайного) собеседника прислать мне первую строчку для будущего стихотворения. Однажды один из собеседников попросил строку в ответ, дабы тоже поработать со словом. Из этой игры родился эпиграф.

Знаете, когда-нибудь я всех вас соберу. Вы разбросаны не только по Свердловской области, но и за её пределами, некоторые даже за пределами нашей огромной страны.

Вы – ученики. Именно те, благодаря которым я узнал, что есть не только кОмплексный анализ текста, но и существует комплЕксное число, спасибо, физмат класс!

Вы очень разные, поэтому я вас ценю.

Можно ли научить добру? Не знаю, Илюш… Сделать вас добрее, благодаря примерам из классической, зарубежной и современной литературы, наверное, да. К чему я и стремлюсь.

Почему я учитель-словесник? Видимо, по той же причине, по которой Гумилёв – это Гумилёв, а причастие – это причастие. Просто констатация факта. Я даже долго не колебался с выбором факультета и дальнейшей профессии, это только сейчас осознаю, в какой мы находимся «дыре» (учителя), и мы (учителя) из этой самой бездуховной «дыры» пытаемся вытащить обучающихся (вот оно, новое слово, от которого коробит). Не сомневался во время первого неудачного поступления в Чимкентский пединститут, не сомневался во время службы в элитном стройбате в Подмосковье, не сомневался во время поступления и обучения в Елабужском Педе, не сомневался во время обучения в Уральском Педе… Не сомневался никогда.

К сожалению, в обществе сложилось мнение, что нынешние учителя-мужчины – это нечто среднее между Виктором Служкиным (который «Географ глобус пропил») и Олегом Фоминым (который сериал «Физрук»). Книгу читал, экранизацию смотрел, три сезона сериала тоже - ибо надо знать, о чём идёт речь. Как исправить мнение, сложившееся в обществе? Наверное, просто делать свою работу. Делать, по возможности, качественно. Чтобы после урока ученик подошёл и искренне сказал: «Спасибо за урок».

Спасибо Вам, ученики, что вы есть. Разные. Вдумчивые. Шумные. Внимательные. Сонные. Не будь Вас – не было бы этой общей фотографии, на которой Вы все.

Это – сборник рассказов, который писался больше пятнадцати лет, потому и герои такие разные. Я не «летун», но сменил пять школ, где-то работал два года, где-то три, а где-то больше десяти. По этой же причине коллеги-учителя разные, администрация, соответственно, тоже. Но ведь это же всё фон… Самое главное – ученики, те самые фрагменты общей фотографии, на которой вы все… В путь…

 

Утро.

Сел в маршрутку – стою. Если повезёт – присяду. В марщрутке, что самое интересное, ещё можно немного вздремнуть, отсчитывая остановки одну за другой, всего их шесть. Не поспать, а именно вздремнуть, настроиться, зная, что настроение тебе сегодня ещё испортят неоднократно, эти … «хорошие дети», которых ты так и ценишь. Что-то тяжёлое и шершавое опускается тебе на колени, можешь даже не открывать глаза – Лара, коллега, но с другим профилем педдеятельности, решила дать тебе знать, что она здесь, рядом. Можешь заговорить, а можешь продолжать дремать.

- Привет. – Не открывая глаза тоже можно беседовать.

- Спи дальше, - она смеётся родным, чуть-чуть хриповатым отзвуком, смехом курильщицы, хотя не курит. – Скоро выходим.

- Ага.

Так вот и живём, так вот и едем. Два раза в день. Шесть раз в неделю. Минус каникулы и отпуск. «Добровольная каторга», которой я очень дорожу. И люблю. Надеюсь, что это взаимно.

Идти к первому уроку хорошо. Ты ещё не проснулся полностью, но ты чувствуешь тёплый воздух улицы, даже если –30 градусов, он теплеет от дыхания.

- Как «Бэшки»? - это провокация с моей стороны, но я, зная как Лариса их не любит, хочу чтобы она начала этот разговор. У нас с ней разные мнения об этом классе, я - то ими восхищаюсь, хотя, временами, хочу садануть стулом по столу, или по чьей-нибудь голове.

- Нормально. Завалили очередную самостоятельную, а амбиции то прут, гос-споди, из всех частей тела, противно становится.

Так и идём, беседуем, помахивая головой во все стороны, – здороваюсь я так. Лариса обижается. Здороваются обычно «клопыши», класс 5 – 7, а её они не знают, как следствие, с ней не здороваются. А мне смешно. Ну дорастут они до химии, проще ей будет, что ли… Видимо, да.

Двери дубовые, я их придерживаю, пропуская дам и учеников вперёд, пришибёт ещё кого-нибудь ненароком.

В учительской хорошо. Спокойно. Учителя – большие дети. Весёлые, шутливые, обидчивые. А потом удивляются – в кого ученики такие? В нас, коллеги, в нас.

Присесть не успеваю. Первым уроком «спортсмены», Сёма уже дежурит около учительской.

- Сергей Юрич, а у нас в каком? – и так каждый день, каждую перемену. Плохо учителю без постоянного кабинета, да что поделаешь? Работать надо. Даже в таких условиях.

- По расписанию, Семён, по расписанию.

Журнал в зубы и вперёд – на урок.

Урок первый. «Банальный любовный роман»

Удивили, паршивцы… Вернее, паршивец. Один. Дорогой. Единственный и неповторимый.

В каждой школе, в каждом классе встречаются подобные. Что-то вроде нашумевшего Епифанова из сериала Гай Германики. Вроде и порядочная сволочь, уроки срывает, хамит, о правах личности кричит на каждом уроке по поводу и без повода, а с другой стороны очень начитанный парнишка, что любым учителем-словесником ценится, рассудителен.

- Доброе утро, друзья мои. – Журнал подозрительно громко плюхается на учительский стол. – Доложите об отсутствующих.

- Пробки, Сергей Юрич, скоро подъедут.

- Знаю, что пробки. Сам на автобусе приехал. Итак, кого нет…

В моих руках появляется пачка заветных листочков. Долгожданная проверочная работа по «Капитанской дочке».

- Дети, а сейчас я вам прочту несколько ваших шедевров. Для поднятия настроения.

- Сергей Юрич, а вчера классно наши всех уделали! Здорово Устюгов отстрелялся, а Шипулин на старте рухнул, ло-ошара!

- Позже. На перемене. Вот ты лично Пушкина классно уделал! Цитирую: «Раскас «Капитанская дочка» мне понравился, асобенно то место, где Петька напился и проиграл в карты сто рублей».

- И чо-о?! Чо не так?

- Нет такого слова в русском языке! А вот «не так» тут очень многое! С Во-первых «рассказ» пишется с удвоенной «с», а на конце «з», во-вторых это произведение не рассказ, а повесть или исторический роман, учёные до сих пор не пришли к единому мнению. Во-вторых, слово «особенно» пишется через букву «о», в-третьих, нет такого героя, как Петька, есть Петруша Гринёв или Пётр Андреевич, в-четвёртых проиграл он деньги не в карты, а в бильярд.

- И что вы мне поставили?

- В дневник я поставил тебе «двойку». А в журналы «тройку». Поставив «двойку», я рискую быть четвертованным на педагогическом совете...

И таких комментариев ещё штук семь. Но самое вкусное напоследок.

- И наконец. Цитирую «Капитанская дочка» мне не понравилась, потому что это банальный любовный и исторический роман». Друг мой, а что вы понимаете под словом «банальный»?

И так практически через урок. Классы разные. Но я их за что-то ценю. За непосредственность. За попытку дотянуться до недосягаемых пока знаний. За то, что они не прогуливают мои уроки (стараются по крайней мере), за то, что они мои ученики…

 

1. Нет повести печальнее на свете…

Жаркая скука.

Хуже всего, наверное, когда жарко, да плюс ко всему ещё и скучно. Хреново, одним словом. Солнце слепит с такой силой, что не спасают даже очки, несмотря на то, что они солнцезащитные. И вообще – «Голова не пролазит в стакан…» Цитата. Откуда? А вот. Секрет для непосвящённых, а посвящённые пусть тихо радуются. Мама воспитана на русском роке, мне тоже досталось от него немного…

«Томик» Достоевского уже «достал». А что делать? После успешной сдачи выпускных экзаменов за девятый класс была одна дорога – десятый. Вот и готовлюсь.

В городе прохладная комната, а здесь – Достоевский, скука, жара, да ещё спасительные сигареты, благо, мама укатила на симпозиум, сынуля (это я, если вы не поняли) может оторваться. Смачный щелчок и окурок летит куда-то далеко по пляжу.

- Гринписа на вас нет, молодой человек. – Кто-то пахнущий как-то слащаво – умиротворённо опускается рядом, постелив предварительно полотенце.

- Какого писа, простите? – Я чуть – чуть опускаю очки, чтобы разглядеть нарушителя спокойствия. Глаза голубые, улыбка чуть с ехидцей.

- Не смотри так пристально – дырку просверлишь. – Голубоглазая незнакомка звонко смеётся и с удивлением смотрит на книгу, лежащую у меня на коленях. – Достоевский? В такую жару?

- Простите, «Азбуку» читать давно закончил. – Мне уже как-то неуютно становится от присутствия жизнерадостной голубоглазой блондинки.

- Не хами. – Она протягивает руку. – Александра. Можно Саша.

- Александр. Можно Шурик. – Ничего больше не оставалось, как потрясти пляж громким взрывом хохота.

Уже полегче… Вода во время жары всегда действует успокаивающе и сейчас, после погружения в прозрачную синь озера, мы блаженно развалились на песке.

- Нет, а всё-таки, почему Достоевский? – Саша не открывает глаза, блаженно растянувшись на солнце, она даже не поворачивает головы в мою сторону, но по интонации… по интонации я чувствую, что сейчас не отхамиться и не отшутиться.

- Всё очень просто. Школьная программа.

- Десятый класс?! – Она приподнимается и смотрит на меня не то что с интересом, но как-то нехорошо, честное слово. - Ты серьёзно?

- А что? Слишком молод, или слишком стар?

- Нет, что ты. Просто я в этом году защитила диплом и поступила на работу в школу. И среди классов, в которых я буду работать, есть и десятый класс. Целых два.

- Да, кому-то крупно повезло…

- Это… Это хамство, или…

- Прости, это комплимент. Просто в школах сейчас очень мало молодёжи, в основном «стажисты», как их называет моя мама. А что ты будешь преподавать? Вы будете преподавать. – Идиот. Обидел человека. Губы поджаты, сама вся невозможно сжалась.

- Русский язык и литературу. Зря ты так, Шурик. – Вот это самое «Шурик», сказанное как-то нехорошо, и убедило меня в том, что я не прав по отношению к человеку, едва знакомому, но человеку. – Саша удаляется не так чтобы быстро, но я ещё долго соображаю, смотря ей вслед, что человека, вот этого, чуть-чуть знакомого человека, необходимо как-то остановить.

- Сашка, хочешь кофе? – А на термометре + 34 по Цельсию.

Звёздные беседы.

Зудит комарьё. Наступила прохлада, о которой так долго мечталось. Саша сидит в кресле на веранде, сложив ноги по-турецки, и смотрит на садящееся солнце. А я любуюсь. Какая-то она складная, что ли. Есть красивые, а есть такие, при разговоре о которых не говориться о красоте, а говориться о складности. Красота и стройность подразумеваются сами собой. Саша и есть складная, на мой взгляд. В ней какая-то лёгкость, свежесть, что ли… Стихи вспоминаются сами собой…

Мне бы жизнь прожить

Просто так, без слёз.

Мне бы полюбить

Ту, что среди звёзд.

Я бы ей пропел

Свой полночный блюз,

А она в ответ:

«Жди, я не вернусь».

Так и проживём –

кто-то среди звёзд.

Лунный водоём

Имя произнёс.

Мне не прошептать

Имя среди звёзд.

Раньше лягу спать.

Выход очень прост.

 

- Это твои стихи? Слушай, они действительно красивы.

- Верю, как специалисту.

- А как человеку?

- Ну, наверное… - Я протягиваю Саше чашечку кофе и усаживаюсь в кресло.

- Знаешь, только почему оно такое грустное? Извини, конечно, если я куда-то не туда лезу.

- Всё в порядке. Я бы не стал их читать, правильно? А грустные… Они рождаются такими. – Я усмехаюсь, вспоминая о некоторых «рождениях». – Знаешь, на зачёте по физике я очень быстро подготовился, а потом сидел, дожидаясь своей очереди отвечать, и что-то рифмовал, уже не помню что. Я даже не заметил, как подошла завуч и через плечо читала то, что я творил.

- Ну это же нечестно, по крайней мере. Там же могло быть что-то личное. – Саша явно возмущена, а мне весело.

- Да всё в порядке. Все мои стихи идут через неё. Ольга Михайловна работала в нашем классе года три, как литератор, а потом вот ушла на административную работу. Она и пробовала «научить» меня писать стихи. Помню, как в пятом классе у меня что-то не получалось, и я разревелся. А она села рядышком и тоже заплакала, так ей за меня было обидно.

Последнее, скорее всего, Саша уже не слышала, или не слушала. Она ВСЯ в звёздах. Как-то быстро потемнело и даже слегка похолодало, что очень странно. Я накидываю на Сашу плед и тоже смотрю на звёзды. Её «спасибо» слышится как будто издалека, оно доносится неестественно. Что Там, на этих звёздах, за этими звёздами? Сидит кто-нибудь на загородной даче и смотрит на планету Земля, думая о том, Что ТАМ. Так и живём, не зная, не видя, не чувствуя друг друга. Грустно всё-таки.

-Сашка, поздно уже, наверное.

- Тебя потеряют?

- Нет, я одна здесь.

- Тогда твоя очередь готовить ужин, я тоже один.

 

3. «Какой-то сезон дождей…»

Звенит на всю катушку «Чайф». Моя любимая мелодия с какого-то из «Оранжевых настроений», носящая символичное название «Сезон дождей». Вот уже четвёртый день льёт дождь. Четвёртый…

Что-то сломалось внутри меня за эти четыре дня, или, скорее, наоборот – наладилось. В общем – произошло изменение внутри меня. Я стал чаще браться за гитару, а Саша – она все эти четыре дня рядышком, здесь, со мной. Действительно СО МНОЙ. А я С НЕЙ. Так уж сложилось.

Ненавижу фразу «заниматься любовью». Не знаю даже почему. Нет, я не спорю, есть какой-то сексуальный опыт, но ЭТА фраза меня коробит. Любовью надо жить, а не заниматься. Вот и живу, вернее, ЖИВЁМ.

Всё как-то неожиданно, не то что спонтанно, но всё равно… А в принципе – лишь бы было хорошо. ЕЙ. МНЕ. НАМ. Опять это будущее время, столь ненавистное мной. Равно как и частица «бы». Всё итак хорошо. Сейчас. А дальше – Жизнь.

Дождевые капли убивают грусть.

Сна уже не будет – можно не тужить.

Я своему детству крикнул: «Не вернусь!»

Без него так трудно будет мне прожить.

Но ведь жить-то надо! Снова будет грусть.

Мы её прогоним, веришь ли ты мне?

Я своему детству крикнул: «Не вернусь!»,

Чтоб забыться в новом, уже взрослом сне.

Да и сейчас, видимо, тоже жизнь. С пьянящим ароматом кофе, вокалом Шахрина, буквально на надрыве, и мной, сидящим ранним дождливым утром на веранде. Жизнь в Саше, сопящей в подушку, жизнь в её будущем десятом классе, которого она безумно боится, также безумно его ожидая. Жизнь в моём десятом классе, по которому я тоже безумно соскучился. Жизнь в мобильнике, который здесь «вне зоны доступа».

Я не хочу думать знать о том, что будет ПОТОМ, когда закончится дождь, мы уедем в город, начнётся учебный год. Зачем? Лишь бы было хорошо, о чём я уже говорил. Измениться ли что-нибудь? Наверное, но не хотелось бы кардинальных (вот словечко то!) изменений, в том смысле, чтобы не разбежаться двум Сашкам…

- Я просыпаюсь, а тебя нет… Нельзя так пугать, Шурик. – Саша неслышно появляется из домика и обнимает меня, всё такая же – пахнущая летом, свежестью, любовью.

- Извини, я вот воздухом подышать выбрался. Дождь, видимо, не перестанет.

Всё равно хорошо! – Саша потягивается и садится у меня в ногах. – Пусть себе идёт. Только ты не иди никуда, хорошо? А то я тебя потеряю и буду плакать, как маленькая. – А в глазах у неё слёзы. Чёрт возьми, откуда берутся такие нехорошие мысли? Всё же хорошо. Я сижу здесь. Я рядом.

- Шурик, поехали в город, а? Мне надо в институт заехать и к Алёнке заскочить. У неё недавно дочка а родилась, а я на правах будущей крёстной матери обязана её навещать.

Ну, в город так в город. Меня там тоже, наверное, потеряли.

Сборы недолги. В электричке опять продолжается молчание, но оно уже несколько другое, чем там, на даче. Это молчание уже хорошее, доброе, что ли. Саша положила голову мне на плечо и смотрит не куда-то определённо, а просто сидит с открытыми глазами.

- Шурик, ты, наверное, сам не осознаёшь, как ты мне дорог.

- Я пытаюсь.

- Не надо, всё итак хорошо. – Она закрывает глаза, но не спит, а о чём-то задумалась.

 

 

Нервы, сжатые в кулак.

Лучше бы мне не ехать в город… Мы с Сашей должны были встретиться в центре города в пять часов, а сейчас уже восьмой, и я сижу на кухне в своей квартире и тупыми, ничего непонимающими глазами смотрю на Аньку, сидящую напротив меня.

За те две недели, что меня не было, события в городе разворачивались не менее интенсивно, чем в кино. Вот сейчас Анька мне обо всём рассказывает, а я перевариваю, «фильтрую», что называется.

Был у меня лучший друг… Да, теперь уже, действительно, был… Завтра похороны.

- Никто ничего толком сказать не может, или не хочет. – Анька всхлипывает и с остервенением тушит сигарету в пепельнице.

- Ольга как?

- А никак. Из-за неё всё случилось, скорее всего. У них же не ладилось что-то в последнее время. Она решила вернуться в свою старую компанию, а Влад бросился за ней следом, благо ничего не соображал – пьяный был, а может просто на нервах. Есть такое состояние аффекта. Вот-вот. Он прибежал, а Ольги уже нет.

- В каком смысле?

- В любом… Передозировка – обычное дело для той компании. Сколько он с этой заразой промучился…

- Драку он затеял?

- Скорее всего, ты же его знаешь.

Так вот и живём. Утром – радость. Вечером – слёзы. И я на своей уже ненавистной кухне. Ненавистной от этого бреда, который вокруг – был человек, любил, и нет человека. Всё очень просто и очень банально. Одна лишняя доза зелья. Один точный удар ножом. И всё.

- Саня, как жить дальше? – Анька уже давно не плачет. Она сидит на подоконнике, стряхивая машинально пепел на линолеум.

- Я не знаю, Анечка. Жить. Любить. Быть счастливыми самим и делать счастливыми других.

- Других! – Кривая улыбка. Та улыбка, которой боялись все в классе, зная, что дальше последует либо удар, либо грязная ругань.- Я надеюсь, что Ольга была счастлива.

- Не будь стервой. Она же очень изменилась под влиянием Влада, все говорили об этом.

- Все говорили, а я, идиотка, завидовала. Шурик, прочти что-нибудь, а? Я соскучилась по твоим стихам.

- Не сегодня, ладно? Как-нибудь в другой раз.

- Знаешь, когда я узнала об этом, я сразу вспомнила восьмой класс, когда Ольга Михайловна писала с нами сочинение о счастье. Помнишь?

- Конечно. Все сочинения сохранены, лежат у неё в столе, она ими безумно дорожит. Перед очередной проверкой она перечитывает их, говорит, что они дают ей сил для работы.

- Мы тогда были ещё такими глупенькими.

- Не только. По её словам, мы были очень искренними.

- Откуда такая осведомлённость? – Анечка усмехается уже не кривой улыбкой, а какой-то доброй, обычной для неё.

- Я иногда заглядываю к ней в кабинет, она до сих пор редактирует мои творения.

За окном уже звёздная ночь. Господи, какая-то звёздная болезнь! С этими светилами слишком много связано для меня. Как мне разобраться в этих звёздах, в своих-то пятнадцать лет? Ну почему всё именно так, почему ИМЕННО ТАКОЙ РАСКЛАД? Не знаю… А кто знает? Александра? Саша… Сашенька…

Анечка уже давно спит, или притворяется. Мне, я точно знаю, не уснуть. По крайней мере, сегодня. Сейчас. Я знаю точно, что сейчас не хватает рядом мамы. Она бы поняла, успокоила, что ли.

Что будет завтра? Через неделю, когда уже нет рядом Влада и Ольги? Друзья всё-таки… Так и останутся ими. В этом я могу поклясться, хотя бы себе. Аньке, которая очень дорога. Саше… Сашеньке, с которой неизвестно что. Если мы разминулись надолго (ненавижу это слово «НАВСЕГДА»), то очень плохо. Ни адреса, ни мобильника, ни – че – го. Я даже не знаю, в какой она школе будет работать…

- Я всё знаю, можешь не разгонять табачный дым. – Мама появляется как-то незаметно, неслышно. Или я до такой степени задумался, что… Мама… Спасибо тебе, родная, спасибо, милая, неужели ты меня услышала.

- Привет, ма. Извини, мы тут с Анюткой… - Пытаюсь быстро-быстро смести пепел со стола, чувствуя, что попался, но думая совсем о другом.

- Да уж видно, что лёгкие одного человека физически не вынесут такой нагрузки. – Мамин поцелуй приятно обжигает щёку, её волосы по-детски щекотно прикасаются к ушам, а из глаз моих хлынули настоящие, уже недетские, слёзы… Спасибо тебе, мамуля… Мне так тебя не хватает, мамуля, с твоими командировками. Я уже большой большой…ребёнок…

 

Кода.

Как я себя иногда ненавижу, кто бы знал! Вернее не себя, а свой организм. Что же с ним такое происходит? В самый нужный, самый ответственный момент – сбой.

Тогда, на похоронах, я, естественно, простыл. Как я рвался на дачу! Привёл все аргументы «за» и «против», почему мне нужно ехать на дачу. Рассказал о Саше всё – толку никакого. Мама взялась за меня очень круто, не зря ведь она медик. Спасибо, Анютка выручила – ездила раза четыре на дачу – естественно, безрезультатно. Потерял я человечка по имени Сашенька…

Вот и сентябрь шуршит по подоконнику. Кленовые листья как паутинки окутали асфальт, по которому мы с Анюткой не спеша идём в школу. Линейка и всякая дребедень уже надоели за девять лет. Сегодня мы впервые идём в школу без Влада и Ольги. Тяжко… Последний перекур перед борьбой за знания, а дальше – дальше будет видно. Изменения, конечно, будут, Ольга Михайловна сказала, что литератор у нас новый, а ей, уставшей на новой работе, ещё и десятый класс просто физически не потянуть.

Крыльцо знакомой до каждой щёлочки, трещинки школы. Там будут сочувствующие взгляды одноклассников, учителей. И наше с Анюткой молчание. Говорить-то особенно нечего. Наговорились уже.

Первый в среднем ряду. Моё законное место класса с пятого. Моё и Влада. Анютка спокойно присаживается рядом, зная, что я возражать не буду. Сроднились ещё больше мы с этим человечком, хотя, и не были никогда далеки друг от друга.

Обмен летними впечатлениями, первый школьный звонок. Когда входит Ольга Михайловна, я спокойно разворачиваюсь к ней лицом и… честное слово, готов провалиться сквозь землю! Сашка! Сашенька! Саша…

- Доброе утро, друзья мои. Позвольте Вас поздравить с началом учебного года и представить нового преподавателя литературы. Александра Яковлевна, знакомьтесь, это тот самый 10 «А». Я думаю, что вы поладите. Всего хорошего. – Она ласково приобнимает Сашу и, улыбнувшись, качнув нам на прощанье головой, выходит из класса.

Несколько слов о себе, далее о литературе нового времени, хронологические таблицы – всё безумно интересно, но, я чувствую, сейчас даётся Сашеньке тяжело. Вот он, первый в среднем ряду, а вот и она, вещающая о великой русской литературе.

Боюсь лишний раз приподнять голову, просто поднять глаза, усердно делаю вид, что всё очень тщательно записываю в тетрадь.

Сашенька, как мне тебя не хватало! Как нам друг друга не хватало…

Домой ухожу раньше всех… Ещё три урока впереди, а я домой, сославшись на головную боль. Надо всё передумать, тщательно разложить по полочкам. Нет повести печальнее на свете, чем фильтр догоревшей сигареты… Нервно закурив, сижу на кухне. Дальше то что? Опять «Жизнь продолжается»? Почему бы и нет? Пусть будет всё как будет

 

ТЕЛЕФОН

Я НЕНАВИЖУ ЛЕТО… Не шибко люблю веселье. Почему – сам не знаю. Видимо, натура у меня такая.

Я очень люблю осень. Такую осень, как сейчас. В нашем 10 «А» куча изменений, меня это прикалывает. Плохо одно – нет рядом с нами Влада и Олюшки… Так уж случилось… Анька ходит сама не своя – переживает. Поговаривают, что у них с Владом там что-то было, хотя, возможно, сплетни. Шурик тоже изменился за лето – как-то возмужал. А в целом – у нас классный класс!

Я люблю осенние дожди, когда ты шлёпаешь мимо осенних луж, рассматривая в них отражения. Но люблю я её не как явление природы, а как что-то одушевлённое, живое существо.

Знаешь, мне порой кажется, что у осени есть душа. Она такая же широкая и открытая, прямо как у меня.

Сидишь бывало у Сашеньки на литературе, а за окном – ветер гонит листву. И этот ветерок будто поёт. Порой слышится «Богемская рапсодия» «Queen», порой «Yesterday» «Битлов» - по настроению. Я не знаю, может это и не нормально, с точки зрения психологии, но мне нравится. А на физике вот не до ветра. Знай, решай себе задачи – не до романтики тут. На физике Базаров прав: «Один химик достойнее двадцати поэтов». Нигилист, чтоб его…»Друг мой, Аркадий, не говори красиво…»

Сижу на кухне с томиком Ахматовой зелёным чаем. Это уже Сашенька посоветовала, Александра наша Яковлевна. Она нам часто её читает, утверждая, что в 11-м классе нам будет уже да-алеко не до поэзии. Наверное, она права.

Я не хочу отдаляться от того общества, в котором живу. Не то что быть как все, а иметь свою точку зрения на всё. Я не умею одного – презирать и ненавидеть. Может поэтому я такой «человеколюбец»? В каждом человеке есть что-то плохое, но ведь и ХОРОШЕЕ ТОЖЕ ЕСТЬ! То хорошее, за что можно полюбить даже подонка.

Дождик… За окном опять дождик. Накинув куртку, я иду на улицу, чтобы опять насладиться этим милым дождиком, которого давно ждал.

Я шагаю прямо по лужам. Понимаю, что это чревато простудой, но Я ТАК ХОЧУ!

Я шлёпаю по зеркалу луж, и их осколки, как души людей, разлетаются во все стороны в форме брызг, младших братьев дождевых капель.

Я промок… Я промок насквозь и не замечаю, как подхожу к своему подъезду, в котором, как всегда, вывернута кем-то добреньким лампочка.

У меня есть телефон. Не модный мобильный, а обычный – древний, не кнопочный, а с вертушкой. Чёрненький такой. Я уже начинаю забывать, как он звенит. Может сломался? Да нет, воде гудит. Просто никто не хочет звонить – вот и всё. Я тоже не хочу звонить. Да и кто может позвонить? Кто-то из класса? Только сегодня виделись.

Да… Хорошо бы кто-нибудь позвонил… Люди, вы что, все повымерли что ли? Люди! АУ!

Ну и чёрт с вами, люди…

У меня есть телефон. Такой чёрный с вертушкой. Стоит в коридоре и пылиться…

 

 

ДОЖДЬ.

Говорят, что дождь – это чьи-то горькие слёзы. То ли Зевса, то ли ещё кого из Богов….

Анечка не верила в это. Не верила, наверное, потому что разучилась плакать классе в четвёртом. А после истории с Владом – слёз больше нет. Когда получила первую пощёчину от матери хотела заплакать, да не смогла. Просто собрала сумку и ушла из дома. За что ударила? Об этом давно не помнят ни та, ни другая. Как поговаривает Игорёк: «Это было давно и неправда».

Неправда… А что тогда правда? Пустота в душе, которую кроме Влада больше никто не заменит? Сашка вроде пытается помочь, он настоящий друг, но у него сейчас другие заморочки. Грозящие на будущий год выпускные и вступительные экзамены? Пустота после выпускного вечера, на котором «все друг другу рады»? Этого не знает никто. Ни мать с отцом, ни Игорёк, ни она сама…

Дождик так и не перестаёт… «Третий день с неба течёт вода, слишком много течёт воды…»

Анечка сидит на столе, перебирая струны гитары, когда в комнату входит отец.

- При-ивет – она улыбается не натянутой, а своей самой настоящей улыбкой, которую все видят очень редко. Улыбка для избранных. Для матери улыбка совершенно другая, дежурная.

- Ну, привет, дщерь, коли не шутишь… Ты чего одна? – отец устало опускается в кресло.

- Не знаю. Одной лучше, - Анечка ставит хитроумный аккорд на гитаре, доставляя этим отцу удовольствие,- видеть никого не хочу. Устала чего-то.

- Просто я знаю, что тебе одной нельзя находиться. Я же не мама, я тебя насквозь вижу.

- Ты хочешь сказать, что я тебя обманываю? – Анечка вешает гитару на гвоздик, подозревая, что предстоит какой-то серьёзный разговор.

- Да не нервничай ты, ради Бога! – отец обнимает Анечку. – Я же не хотел тебя обидеть.

- Ага. «Я не хочу печалить Вас ничем». Так у классика?

- Вроде… Кстати, о классике, как в школе дела?

- Ну как… У старосты класса не может быть плохих оценок, сам понимаешь. Я ушла на каникулы с чистой совестью и без единой тройки в дневнике. – Анечка, еле сдерживая слёзы, кладёт голову отцу на плечо. – Пап, ну будьте же людьми, не уезжайте, а?

- Нельзя, Анечка, никак нельзя. Ты же знаешь, что это важная командировка, нас там ждут уже второй месяц. Ты ведь не такая маленькая…

- А за окном дождик, притом сильный, значит – погода нелётная – и откуда в голосе столько надежды взялось?

- Анечкин, мы же на поезде…

- Ну и чёрт с вами! Вот перестану в школу ходить, уроки делать… Будете знать, как ребёнка одного оставлять… - Анечка перебирается со стола на подоконник и прижимается носом к холодному оконному стеклу.

- Никто тебя одну не оставляет. У тебя же всегда гостей полон дом, Маринка часто приходит, да Игорь обещал почаще заходить.

- Ты что, пап, уже прочистил ему мозги? Кто-то за меня что-то решает. Оригинально, ничего не скажешь. А я вот возьму и выставлю его за дверь, назло тебе, назло всем вам – в голосе опять плаксивые нотки, и откуда только подлые берутся, в самый неподходящий момент?

- А может быть назло себе? – Отец, старый - добрый папка, как в детстве проводит ладонью по щеке. Как в детстве, когда только и делала, что пыталась не реветь…

- Олег, тебе не кажется, что мы можем опоздать на поезд? – Мама возникает на пороге комнаты как всегда неожиданно.

- Езжай, Олег, езжай. Не бойся, я плакать не буду. – Анечка прикрывает глаза и прислоняется к холодной стене.

- Ты что это себе позволяешь?! Как с отцом разговариваешь, я тебя спрашиваю?!

Опять этот крик, к которому за пятнадцать лет жизни можно уже привыкнуть. Досчитать про себя до десяти, выпустить из себя всю злобу, а потом уже разговаривать.

- Я вполне нормально разговариваю, мама, даже шутить изволю. Настроение несколько паршивое, но это скоро пройдёт. А вот провожать я вас не пойду – у меня нет никакого желания, и зонтик гикнулся окончательно. И вообще – я безумно хочу спать.

Темно… Интересно, ночь или ещё вечер? Или просто темно? Дождь заволок собой всё небо…

Дождь… Как она его всё-таки любит, этот самый дождь. Он плачет тогда, когда ты уже не можешь, а может просто – не в силах. Вот не умеешь и всё тут…

Говорят, что дождь - это очень горькие слёзы. То ли Зевса, то ли кого ещё из Богов. Но только не Анечки. Она ещё пока не Богиня, а плакать давно уже нет сил.

Говорят, что дождь – это чьи-то горькие, просто очень горькие слёзы. Самые настоящие. Дождь – это слёзы…

 

 

Свеча горела на столе…

(Монолог воспитателя)

Приве-ет, ты всё никак не спишь? Ребёнок, ну нельзя же так, ей-богу! Подвинься, зая, я свечку на тумбочку пристрою.

Мы с Жекой идём, а ты опять на подоконнике сидишь – устроила себе наблюдательный пункт, понимашь ли… А если бы спалилась, ну, не мы тебя увидели, а кто другой? Вот тогда бы Юричу точно влетело…

Во-от, я лапшички принёс, сейчас поедим. Алька спит? Ну, тебе больше достанется. Ешь, ешь, ребёнок – вон какая худая. Да знаю я, что это модно, но есть-то надо! Сколько можно в столовой нетронутые порции выбрасывать? Врачи ведь сердятся – сама понимаешь.

Помнишь, какая свечка была вначале смены? Я когда в магазине увидел такую большую свечу – сразу решил, что мне она в лагере будет в самый раз – надолго хватит. На первой смене так и получилось – мы её жгли только на отрядных «свечках», практически через день. А сейчас – ещё и с тобой по ночам, вот она и кончается.

Знаешь, у Пастернака есть замечательное стихотворение «Свеча горела на столе». О любви, о большой любви. Сейчас ты его не поймёшь, тебе вырасти надо… Стоп, никто не говорил, что ты «тупая», я имел в виду, что ты ещё маленькая, ну, не выросла ещё. Хотя, кто вас, акселератов, знает.

Я на первой смене с первым отрядом таких ночных бесед почти не вёл. То ли они уже большие, им эти разговоры до одного места, то ли у нас было мало тем для подобных бесед. Так, посмеялись – поругались - покричали – помолчали – позабыли. Всё на таком уровне. Но я их всё равно люблю… Они даже ревновали немного, когда узнали, что я буду с вами, на втором отряде.

Мне сегодня опять от директора влетело… за мою доброту… Вот скажи, как я могу злиться на тебя, на Жорика, на Альку? Вы меня подставляете, я сержусь, а потом опять – свеча горела на столе, свеча горела…

Сейчас кофе принесу, давай посуду всполосну.

Как ты любишь – сладкий слабый кофе. Опять ведь не уснёшь – балую я тебя, ребёнок.

Почему я в лагерь поехал? Наверное, по двум причинам – немного денег подзаработать и… энергии от вас подпитаться, что ли… Нет, не в смысле вампиризма, ты что… Просто в школе это одни дети, а здесь - абсолютно другие. Здесь вы дети немного вольные, мамы с папой рядом нет, ругать вас некому, кроме администрации. Здесь, в неформальной обстановке, вы по-другому себя ведёте, вы просто в других условиях, да и мы, взрослые, тоже. Хотя знаешь, смена на смену не приходится. На первой смене, когда я за полчаса гимн лагеря сочинил – это одно. А с вами у меня, наверное, не получилось бы. Было бы что-то другое, да и смена была не такая спортивная, больше театрально-массовая, что ли. Знаешь, вот я установлю нашу общую фотографию на ноуте на рабочий стол и не знаю, сколько она продержится. Как скоро я её поменяю… Я правда не знаю, как буду без вас – мне вас очень будет не хватать. Ладно, заболтался я, пойду покурю. Свечу заберу, а ты – спи давай. Завтра тяжёлый день – с первым отрядом в футбол играете. Лишь бы они вас не поломали…

Да ты будешь спать сегодня, или где? Я ж как в ресторане – работаю до последнего клиента. Елена уже спит, а мне тебя караулить… Ладно, не сердись – шучу я… Нет, кофе свой я тебе не дам – он крепкий. Он по-взрослому крепкий. Да ты что, какой кофе, престань, я же сам себя уважать перестану – какой я педагог после этого.

Слушай, я правда не знаю – как мы с тобой «душами сошлись». И откуда ты такие фразы берёшь в свои двенадцать лет? Действительно – не знаю. Просто во вторую ночь зашёл – вы с Алькой и Алинкой не спали. Как-то разговорились. И пошло-поехало. С тех пор и разговариваем. Елена как-то всё больше с парнями, я с вами. Это уже из психологии. Ты не смейся, но вы в том возрасте, когда девчата ближе к папам, а мальчишки к мамам. Правда-правда…

Смена кончается скоро. Я уже по своим соскучился. Помнишь, Елена рассказывала, как она на выходной приехала домой, а вечером чуть не такси хотела заказывать – обратно в лагерь ехать. А у меня немного наоборот – соскучился по своим, Ритка с мамой там одни, скучают. Каждый вечер созваниваемся. Я когда последний раз домой уезжал, мне ведь немного влетело – Татьяна одна на двух отрядах осталась…

Да купил я тебе шоколадку, купил – разорительница моя… Зря мы с Женькой гулять ходили что ли? Грызи на здоровье.

Почему в школу пошёл работать? Наверное, учителя были очень хорошие – решил тоже по этой области идти. Хотя, знаешь, сам заканчивал школу рабочей молодёжи. Днём на заводе, потом в школе.

Не-ет, работу свою я люблю. И учеников тоже. Они у меня смышлённые, не гении, конечно, среднестатистические. Открытые, в отличие от тебя. Почему? Да потому что из тебя буквально каждое слово клещами вытаскивать надо. Что на бумаге, что вслух. Не знаю, почему так происходит. Ты просто немного лентяйка. Ну, вот, опять дуешься. На правду нельзя сердиться.

Бр-р-р, ну, Женька, заварил кофе крепчайший. Зайка, давай я телефон уберу – у тебя уже глазки слипаются, хватит аську насиловать – сама не спишь и людям спать не даёшь.

Свечка гаснет… Ребёнок, давай-ка спать, а то опять на зарядку не встанешь – нам с Еленой влетит.

А вот и Женя, давно не виделись… Жень, ты мне подыграй на гитаре, а я ребёнку колыбельную спою. Или, знаешь, давай мы её на два голоса исполним, помнишь, вчера ночью на балконе пробовали – здорово получилось.

В шкафчике сложены вещи давно,

Злобный комарик гудит.

Дождь за окном, или нет – всё равно

Кто-то из деток не спит.

Смотрит в ночи, трёт шальные глаза:

«Мне не до сна, не до сна…»

Лето закончится, будет весна,

Снова в ночи голоса.

Ночь не для сна, знаю, ночь не для сна –

Звёзды не будут нас ждать.

Милый ребёнок закроет глаза,

Лишь бы рассвет не проспать.

Пусть три недели покажутся сном,

Нас в этом сне тридцать душ.

Время придёт, встретит нас родной дом,

Примем с дороги мы душ.

Смоем остатки тревожного сна,

Но сохраним, сохраним

Свечки отрядные, ночи без сна,

То, без чего мы не мы.

Ночь не для сна, знаю, ночь не для сна –

Звёзды не будут нас ждать.

Милый ребёнок закроет глаза,

Лишь бы рассвет не проспать.

Я колыбельные сто лет не пел –

Дети мои подросли.

Что-то доделать ещё не успел,

Раз наши сомкнулись пути.

Пусть эта ночь даст ещё пять минут

О важном о чём-то сказать.

Я ухожу, слышишь, звёзды нас ждут,

В последний раз скрипнет кровать..

Ночь не для сна, знаю, ночь не для сна –

Звёзды не будут нас ждать.

Милый ребёнок закроет глаза,

Лишь бы рассвет не проспать.

 

Вроде заснула… А может и притворяется

. У меня стихи новые, может попробуем аккорды подобрать? Нет, ясное дело – не сегодня. Ёлки-иголки, половина четвёртого! Что ж такое! Действительно, на том свете отоспимся. Спи, ребёнок, спи. Свеча горела на столе, свеча горела…

 

 

Птицыны, которых знают все.

Птицыных знали все. На самом деле они были Сашка Орлов и Лена Соколова, но это так – для документов. Все их знали как Птицыных.

Когда где-нибудь в школе звенело стекло, директор школы, зычно кричал на все три этажа школы, плюс подвальное помещение,: «А ну-ка, Птицыных ко мне в кабинет! И родителей этой стаи тоже»!

Когда баба Маша перед звонком провожала их из раздевалки на первый урок, то можно было слышать её шёпот: «Ну, давайте, холуби, клюйте знания по зёрнышку».

Когда они шли по школьному коридору, то за их спиной уже реже раздавались издевательские смешки и обидное «жених и невеста», многие знали, что это чревато синяками, царапинами и прочими отметинами на лице обидчика.

Когда кто-то из них получал четвёрку, то об этом знала вся школа, хотя такое случалось всего дважды – один раз на музыке, другой раз на рисовании – что поделать, не все, даже самые круглые отличники, дружат с искусством.

Когда в восьмом классе, на самом первом уроке химии, Анна Георгиевна, преподаватель химии, знакомилась со списочным составом класса, то она в изумлении обнаружила, что Птицыны – это «фантом», как она сама сказала, - о них знает вся школа, о них говорят все, а по журналу их нет, на что Сашка Соколов ответил, что их существование, скорее аксиома, доказательств которой вовсе не нужно, а Лена Орлова просто мило улыбнулась и прыснула в кулачок.

Когда в седьмом классе неосмотрительные родители Лены Орловой перевели дочь в самую престижную гимназию в городе, если не в области,, не посоветовавшись предварительно с дочерью, то обнаружили Птицыных уже в кабинете заведующей районо, куда дети пришли с письменным заявлением, что родители нарушают их право на образование. Эти «милые отпрыски», неизвестно как сумевшие пробиться в кабинет заведующей, настаивали на том, чтобы к родителям Орловой Лены были приняты строгие административные меры – в результате чего обоих родителей чуть не на машине с мигалкой доставили в районо. Отец сквозь зубы, при этом натянуто улыбаясь, прорычал: «Павлик Морозов в юбке», хотя Лена в принципе ходила только в джинсах, а мама только вздохнула и пожала плечами, а заведующая районо только и могла сказать: «Какие замечательные дети, как они стремятся к знаниям».

Когда кто-то из Птицыных внезапно заболевал, то второй тоже оказывался на больничном, притом совершенно официально, никакого обмана не было. Существовала между ними какая-то духовная связь, что ли… Никто – ни родители, ни школа не понимали – что это такое.

Когда в пятом классе состоялся первый турнир по футболу, то Алексей Венедиктович хотел снять команду 5 «А» с соревнований, где это видано, чтобы девчонка играла наравне с парнями в футбол, да ещё и в защите! Но общественность, в лице директора школы и всего состава 5 «А» класса настояла на том, что если Птицыны играют, то играют только вместе, а иначе – не играет никто. Совсем никто. Физрук смирился, к концу игры только и слышался его шёпот: «Во Березуцкие!» Так они потом и играли – лучшие защитники школы и даже района – намаялся физрук потом на играх, когда Орлову не хотели допускать до игры… Но они играли, играли ещё как!

Когда на уроке истории, посвящённом эпохе средних веков, молодой историк решил устроить своеобразный «рыцарский турнир», он развёл Птицыных по разным командам. Урок, конечно, прошёл на «ура», особенно объяснение в любви рыцаря Печального Образа своей Прекрасной Даме, но когда в последнем конкурсе, в котором речь шла о кодексе чести рыцарей, а между командами было разницы каких-то полочка, дело чуть не дошло до рукопашной, то на шум срочно прибыл директор школы и категорически заявил, что сейчас он не директор, а инквизитор и будет наказывать еретиков, нарушителей дисциплины. Но с тех пор, чтобы силы в командах были более-менее равные, на уроках Птицыных разводили по разным командам.

Когда на районном конкурсе чтецов, классе уже в девятом, от школы была заявлена литературная композиция «Ромео и Джульетта. Сцена на балконе», то жюри, расчувствовавшись, долго ещё сидело с платочками у глаз, безоговорочно присудив Птицыным первое место. А на городском конкурсе состоялась встреча с бывшим руководителем районо, которая теперь уже работала в гороно, но своих «подопечных» признала и была несказанно рада встрече и тому, что у «детей всё так замечательно складывается». А складывалось действительно хорошо – сцену на балконе прочувствовали, выступили просто шикарно.

Когда Птицыны на выпускном получали золотые медали, то расчувствовался даже Сан Саныч, директор школы, столько переживший с этой парочкой. Он, конечно, помнил о всех побоищах, которые Сашка с Леной устраивали, борясь со злыми языками, о всех разбитых во время тренировок оконных стёклах, но ведь он сам шептал Анне Георгиевне на ушко: «Заканчивается Птицынская эпоха… Побольше бы таких..»

Когда через несколько лет в кабинет нестареющего Сан Саныча пришли Сашка и Лена, чтобы записать в подготовительный класс своих близняшек, Андрюшку и Марину, то Сан Саныч принял их с распростёртыми объятьями, радовался, что эпоха Птицыных не закончилась, на что Лена вздохнула и сказала, что Птицынская эпоха закончилась, а вот Соколовская только начинается, на что Сашка понимающе хмыкнул, а Сан Саныч тоже понимающе развёл руками.

Когда где-нибудь в школе звенит стекло… Но это уже совсем другая история.

 

Валькины хроники.

Урок первый…и последний.

А ещё есть мухи-дрозофилы. Интересно, что это за твари такие? Надо будет спросить у старших ребят, а может и у воспитателя. Кто сегодня дежурит интересно? Не у каждого воспитателя ведь спросишь – кто-то и послать может…

Муха всё ползает нагло перед Валькой по парте, иногда взлетит, по классу полетает, а потом возвращается. Чего ей не спится? Уже давно октябрь – мухам спать пора! Ладно, сама нарвалась… Валька стал тихонько с ней играть шариковой ручкой, а муха только лапками перебирает, принимая правила игры – никуда не собирается лететь.

- Валёк, горишь… - Катюха тихонько подпихивает его. – Психесса на тебя уже несколько раз та-а-ак посмотрела…

- Байкова, Зимин, вам что-то непонятно?

- Нет, Инесса Андреевна, нам всё понятно. Мы так, в качестве небольшой консультации… - Валька склонился над тетрадью, делая вид, что делает упражнение, которое, от нечего делать сделал в интернате ещё неделю назад.

- В классе на этот случай присутствует учитель, с ним и надо консультироваться, или вы не знаете школьных правил? – Психесса поправила очки и сверкнула глазами. Нехорошо как-то сверкнула…

- Извините, пожалуйста, Инесса Андреевна, такое больше не повторится – Валька всегда чувствует, когда «тучи сгущаются», поэтому немного даже как то «сжался», - просто вы у нас первый раз преподаёте, мы же не знаем, можно с вами консультироваться, или нет…

- У всех преподавателей требования одинаковые! – в голосе Психессы появляются металлические «завучевские» нотки. – Расслабились вы, хвалёный 8 «Б». Перехвалил вас Сергей Юрьевич, перехвалил и распустил!

- А чё сразу хвалёный?

- Чё на Юрича наезжать?

- Чё сразу распустил-то? – в классе послышались недовольные голоса. Когда речь шла о классе или о классном руководителе – тут уж не до дисциплины.

- Ти-ихо! – Психесса постепенно стала срываться на крик. – Это ещё что такое? Что вы себе позволяете?! Зимин, быстро к доске!

Валька нехотя приподнялся и пошёл к доске. Картинно вежливо раскрыл дневник на нужной странице, положил его на учительский стол.

- Итак, Зимин. Бери мел. Пиши. Шесть тысяч пятьсот восемьдесят восемь.

- Инесса Андреевна, у нас же урок русского языка, алгебра у нас только через урок, - Катюха, желая всё обратить в шутку, попыталась пошутить.

- Байкова, хватит разговаривать! А ты чего стоишь – это Психесса обратилась уже к Вальку. – Просклоняй числительное. Или затрудняешься? – в глазах у неё опять появился всё тот же нехороший огонёк, а рука с ручкой зависла над дневником.

- Нет, не затрудняюсь… Просто… Мы не повторяли. Это же в шестом классе было.

- Вот и повторим заодно. Приступай. Падежные вопросы помнишь, надеюсь?

- Помню…

Тишина в классе повисла просто невыносимая. Все знали, что если Валька у доски – работа будет сделана качественно, без сучка и задоринки. Все знали и любовались Валькиной работой, успевая ещё всё записывать в тетрадь с доски – вдруг, действительно, пригодится. И вообще - повторение – мать учения.

- О шести тысячах пятистах восьмидесяти восьми – закончил Валька и поставил громкую и жирную точку мелом на доске.

- Что же, молодец. Четыре. – Психесса склонилась над дневником.

- А за что четыре? – тут уже опять Катюха не выдержала и просто выкрикнула со своего места, хотя Валька и делал ей успокаивающие жесты от доски.

- За пререкания с учителем…

- Инесса Андреевна, за поведение оценка не снижается, нам все учителя так говорят – тут уже Валька не выдержал. – Оценка ведь за знания ставится…

- Вот что, голубчик, - да сколько может этот нехороший огонёк мелькать в её глазах? – мне это уже порядком надоело!

- Что именно?

- Твои хамские выходки! Дневник я оставляю у себя. А ты, будь добр, обеспечь мне явку родителей до семи часов вечера, мне необходимо с ними поговорить о твоём поведении.

В глазах не то что потемнело, просто стало как-то нехорошо… Двадцать три пары сочувствующих глаз одноклассников на тебя смотрят, а ты не знаешь что делать… Кричать… Стучать ногами… Только не плакать, это уже не по-мужски…

- Извините, Инесса Андреевна, с родителями никак не получится. Я поговорю с воспитателями, кто-нибудь к вам обязательно подойдёт.

- Да вы совсем озверели что ли? – Катюха начинает кричать уже во весь голос. – У вас совесть есть?

- Вы чё, у него же нет родителей…

- Ребя, я Юричу звоню – пусть разбирается!

Но Валька всего этого уже не слышит. Впервые за восемь лет учёбы в этой школе он уходит с урока раньше звонка, на просто уходит, а пинает по двери со всей силы и, глотая слёзы, идёт. Мимо раздевалки, где осталось пальто и шапка, мимо дежурного учителя, который пытается его остановить, мимо кабинета директора…

- Да пошли вы все… - только и остаётся крикнуть ему, когда он выбегает на школьное крыльцо…

 

Мальчик с собакой.

Осенний парк. Парк, плачущий дождём, как твоя душа. Лиственным дождём, красивее которого нет ничего, но тебе, конечно, сейчас не до красоты. Ты как маленький волчонок, который хочет спрятаться куда-нибудь и тихонько подвывать, ведь ты не можешь выть от боли – ты Волк, ты сильное животное…

Валька любит парк, особенно осенью. Парк, который знает его уже третий год. С тех пор, как Валька остался совсем один, тем самым дождливым октябрьским днём, когда после похорон Валька здесь спрятался от всех… И вот опять… Опять парк приходит на помощь.

Прохладно… Валька укутывается потеплее в пиджачок (куртка с шапкой остались в раздевалке) и тихо бредёт к любимой скамейке, той, в глубине парка. Знаете, наверное, в каждом городке есть такие парки и такие скамейки, ничем не приметные, но отчего-то уютные и какие-то тёплые, располагающие к себе. На них нет традиционных вырезанных ножичком надписей, скорее всего, ни у кого не поднимается рука испохабить их…

Осень… Валька любил осень. Раньше. До того октября, той нелепой аварии, которая отобрала у него всё – родителей, сестрёнку. С тех пор он осень не то что побаивается, просто перестал любить и всё. Вот и сегодня. Осень даёт о себе знать. День, который неплохо начинался, катится ко всем чертям…

Больше всего Валька любит забраться на скамейку с ногами, поджав их перед собой. Вот и сейчас, устроившись на лавке, он мрачно смотрит куда-то вдаль, не решаясь смотреть глазами, полными слёз, вправо, туда, где Он…

О Нём никто ничего не мог сказать толком. Не то чтобы памятник, так, небольшая скульптура. Раньше (ещё отец рассказывал) в каждом советском парке стояли подобные скульптурки с пионерами и октябрятами. Потом о них, наверное, забыли, они обиделись и ушли… А Он остался. Вернее, Они. Правда, в самой глубине парка.

Он, наверное, Валькин ровесник. В глазах не то тревога, не то какая-то решимость – немного непонятно. А может тревога и решимость одновременно, так ведь тоже бывает. Под воротом рубашки немного сбитый набок пионерский галстук. Валька прекрасно знает о них – отец с матерью хранили свои пионерские галстуки, рассказывали о своём пионерском детстве много интересного. Правая рука сжата в кулак, подмышкой книга. В левой руке Он сжимает собачий поводок, туго натянутый, словно гитарная струна – овчарка, та самая, чей поводок он сживает, словно рвётся в бой – пасть оскалена, уши напряжены… Так и стоят они в глубине парка, ждут Вальку, он и приходит сюда…

Слёзы кончились. Хватит хныкать, боец Зимин, сам виноват. Распоясался, нахамил Психессе, теперь расхлёбывай. В интернат уже, наверное, позвонили. Будет теперь на орехи. И не оправдаешься… хотя, он и не собирался – ещё не хватало – оправдываться. Провинился – отвечай. Делай так, чтобы не влетало. Держи язык за зубами… Не выделяйся… Не выёживайся… Нет, Он бы так не поступил…

Глаза высохли, можно и к Ним подойти, поздороваться. А то сидишь тут, даже не разговариваешь с ними.

- Привет, привет друг… - Валька привычно треплет собаку против гипсовой шерсти, а парнишку гладит по руке. – Знали бы вы, как я соскучился. Вы уж извините, что давно не приходил. Всё времени не было. Лето кончилось, скоро осенние дожди пойдут. В школе всё почти нормально, Катюшка Вам привет передавала. Она учится, а я здесь… Смалодушничал, сбежал с урока. Ты, наверное, с уроков не бегал, был примерным учеником, ага? Извини, что я тебя подвёл, оказался шпаной. Учителю нахамил, с урока сбежал.

- Ты-то сбежал, а его знаешь сколько раз выгоняли с урока? В день не по разу!

 

Повторное знакомство.

- Здравствуй, Валентин. Я как знал, что ты можешь быть здесь. – Сергей Юрьевич появляется неслышно. – Здравствуй, Серый. – Он хлопает парнишку по гипсовому плечу.

- Здравствуйте, Сергей Юрьевич. – Валька впервые за утро улыбается, он действительно рад видеть классного руководителя. – А почему «Серый»? Это его имя, да?

- Да. Давай на лавочку присядем. Я тебе о нём немного расскажу.

Валька как обычно подбирает на лавочке ноги, весь обратившись в слух – уж кого, а Юрича он готов слушать внимательно. Да и весь 8 «б», обожающий своего классного и литератора в одном лице.

- Понимаешь, Валя, это не просто скульптура…

- Памятник?!

- Ну да, скорее всего памятник.

- А тогда почему он здесь, а не в центре парка? Ведь если памятник, значит он тому, кто чем-то прославился, а место ему – в самом центре, так?

- Так конечно – Сергей Юрьевич слегка улыбается, но глаза у него повеселели, - только ничем этот паренёк не прославился, ни он, ни его верный пёс. Прославился скорее автор.

- Неизвестная работа Церетели? – теперь уже усмехается Валька. Откуда в их захолустном городишке работы известных скульпторов?

- Нет, хотя ему прочили славу. Эта работа твоего тёзки, Валентина Стрижова…

- А, это тот, чьё имя носит наша школа? Я думал, что он какой-нибудь герой, вы же нам сами рассказывали на классном часе.

- Да, герой… Героем он стал потом. Сначала был художником, художником от Бога… Как-нибудь я покажу вам его рисунки, те, которых нет в школьном музее.

- А откуда они у вас?

- Как тебе сказать… Можно считать, что это своего рода наследство. Рисунки, которые он рисовал иногда на уроках, иногда на переменах. Портреты учителей, одноклассников, литературных героев. Во многом благодаря его рисункам я полюбил литературу, он видел героев очень необычно – они были какие-то настоящие, словно из жизни, а не из художественного произведения. И ты знаешь, Инесса Андреевна не всегда была согласна с его трактовкой…

- Кто бы сомневался – Валька хмурится и ещё ближе поджимает ноги – знает, он, конечно, знает о происшествии, стал бы искать Вальку…

- Валь… Инесса Андреевна очень переживает из-за случившегося, поверь мне, я знаю её больше двадцати лет и верю ей…

- Я тоже… переживаю…

- Всё я понимаю, иначе бы не пришёл сюда. Два близких мне человека оказались в беде, а я между ними, как между двух огней.

- Да ладно, я так – малая артиллерия, какой из меня огонь…

- Валька, да пойми ты, что ты мне дорог как один из лучших учеников, а Инесса Андреевна как любимый педагог и классный руководитель, после её уроков и Валькиных рисунков я подал документы в пединститут на филологический факультет, чтобы таких оболтусов обучать, а вы уроки срываете…

- Да никто не срывал урока, это всё я… Мне и отвечать. Класс-то не виноват.

- Ладно, Валя, я прекрасно всё понимаю. И Инесса Андреевна рассказала, потом и ребята тоже… Всё я знаю. Тяжело тебе, друг – Сергей Юрьевич обнимает Вальку за плечи. – Ты не держи зла… История с вызовом родителей, понимаю, не сахар, но… это, как бы тебе объяснить, защитная реакция что ли… завучевская защитная реакция, понимаешь? Ведь у администрации кроме душеспасительных бесед с учениками и родителями нет никаких мер воздействия. А со всеми учениками не переговоришь, хотя и должен бы…Просто знай, Инесса Андреевна очень переживает.

- Это она вам сказала?

- Да, она. Мы с Александром Александровичем еле отговорили её заявление писать об увольнении. Она считает, что своим поступком перечеркнула всю свою педагогическую деятельность…

- Чего? Из-за такого сопляка, как я? Вот не подумал бы…

- А ты подумай. Знаешь, Инесса Андреевна очень любит школу. Просто порой административная работа немного переклинивает, случаются подобные неприятности…

- И часто они случаются? – Валька усмехается, но усмехается уже по-доброму.

- Впервые, насколько я знаю. Сколько она с нами воевала – вспомнить страшно!

- С кем с вами?

- Со мной, с Валькой, с остальными. Зато потом добилась своего. Лучший выпуск в истории школы. Восемь золотых медалистов, это, знаешь ли, показатель. Все поступили в Вузы, получили профессии…

- А Валька, вы ведь рассказывали, что он погиб.

- Да, погиб. Он из архитектурной академии в армию ушёл, не доучившись два месяца. Набил морду при всех одному негодяю, сыну одного из преподавателей. Вынужден был забрать документы.

- А памятник?

- А памятник – это его дипломный проект. Проект был готов, а вот диплома он так и не получил. Над памятником он несколько лет работал. Мы с Джеком класса с седьмого ему позировали… Столько эскизов было – кошмар! Я ещё ничего, терпел, а вот Джеку было трудно. Всё погулять рвался.

- Так это вы на памятнике?

- Я… - Сергей Юрьевич вздыхает и опять обнимает Вальку. – Я, друг, я, двадцатилетней давности. Столько лет прошло, а память потомкам осталась. Когда Валька погиб, спасая другие жизни, памятник действительно хотели установить в центре парка, да мы, его одноклассники, отстояли. Валька мечтал, чтобы памятник стоял именно здесь. Это наша с ним любимая лавочка.

- Моя тоже.

- Знаю, Катерина подсказала. Пойдём, Валя, нас ждут.

- Влетит мне сейчас…

- Ничего не влетит. И вообще – умей встречать неприятности в лицо, а не прятаться от них.

- Не прячусь я, с чего вы взяли.

- Вот и я говорю, что ты сильный парень. Пойдём, Катерина ждёт, рюкзак твой охраняет, Инесса Андреевна ждёт, вам о многом надо поговорить.

- Надо – так надо. – Валька вздыхает и поднимается с лавочки.

Парк. Осенний парк, который уже не только плачет, но уже чуть-чуть улыбается своей игривой, по-детски непосредственной улыбкой. И Валька тоже улыбается – чувствует, что жизнь не так уж и мрачна, какой казалась два часа назад. Как какой-то первоклашка он берёт Сергея Юрьевича за руку и они идут в школу…

Сватовство.

- Па-а, мы пришли! – Катюха буквально впихивает Вальку в квартиру. – Мы пришли и очень голодные! – Катюха буквально силой стаскивает с Вальки куртку и пристраивает её на вешалке.

- Ну, здравствуйте, молодёжь. Много ли сегодня двоек? – Игорь Леонидович, подпоясавшийся передником, появляется в кухонном проёме. – Живо руки мыть и обедать – я пельмени настряпал.

- Ты?! Настряпал?! А это съедобно?! – Катюха звонко смеётся и подталкивает Вальку к ванной комнате.

- Здрасьте, дядя Игорь.

- Здравствуй, Валя. А вас, сударыня, в следующий раз оставлю без обеда за грубость.

- Папочка, я же любя и шутя – Катюха чмокает отца в щёку и скрывается в ванной.

Домашний запах… Как Валька по нему соскучился… Он иногда бывает у Байковых, но каждый раз этот запах так приятно щекочет ноздри после казённой столовской пищи.

- Клади ещё, Валя, вон худющий какой! – Игорь Леонидович пододвигает тарелку с пельменями ближе к Вальке.

- Не-е, лопну ещё.

- В школе как? Всё хорошо?

Валька под столом подпинывает Катюхину ногу.

- Всё хорошо, дядя Игорь. Сергей Юрьевич с учёбы вернулся, сейчас ещё лучше будет.

- Балует он вас, боюсь как бы это потом боком не вышло.

- Ничё не балует, па! Он вообще классный!

- Ну да, классный классный. Как это называется? Языковая игра, да?

- Папка, какой ты умный!

- Стараюсь. Дочь, завари нам чайку, а? Знаешь, Валя, мы тут с матерью недавно разговаривали…О нас…

- О ком? – Валька ничего не понимающими глазами смотрит на Игоря Леонидовича.

- О нас. Я консультировался в соцслужбе… В общем, как ты посмотришь на то, чтобы… чтобы стать членом нашей семьи. В общем, если бы мы тебя усыновили. Я понимаю, что ты уже взрослый, но ты подумай… Ведь в семье… лучше, согласись?

- Конечно лучше. Только дядя Игорь… Я ведь никогда не смогу назвать вас папой, а тётю Олю мамой…

- Это не так важно…

- Это важно, поверьте мне… И потом… Если вы меня усыновите, тогда я не смогу на Кате жениться, чего бы мне очень хотелось.

- Де-ебил! – Чайная чашка со звоном летит на пол, Катюха большими глазами смотрит на отца, потом переводит взгляд на Вальку, помешивающего сахар в чашке.

- А-а… если так, то конечно… - Игорь Леонидович задумчиво смотрит в окно, не решаясь что-нибудь ещё добавить.

- Дядя Игорь, я очень вас люблю и без усыновления… Вы же меня с яслей знаете, мы с Катей двенадцать лет знакомы…

- Точно! Прекрасно друг с другом ладим, столько вместе пережили! Столько горшков перемыли совместно! Столько игрушек переломали! – Катюха со звоном ставит на стол новую чайную чашку и громко размешивает в ней сахар.

- Дети, не ссорьтесь, бога ради… - Игорь Леонидович ретируется на балкон.

Долгая дорога…из дома.

Вечер… За окном шумит дождь. В комнате из колонок чуть слышно звучит «Сурганова и оркестр». Валька с Катюхой сидят на подоконнике и молчат. Давно уже молчат…

- Катюх, ну не сердись ты, а.

- Молчи уже, жених. Ты уже всё сегодня сделал и сказал, что хотел сделать и сказать.

- Катюх…

- Чё Катюх? Отец уже матери наверное позвонил, будет мне на орехи…

- Ага, а меня вообще на порог этого дома не пустят…

- Ты соображаешь, что ты говоришь?- Катюха взъерошивает Валькины волосы.

- Да соображаю, Кать, соображаю. Я сегодня очень хорошо соображаю. Два холодных душа за день – это слишком для меня.

- Что, Психесса сильно нервничала, когда вы с ней разговаривали?

- Нет, что ты. Инесса Андреевна очень мило со мной побеседовала, мы с ней друг перед другом извинились. Она хороший человек, если честно…

- Даже так… Инесса Андреевна. Зимин, ты чего-то меняешься в положительную сторону. Решил стать положительным учеником, да? Не будешь больше учителям грубить, за глаза их будешь называть по имени-отчеству, относится к ним с полным респектом…

- Катерина, не пытайся со мной поссорится – не выйдет. – Валька неуверенно берёт Катюшку за руку. – Кать, ведь то, о чём я сегодня сказал отцу… это ведь правда.

-Что правда? Про замужество правда?!

- Ка-а-ать…

- Чего Кать? Меня бы кто спросил!

- Я думал… я думал…

- Чего ты думал? – Катюшка спрыгивает с подоконника и начинает буквально метаться по комнате. – Мы же с тобой даже не говорили на эту тему, я даже повода тебе не давала, Вальк!

- Повод? – Валька спускается и пытается поймать Катюху. – О чём ты говоришь? Мы сколько с тобой друг друга знаем?

- Двенадцать лет, но это не повод.

- А что повод? То что я тебе в любви не объяснялся? Не поцеловал ни разу? Так это ж не проблема! – Валька обнимает Катюху, но тут же летит в сторону дивана. – Ты чё, блин, разрядница! Поосторожнее – Валька потирает ушибленный бок.

- Валёк, прости… - Катюха присаживается рядом. – Извини, не рассчитала. Прости, Валёк – Катюха кладёт голову Вальке на плечо. – Валька, друг, давай не будем ссорится…

- Извини, я руки распустил. Больше не бу