Для лучшей ясности изложим наши мысли с помощью вопросов и ответов.

- Что такое бавлю, бавитъ!

- То, что по-нынешнему медлить. Пробави, Господи, милость твою. Старинный глагол бавитъ ныне иначе не употребляется, как с предлогами прибавить, забавляться, избавить. Они не переменяют значение, но только разнообразят смысл слова, который из коренного делается ветвенным.

- Где же единство мысли в глаголах прибавить, забавляться, избавить!

- Вы можете всех их привести к одной и той же мысли. Например: прибавить время ко времени, или расстояние к расстоянию есть то же, что продолжить, протянуть время или расстояние.

- А ежели я скажу: прибавить воды в бочку, так разве тоже будет продолжить?

- Без сомнения. Ибо вы прибавкою воды в бочку увеличили ее глубину, или (считая от дна к верху) высоту; следовательно, продолжили сию высоту. Глагол забавляться тоже не иное что значит, как желание продолжить то время или состояние, в котором мы находимся и которое нам нравится, так что хотим в нем бавитъ, медлить, пребывать. Глагол избавить показывает, хотя и противным образом, но то же самое, то есть пресечение продолжения того времени или состояния, в котором мы поневоле пребываем.

- Откуда же происходит глагол бавитъ!

- От глагола быть, пребывать.

- Как это? Между ними не видно сближения мыслей.

- Не видно без соображения. Но скажем, например: я могу и без того прибавиться. Сие будет значить: я могу и без того пробыть.

Возьмем даже равнозначащий ему глагол медлить; он хотя и от иного корня, но должен показывать подобную мысль, ибо надлежит быть причине, по которой они одинаковое имеют значение. Легко могло статься, что от слов время длить (то же значащих, что бавитъ или пребывать} начальный слог ере отнят, и остальное мя или ме придвинуто к глаголу длить, отчего и произошел глагол медлить.

Обратимся теперь к другим ветвям. Глаголы бдю (бдеть) и бужду (будить) суть также ветви глагола быть, буду, ибо что значит будить! Стараться прервать сон спящего человека, приводить его в чувства, которые в нем молчат и делают его как бы не существующим, не имеющим бытия. Составлявший язык ум легко мог от повелительного наклонения буди, будь (то есть приди в прежнее существование) произвести будить, разбудить. Что до глагола бдеть, то он очевидно происходит от глагола будить; ибо бдящим называется тот, кто пробужден, воздвигнут от сна. В богемском наречии buditi и bditi еще более сближаются буквенным составом своим.

Буде. Тоже есть ветвь от глагола быть. Ибо всегда в прежних грамотах вместо сего союза употребляли полный глагол, например: а будет поедешь ты мимо его, то заезжай к нему.

Будто. И сей союз произведен от быть, для изъявления не настоящего, но мнимого бытия или были.

Будка. Слово названо немецким потому, что и немцы маленькие домики или лавки называют budе. Я не знаю, откуда говорят они budе, но знаю, что наше будка произведено от глагола будить, потому что ночью во время пожара или иной какой тревоги, употреблялись в них трещотки; их треском будили спящих людей.

Бужду (будить), от быть.

Бы. Частица сокращена из глагола быть или было, как-то из многих других речей видно. Например, быть было значит быть бы.

Бываю. Ветвь от быть, значит быть многократно. Разнится употреблением, например, в речи я, бывало, часто хаживал к нему, нельзя вместо бывало сказать было; а напротив, в речи я чуть было не упал, нельзя вместо было сказать бывало.

Быпие, иначе зелень, зелие, злак, трава. Первые три названия даны траве по зеленому ее цвету; последнее же, вероятно, произведено от глагола рвать, отрывать; поскольку трава удобнее всех прочих растений отрывается от своего корня.

Но откуда же слово былие! Всех ближе подходит оно к глаголу быль; но может ли, подобно слову былое, происходить от той же мысли? Вероятно, может. Ибо трава всякую зиму исчезает и летом вновь нарождается, чего с деревьями не бывает. И потому, как бывшее или былое, легко могло подать повод к названию его былием. Уменьшительное былинка еще яснее то показывает.

Обилие. Также происходит от глагола быть', ибо звуком более всего сближается с былие, которое легко могло подать мысль о многом чего-либо количестве, обилии, поскольку трава или былие представляется взорам нашем в превеликом количестве, между тем как изобилие значит именно великое число или количество.

Итак, теперь ясно видно, что все эти десять слов не самостоятельные ветви, а происходят от одного корня быть. Но из пожалования ветвей в корни или детей в отцы и праотцы не выйдет никогда ни порядочной родословной, ни исправного словопроизводного словаря.

Я составил уже несколько деревьев слов с ветвями, общим числом около шести тысяч ветвей. Это позволит некогда приступить к сочинению словопроизводного словаря, единственного в своем роде, могущего, как ариаднина нить, водить нас по таинственному вертепу человеческого слова.

Неизвестного имени язык, названный впослед­ствии славенским, оказывается, яко текущий из глубокой древности, всех прочих к тому способ­нейшим. Внем, в составе слов его, видна мысль, руководившая человека от одного понятия к другому, связуя их как бы некоей неразрывной цепью. Он в течение веков, сопутствуя с народами, разлился на многие наречия и языки, словопроизводство которых в нем наиболее отыскивается. На корнях его можно возносить деревья, содержащие на себе не только свои, но и всех других языков ветви.Ветви чужих языков в частных значениях иногда бывают сходны с нашими, иногда различны; но корень и коренное значение не престает в них существовать, так что многоязычное древо, при всей своей разности, составляет одно целое.

Славенский язык в исследованиях первоначального состава слов, без сомнения, есть наивернейший путь к ясному и справедливому их истолкованию. Если бы прилагаемо было о том прилежное старание, то он, словно золото, скрывающееся в недрах земли, раскрыл бы источники сокровищ своих, как для обогащения самого себя, так и других, порожденных им, но более или менее отступивших от него (от святого Корня - изд.) языков и наречий.

 

Полно свет переправлять!

Басня о тыкве и желуде

 

Дети! Бог, всего творец,

Наш Спаситель и Отец,

Что ни создал в свете сем,

Все премудро создал в нем;

Нету в м!ре ничего,

Что могло бы без его

На то воли всесвятой,

Само сделаться собой.

Силой Он своих словес

Солнцу стать среди Небес

И лучи велел простерты

Жизнь в его руке и смерть.

Малый червь и страшный кит

Им единым лишь дышит.

В месте всяка вещь своем,

Он премудро правит всем.

Есть однако ж мудрецы,

Или попросту глупцы,

Кои свой ничтожный ум

Дерзостью высоких дум

Выше божеского чтут.

Гордостью такой надут

Некакой безумец был,

Имя я его забыл;

Он однажды на траве

Тыквы взросшие узрел,

И в безумной голове

Мысль такую тотчас сплел:

Не прилично им расти

На столь маленькой трости;

Я бы это пременил.

Тыквам рость определил,

По такой их толстоте,

На дубу, на высоте.

Так помысля, продолжал

Он по-прежнему свой путь.

День был жарок, он устал,

Захотелось отдохнуть.

Дуб увидя на пути,

Лишь успел к нему прийти,

Лег под оным и уснул.

Вдруг престрашный ветр задул,

Воды все смутил тотчас,

Ветвями древес потряс:

С верху дуба, как на смех,

Сорвался большой орех,

(Кои желудьми зовут),

И лежаща мужа тут

За его неправый толк

По носу всей силой щелк.

Вспрыгнул мудрый гогольком.

Полно свет переправлять!

Он с разбитым в кровь носком

Начал тако размышлять:

Худо, худо я судил:

Если б тыквы дуб носил,

И теперь из них одна

Вдруг упала на меня,

Был бы я без головы.

Кто себя поставить смел

Судиею Божиих дел,

Все безумны таковы.

 

Дар слова

 

Самое главное достоинство человека, причина всех его превосходств и величий, есть слово, сей дар небесный, вдохновенный в него, вместе с душою, устами Самого Создателя. Какое великое благо проистекло из сего священного дара! Ум человеческий вознесся до такой высоты, что стал созерцать пределы всего м!ра, познал совершенство своего Творца, увидел с благоговением Его премудрость и воскурил пред ним жертву богослужения.

Поставим человека подле животного и сравним их. Оба родятся, растут, стареют, живут и умирают; оба имеют слух, зрение, обоняние, осязание, вкус; оба насыщаются пищею, утоляют жажду, вкушают сон, воспламеняются гневом, чувствуют скорби и веселья. Но при столь одинаковых свойствах сколь различны! Один совокупился в народы, построил корабли, взвесил воздух, исчислил песок, исследовал высоту небес и глубину вод. Другой скитается, рассеян по дебрям, по лесам, и при своей силе, крепости и свирепстве страшится, повинуется безсильнейшему себя творению.

Откуда это чудесное преимущество? Каким образом от того, кто утопает в луже, не может укрыться кит во глубине морей?

Бог сотворил человека бедным, слабым; но дал ему дар слова: тогда нагота его покрылась великолепными одеждами; бедность его превратилась в обладание всеми сокровищами земными; слабость его облеклась в броню силы и твердости. Все ему покорилось; он повелевает всеми животными, борется с ветром, спорит с огнем, разверзает каменные недра гор, наводняет сушу, осушает глубину. Таков есть дар слова или то, что разумеем мы под именем языка и словесности. Если бы Творец во гневе своем отнял от нас его, тогда бы все исчезло, общежитие, науки, художества, и человек, лишась величия своего и славы, сделалось бы самое несчастное и беднейшее животное.

Иной, рассуждая о человеке и видя в нем чудесное соединение тела с душою, сей слабой и бренной персти, с сильным и нетленным духом, скажет нам о себе:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю...

 

Когда, по сотворении мужа и жены, род человеческий, чрез долгие веки, умножился, и наподобие великой реки времен, пошел по всему пространству земного шара, тогда и языки начали изменяться, делаться различными. Каждый народ стал говорить иным языком, невразумительным другому народу. Тогда между народами произошли великие неравенства. Один, говорит Ломоносов, почти выше смертных жребия поставлен, другой едва только от безсловесных животных разнится; один ясного познания приятным сиянием увеселяется, другой в мрачной ночи невежества едва бытие свое видит.

Когда Греция и Рим облекались в величество и славу, тогда и словесность их возносилась до той же высоты. Они упали; но языки их, хотя и мертвыми называются, однако и ныне живут и не допускают памяти их погибнуть. Где древние Вавилоны, Трои, Афины, Спарты? Повержены в прах, и око путешественника, смотря на них, не видит ничего, кроме мшистых камней и зеленого злака. Но между тем как рука времени все в них истребила, красноречивое перо, тверже мраморов и меди, сохранило красоту их...

Народ приобретает всеобщее к себе уважение, когда оружием и мужеством хранит свои пределы, когда мудрыми поучениями и законами соблюдает доброту нравов, когда любовь ко всему отечественному составляет в нем народную гордость, когда плодоносными ума своего изобретениями не только сам изобилует и украшается, но и другим избытки свои сообщает. О таком народе можно сказать, что он просвещен. Но что такое просвещение, и на чем имеет оно главное свое основание? Без сомнения, на природном своем языке. На нем производится богослужение, насаждающее семена добродетели и нравственности; на нем пишутся законы, ограждающие безопасность каждого; на нем преподаются науки, от звездословия до земледелия. Художества черпают из него жизнь и силу. Может ли слава оружия греметь в роды и роды, могут ли законы и науки процветать без языка и словесности? Нет! Без них все знаменитые подвиги тонут в пучине времени; без них молчит нравоучение, безгласен закон, косноязычен суд, младенчествует ум.

Французское, с латинского языка взятое, название литература не имеет для русского ума силы нашего - словесность, потому что происходит от имени literае (письмена или буквы), а не от имени слово. На что нам чужое, когда у нас есть свое?

 

Свобода слова

 

Наши слова свобода, освободить в просторечии произносятся правильнее: слабода, ослабодить, поскольку происходят от понятия о слабости; ибо чем что-либо слабее держимо, тем более имеет свободы.

Слабость веревки дает свободу привязанному на ней зверю; слабость смотрения за детьми дает им свободу баловаться: итак, слабость и свобода суть смежные понятия. Так из слабоды сделалась свобода, остающаяся и поныне в просторечии слободою.

Наши сословы (синонимы) суть: свободен и волен, свобода и вольность; в других славянских наречиях svojbodn и рrost, svojbodnost и рrostnost. Наше слово прост и единокоренные с ним опростать, простор, хотя прямо не означают свободы, однако со словом простор оная скорее воображается, нежели с противным ему словом теснота.