Северус фыркнул, а она дьявольски улыбнулась.

— Слишком острый язык для гриффиндорки.

Она кончиками пальцев развернула платок, в середине которого было проделано круглое отверстие.

— Кто знает, может быть, я подкупила шляпу, — прошептала она, закрывая его лицо платком так, чтобы виден остался лишь шрам под глазом. Северус фыркнул, отчего платок приподнялся вверх от потока воздуха.

— Лежать смирно!

— Довольно проблематично не дышать совсем.

— Шутник, — пробормотала она тихо.

Северус решил, что будет лучше не отвлекать Гермиону от работы. Всё же ему потом придётся жить с её результатами. Он всё время повторял себе, что чтобы она не натворила, хуже, чем есть, уже не будет. С другой стороны он довольно хорошо помнил все эксперименты, на проведение которых она умудрялась уговорить его в последние месяцы. Он больше не был уверен, что она чётко представляет себе границы дозволенного.

— Сейчас я заморожу этот участок кожи, ― проинформировала она его, и Северус почувствовал, как кончик иглы в двух местах коснулся кожи. Он закрыл глаза, так как всё равно ничего не мог видеть через ткань.

— А теперь я удалю кожу со шрамом.

— Удачи, — ответил он сухо, положив ногу на ногу и скрестив руки на животе.

— Спасибо. — Сказала она ехидно.

Хотя Северус и чувствовал, что она что-то делает, но боли не было. Она работала, сконцентрировавшись. И к собственному удивлению он вскоре и сам настолько успокоился, что даже почти заснул. Он никогда слишком не доверял Поппи во время её процедур. А сейчас всё выглядело иначе.

Когда она закончила со шрамом под глазом, то принесла свежий платок и принялась за следующий у него на носу. Северус что-то пробормотал. Ему даже думать не хотелось о том, как сейчас выглядит его нос, торчащий из отверстия зелёного платка. Но Гермиона ничего не сказала. Она вновь применила заморозку и принялась удалять кожу, сшивая остатки заново с особой аккуратностью.

То же самое она полчаса спустя проделала и с его другой щекой. Этот шрам на ней был самым большим. Он глубоко врезался в кожу, стягивая её. Волосы на этом месте больше не росли, отчего он всегда брился с особенной тщательностью. Он не верил, что Гермиона сможет что-то особо изменить, но если шрам будет хоть чуть-чуть менее заметен, он был бы вполне доволен.

— Кто был твоей первой любовью? Та, с таким же патронусом?

Этот внезапный вопрос вырвал его из раздумий. Северус поморщился, настолько насколько это было сейчас возможно, борясь с раздражением, поднимающимся в нём. Гермиона звучала слишком беззаботно, из чего было ясно, что она долго размышляла, прежде чем задать этот вопрос. И всё же емуне хотелосьотвечать на подобные вопросы.

— Полагаешь, сейчас подходящий момент для таких разговоров?

— Конечно. Я не думаю, что ты ответил бы мне на этот вопрос, глядя в глаза. К тому же, я как раз зашиваю. Не думаю, что ты мне откажешь в таком положении. По голосу было слышно, что она довольна собственной аргументацией.

И Северус вынужден был согласиться. Хорошие аргументы. И всё же он никак не мог привыкнуть к тому, что её могут интересовать подобные вещи. И даже больше, она имела право знать о таких вещах, прежде чем вступать с ним в какие бы то ни было отношения.

— Конечно, ты не должен отвечать, если не хочешь, ― напомнила она ему о том, как долго он уже молчал.

Северус глубоко вдохнул и снова выдохнул. Ему было известно больше деталей о её браке с Роном, чем кому бы то ни было. Было бы нечестно.

— Лили Эванс.

Гермиона замерла.

— Мать Гарри?

— Нет! — Возразил он резко. — Не мать Поттера. Лили Эванс.

— Лили Эванс была матерью Гарри, Северус.

— Нет. Лили Поттер была матерью Поттера. Она стала другой, после того, как связалась с Джеймсом.

— Ах вот как. — Она снова принялась за работу, дотронувшись до его щеки. — Почему у вас ничего не вышло?

Потому что он подался к Волдеморту. Потому что он узнал, что такое экстаз пытки, и почти желал испытать это с ней. Потому что он лишь в последний момент смог сдержаться и прогнал её.

— Мы были слишком разными.

— Не более разными, чем мы.

Он сдёрнул платок с лица и взглянул ей прямо в глаза.

— Возможно. Только тогда я был слишком молод, чтобы принять это.