Подчинение и война во Вьетнаме

 

Каждое поколение познает проблему подчинения на собственном опыте. Так, например, было в Соединенных Штатах с дорогостоящей и весьма неоднозначной войной в Юго-Восточной Азии.

Перечень бесчеловечных действий, совершенных обычными американцами в ходе вьетнамского конфликта, слишком велик, чтобы на нем здесь останавливаться. Отсылаем читателя к исследованиям этой темы (Taylor, 1970; Glasser, 1971; Halberstam, 1965). Достаточно лишь сказать, что наши солдаты с легкостью сжигали деревни, устанавливали «зоны свободного огня», использовали напалм, самую современную технику против примитивного оружия, уничтожали растительность на обширных участках земли, вынуждали эвакуировать больных и стариков в интересах боевых действий, убивали мирных жителей сотнями.

Для психолога это не безличные события, а действия, совершенные такими же людьми, как и мы сами, которые под влиянием авторитета перестали быть собой и сняли с себя ответственность за свои поступки.

Но как может приличный человек за несколько месяцев дойти до того, чтобы без зазрения совести убивать себе подобных? Рассмотрим этот процесс.

Прежде всего из положения вне системы человек переходит в позицию внутри нее. Начинается все с призывной повестки, механизм запускается. Затем присяга, призванная укрепить верность новобранца новой роли.

Воинская часть пространственно отделена от остального общества, чтобы обеспечить отсутствие конкурирующих авторитетов. В зависимости от того, насколько послушен солдат, его поощряют или наказывают. Несколько недель уходят на базовую подготовку. Она прививает новобранцу военные навыки, но главная цель — уничтожить все проявления индивидуальности.

Часы, потраченные на плацу, нужны вовсе не для того, чтобы дать строевую подготовку. Цель совсем иная: дисциплинировать индивида и придать зримую форму включению его в структуру. Колонны и взводы шагают как один человек, повинующийся командам сержанта. Такие формирования состоят не из людей, а из автоматов. Армейская подготовка нацелена на то, чтобы привести пехотинца именно в такое состояние, истребить всякие следы эго и постепенно добиться интернализации им военного начальства.

Перед отправкой солдат в военную зону власть всячески старается соотнести военные действия с идеалами и ценностями общества. Новобранцам сообщают, что им будут противостоять в битве враги народа, которых надо убить, — иначе страна в опасности. Ситуация подается таким образом, что жестокие и бесчеловечные поступки выглядят оправданными. Во время вьетнамской войны еще один элемент облегчал жестокости: враг принадлежал к иной расе. Вьетнамцев часто называли «чурками» (gooks), словно они недочеловеки, недостойные сочувствия.

Дальше — больше. На войне солдат сталкивается с таким же идеологически подкованным противником. Любая дезорганизация в войсках чревата опасностью для его подразделения, поскольку снижает боеготовность и может привести к поражению. Поэтому дисциплина — вопрос выживания. Хочешь не хочешь, а надо слушаться.

Исполняя свои обязанности, солдат не испытывает внутренних проблем, когда убивает, ранит и калечит других людей, будь то солдаты или мирные жители. В результате его действий мужчины, женщины и дети страдают и умирают, но он не принимает это близко к сердцу. Он выполняет доверенное ему задание.

У некоторых появляется мысль о дезертирстве, но обстоятельства таковы, что реализовать ее непросто. Куда ему бежать? Да к тому же за неповиновение жестоко наказывают. И наконец, подчинение имеет прочную основу в сознании самого человека. Ведь он не хочет прослыть трусом, предателем и врагом родины. А выглядеть мужественным и отважным патриотом можно лишь через подчинение.

Ему сказали, что он убивает во имя правого дела. И сказал не кто-нибудь: не сержант на плацу, не местное начальство, а сам президент! Отсюда такое недовольство соотечественниками, которые у себя дома ругают войну. Ибо солдат заперт внутри структуры авторитета, и люди, которые называют войну грязным делом, угрожают тем психологическим механизмам, которые позволяют ему справиться с ситуацией. Прожить бы день да в живых остаться, тут не до морали.

У некоторых переход в агентное состояние происходит лишь частично, и человеческие ценности нет-нет, да и дадут о себе знать. Такие совестливые солдаты, сколь бы мало их ни было, являются потенциальными источниками смуты. Их изолируют от остального состава.

Однако здесь мы узнаем нечто важное о функционировании организаций. Отказ одного человека, если против него можно принять меры, не имеет особого значения. На его место поставят другого. Для военного механизма опасность возникает тогда, когда один бунтарь подбивает других. Именно поэтому его надо изолировать или наказать так, чтобы другим было неповадно.

Во многих случаях смягчению напряжения способствуют технологии, выступающие в качестве буферов. Скажем, напалмовые бомбы сбрасывается на мирных жителей с высоты 3000 метров, и тогда мишенями для пулеметов Гатлинга становятся уже не люди, а крошечные точки на инфракрасном осциллографе.

Война идет. Обычные люди совершают вещи настолько жестокие, что в сравнении с ними наши испытуемые выглядят сущими ангелами. А заканчивается война не из-за неподчинения тех или иных солдат, а вследствие изменения государственной политики. Солдатам велят сложить оружие, и они слушаются.

Война еще не закончена, а уже всплывают факты, которые подтверждают самые мрачные предчувствия. Возьмем опять же вьетнамскую войну. Массовое убийство в Сонгми предельно ясно высветило проблему, которой посвящена наша книга. Вот интервью с участником этой расправы. Интервью взял Майк Уоллес, журналист из CBS News.

ВОПРОС: Сколько человек было на борту каждого вертолета?

ОТВЕТ: По пять человек. Мы сели недалеко от деревни, заняли позиции и двинулись к деревне. И тут говорят: смотрите, там чурка в укрытии.

ВОПРОС: Сколько ему было лет? В смысле, это был боец или старик?

ОТВЕТ: Старик. В общем, сказали, что там чурка. Сержант Митчелл крикнул нам, чтобы мы его пристрелили.

ВОПРОС: Сержант Митчелл командовал группой из 20 человек?

ОТВЕТ: Он командовал всей ротой. Ну вот, этого застрелили. Мы пошли в деревню, устроили там зачистку, прочесали центр деревни, собрали жителей.

ВОПРОС: Сколько человек вы схватили?

ОТВЕТ: Ну, человек 40 или 50 собрали посреди деревни. Получился такой островок. И тут…

ВОПРОС: Что за люди? Мужчины, женщины или дети?

ОТВЕТ: И мужчины, и женщины, и дети.

ВОПРОС: И младенцы?

ОТВЕТ: И младенцы. Собрали всех. Посадили на корточки. Тут лейтенант Келли говорит: «Вы ведь знаете, что с ними делать, правда?» Я говорю: «Знаю». Я так понял, что нужно их сторожить. Он ушел. Приходит минут через 10 или 15 и говорит: «Почему они еще живы?» Я отвечаю: «Думал, что их не надо убивать, а только сторожить». Он говорит: «Нет, я хочу, чтобы они были мертвые». И вот…

ВОПРОС: Он сказал это всем или вам лично?

ОТВЕТ: Ну, я стоял перед ним. Но еще трое… четверо ребят слышали. Он отошел метров на пять и начал стрелять в них. И сказал, чтобы я тоже стрелял. И я начал стрелять. Выпустил в них обоймы четыре.

ВОПРОС: Выпустили четыре обоймы из…

ОТВЕТ: Из М-16.

ВОПРОС: А сколько вообще обойма…

ОТВЕТ: У меня было 17 патронов в каждой обойме.

ВОПРОС: Значит, вы сделали примерно 67 выстрелов.

ОТВЕТ: Да.

ВОПРОС: И скольких вы убили? В тот раз?

ОТВЕТ: Это же автоматная очередь, поэтому сложно… Когда ты направляешь на людей очередь, сложно сказать, скольких ты убил. Все очень быстро. Наверное, человек 10 или 15.

ВОПРОС: Мужчин, женщин и детей?

ОТВЕТ: Мужчин, женщин и детей.

ВОПРОС: И младенцев?

ОТВЕТ: И младенцев.

ВОПРОС: Ладно. И что дальше?

ОТВЕТ: Тогда мы стали еще собирать людей. Нашли человек семь или восемь. Согнали в хижину и хотели бросить гранату.

ВОПРОС: Схватили еще людей?

ОТВЕТ: Да, еще схватили человек семь или восемь. Хотели бросить их в хижину. И потом гранату. Но потом нам говорят: «Давайте их к канаве». Мы вывели их и пригнали к канаве. А там уже народ был — человек 70 или 75 собрали. И тут еще эти. Лейтенант Келли говорит мне: «Солдат, у нас есть работа». Он прошел к тем людям и начал сталкивать их и стрелять…

ВОПРОС: Начал сталкивать их в канаву?

ОТВЕТ: Да, в канаву. В ров. И вот мы стали сталкивать их и стрелять в них. Всех загнали в овраг и дали по ним очереди. А потом…

ВОПРОС: Это были мужчины, женщины и дети?

ОТВЕТ: Мужчины, женщины и дети.

ВОПРОС: И младенцы?

ОТВЕТ: И младенцы. Мы стреляли. Потом кто-то сказал, что каждого нужно убивать одним выстрелом, чтобы экономить боеприпасы. Мы так и поступили. И я израсходовал еще несколько патронов.

ВОПРОС: Почему вы это делали?

ОТВЕТ: Почему делал? Приказ есть приказ. И вообще мне казалось, что я все правильно делаю. Я потерял товарищей. Потерял замечательного товарища, Бобби Уилсона. И это было на моей совести. Так что когда я это сделал, я ощущал себя хорошо. Но потом, даже в тот день, до меня стало доходить.

ВОПРОС: Вы женаты?

ОТВЕТ: Да.

ВОПРОС: Дети есть?

ОТВЕТ: Двое.

ВОПРОС: Сколько им лет?

ОТВЕТ: Мальчику два с половиной года, девочке полтора годика.

ВОПРОС: Мне сразу приходит на ум вопрос… Вы отец двух детей и… как такой человек может стрелять в детей?

ОТВЕТ: В тот момент девочка еще не родилась. У меня еще только мальчик был.

ВОПРОС: Но все равно, как вы могли?

ОТВЕТ: Не знаю. Так получилось.

ВОПРОС: И сколько человек были убиты в тот день?

ОТВЕТ: Думаю, примерно 370.

ВОПРОС: Откуда вы взяли эту цифру?

ОТВЕТ: Прикинул.

ВОПРОС: А вы сами скольких убили?

ОТВЕТ: Не знаю.

ВОПРОС: 25? 50?

ОТВЕТ: Не могу сказать. Многих.

ВОПРОС: А сколько человек производили выстрелы?

ОТВЕТ: И этого не могу сказать… Там был еще один взвод и… В общем, не знаю.

ВОПРОС: Но этих мирных жителей выстраивали в шеренгу и расстреливали? Они не погибли при перекрестном огне?

ОТВЕТ: Их не выстраивали в шеренгу… Они сидели в канаве, куда их столкнули, или на корточках. Так их застрелили.

ВОПРОС: А эти мирные жители — особенно женщины, дети и старики — что они делали? Что говорили вам?

ОТВЕТ: Да ничего особенно не говорили. Их просто сталкивали. Они делали, что им велели делать.

ВОПРОС: Они не умоляли вас? Не просили: «Не надо»?

ОТВЕТ: Ну да. Умоляли и просили: «Не надо». Матери обнимали своих детей… но огонь продолжался. Мы продолжали стрелять. Они махали руками и умоляли…

(New York Times, 25 ноября 1969 года)

Этого солдата не судили за его деяния в Сонгми: к тому моменту, когда эта резня стала предметом широкого внимания, он уже не подлежал военной юрисдикции[32].

Читая свидетельства о расправе в Сонгми, протоколы допроса Эйхмана или материалы суда над лейтенантом Генри Вирцем (комендантом Андерсонвилля)[33], можно заметить следующие повторяющиеся темы.

1. Люди выполняют свою работу и исходят скорее из административных, чем из нравственных, соображений.

2. Более того, для этих людей убийство как исполнение долга — одно, а личные эмоции — совсем другое. Свои отношения с моралью они измеряют степенью, в которой все их действия подчиняются приказам сверху.

3. Такие индивидуальные ценности, как верность, долг и дисциплина вытекают из технических потребностей бюрократии. Индивид воспринимает их как глубоко личные нравственные императивы, но на организационном уровне это лишь технические условия для защиты системы.

4. Путем словесных манипуляций можно сделать так, чтобы поступки не вступали в противоречие с общими моральными принципами. Здесь велика роль эвфемизмов — не ради фривольности, а как средства защиты человека от нравственных последствий его деяний.

5. Подчиненный неизменно слагает с себя ответственность. Он может снова и снова согласовывать свои действия. Вообще такие повторные запросы — один из первых признаков того, что в глубине души человек чувствует: налицо нарушение какого-то нравственного правила.

6. Поступки почти всегда оправдываются конструктивными целями и видятся даже благородными — в свете высокой идеологической цели. В ходе нашего эксперимента испытуемые били жертву током во имя науки. В Германии уничтожение евреев преподносилось как «гигиеническая» мера против «еврейских паразитов» (Hilberg, 1961).

7. Критика или даже упоминание в разговоре пагубности хода событий всегда считаются дурным тоном. Так в нацистской Германии исполнители «окончательного решения» еврейской проблемы полагали невежливым говорить об убийствах (Hilberg, 1961). Участники нашего эксперимента чаще всего ощущали неловкость, высказывая возражения.

8. Когда между испытуемым и авторитетом отношения остаются неизменными, происходит корректировка психологических установок, смягчающая внутреннее напряжение, связанное с выполнением бесчеловечных приказов.

9. При подчинении обычно нет драматического противостояния желаний и взглядов. Тон задают социальные взаимоотношения, карьерные соображения и техническая рутина. Как правило, мы не наблюдаем ни героя, мучающегося совестью, ни патологического садиста, безжалостно использующего свою власть, а видим лишь функционера, которому поручили определенную работу, и он старается ее выполнить, чтобы не ударить лицом в грязь перед начальством.

А сейчас вернемся к нашим экспериментам и еще раз осмыслим их. Поведение испытуемых вполне естественно для людей. Но это происходило в ситуации, которая особенно ясно демонстрирует, сколь опасны для выживания нашего вида некоторые присущие человеку черты. Так что же мы видели? Вовсе не агрессию: в испытуемых не было ни гнева, ни мстительности, ни ненависти. Да, люди могут впадать в гнев и ярость; да, они могут совершать поступки из ненависти. Но здесь этого не было. Мы наблюдали нечто более опасное: отказ человека от человечности. И этот отказ был неминуемым после того, как люди подчиняли свою индивидуальность институциональным структурам.

В том, как устроен человек, есть роковая ошибка природы. Из-за этой ошибки наш вид в перспективе имеет самые скромные шансы на выживание.

Парадоксально, что именно такие добродетели, как верность, дисциплина и самопожертвование, которые мы так ценим в человеке, создают разрушительные механизмы войн и привязывают людей к бесчеловечным системам власти[34].

У каждого есть совесть, которая в большей или меньшей степени сдерживает поток импульсов, деструктивных по отношению к другим. Однако когда человек вливается в организационную структуру, автономную личность сменяет иное создание, неподвластное соображениям индивидуальной морали. Ему чужды человеческие ингибиции и заботят лишь санкции сверху.

Как далеко человек может зайти в своем подчинении? Мы снова и снова пытались установить границы. Решили, что в эксперименте нужны крики жертвы, — оказалось, что этого недостаточно. Жертва жаловалась на слабое сердце — это не мешало испытуемым выполнять по команде электрические разряды. Жертва умоляла, чтобы ее отпустили, а затем переставала подавать признаки жизни, — но даже тогда ее били током. Поначалу нам и в голову не приходило, что потребуются столь кардинальные меры, чтобы спровоцировать неподчинение. Каждая новая мера появлялась лишь потому, что прежние доказывали свою неэффективность. Последней попыткой установить границу был эксперимент с соприкасанием. Однако первый же участник в этих условиях выполнил все команды и дошел до максимального уровня тока. Аналогичным образом повела себя четверть испытуемых.

На наш взгляд, эти результаты вызывают тревогу. Они наводят на мысль, что человеческая природа, а конкретнее, человеческий тип, которого воспитывает американское демократическое общество, не в состоянии обезопасить граждан от жестокого обращения со стороны бесчеловечного авторитета. Многие люди делают, что им велят, независимо от того, что именно им велят и что говорит их собственная совесть, — если они считают, что команда исходит от легитимного авторитета.

В своей статье «Опасности подчинения» Гарольд Ласки писал:

 

…Цивилизация означает прежде всего нежелание причинять боль без необходимости. Если исходить из этого определения, нельзя считать цивилизованными людьми тех из нас, кто беспечно подчиняется приказам сверху…

…Если мы не хотим влачить совсем уж бессмысленную жизнь, мы не должны принимать что-либо противоречащее нашему базовому опыту на том лишь основании, что так велит традиция, обычай или авторитет. Мы вполне можем ошибаться, но мы будем уже не вполне мы, если примем как данность то, что расходится с нашим опытом. Вот почему условием свободы в любом государстве является широкий и последовательный скептицизм по отношению к канонам, на которых настаивает власть.

 

 

Приложение I