Тест пройден. Гарантия в наличии

С т р а ш н ы е р а с с к а з ы 3

Смайлик

 

Смайлик был самый обычный – если, конечно, говорить про внешний вид. Жёлтая улыбающаяся рожица непонятного существа неизвестного пола. Крутобокая головешка с точками-глазками и изогнутой линией – ртом. Правда, с фосфорной начинкой, а потому смайлик светился в темноте.

Купив за 10 рублей – неожиданная удача! – наклейку в магазине, точнее, в лавке по соседству с домом, Серёжа прибежал обратно в квартиру и первым делом включил свет. Лампа на столе, где мальчик обычно делал уроки, светила несильно, но достаточно ярко, чтобы с её помощью разгадать тайны русских слов и математических уравнений и успешно справиться с ними. Серёжа положил смайлик под лампу и оставил в таком положении надолго. Конечно, ни к чему светить на фосфоросодержащий предмет столь долгое время, однако 12-летний мальчуган об этом не задумывался; он вообще предпочитал «лишний раз не запариваться над жизнью», как сам это называл.

Странная взрослость и самокритичность, впрочем, не уберегли Серёжу от ошибки.

Наступал вечер. Серёжа вынул смайлик из-под лампы и, сняв плёнку с обратной стороны рожицы, наклеил лицо-блин на холодильник. Вскоре в наступающих сумерках жёлтое пятно вдруг превратилось в зелёное – радиоактивно-зелёное. Того, разумеется, владелец и добивался. Когда же совсем стемнело, Серёже показалось, будто бы смайлик светит чересчур ярко, что, тем не менее, лишь усилило азарт и удовольствие паренька. Он сидел один на кухне – родители были в гостях у коллег по работе и друзей инженеров Броневицких. И словно бы в целом свете не осталось никого и ничего; существовали лишь он, сын богатых родителей Сергей Матинсон, и его недавно купленный смайлик.

Он не знал, сколько просидел так, точно в оцепенении, под гипнозом; затем же, решив, что уделил покупке-новинке достаточно времени, отправился в комнату. Честно признаться, его больше влекло не чувство усталости (о нет! Такой смайлик отрицал всякую возможность подобного). На самом деле, Серёже недавно на День защитника отечества подарили X-Box и несколько игр в придачу. Теперь было просто необходимо... он просто обязан был сыграть в них.

Первой Серёжа запустил «Четырёхмерные странствия». Бродилка-аркада, привезённая из Америки – а равно и «Икс-бокс», - произвели на Серёжу не больно-то сильное впечатление. Во-первых, сказывались образ жизни и достаток, а во-вторых, наверное, игра попалась на суперсупер, пускай ведущие журналы (Серёжа сверился со «всесильным Гуглом») и отдавали ей предпочтение в данном жанре, на разные лады расхваливали и ставил очень высокие оценки. Более того, никто не оценил «4D Wanderings» ниже, чем на 9 баллов из 10. Это была редкость, это была удача. Но и удача может наскучить.

Серёжа потянулся за стаканом с апельсиновым соком, свежевыжатым, безусловно; отхлебнул, поставил ёмкость обратно и отправился на кухню, «проверить смайлик».

Вновь очутившись в помещении, размерами не уступавшем некоторым комнатам у менее обеспеченных семей, парнишка едва только взглянул на светящийся ядовито-зелёным кружок, и прежнее ощущение вернулось. Словно мир исчез, а его место заняли Серёжа, последний, уникальный человек на Земле, - и смайлик, всесильный вездесущий смайлик.

Серёжа сглотнул: ощущение показалось ему не только классным и волнительным, но и почему-то страшным, опасным. Смайлик? «Вездесущий»? Звучит странновато, даже принимая во внимание засилье повсюду Интернета и его плодов-детей: смайликов, жаргонизмов, мемов...

Потянувшись к ручке холодильника, чтобы достать оттуда ещё сока, мальчик на секунды замер. Что это? Смайлик подмигивает ему?.. Серёжа зажмурился, потом снова открыл глаза и долго созерцал уставившиеся на него глаза-пуговки, нет, даже меньше – почти песчинки. Да к тому же весело, задорно вздёрнутую линию рта. Что может быть на свете безобиднее смайлика? Ничего. Кроме ещё одного смайлка. Тем временем, не отпускало подозрение, что второй, похожей наклейки ни ему, молодому господину Матинсону, ни кому-либо другому его же возраста либо нет не отыскать вовеки веков на всей Земле.

Помотав головой, чтобы отогнать слишком уж навязчивые мысли и образы, Серёжа пожал плечами и забрался в принявшийся попикивать холодильник за большим чистым графином со свежим апельсиновым соком. Ни по дороге из кухни за стаканом, ни на обратном пути, ни после, когда наливал сок и пил оный жадными глотками – сушила жажда и подгоняли радость и недавние необычные чувства, - ни через некоторое время вслед за этим Серёжа ничего не заметил. А вещь, в общем-то, была заметная, явная и не специфичная.

Усевшись за столом и положив руку раскрытой ладонью под подбородок, Серёжа, не отрывая глаз от горящего зелёным смайлика, приклеенного к холодильнику, пытался представить себе мир, что подарил загадочную... как её назвать? Игрушка? Не то. Аксессуар? Ближе, но...

И тогда всплыло в голове название, почерпнутое в бесчисленных сверхсовременных играх, в те долгие часы, когда Серёжа проводил дни и ночи за своим быстрым и мощным компьютером, коий родители подарили на день рождения. Артефакт. Вероятно, он пересидел за клавиатурой (мышкой и джойстиком), и всё-таки слово померещилось ему внезапно подходящим, любопытным и точным. Бывало, Серёжа отдавал время собственного дня портативному пэка без ненужной задумчивости, часто и с охотой. Пропускал школу, на что, однако, родители, беззаветно любившие чадо, легко закрывали глаза.

С едва слышным щелчком передвинулась стрелка на часах. Взгляд на стену, на не подсвечиваемый выключенной лампой циферблат. Вглядеться... Шесть часов вечера. Скоро придут родители.

«Хотя нет, - тут же поправил себя парень. – Они же на встрече с друзьями. Значит, квартира в моём полном распоряжении на весь вечер, а то и дольше».

Он улыбнулся и, поставив пустой стакан в раковину, вернулся в комнату, к пока не просмотренным играм: «Медведеубийца» («Bearkiller»), «Грааль» («Grail»), «Гонки по бесконечности» («Eternity Race») и другим. Итого на сумму... да что там, озвучивать жутко! Оно, к слову, так не считало. Оно не ведало страха, потому что само являло собой страх, концентрированный, первородный, просто – в определённом обличии.

И оно уже ждало Серёжу...

 

 

...Родители вернулись под ночь, развесёлые и пьяненькие. Радость стремительно прошла, стоило им заглянуть на кухню. Позитивное настроение сменилось беспроглядным мраком.

Серёжа, с крававой пеной вокруг рта и рядом на полу, валялся в неестественно вывернутой позе на дорогом паркете. Лежали, раскиданные, осколки стакана; засыхали остатки сока. При включённом свете картина не стала выглядеть менее ужасающей, просто перешла будто бы в иное измерение. Никто в кошмаре, испуге и метании не обратил внимания на цвет сока – ядовито-зелёный, отдающий чем-то радиоактивным. Мать причитала, кричала, срывающимся голосом громко просила отца «скорее, скорее звонить в «скорую» и полицию!». Отец дрожал от волнения и страха, с трудом переставлял ноги на пути к радиотелефону...

Из Серёжиной огромной комнаты доносилась качественная рок-музыка, саундтрек к игре «Пушка-мстительница» («Gun-revenger»). Родители, спроси их теперь, не вспомнили бы, что покупали эту игру. И они действительно не покупали, ну, во всяком случае, не платили за развлекалку деньги и не приносили диск домой.

Под снятой, практически сорванной с бездыханного Серёжи одеждой родители, столь спешившие и не секунды не верившие в случившееся, обнаружили крупные зелёного оттенка язвы. Необычного оттенка.

Мать истерично рыдала; отец, бледный, словно самая смерть, полез в холодильник за соком. Графин стоял в точности в том положении, в котором его оставил Серёжа, и наполнение представителя посуды нисколько не изменилось. Никакого смайлика на холодильнике не висело, но он и не сорвался с гладкой белой поверхности двухметровго устройства.

А спустя какое-то непродолжительное время...

 

 

...Зажиточный и обласканный вниманием Мозамбек Качнёв ни с того ни с сего купил в магазинчике по соседству с домом, шестикомнатной квартирой, очень приглянувшийся ему непонятно чем жёлтый, покрытый фосфором смайлик. Милая улыбчивая рожица яркого приятного цвета, с маленькими, крохотными чёрными глазками; истые дружелюбие и радость. И рот. Естественно, рот – изогнутый в вечной благожелательной улыбке.

 

(Ноябрь 2016 года)

Вслух

 

Когда читал новую книжку – ту самую, что на все лады рекламировали в журналах, на сайтах и даже по телику, - Мишка всё яснее ощущал присутствие чего-то чужеродного. Недоброго. Вот страх сформировался в плотный комок и начал будто бы перетекать в голову мальчику. Мишка понял, что, во-первых, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО очень страшная книга. А во-вторых, если он не купит романа, то будет долго об этом жалеть. Опять-таки почему не выпендриться перед Антохой, лучшим другом? Ну а школьный завтрак... бог с ним.

Мишка выложил продавцу положенную сумму – весьма скромную, при учёте популярности романа, - схватил книжку и, игнорируя предложенный пакет, чуть ли не пулей вылетел из лавки. Большая перемена заканчивалась, и он уже опаздывал на урок.

На математику мальчишка примчался буквально секунды за три до звонка. Заполошный, сел за парту и принялся поспешно вытаскивать из портфеля на парту учебник, тетрадку, ручку с карандашом. Учительница, Марья Петровна, как-то недобро глянула, но ничего не сказала. Антоха же наградил его любопытным взглядом, а когда Мишка коротко, тайно кивнул, взгляд превратился ещё и в завидующий.

Наконец, после вороха примеров и внушительного количества объяснялок, урок закончился, и дети, собрав вещи, выбежали на перемену. По-другому они, видимо, передвигаться не умели. Десять минут, конечно, маловато для знакомства с новейшим шедевром хоррора, да и двадцати, большой перемены, для того недостаточно, но хоть сколько-то.

- Купил, - хитро и с нетерпением произнёс Антоха.

Он был, разумеется, в курсе планов Мишки, тот сам ему всё сказал.

- Как будто тебе неинтересно почитать, - легко парировал Мишка.

- Да нет, интересно.

- Ты же сам и предложил сгонять за ней.

- Ага. Были бы деньги – сам бы приобрёл. Но мать даёт только на еду.

- Так мне тоже!

- Сравнил. Тебе дают больше моего.

- Ну и что?

- А то! Ты сэкономить можешь.

- Долго же я копил бы по рублю на свежее полиграфическое издание.

- И где ты научился этак философствовать и строить предложения? – Антоха подозрительно скосил глаз.

- Там же, где и ты! – И Мишка отвесил ему приятельскую, лёгкую оплеуху.

Они немного побузили, потом Мишка сказал:

- А чё со мной не пошёл?

- Простуда у меня.

- И в школу ходишь? Наверное, всё же не простуда, а воспаление хитрости.

- Да насморк, насморк у меня... Ой, да ну твои подколы.

- Ага-ага. Ох, ну да ладно. Хватит этих задушевных разговоров, не то потратим зря все десять минут, а это крайне мало.

- Насчёт экономии денег, - точно не услышал Антоха, - не понимаю. Ты и без того толстый, зачем тебе ещё в школе завтракать? Вообще не завтракал бы, пока учишься, - скупил бы всего Стайна.

- Толстым тем более нужно есть. То есть им как раз и нужно.

- А по-моему, наоборот: они всё равно что верблюды.

- Чего?

- Жир запасают, чего.

Мишка подумал выдать Антохе легковесную оплеуху, исключительно для порядка, однако передумал: короткое время переменки безостановочно и своевольно уплывало в никуда. И делало это гораздо быстрее, чем друзьям хотелось бы.

Они устроились у стенки, присели и раскрыли книгу. Кто-то – одноклассники и нет – проходил мимо, бросая косые взгляды на двух пареньков и недавно приобретённое «свежее полиграфическое издание».

- Гляди! – вдруг взволнованно произнёс Антоха. – Тут всё от руки написано. Хоть и читается.

- Ага, - со знанием дела подтвердил Мишка, пускай в магазине, когда рассматривал роман перед покупкой, и не обратил внимания на столь интересную деталь. – Любопытно, - заметил он, - кто переписывал текст?

- Негр, работающий в издательстве.

- И что он там делает?

- Сидит на привязи. А ты что думал? Работает, канеш!

- Да иди ты.

- Да сам ты иди.

Примерно с этого и начинались бесконечные «перепалки» и игровые ссоры друзей, но сейчас их внимание было сосредоточено на другом.

- «Мрак полночи, - взялся читать первую страницу Антоха, - вырывался из дыры в небе и, падая плотной массой, будто мощнейший водопад, захлёстывал улицы, немногочисленных прохожих, проникал в дома, топил в себе, безостановочно неся звук и запах смерти»... Ничего так написано.

- Ты дальше посмотри, там такой крутяк пойдёт.

- Расчленёнка? – с надеждной поинтересовался Антоха, поправляя очки.

Его толстый лучший друг рассмеялся.

- И не она одна, мой дражайший любитель отрубленных человеческих органов.

Они похихикали и перелистнули несколько страниц.

Выходных данных нигде не нашлось: ни внутри собственно повествования, ни перед ним, ни до него, но это мальчиков не смутило. Мало ли как оформили в издательстве книгу. В сегодняшнем мире выходило столько оригинального и нестандартного, причём эта «зараза» проникла в мир материального слова в той же степени, что и в электронную литературу. Книги с кожаными обложками, мерцающие, светящиеся, с металлическими вставками, рисунками повсюду, прыгающими и скачущими буквами, резным контуром страниц, загадочным, а иногда мистическим и вовсе даже непонятным оформлением...

Однако эта книжка-страшилка переплюнула их все: что говорить, написана-то от руки (хоть Мишка почти готов был побиться об заклад: вначале, когда он просматривал её перед покупкой, текст был печатный). По его личному уверенностеметру, вероятность не насчитывала ста процентов, но оказалась весьма и весьма велика. А помимо рукописных букв, цифр и знаков имелись и прочие странности-несуразности: например, нигде не указали тираж и переводчика. Или это не переводной роман? Да невозможно! В России настолько крутых вещей не делают... По крайней мере, не делали раньше. А название?

- Слушай, как книженция называется-то? – спросил вечно любопытный Антоха.

- А я знаю, - привычно бросил Мишка в ответ.

- Вроде «Помутнение».

- Не, это Филип Дик.

- Точно?

- А то!

- Тогда, может, «Помрачение»?

- Что? А, да. Наверное.

Они посмотрели обложку, названия на ней издательство не поместило. Ни названия, ни автора. Парнишки открыли первые страницы: и тут не указаны ни титул, ни автор романа. Сразу же, с листа, что шёл следом за обложкой, начинался собственно текст.

- А куда подевалось имя писателя? – в пустоту вопросил Мишка.

В пустоту, потому что звонок уж отзвенел и все ребята скрылись в классе, готовые с неохотой приступить ко второму по счёту уроку математики.

- Откуда я знаю, куда оно подевалось.

- А вдруг это подделка?

- В официальной-то продаже?

- Ну и что?! Так-то, знамо дело, заработать проще! В магазине, которому все доверяют.

- Хм-м... А в этом есть смысл.

- Но имя автора, название и прочее... их абсолютно точно не было?

Мишка молча пожал плечами. К нему снова вернулось то чувство: не осознаваемого до конца, а поэтому неконтролируемого, но всепоглощающего, предельно жуткого страха. Он попытался оторвать взгляд от страницы – и не смог. Глаза читали будто бы сами собой, губы же шевелились им в такт.

- А текст, - продолжал Антоха, как и его друг, потерявший счёт времени. – Что если сначала он был печатным, а потом...

Антоха замолчал, ожидая реакции Мишки. Только Мишка молчал, не откликаясь привычным «Что “потом”?». Антоха подозрительно скосился на Мишку – и вскрикнул. Лицо друга превратилось в гнойную, полуразложившуюся маску. Поблёскивала верхняя часть черепа без кожи, в кровавых потёках. Одежду паренька будто бы опалило пламя, заставив почернеть и осып а ться пеплом. Плотные бока Мишки, его отличительная, узнаваемая особенность, исчезли без следа, и сейчас на Антоху взирало не просто полумёртвое либо вовсе дохлое чудище, лишь очень и очень отдалённо напоминающее друга и соратника по играм, увлечениям и жизни. Нет, на него глядело мутными слизистыми глазами нечто совершенно чуждое.

Из класса вышла Марья Петровна, чтобы позвать Антоху с Мишкой на урок. На лице учительницы было написано недовольное выражение. Её рот уже раскрылся, готовый выбросить в мир необходимые слова, но в горле внезапно пересохло. Подавившись собственной, так и оставшейся непроизнесённой фразой, учительница стала задыхаться.

Антоха поднёс к лицу руки, загораживаясь от нарождающегося кошмара.

Но ЕГО уже было не остановить.

Руки Антохи превратились во что-то склизкое, зелёное, бесформенное, истекающее пермешанными расплавленными кожей, мясом, костями.

Чей-то крик вырвался на вволю и, взлетев до высочайших нот, подбросился до потолка. И распространился словно бы повсюду.

Книжка упала на пол.

В пустом школьном коридоре стояла полная, неизбывная ночь. И в ней злобно посвёркивали мрачными и злобными глазюками все чудовища из свежеопубликованного романа.

На полу лежала книжка.

Антоха обернулся... в последней надежде он обернулся, ища взглядом роман, прежде чем руки и лапы, и ветки, и щупальца с ложноножками, волосатые, лысые, вонючие, омерзительные, схватили его и потащили к себе. То ли на обряд инициации, то ли в качестве поживы, то ли... то ли... Другие варианты были слишком ужасающими.

Антоха истошно кричал и вырывался. И искал, искал взглядом книжку!

Книжки нигде не было.

 

(Сентябрь 2016 года)

Рыцарь Его Величества

 

Гигантское существо, похожее на лошадь, прыгнуло на него со спины. Он как раз пересекал причудливым узором изукрашенную землю – в очередной раз, - когда монстр, изрыгая ненависть и рёв, рванулся сзади. Рыцарю повезло: враг задел его лишь по касательной, потому что в самый последний момент воин успел развернуться и уйти отработанным за годы службы движением в сторону.

И всё же его ударило сильно. Он отлетел вбок и упал на колени. Справа тело обожгло мощной, неукротимой, неотступающей болью. Хотя и была тупая, она словно бы взр е зала организм рыцаря, сознание, волю. Понимая, что надо двигаться, если не хочет устроить себе скорую, неизбежную и жуткую смерть, рыцарь вскочил на ноги и, стараясь не обращать внимания на всё более и более садняще-горящий бок, выхватил из ножен меч.

Монстр-«лошадь» приближался, используя постоянное ускорение: да, что-то неправильное, чужеродное и чуждое природе чувствовалось в надвигающейся живой смерти. А в нём, рыцаре, не ощущалось?.. Правда, и отголосок Вселенной, фривольной волей создающей иногда невероятные, неповторимые страшные и странные вещи, животных, людей – он, этот отголосок, замечался, звучал в бегущей с бешеной скоростью громаде. Массе мышц и ног; с горящими подземным пламенем глазами, с выдуваемым через великанские провалы ноздрей паром.

Но рыцарь оказался опытнее и умнее, а ещё он был человеком и, в отличие от наиболее свирепого и опасного противника-животного, пусть даже противоестественного, знал, как поступить, чтобы и победить, и самому остаться целым. Он шагнул в сторону, пропуская килограммы и килограммы неостановимой «машины смерти», после чего обернулся и резко бросил в гиганта-монстра острый, недавно наточенный меч. Бросок получился отличным: плотным и далёким. Лезвие меча прошило тугую плоть противника-чудовища, заставив того извергнуть оглушительный крик-вопль и свалиться на землю, вывернув поджатые, натренированные годами дикой жизни ноги. Рыцарь услышал хруст ломающихся костей.

Тогда он рванулся с места и в два продолжительных прыжка подскочил к поверженному. Меч, лезвие коего почти целиком скрылось под плотью и кровью, торчал из середины объёмной тёмно-коричневой спины, чуть слева. Намереваясь добить побеждённого, воин схватил меч за рукоять и рванул наверх. Одновременно с тем движением ударил ввысь кровавый фонтан, впрочем, быстро иссякший и прерватившийся в багровый ручей.

Планам рыцаря не суждено было осуществиться, поскольку в ту же секунду, едва только он занёс меч для решающего удара, его, верного воителя Его Величества, повалили на землю чьи-то руки и начали втаптывать в грязь ноги в металлических сапогах. С одной стороны, беспокоиться о смертеносном уроде из лошадиных не имело смысла – он определённо скончался либо был близок к этому, вот и не поднимался на копыта. С иной же стороны, следовало забыть о завершённом бое и вступить в следующее сражение. Задачу усложняло то, что рыцарь, в неудобной позе, покрытый синяками, лежал на спине, на холодной цветной земле, и его пинали коваными мысами в бока, в спину, в живот неожиданно появившиеся меченосцы из отряда главного визави. Нужен был меч! А он, вот беда, покоился в нескольких шагах от рыцаря, выброшенный случайно, стоило одному из закованных в латы людей, злобно нависающих, провести профессиональный удар пяткой в руку.

И всё же он извернулся и, в то время как ноги враждебно настроенных рыцарей месили воздух, он, применив с пользой вырученные, выигранные две-три секунды, дотянулся до оброненного оружия и поднялся во весь рост. Огласив окрестности неудержимым, гневным рыком, он бросился на них, и меч в умелых руках двигался проворнее и неудержимее, чем когда-либо раньше. Двоих он повалил практически сразу. Первому рыцарь отсёк главу, второму – руку; первый, разумеется, скончался немедля, а второй теперь не представлял угрозы: скоро он отправится в гости к другу-соратнику, по вине хлеставшей из рубленой раны крови и болевого шока.

Выяснилось, что третий напавший проворнее и опаснее собратьев. Он несколько раз едва не достал верного и незаменимого слугу Его Величества, и единожды меч плашмя скользнул по шлему рыцаря. Последнего это только разозлило, и он, посылая удары направо-налево, задавил силовой атакой сопротивлявшегося мечника. Вот выгадан подходящий момент, и лезвие старинного, передающегося по наследству орудия смерти выбивает обычный клинок из рук агрессора. Второй удар, почти тут же, и сердце злого рыцаря пронзено насквозь. Изрыгая кровяную слюну и собственно кровь, умерщвлённый повалился на колени, потом набок и на спину, распластываясь на будто бы поделённой на части земле.

Вновь справившийся с посулами гибели рыцарь не получил передышки; что там, и меч протереть от крови нет времени! Из пролеска, что немного впереди, с несущимися над полем брани боевыми криками, выбегали, тормоша ветки и заставляя опадать листву, новые враги. Числом явившиеся на сей раз настолько превышали скрытые и известные ресурсы сколь угодно талантливого бойца, что о сражении с вероятностью победить не могло идти и речи.

Ну ладно... он отступил назад.

Вдруг, заслышав шум позади, рыцарь, подозревая совсем уж недоброе – враг окружил его! – оглянулся. И тогда он сбил батальное настроение рвущихся в гибельный пыл берсеркеров-чернокожих уничтожающим связки «У-ур-ра-а-а!..». Из большого скопления кустов за спиной бесстрашного мужчины, не побоявшегося продолжить наступление после потери целого отряда и, значит, всякой помощи, оттуда, из тьмы на свет, неслись и неслись рыцари Его Величества. Такие же, как он, воины, в качестве поддержки отправленные Королём по следам потерпевшего поражения передового отряда. Да, он дождался!

Однако битва лишь только начиналась.

Когда рыцарь, пару раз взмахнув мечом, чтобы хоть слегка обтрясти скопившуюся на лезвии, капающую на зелёные ростки и коричневую землю кровь, глянул вперёд пристальнее, ему почудилось, что глаза выхватили из сборища темнокожих людей силуэты слонов, где-то там, вдалеке. Или показалось?.. Да нет, и будто бы на каком-то из травоядных великанов восседала высокая худая фигура в чёрных одеждах. Королева?! Но не значит ли это, что и сам Король вечного врага поблизости?..

Времени на подумать не оставалось; оного и так прошло слишком много, ибо взяли на себя первый удар белокожие из подмоги (рыцарь контролировал действо). Следуя воли момента и судьбы, он снова выкрикнул «Ура!», приветствуя братьев по оружию, и схлестнулся вместе с ними в очередной баталии, сложнее прерыдущих и совершенно явно грозившей смертью. Через некоторое время он узнал, что и их Король с Королевой неподалёку, что они пришли, чтобы поддержать войско, повысить его дух. Затем Король ускакал обратно в замок, а снежнокожая правительница возглавила силы арьергарда.

И случилось немало иных событий, и рыцарь из авангарда лично встретился с правителями страны, и было наступление на бастионы чёрных, и сражения в их городах и деревнях, и защита своих владений. Пока же он оставался простым рыцарем, не главнокомандующим и не кем-нибудь из руководителей помельче, например, капитаном. Да и война покуда лишь разгоралась, медленно, однако неотвратимо достигая пика, накала, синего навершия пламени ненависти и смерти. Сражённые, усеивали землю слоны, кони, конники, рыцари и другие пешки. Обоих цветов. И «очень старая игра» захватывала всё новые территории.

Игра в шахматы, в масштабах мира, тем временем только-только начиналась.

 

(Ноябрь 2016 года)

Холодный человек

 

В тот день была зима.

Сидя за завтраком и без особого желания поедая манную кашу, 8-летний Гоша никак не мог дождаться прогулки. На улицу влекло и зимнее, но тёплое солнце, и искрящийся на нём снег, и голос старых и будущих, новых друзей – мальчишек и девчонок. Но больше всего – снеговик. Тот снеговик, которого он задумал слепить и которого ему обязательно поможет смастерить любящая мама.

Когда одевались, Гоша всё время отвлекался на рассказы и разговоры о прошлой прогулке, а потому, как бы не рвался мальчишка на прогулку, вышли они только минут через 15.

Над выходом на улицу висела великанская сосулька, грозившая того и гляди оторваться и свалиться. Гоша предпочёл о ней не думать и, потащив мать за собой, побыстрее миновал страшное место.

И всё сделалось действительно так, как желалось: зимнее тёплое солнце, искрящийся снег, весёлые, кричащие и вопящие, ребятишки...

Гоша побежал вперёд, к игровой площадке, и остановился в нескольких десятках шагов от неё. Здесь находилось небольшое поле – впрочем, это Гоша называл его «полем», потому что не искал других названий; усеянное плотным, мокроватым, не вытоптанным никем снегом, оно идеально подходило для того, чтоб соорудить снеговика. Этим Гоша и занялся.

Когда же мама попыталась помочь, он веско и категорично заявил «Не надо» - заявил спокойно и по-взрослому, и даже немного отстранил мать ладонью. Улыбаясь подобному проявлению самостоятельности и, пожалуй, мужественности, женщина отошла назад и, прислонившись к одному из посаженных здесь ровными рядами деревцов, стала с интересом и удовольствием наблюдать за возящимся со снегом ребёнком.

Вначале получалось не очень хорошо: всё же давало себя знать, что это первый снеговик, которого Гоша лепил один, без посторонней помощи. Мальчик довольно легко скатал шарик, однако, когда пришлось возить тот по снегу, дабы увеличить в объёме, возникли трудности. В ответ на новое предложение матери помочь опять последовал отказ. Оскальзываясь, Гоша скатывал живот снеговика. Наконец, этап остался позади – наверное, наиболее сложный из всех. Затем восьмилетний мальчуган разобрался с шеей и головой: опыт у Гоши уже какой-никакой имелся, да и снега требовалось меньше, поэтому две последние крупные «детали конструктора» проблем не вызвали.

И вот снеговик, гордый и неровный, и пока безликий, зато – целиком слепленный маленьким Георгием Новиковым, стоял и сверкал белыми искрами. Далее следовала мамина очередь. Подобрав с земли два прутика – отвалившиеся у ближайшего дерева веточки, она одну отдала сыну, а другую воткнула слева, ближе к верху второго снежного шара. Гоша приспособил правую руку. Потом мама закрепила на лице две пуговицы и аккуратно вдавила в «лицо» снежного человека небольшую морковку. Взяв с земли третий прутик, поменьше, Гоша перевернул его горизонтально и прилепил под морковой – вот и рот.

- Ура! – не выдержав, выразил свою радость Гоша.

- О, снеговик! – обрадованно сказала незнакомая белокурая девочка лет шести.

Они с Гошей познакомились. Её звали Варя, и Гоша рассказал вновь обретённой подружке о снеговике, о том, как снеговика зовут – Павел Игнатич (почему – не знал и сам «мастер»), и что он сам, в одиночку, без маминой помощи соорудил белоснежного великана. Они ещё чуть-чуть поговорили, затем Гошина мама сфотографировала их обоих (вдвоём и порознь) у снеговика.

Прогулка продолжилась более шумным порядком. Подошли и подбежали другие ребятишки; перезнакомившись с ними, Гоша сказал:

- А может, в снежки поиграем?

И они с упоением стреляли друг в друга прекрасно и легко скатываемыми кругляшами, пока время прогулки не подошло к концу. Гоша попрощался с друзьями, и они с мамой зашагали в сторону дома.

Перед подъездной дверью, сверху, прямо над входом, Гоша снова обратил внимание на огроменную сосульку. Он даже остановился – настолько его успугало увиденное.

- Я боюсь, - обратился сынишка к матери и прижался к ней боком.

- Чего ты боишься, Гош?

- Сосульки. Видишь, здоровенная? А что если она упадёт нам на голову?

Мать потрепала его по светло-русым волосикам, мягко и нежно произнесла «Глупыш», и они, невзирая на опасения Гоши, вошли в подъезд. Сосулька осталась висеть где висела.

Полный впечатлений, Гоша раздевался, наверное, ещё дольше, чем одевался; и за обедом то и дело отвлекался, возвращаясь к воспоминаниям о недавней прогулке. Так что матери порой приходилось по-разному напоминать, чтобы сынок не забывал есть: «Надо кушать, и будешь здоровым и сильным», «Кушай-кушай...», «Гоша!..», «Сейчас вся еда испарится, и останешься голодным», «Будешь болтать, я первая доем!»...

Настал момент, и мучения с едой прекратились: Гоша с грехом пополам освободил тарелку от супа. Мама сгрудила посуду в раковину, уложила сыночка спать, почитав ему перед сном стихи Барто, а после вернулась на кухню, чтоб вымыть тарелки и чашки с ложками.

 

 

Гоше снился сон.

Он один, совершенно один в ночной пустоте, в настоящей черноте, и вокруг действительно черным-черно, а не так, как в обычное тёмное время суток. Он поворачивается влево, вправо, и никого, ничего не видит. Оглядывается назад, смотрит вперёд – всё, совершеннейшим образом всё теряется в плотном чёрном тумане, заменившем мир.

Очень осторожно Гоша делает шажок, другой, третий... Ногам жутко холодно, и передвигаются они тяжело.

Гоша кричит, зовёт маму и отца, который любил напиваться и полтора года назад развёлся с матерью, и тётю с дядей зовёт он, и братишку, коего у Гоши никогда не было. Всё равно: никто не откликается.

И вдруг что-то стеклянно-сверкающее мелькает вдали.

Гоша присматривается, чтобы понять, разобрать...

Ещё шажок, ещё один.

Вот снова промелькнуло, и, кажется, оно приближается.

Гоша шагает, тяжко переставляя ноги. Налетают хладные порывы, морозят лицо, руки, ноги, но мальчик не сдаётся, он идёт.

«Стеклянное нечто снова появляется, и снова, и всё чаще, чаще. Мальчик двигается к нему без опаски.

Внезапно «сверкающее стекло» вырастает во всём своём внушительном росте непосредство перед крохотной фигуркой. Что-то взмывает вверх и резко обрушивается вниз. Прежде чем испытать дикую боль и словно бы внутренним зрением увидеть некие загадочные брызги, Гоша замечает особенно ярко блестящую деталь.

Блистающая острая вещь завершает движение, и на этом сон обрывается.

 

 

Мать, решившая прилечь отдохнуть, пока Гоша спит, вскакивает на кровати: это голос сына. Её сына, и он – кричит!

Дрёма предельно резко, без перехода, превращается в полудрёму и тут же исчезает. Вскочив с кровати, мама несётся в соседнюю комнату.

Истошный крик разрывает тишину.

На кровати, облитый кровью, что запачкала и простыни, и одеяло с подушкой, лежит Гоша, недвижимый и какой-то... холодный. Она бросается к нему, прислушивается к груди, пытается сделать искусственное дыхание – и рыдает, рыдает...

 

 

Наступила ночь.

Мощный порыв морозящего ветра налетел и заставил голову полуразрушенного, обледеневшего после незначительных осадков и на лёгком морзце снеговика свалиться с плеч. Выпала и покатилась, зарываясь в снег, оранжевое пятно-морковка.

После того как ушли мать с сыном, кто-то неизвестный, похоже, то ли бил по снеговику мячом, то ли молотил руками, то ли выдирал из пузатой фигуры куски, может, чтобы слепить снежки. Как бы то ни было, не выдержав атаки ночного ветра-убийцы снеговик накренился и развалился на части. Разлом, раскол... и снег с коркой упал на ледяную, безразличную землю, укрытую белым и бесчувственным. Плотная масса разлетелась крупицами.

 

 

Приехавшая «скорая» не смогла ничего поделать. Полиция не установила виновника смерти Гоши.

Однако его мама была уверена... нет, больше: она клялась. Клялась! Что сына убила сосулька. Та самая сосулька, громадная, острейшая, которая висела над входом в подъезд, когда они возвращались с гуляния. Теперь ледяной угрозы там не было: возможно, дворники постарались. Однако сей факт доказательством не являлся; разве что рождалось предположение, что убила, прошив насквозь глаз и проткнув мозг любимого сына любящей матери, именно сосулька. Здоровенная, словно снежный валун, как бы, наверное, сказал Гоша, будь он жив.

«И острая, как нож», - добавила доведённая до истерики, заплаканная женщина.

 

 

Наутро в том же дворе гуляющая с папой белокурая девочка начала строить снеговика. Она назовёт его Павлом Игнатичем.

 

(Декабрь 2016 года)

Долгая морозная зима

 

Это была долгая морозная зима 2476 года.

Он полз по снегу, скорее даже, внутри снега, в его глубине, глотая обледеневший наст и белые перья, что лежали здесь, внизу, и падали с неба, с верху, с недосягаемой высоты, и промерзающими руками стискивал энергетическое ружьё.

Три города, в защите которых он участвовал, и ещё два, им и его группой освобождённых, опять оказались раздавлены пятой безжалостного врага, Экстрагосударства. Торговая Конфедерация, не сумевшая умерить свои аппетиты и превратившаяся из громадного межпланетного рынка в страну, в государственный строй, тем самым подписала себе смертный приговор. Она не могла, не умела защищаться, не знала как, и в то время её ближайшие соседи и союзники в полной мере разработали и отточили навыки войны. Экстрагосударство напало на ТК неожиданно, что тоже сыграло роль в поражении; ТК успела разбросать по планете Терра-2 немногочисленные отряды с супербойцами, прежде чем новоявленную страну раздавили неукротимый дух и железная воля техногенной супердержавы-противника.

Его звали Эззл, и сейчас он полз по снегу, вперёд, всё вперёд и дальше, дальше, в одну точку, не думая об усталости и забыв о любых возможных опасностях. Он был солдат на сотню процентов – и лишь наполовину человек; вторая половина, кибернетическая, и гнала первую по дороге войны и смерти, быстрее, ещё быстрее, ещё! чтобы наконец достигнуть всё приближающегося результата.

Победа? Или смерть? И зависело ли хоть что-нибудь от него?..

Немеющие руки сильнее стиснули энергоружьё.

Повторялся и повторялся приказ в коротящем мозгочипе:

«Найди их – убей их всех! Найди их – убей их всех! Найди их!..»

Приказы полуживым, как немного иронично, немного презрительно называли соратников и братьев Эззла обычные люди, отдавали человеческие генералы, в теплоте и безопасности зависшие в нескольких парсеках от Терры-2, в хладном космическом пространстве: ни один высокий руководитель не выйдет на поле боя, не говоря уж о высших.

Это была долгая морозная зима.

Он чувствовал смертоносный для простого человека мороз, пробегающий по всему телу, остающийся в нём, заставляющий неметь члены, наливаться сначала льдом, а потом жаром и болью. Он чувствовал боль, он чувствовал усталость, но он полз, полз вперёд. Чип приказывал! Искрящаяся, плохо функционирующая микромикросхема не ведала усталости, надежд, разочарований, страданий, согласий и неприятий; она просто была, и в этом-то существовании и скрывался главный смысл той морозной зимы 2476 года.

Это была долгая зима...

Когда он начал чувствовать, что совсем близка – нет, не смерть – потеря работоспособности систем, отключение, когда он осознал прискорбный сей факт, у него, саморегулирующиеся, включились дополнительные источники питания и боковые контроллеры. Можно остановиться, переждать, провести проверку сбоящих элементов и, возможно, починить их, но чип гнал, гнал его. Для победы – их, для битвы – его, для смерти – всех. Сейчас он ненавидел каждого, презирал, хотел унизить любого, но чувства, впрочем, как и сама наполняющая его жизнь, были ненастоящими – во всяком случае, не вполне.

Неожиданно снег промялся, слетел куда-то, и солдат, закрутившись вбок, скользнул-упал с высоты двух-трёх метров. Падение выбило бы дух из сапиенса, однако тут речь шла лишь о половине вероятной реакции. Эззл, придя в себя, прогнав, в том числе при помощи механизированных (и плохо действующих) систем внутри тела, ощущения головокружения и тошноты, воспрянул духом – компьютерная программа! – сжал ружьё особенно сильно и с желанием, с жаром, с тем жаром, что переполнял его клетки живого и неживого, по-прежнему двинулся вперёд.

У Эззла не было ног – техника способна творить не только чудеса.

Неизвестно какой промежуток времени продолжалось упорное, кажется, неостановимое векторное движение, кратчайшим путём от точки 1 к точке 2, когда на грани зрения замаячило нечто чёрное и вытянутое. По мере медленного, ползком, точно в подражание жуку, таракану, приближения становилось ясно, что Эззл увидел дерево.

Минули очередные бесконечные секунды, минуты, возможно, часы... провалились в вечность.

Очутившись совсем близко к дереву, Эззл подумал:

«Неплохо бы прекратить возвращение и дать системам восстановиться».

Да, он возвращался, он хотел вернуться, и соответствующий был отдан приказ – прибыть назад, в город, что его породил, и разрушить то, что способно разрушаться, и убить тех, кто пока пребывал в состоянии жизни. Компьютерные слова, механические термины, смерть тепла, образование холода – энтропия... не больше... никакой морали, никаких выводов и сомнений, и...

Эззл уже знал, каким образом надо приблизиться к дереву, чтобы безногое тело смогло извернуться и, приподнявшись на мощных, неодолимых металлических кулаках, прислониться к дереву. (Вторичная мысль: Что это за порода? Никогда не видел подобных деревьев.)

Теперь-то и прозвучал взрыв!

У Эззла взорвалась медсистема; его отбросило на метры обратно, в сторону, из которой он прибыл.

Солдат, солдат вражеской армии, с бластером наперевес, нёсся по направлению к нему.

Приказ о наличии боли не поступил из сбоящего чипа, а значит, всё было хорошо – несмотря на дыру, коптящую, пускающую искры дыру в боку. Эззл улыбнулся, так, как на его месте кто-нибудь живой и разумный выдал бы предсмертную ухмылку, но, в отличие от смертного и слабого человека, Эззл погибать не собирался. И больше – он этого не страшился.

Бегущий и орущий что-то нечленораздельно человеческий солдат прицелился и приготовился нажать на курок.

Резво перевернувшись со спины, в каковом положении он и наблюдал за стремящейся к нему смертью, Эззл оказался на боку, а после – на животе. Вот человек поднимает бластер, готовится выстрелить – однако сине-белый поток энергии, концентрированного электричества, уже летит навстречу и сжигает фигуру дотла. Взрывается малым и жутко, смертельно красивым взрывом оружие в только что реальных руках.

Не выдав ни малейшей эмоции, Эззл прикрепил ружьё к боку и стал ползти быстрее, чем раньше. Он ощущал, он ведал, он помнил; информация хлынула к нему после неожиданного появления бойца, и Эззл знал, что минуту назад погубленный человек – не враг ему, точнее – союзник, сослуживец. Однако война устанавливала и хранила собственные порядки. Убитый когда-то – недавно, меньше двух минут тому, - был частью военной мощи Конфедерации; сейчас он мёртв, что, между прочим, отныне неважно, а вот имеющее некий, и весьма определённый, большой смысл скрывается за силуэтом чёрного дерева. За почерневшим от копоти войны деревом неразличимого вида.

Эззл ползком (иначе он и не мог) добрался до дерева – и понял, что находится на краю обрыва.

Тотчас, получив толчок от вновь прибывающей информации, на секунду нормально заработал закоротивший чип, на мгновение, которого, однако, хватило безногому полусуществу, кибернезированному защитнику и агрессору, и просто – бойцу. Очередному служаке из бесчувственной армии.

Глаза без слёз и сожалений, что было свойственно Эззлу с момента зачатия-конструирования, эти горящие красным глаза глядели вниз. На пепелище. На разрушенные здания и убитых людей. На горы трупов, воинов и мирных, на расчленённых животных, на всевозможные обломки, коим не найти определения и описания. На город – бывший город.

Эззл приподнял уголок губ, моделируя практически идеально человеческую реакцию.

«Что ж...» - подумал он, сканируя окружающее пространство.

Ниоткуда не пришёл сигнал, указывающий местонахождение живого организма либо организмов. И суть крылась отнюдь не в плохо работающем, едва ли не вышедшем из строя чипе; смысл представлял собой нечто куда более ужасное.

«Итак... - подумал Эззл. – Зачем меня прислали сюда? Меня – полумёртвого, полуживого? Зачем, к чему в мозгу начальников вообще могла родиться эдакая мысль? Конечно, я не человек, но я очень, очень на него похож. Что я буду делать в городе смерти и разрушения? На километрах и километрах вымершего, убитого войной технического оазиса? Что сумею я поделать?»

Ответ был известен Эззлу: ничего. Предельно кратко, сухо, по-спартански. Именно такой, лапидарный, и пришёл ему вдруг сигнал из сверкающего внутри головы, пережигающего соседние микросхемы чипа.

Найдётся ли хоть одна живая душа посреди руин, копоти, сажи, засохшей крови? Нет, не на этот вопрос ему предстояло ответить.

Это была морозная зима.

Подтянувшись на руках, Эззл резко оттолкнулся и отправился в свободное падение. Губы внезапно-мягко выговорили кодовое слово.

И тогда, но лишь после того, как он упал, прогремел взрыв, идущий не от контакта лазера или плазмы, или чего-то иного в том же духе со взрывоопасным материалом. Нет, очаг рвущегося во все стороны жара породил механизм самоуничтожения. То не рядовое внутревоспламенение-деактивация рядового солдата – атомное самоубийство накрыло собой территорию выжженного, а может, и до сих пор выжигаемого города. Не столицы, но некоторые, такие, как Эззл, доберутся и до неё, и до прочих населённых мест. Всех оставшихся.

Это была долгая зима.

И пока в небесах разгорался дымный гриб ядерного взрыва, кто-то со стороны, может, из космоса наблюдал за по-военному быстрым и неотменяемым разрушением града, в прошлом носившего типовое название K-17. Обычное название для обыкновенного городка. Которого, тем временем, уже не существовало ни в природе, ни с точки зрения техники. Прежде чем аннигилировать, закоротивший окончательно чип подсказал Эззлу всё; только вот чипа не стало, а равно и его владельца.

Сверху кто-то с удовольствием, кто-то со страхом, кто-то с надеждой наблюдал за происходящим. Внизу – мерли и убивали друг друга существа и те, кто напоминал их. Вокруг...рассеивались, распространялись коварные частицы радиоактивного заражения, предвестника общей гибели. И зима изменяла лик, становясь из природной – ядерной.

Да, это была зима, долгая, морозная.

Но вскоре ей предстояло стать летом.

 

[«Долгая морозная зима» - это фактически дословный

перевод названия альбома и одноимённой песни

рок-группы «Cinderella» (по-нашему – «Золушка»).]

 

(Декабрь 2016 года)

В жертву

 

Белое тело возлежало на алтаре. Груди как персики, кожа точно атлас, и напоминающие гриву породистой лошади чёрные власы. Покрытый засохшей кровью и ветвями разломов, кое-где крошащийся алтарь мало подходил подобной красе, однако боги ни у кого не спрашивают разрешения.

Вознёсшийся к небу острейший ритуальный нож жреца великого Катуцли приготовился одним верным ударом отправить пойманную душу туда, куда указал в видении бог. Прямиком в инфернальную бездну, место обиталища священной Огненной Головы, породившей народ индейцев-цанков. Помимо Головы – мили и мили в высоту и столько же в ширину и длину, - в бездне той не находилось места более ни для чего. Лишь полумёртвая гниющая глава с кое-где проступающей белоснежной костью черепа. И пламя, адское пламя.

Череп Катуцли белел подобно атласной коже девственницы, в бессознательном состоянии возлежавшей на алтаре. Отчасти поэтому, из-за сходства, её и выбрали. Совершив набег на деревню богатых, однако добрых лесных жителей, укрытых лесами и защищённых реками мирных жителей из древнего рода, цанки похитили несколько дев. Во время набега погибли десятки плохо вооружённых воинов врага и не меньше мирных обитателей, но это не имело значения. Главным была только глава, родившаяся в божественной преисподней, населяющая её и управляющая жизнью цанков, отдающая им приказы.

Во сне жрецу пригрезились тёмно-синие, с густо-фиолетовым оттенком светящиеся глаза, и взгляду очей он не смог сопротивляться. Не имел права. Очи и их владелец, свиное рыло в гнилых потёках, с дырами вместо носа, позвали его и назвали требование, и объявили цену – как за согласие, так и за непослушание. Жрец выбрал согласие; по сути же, у него, дитя древнего Катуцли, выбора попросту не существовало.

Вознесшийся под облака нож, вернее, то, что образованные и цивилизованные люди годы спустя назовут кинжалом, алкал крови и плоти будущей жертвы. От нетерпения – кинжала, жреца, Катуцли – кривое, бритвенно-острое лезвие с короткой костяной рукояткой подрагивало в сжавшем оное сухом, но послушном и мощном кулаке. В былые времена жрец, даже будучи в полном сознании, прошибал этим кулаком стены. Теперь же, под воздействием наркотика, приготовленного им самолично из множества редких, собранных в чаще лесов трав, служитель веры и огня становился практически непобедимым. Если бы нашёлся вдруг смельчак, пожелавший оттеснить худого полуголого человека от законной добычи Катуцли, то, прежде чем сгореть без остатка в адовом пламени, ему бы пришлось на себе ощутить, каково это, когда тебе ломают кости и голыми руками с преострыми ногтями пускают кровь. Подобное уже случалось, и мятежник дорого поплатился за собственные смелость и безрассудство. Впрочем, он уж давно пожран Катуцли до состояния ничего, а потому и вспоминать о его жалкой судьбе, судьбине труса и предателя, не след.

Одурманенная курениями и введёнными внутрь организма жидкостями, обнажённая дева спокойно и с желанием томилась последние секунды пред тем, как лезвие анинака, Кинжала Смертей, оборвёт её бренную и никчёмную, бесполезную жизнь, чтобы указать правильный путь. Дорогу в священное, огненное никуда.

 

 

Пятнадцать часов назад жрец метался по постели. Ему снился сон – новый, но всегда одинаковый. Глава из пламени, кою не представить, не описать, не изобразить, проникла в святая святых любого человека, в самый сон. Катуцли имело на то право; Катуцли было разрешено всё, потому что когда-то он же и породил вначале себя, а после земли и людей, владыкой которых собирался оставаться вечно. Раскрыв огромную полыхающую пасть, Катуцли сразу, будто бы в одном предложении, если не слове, вложил не терпящее отлагательств желание и обязательный к исполнению приказ в мозг спящего жреца.

После контакта с верховным богом, отцом и матерью Винана, Ар-Птехи, Кецанвы и других, многих и многих, человек проснулся в холодном поту. Обычное дело, и кто-то иной на его месте не выдержал бы. Множество людей погибали в результате божественно вмешательства; принуждённые к разговору или же монологу с богом богов, они, полные радости и отчаяния, насаждаемой радости и безмерного, инстинктивно-животного отчаяния, умирали и от разрыва сердца, и от кровоизлияния в мозг. Но жрец выдержал. Он умел сносить величие и власть высшего, а кроме того, давали себя знать многочисленные лета ритуальных тренировок, литрами, если счесть в общем, впитанные организмом жидкости, пары и курения священного толка и решимость, бесстрашие перед роком высших сфер и воплощениями сего фатума.

Уже четырнадцать часов назад жрец собрал перед храмом Катуцли толпу жителей всех мастей: срединных и нижних жрецов, воинов, мирных «граждан». Он поведал им пророчество отца отцов, и высказанные слова подхватил мощный порыв ветра одновременно с криками сотен цанков.

Войска собирались споро, и одиннадцать часов назад всё было готово. Вооружённые самодельными, устрашающими оружиями, что некогда подарил им Катуцли в очередном прозрении верховного жреца, воители выдвинулись в сторону Деревни Без Названия. Так они нарекли посёлок в лесу, бесперебойно поставлявший им еду, материалы для техники, оружие и рабов, женщин и мужчин, в обмен на крайнюю милость – жизнь. Цанков не интересовали имена и названия – их интересовали сила, богатство и победа. Попадались среди боевых «псов» с «волками» и пленённые в прошлые набеги представители сильного пола, нарастившие мышцы благодаря особой диете цанков и потерявшие страх по причине её же. Женщины в основном использовались как сексуальные рабыни и свиноматки, только и делавшие, что приносившие потомство; их оплодотворяли – фактически же: насиловали – порой несколько мужчин-цанков сразу, чем объяснялся необыкновенный прирост населения. Этим и ещё искусственным усилением и изменением гормонов. Катуцли – очень жестокий бог, однако вместе с тем и наиболее щедрый; не зря цанки поклонялись ему, не кому-нибудь иному.

Десять часов назад. Потрясая деревянным и металлическим, острым и тупым, холодным и, представьте на минуту, огнестрельным оружием, произведённым лично либо отобранным у захваченных «деревенщин», конные и пешие воины сызнова вторглись на территорию Без Названия. Некоторые индейцы, малорослые и будто бы иссушённые (молитвами, пищей, обетами и прочим богослужением и адоугодничеством), восседали верхом на сильных поджарых волках. Встречались среди войска и дети, в младом возрасте, опытно и по рассказам родителей, познававшие премудрости, радости и горечи сражения. Войны.

Тогда же всё и началось, и продолжалось для населявших Деревню Без Названия словно бы бесконечно. Убийство, насилие, издевательства, грабёж… эти замечательные, по мнению Катуцли, вещи расцвели отвратительными цветками боли, крови и погибели. Пришедшим нести страх и насаждать победу цанкам почудилось, что бой закончился чересчур быстро. Захватив с собой пленённых женщин, еду, напитки, орудия защиты и нападения и, конечно же, красивейшую из девственниц, пять-шесть часов назад, минуя неприветливые заросли или скача и проходя прямиком сквозь неприветливый лес, лес, наверное, пытающийся всеми силами их удержать, индейцы возвращались домой.

Четыре часа назад жрец «принял» деву и убедился в её непорочности… хотя соладатам стоило огромных усилий не подвергнуть насилию и пыткам непредставимо молодую и несправедливо красивую женщину, девушку, прямо во время нападения на деревню. Привязанную к лошади сбоку, точно тюк, они, сцепив зубы от желания, довезли белокожую и персикогрудую к жрецу, ибо не умели и не могли поступить иначе: слишком страшен гнев Катуцли.

Однажды бог, разгневанный непослушанием назначенных им священников, спалил целый город куунков, располагавшийся по соседству с маленьким, но гордым и воинственным государством цанков. Оба народа поклонялись одним и тем же богам и демонам и торговали, а также, насколько удавалось, вели дружественные отношения. Никто из цанков не посмел возразить воле Катуцли, когда он сжёг дотла каждый дом и каждого жителя Икуунка. Может, и нашлись безрассудно смелые, только их ожидала схожая участь: быть пожранными призрачной, тлетворной рекой-рукой огня, излюбленным средством мести разъярённой Головы.

Три-два часа тому белокожая дева оказалась накачана и обкурена наркотиками. Жрец и его помощники довершили окончательные приготовления, и через час началось предрешённое действо.

Полчаса.

Тугие верёвки стягивали сладкое женское тело, не давая ему, и без того беспомощному, двинуться с места. В разросшихся до величины глаза, полностью закрывших его пречёрных-чёрных зрачках девы не отображалось ничего. Ничего, за исключением желанной и напуганной до ужаса покорности. Собиралась толпа. Да, то было за полчаса до действа.

Ну а за десять минут до срока ведущие к алтарю-пирамиде узкие улицы, те, кои непосредственно примыкали к четырёхгранному, великанскому сооружению с сотней ступенек, гудели и кричали ртами тысячи с лишним зевак. Людей, пришедших насладиться старым зрелищем и получить от него всё, что возможно: впечатления, знания, вдохновение… что угодно.

Пять минут. И вот…

Время настало.

Тяжёлые тучи цвета свинца собрались над градом. Исполинская молния ударила прямиком над центром алтаря, что возвышался поблизости от храма. Все службы отзвучали, но это было лишь началом: бог и его подчинённые с их порядками, строениями, предметами – символами веры, и верой как таковой, зазвучат снова после финала представления. Долго продлятся чествования Катуцли и проводы безвинной души в горнило смерти и пламени. И всякому станет хорошо, и безбедное царствие народа цанков продолжится – до следующего жертвоприношения.

С неба, с чёрного тучного неба той секундой срывались капли и капли. Дождь непрестанно усиливался, будто вознамерился утопить бездумных несчастных, кто его вызвал. Столпившиеся люди, без лишней одежды и с татуировками в разном количестве на различных частях тела, бритые и с отросшими волосами, замолчали и наполнили обстановку новым, более концентрированным напряжением.

Ещё одна вспышка, и следующий удар грома. В этот самый момент жрец и обрушил изогнутое лезвие кинжала для ритуалов на грудь голой и желанной девы. Креплёный металл пронзил кожу, проник дальше, вырвал ручей крови, раздробил кости и остановился. В абсолютной тишине вождь повёл анинак влево и вверх, по кругу. Затем, чувствуя всей плотью, всей душой рвущиеся наружу эмоции народа, столпившегося вокруг алтаря, у широкого и длинного основания, вождь произнёс ритуальное заклинание.

- Вару! Хаццу! Ши-наццу! Кии и далкнак!

И вырвал, единым усилием вырвал кусок мяса, и, испачкавшись в крови, отбросил в сторону. Кровавый комок полетел вниз и шлёпнулся о камень основания алтаря. Кто-то не выдержал и закричал в исступлении; его поддержали другие.

Жрец потянулся подрагивающими от возбужения, но верными, опытными руками к по-прежнему бьющемуся сердцу умирающей красавицы-жертвы. Выкрики нарастали, сливаясь в протяжный вой-стон-вопль. Сейчас он выдернет сердце, выдернет плоть из бренной оболочки и, успокоив покрытый кровью шар кинжалом, выпьет то, что внутри, и съест что снаружи. Пальцы коснулись пульсирующего средоточия бытия. Тогда-то и разразились в оглушительном грохотании стоявшие внизу.

Зачарованный собственными действиями, жрец не заметил пришедшего сверху послания. Весточки с самих небес. Молния, кривая, словно анинак, стрела электричества сверкнула ослепительно, заложила грохотом уши и, вырвавшись прочь из тисков тучи, врезалась в алтарь. Вокруг полетели куски камней; некоторые задели жреца, до синяков, до крови.

Тело с белой кожей заполыхало. Жрец, раненый, чувствующий боль, сбитый с толку и напуганный, слепо взирал на происходящее. Он боялся, впрочем же, единственной вещи: что коварная или, быть может, глупая молния лишит Катуцли намеченной поживы, законной жертвы.

Наслаждавшиеся до того великолепным зрелищем цанки подняли головы к небу и застыли – в изумлении, в непонимании, страхе. Точно бы попав в жутчайший кошмар, родом из маленькой смерти, сна в темноте, жрец стоял на месте и не мог отвести взгляда от встающей с алтаря фигуры. Так он и простоял, забытый людом и загипнотизированный увиденным, покуда полыхающая нагая дева-нимфа, с вырезанным из груди куском плоти, не приблизилась к нему.

Хлынул хладный ливень, крокодильими слезами, морозными каплями размером со страусиное яйцо. Окружающее стало захлёбываться в плотных, бесконечных, соединившихся в едином порыве водяных струях небесного океана.

Жрец задрожал от ужаса, запричитал охранительные заклинания, попытался защититься руками, кинжалом. Не помогло. Едва прикоснувшись к нему закованной в пламя рукой, женщина-демон заставила жреца вспыхнуть, будто сухой тростник. И после, распахнув увеличившийся до размеров лица зев, откусила старому, прожившему несчётные года служителю верования одурманенную голову. Голова, почти что превратившаяся в головешку, начавшая плавиться, обнажая череп, скрылась в пасти, а затем и чреве неубитой девственницы.

Воздев восхитительные руки к небосводу, жертва – вестник гибели послала тугую, напоминающую ярко-жёлтую реку струю в грозные тяжкие тучи. Тысячами опасных вспышек засверкали молния – одна за одной за одной за одной за одной… Полуразрушенный алтарь разлетелся каменьями после второго удара, но были и третий, и четвёртый, и пятый…

…Наблюдавшие, что стопились у основания пирамиды, бессмысленно и бесполезно укрывались от всепроникающего и всемогущего ливня. Женщина громко захохотала. Обезглавленный мёртвый жрец наконец рухнул на плиты алтаря. Удар! И кровь – текущая, выплёскивающаяся из смертельной раны в том месте, где раньше шея смыкалась с туловищем.

Толпа внизу пришла в движение. Небеса отворились и явили скалящуюся, хохочущую главу Катуцли. В толпе поселился хаос; хаос, огонь, вода и безысходная предрешённость.

Вырвав из собственной же груди своё сердце, женщина, напоминая пока не придуманного героя, воздела сгусток обмазанной багровым плоти над мечущимися в припадке бешеных страха и дезориентации сотнями мокрых насквозь людей, которые совсем недавно выглядели столь довольными и счастливыми. Вновь раскрылась пасть цветущей в огне, насылающей пламя демоницы, и сердце отправилось обратно, к прочим внутренностям. Демоница сожрала его.

Лицо в небе выглядело довольным. Боги тоже любят шутки.

Где-то в лесу молились за упокой душ индейцев приобретшие внезапное освобождение жители разгромленной Деревни Без Названия.

Сбежавшая по ступеням-плитам дьяволица обращала в свои веру и рок желающих и нежелающих, их, запуганных до смерти, ничего не понимающих. Пламя металось и ярилось. И подкашивались ноги, и исходили красно-оранжевым тела, и стекали прямо в небытие, а выжившие… Выжившие отдавали много больше – сердце, целиком, без остатка. Ведь боги тоже любят шутки.

Рвущаяся с неба на грешную землю вода не собиралась останавливаться, несмотря и на то, что у неё никак не получалось, да и не могло выйти ни малейшей победы над апельсиново-ледяным ореолом-аурой «мёртвой» девы. Её мертвородящим и смертеподобным огнём.

Представление, казалось, длилось века. А когда оно практически закончилось, в небесах возник новый лик новых внешности и значения. Похоже, настал миг приносить в жертву кого-то совсем иного, ибо превращение свершилось.

К тому же ВСЕ боги любят шутки.

 

(Октябрь 2016 года)

Автор – неизвестен

 

Он висел над пропастью.

...За несколько недель до этого...

- Но почему вы просите так мало? – Тимми не пытался скрыть удивления: настолько поразило несоответствие цены содержанию.

Если, конечно, содержание не скрывало в себе огромную, почти не прикрытую ложь.

- Его автор неизвестен, - просто ответил продавец, оставшийся для Тимии лишь безымянной тенью. – А все «средства» с неуказанным авторством я продаю дёшево.

- Хм.

- И, заметьте, без гарантии.

- Да, это кое-что объясняет...

- Обратите внимание. – Продавец взял с полки первый попавшийся – как подумал Тимми – предмет и повертел перед глазами молодого человека.

То была ваза. Джинн спал в глубине.

- «Придумано Миком Ж. Перриллом», - прочитал Тимми на английском.

- Именно, - подтвердил продавец и убирал вазу обратно. – Подобные надписи есть везде. За исключением «средств», разумеется, где авторство не упоминается. Гарантия на них не распространяется, продаются они по более низкой цене, ну, и всякие возможные последствия берёт на себя лично покупатель.

- Занятно... А если вдруг?..

Продавец даже не дослушал, что выглядело, впрочем, скорее знаком усталости, чем, например, невежливости.

- Любое «вдруг» останется на совести покупателя. Или как сказать... станет его виной, уж извините за такое слово.

И он к тому же развёл руками.

Тимми поскрёб недавно выбритый подбородок. Причин не верить толстяку в очках и с клочкастой бородой не было; поводов тоже. А ещё Тимми прочитал множество хвалебных отзывов, поговорил с некоторыми друзьями... Да и манера продавца держать собственное имя в тайне кое о чём говорила...

В общем, Тимми принял решение.

- Покупаю!

Он передал свои доллы – ну, не совсем свои, если быть точным, по крайней мере, в недалёком прошлом – что ж, он отдал деньги и получил за них товар. Листок. Простой листок с надписями. Вернее, с одной-единственной надписью под номером 114. Как объяснил продавец, следующие появятся после использования уже существующего руководства.

- Вы покупаете секрет бессмертия, - растолковывал ему толстяк. – Однако это не секрет сам по себе, а руководство по его обретению. Что-то вроде карты, но в виде текста, а не рисунка. Следуйте за маркерами – и они приведут вас к желаемому.

Тимми очень понравилось услушанное – вот почему он, не задумываясь далее, купил предмет, обозначенный в каталоге «продавца дивностей» как «Карта вечности». Почему «вечности», почему «карта» и почему предлагался товар со скидкой, причём значительной, тип в очках не пояснил, а Тимми не поинтересовался. Юноша прекрасно представлял себе вероятные трудности, связанные с приобретением и использованием магической вещи; кроме того, он слышал рассказы – разные, во множестве. Ну и иногда вопросы бывают лишними. В «Лавке дивностей» действовало правило: «Покупай – и проваливай». Именно так: кратко и понятно. Девиз висел перед дверью с обеих сторон маленького магазинчика, больше похожего на палатку; перед входом напоминание казалось предостережением; если же смотреть на него, находясь внутри тесноватого пыльного помещения, - напутствием.

...И вот миновали недели...

Через что только не довелось пройти Тимми.

Вначале подозрительный, он с настороженностью следовал указаниям – предложениям? советам? – листка. Потом, когда цифра 114 слева от рукописного текста на желтоватой бумаге сменилась 126-мя или 129-ю (владелец магвещи за многочисленными событиями подзабыл столь незначительную деталь), Тимми стал полностью доверять купленному компаньону, советчику, другу, мудрецу.

Листок не вызывал ни вопросов, ни подозрений. Желтоватый, как уже было сказано, с написанным чернилами самопоявляющимся и самостирающимся текстом, то есть автоматически обновляемый, лист, обычный лист бумаги предлагал уйму возможностей. Следуя его инструкциям или, не исключено, инструкциям автора, «пожелавшего остаться неизвестным», Тимми прошёл через огромное количество приключений и испытаний. Он позабыл и о своих страхах, и о цене, и о разговоре в палатке-магазинчике.

Да он и теперь-то припомнил продавца и