Минные заграждения под Москвой

 

… Генерал–майор Котляр слушал доклад о харьковской операции, лежа на койке в бомбоубежище: его свалила очередная почечная колика.

— Подробности не нужны, — остановил Леонтий Захарович слабым жестом руки. — С обстановкой познакомились?

— Майор Вакуловский доложил о прорыве противника на Калининском фронте.

— Враг начал наступление и на московско–тульском направлении…

Котляра прервал телефонный звонок. Генерал с трудом приподнялся, взял трубку поставленного возле койки телефонного аппарата. Разговаривал недолго, явно стараясь не выдать голосом самочувствия. Отдал необходимые распоряжения, положил трубку, осторожно опустился на подушку. Видя, как побледнело его лицо, какие крупные капли пота покрыли лоб начальник ГВИУ, я заметил:

— Врача бы надо, Леонтий Захарович!

Котляр скосил глаза, помолчал, пережидая боль, тихонько спросил:

— Острите, Илья Григорьевич? При чем тут врач? Разве врачи что‑нибудь понимают в минах?

Потянулся за стаканом крепкого чая; отпил несколько глотков, перевел дыхание, так же тихо продолжал:

— На московско–тульском оборона тоже прорвана. Танковые дивизии Гудериана захватили район Болохово — Дедилово. Под Тулу посланы подкрепления. Мы отправили поезда–летучки с противотанковыми минами, но достаточного количества минеров в Туле нет. Срочно выезжайте туда, Илья Григорьевич!

Вот так включился я в устройство минно–взрывных заграждений под Москвой и на подступах к ней. Выполняя приказ начальника ГВИУ, уже через четыре часа примчался в Тулу. Томило тягостное предчувствие: поезда с минами стоят себе постаивают где‑нибудь в тупичке. Наши мины лежат мертвым грузом, вместо того чтобы взрываться под гусеницами фашистских машин!

— Гони на станцию! — приказал я Шлегеру.

Станционные пути припорашивал снежок. Огромные воронки от авиабомб зияли совсем близко от железнодорожного полотна. А поездов–летучек не видно. Отогнали, чтоб не разбомбило? Но куда?

Нашел военного коменданта:

— Где «летучки» с минами?

— Разгружены, товарищ полковник.

— Когда? Кем?

— Еще утром. Рабочими нашими.

Час от часу не легче! Если неопытные люди начнут возиться со взрывчаткой, взрывателями и детонаторами — быть беде.

Бросился к машине:

— В обком, Володя! Спешно!

И только в обкоме узнал, наконец, что порю горячку зря. По заданию первого секретаря обкома Жаворонкова оказавшаяся в Туле группа инспекторов ОУЦ взялась за дело, не ожидая ничьей помощи. Лейтенант Федор Андреевич Кузнецов провел занятия с комсоставом двух рабочих батальонов, другие инструкторы занялись с бойцами стрелковых подразделений, и разгруженные мины уже устанавливаются в районе Узловой…

Поездка в Тулу стала как бы прологом к нашей с майором Вакуловским работе в ноябре и декабре сорок первого года. Выполняя срочные поручения генерала Котляра, мы, словно ткацкие челноки, сновали с левого фланга на правый, с правого на левый, один на Дмитровское шоссе, другой на Волоколамское, один под Солнечногорск, другой к Дедовску.

Напомню читателю, какого накала достигли события во второй половине ноября. Рассчитывая разгромить советские войска на вяземско–московском и брянско–московском направлениях, обойти Москву с севера и с юга и в кратчайший срок овладеть ею, фашистское командование стремилось достичь этой цели путем двойного охвата столицы. Первое окружение и разгром советских войск намечалось провести в районе Брянска и Вязьмы. Второе окружение и захват столицы — путем глубокого обхода Москвы с северо–запада через Клин и Калинин, а с юга — через Тулу и Каширу, чтобы замкнуть бронетанковые клещи в районе Ногинска.

Осуществляя этот замысел, враг не жалел ни живую силу, ни технические средства, мирился с любыми потерями.

Лишь 27 ноября удалось отбросить танки Гудериана на 10 — 15 километров в сторону Венева, в трехдневных кровавых боях перемолоть силы врага и вынудить его отказаться от попыток пробиться к Москве со стороны Тулы и Каширы. На севере же обстановка продолжала ухудшаться. 1 декабря гитлеровцы неожиданно прорвались в центре Западного фронта, двинулись на Кубинку…

В тогдашних условиях рыть противотанковые рвы, эскарпы и контрэскарпы, естественно, не приходилось. Выручить могли только мины. И хотя часть предприятий, где они прежде изготавливались, осталась на захваченной фашистами территории, а часть находилась в пути на восток, мины выпускались. Изготавливали их где только можно было. Работы же по минированию рубежей вокруг столицы во второй половине ноября вели хорошо подготовленные инженерные части. Это сказалось и на тактике минирования, и на его качестве. Все танкоопасные направления были перекрыты. Одна только оперативно–инженерная группа генерала Галицкого установила 52 тысячи противотанковых мин. В труднообъезжаемых местах шоссе разрушалось мощными фугасами. На важных участках шоссейных и железнодорожных дорог, в станционных помещениях, в постройках подмосковных домов отдыха и санаториев, которые противник мог использовать для размещения войск, в административных зданиях покинутых городов ставились мины замедленного действия.

Людям случалось работать под бомбежками, под артиллерийским и минометным огнем, с боем прорываться к отходившим стрелковым частям.

Особой заботы требовали противотанковые мины, установленные осенью. Внезапные сильные морозы могли вывести их из строя: влага, попадая во взрыватели, замерзает, сковывая сжатую пружину механизма. Пришлось проверять выборочно тысячи мин.

Еще одна беда — снег! С двадцатого ноября он валил и валил, сводя на нет результаты осеннего минирования. Скрытые под густым белым покровом, давно вмерзшие в грунт мины делаются абсолютно безвредными для врага. Выход один — начать минирование к столице заново, по свежему снегу, по ранее поставленным минам, «в два яруса». Минирование ведется торопливо, в непосредственной близости от передовой, иногда на виду у фашистских танкистов и пехотинцев, под их огнем. И когда генерал Котляр, отправляя нас с Вакуловским на очередной опасный участок, требует контролировать, как фиксируются мины «второго яруса», не знаешь, что отвечать: сейчас никто мест установки отдельных мин не фиксирует, не до того! Хорошо, если обозначат на карте расположение минного города. Нам остается действовать личным примером, но и мы не всегда можем составлять точные карточки минных полей, ограничиваемся привязкой к местности мин, находящихся с краю: на другое нет времени.

Для доклада о ходе работ и решения возникающих вопросов часто езжу в Москву. Иногда ночь застает в городе. Навещать опустевшую квартиру не хочется. Ночую либо в общежитии, под боком у штаба инженерных войск[8], либо в забронированном номере гостиницы «Москва», чье главное достоинство — ванная комната. Однажды узнаю: тут же, в гостинице, поселился Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, Несмотря на усталость, спешу к нему.

 

 

Пономаренко

 

Большой номер пустынен. Выглядит неуютно. На столике возле двери — ворох газет и журналов. Час поздний, окна глухо зашторены, одна–единственная лампочка светит тускло, Пономаренко удивлен неожиданным визитом:

— Откуда вы? Из каких краев?

Пропускает в номер, усаживает:

— Ну, рассказывайте, рассказывайте, что на фронте? Вы же всегда то на одном участке, то на другом! На месте вам не сидится…

Нарочитая шутливость Пантелеймона Кондратьевича не может скрыть его озабоченности. Я все понимаю: Белоруссия оккупирована, и даже здесь, за толстыми кирпичными стенами гостиницы «Москва», слышен гул артиллерии…

Рассказываю о недавнем посещении ОУЦ, о нуждах центра в связи с наступившей зимой, передаю Пономаренко отчет о работе оперативно–учебного центра за четыре месяца.

Пономаренко углубляется в чтение отчета.

Прошлую ночь я не спал, нынче для отдыха осталось всего пять часов, спрашиваю разрешения уйти.

— Да, да, конечно! Отдыхайте! — кивает Пономаренко. — Отдыхайте!

Спускаюсь к себе, ужинаю, ложусь, но сон нейдет: встреча с Пантелеймоном Кондратьевичем разбередила все прежние думы о партизанах. Сейчас, когда враг захватил огромную территорию нашей страны, но победы не достиг, вынужден вести изнурительные бои, непомерно растянутые коммуникации фашистов поистине стали ахиллесовой пятой захватнической армии. Пора ударить по ним со всей силой! Но партизанские отряды в тылу врага действуют несогласованно, иные даже не имеют связи с партийными и военными органами, снабжение партизан из советского тыла производится эпизодически, им не хватает оружия, взрывчатки, минно–взрывной техники…

Протягиваю руку к часам. На часах — два сорок. Нет, беспокоить Пономаренко в такое время немыслимо. Разговор о насущных нуждах партизан придется отложить. Досадно, конечно, но пенять можно лишь на себя самого.

Спасает, что усталость слишком велика: все‑таки засыпаю. А с утра поездка на левый фланг 16–й армии генерала Рокоссовского, во второй половине дня — под Серпухов, и досада на самого себя отступает, глохнет, спасительно подавленная сиюминутными заботами и обязанностями. В мыслях только танки и мины. Мины и танки. Враг не должен прорываться через минные поля!

Я даже не подозреваю, как близок день серьезного разговора о партизанах.

 

Глава 10.

Две встречи

 

 

В приемной Сталина

 

В один из последних дней ноября голос Левитана, читающего сводку Совинформбюро, звучит приподнято: войска Волховского фронта, перейдя в наступление, разбили врага, освободили город Тихвин, а войска Южного фронта, ведя контрнаступление, освободили Ростов–на–Дону!

Это известие — словно солнечный лучик в свинцовых тучах. Кажется, начинают сбываться слова, сказанные Сталиным три недели назад, в день парада на Красной площади, о празднике, который скоро будет и на нашей улице! А тут еще возбужденный майор Вакуловский:

— Под Акулово и Голицыне подорвалось множество фашистских танков, Илья Григорьевич! Говорят, фашистов в пух разнесли, они одними убитыми тысяч десять потеряли!

Радость Вакуловского понятна: майор принимал участие в минировании участка, где уничтожена прорвавшаяся группировка противника. Да и я сам там работал, и тоже испытываю удовлетворение: минные поля не подводят. А сколько еще приятных новостей узнаем, когда двинемся вперед?!

Сомнений, что скоро перейдем в наступление, нет. Гитлеровцы атакуют без прежнего напора, выдохлись, а к Москве непрерывно подтягивались резервы. Бывая на тыловых рубежах, работники ГВИУ наблюдают за выгрузкой и сосредоточением свежих уральских и сибирских дивизий. Час расплаты для гитлеровцев пробьет со дня на день!..

Находясь под Серпуховом, получаю телефонограмму генерала Котляра, требующего немедленно прибыть в штаб инженерных войск. Оставляю все дела, еду.

— Вас ждет начальник! — разглядывая меня с откровенным любопытством, говорит дежурный по штабу.

Котляр принимает сразу, прервав разговор с Галицким и другими товарищами. Чувствую, и они глядят как‑то странно. Случилось что‑нибудь?

Котляр краток:

— Вас вызывают в Кремль, к товарищу Сталину. На прием следует явиться в двадцать два часа ровно.

Не ослышался ли? Неужели свершилось?!

— Сейчас шестнадцать часов, — продолжает Котляр. — Поезжайте домой, отдохните, приведите в порядок обмундирование. Предварительно зайдите ко мне. Буду ждать в двадцать часов.

Время таяло, как пятнышко влаги на солнцепеке, но ровно в двадцать часов, выбритый и отутюженный, я вновь вошел в кабинет Котляра.

— Ну, вот, совсем другой вид! — одобрительно произнес Леонтий Захарович. — Садитесь. Вызов, как я понимаю, связан с письмом Военного совета Юго–Западного фронта?

— Я тоже так думаю.

— Напомните, какие вопросы там поставлены, Илья Григорьевич?

— Обосновывается необходимость производства мощных противотанковых мин и мин замедленного действия, пишется о нацеливании партизан на разрушение вражеских коммуникаций.

— Продумали, что и как станете говорить?

— Мысли не новые, товарищ генерал!

— Тем лучше. Излагайте только суть и как можно короче.

— Я понимаю! Но есть ряд моментов, требующих пояснения. Возможно, товарищ Сталин не знает…

Котляр быстро перебил:

— Не заблуждайтесь, Илья Григорьевич! Товарищ Сталин все знает. Помните об этом. Помните, и ни в коем случае не горячитесь при разговоре. Пуще же всего остерегайтесь возражать! Могут быть обстоятельства, вам совершенно неизвестные, зато известные товарищу Сталину. Ясно?

В напряженном взгляде Котляра, в интонациях взволнованного голоса угадывались забота, беспокойство за товарища.

— Последую вашим советам, товарищ генерал! — с признательностью пообещал я.

…В первую кремлевскую проходную вошел в 21 час 30 минут.

— Документы?

Предъявил документы.

— Оружие?

Оружия со мной не было.

Такая же точно проверка во второй проходной. В 21 час 50 минут подошел к двери в приемную И. В. Сталина. Нажимая на блестящую медную ручку массивной двери, вспомнил, каким был Сталин на приеме выпускников военных академий в 1935 году; просто одетый, улыбающийся. Чего же это я волнуюсь?!

В уютной, наполненной тишиной комнате уже сидели двое товарищей, приглашенных, видно, раньше меня. Собранны, неулыбчивы, на коленях у каждого — папка с бумагами.

Работники приемной предложили подождать. Опустился в глубокое кожаное кресло рядом с плотным мужчиной в темном костюме. Тот не обращал на соседей внимания. Поглядывая на высокую двустворчатую дверь в кабинет, то приглаживая редкие, тщательно зачесанные на обширную лысину волосы, то принимался барабанить толстыми пальцами по кожаной папке.

Я снова и снова перебирал в памяти тезисы доклада, сделанного нами с генералом Невским Военному совету Юго–Западного фронта.

Внезапно в приемной что‑то изменилось. Никто не произнес ни слова, никакого шума не послышалось, никто ни о чем не объявлял, но все выпрямились, подтянулись, мой сосед вытащил носовой платок, быстро вытер капельки пота на заблестевшем лбу. По каким‑то им одним известным признакам собравшиеся определили, что Сталин приехал. И действительно через несколько минут к нему стали вызывать. Вызвали через полчаса и моего соседа. Снова вытерев лоб, он скрылся за высокой дверью…

Входили и выходили какие‑то военные и гражданские товарищи. Звук шагов гасили толстые ковры. Кресло было мягким, уютным. Тепло, проникая в глубь тела, расслабляло. Прошел час. Минул другой. Беспокойство оставило меня. Завороженный теплом, могильной тишиной, я чувствовал, будто растворяюсь в них. Не успел спохватиться, как глаза закрылись, все заволок туман дремоты. Да и мудрено было не задремать в такой обстановке после двух бессонных ночей и трех часов ожидания.

— Товарищ полковник…

Я вскочил с кресла, испуганный и обескураженный: неужели заснул? А может, проспал?

— Товарищ Сталин принять вас не может, — произнес ровным голосом работник приемной. — Вас примет товарищ Мехлис.

— Но мне нужно к товарищу Сталину! — еще не совсем очнувшись, возразил я.

— Пойдемте к товарищу Мехлису.

Я обескураженно смотрел на высокие белые двери. Всего несколько шагов до них, а войти не могу! Тронули за локоть:

— Товарищ Мехлис принимает в другом кабинете.

 

 

Вторая встреча с Мехлисом

 

Первое, что бросилось в глаза в кабинете Мехлиса, — письмо Военного совета Юго–Западного фронта, лежащее на столе армейского комиссара первого ранга. Это обнадеживало!

— Слушаю вас, — выслушав представление, угрюмо сказал Мехлис.

Я начал излагать суть дела, но на третьей или четвертой фразе был прерван:

— Не о том говорите! Не это сейчас нужно!

Резким движением Мехлис отодвинул письмо Военного совета, поднялся, вышел из‑за стола и, расхаживая по кабинету, стал упрекать меня и авторов письма в безответственности: о каких минах, да еще замедленного действия, о каких «сюрпризах» может идти речь, если армии не хватает обычных снарядов и нечем снаряжать авиабомбы?

— Глубокий вражеский тыл, коммуникации! — с едкой иронией воскликнул Мехлис. — Вы что, с неба упали? Не знаете, что враг стоит под самой Москвой?!

— Но мы учитываем…

И снова Мехлис перебил:

— Учитывать надо, что наступила зима! Что надо полностью использовать те преимущества, какие она дает! Нужно заморозить гитлеровцев! Все леса, все дома, все строения, где может укрыться от холода враг, должны быть сожжены! Хоть это вам понятно?!

Я осторожно заметил, что леса зимой не горят и что они — база для партизан. А если жечь деревни — лишатся крова наши же люди.

Возражение лишь подлило масла в огонь. Мехлис обозвал меня и Невского горе–теоретиками, слепцами, потребовал передать генералу Котляру, что Подмосковье нужно превратить в снежную пустыню: враг, куда бы ни сунулся, должен натыкаться только на стужу и пепелище.

— Если еще раз посмеете побеспокоить товарища Сталина своими дурацкими идеями — будете расстреляны! Можете идти.

Генерал Котляр ждал меня. Выслушал, покачал головой:

— Н–да, неожиданно… Очень! Да вы не расстраивайтесь так, Илья Григорьевич! В жизни, знаете ли, надо надеяться на лучшее. Может, все еще изменится.

Котляр утешал, я был ему благодарен, но состояние подавленности не проходило: все пошло прахом, все!

К тому же я вспомнил, что требование поджигать леса, высказанное Мехлисом, это требование самого Сталина! Точно! Он говорил об этом еще в выступлении по радио 3 июля сорок первого года! А я‑то пытался объяснить Мехлису, что поджог лесов — несусветная чушь! Что же теперь будет? Скажу честно, мне стало страшно…

 

 

«Гони немца на мороз!»

 

Разгром гитлеровцев под Москвой начался переходом в наступление 5 декабря войск Калининского фронта. А утром 6 декабря в мощное контрнаступление перешли Западный фронт и войска правого крыла Юго–Западного фронта. Великая битва началась!

Не в силах описывать боевые действия наступавших советских армий, расскажу здесь только о тяготах, выпавших на долю саперов.

Перед началом наступления им пришлось снять тысячи собственных, поставленных в спешке мин, а затем, в ходе боев, обезвреживать мины противника. Документации на собственные минные поля в ряде случаев не имелось, вражеские укрывал глубокий снег, работать приходилось под огнем, инженерные войска несли потери. Тем не менее и рядовой, и командный состав батальонов, занятых разминированием, поставленные ему задачи выполняли с честью. Я своими глазами видел, как лейтенанты и младшие лейтенанты, вчерашние курсанты военных училищ, показывая пример солдатам, ползли туда, где только что погиб снимавший мины сапер, как двигались следом за этими мальчиками их подчиненные…

Работники штаба инжвойск Красной Армии, оказывая помощь наступающим соединениям, по–прежнему ездили с участка на участок, из одной армии в другую. Дороги и поля выглядели одинаково: перевернутые вверх колесами, зарывшиеся тупыми рылами в придорожные, полные снега канавы немецкие грузовики, обгоревшие, с распахнутыми или оторванными дверцами легковые «опели», «хорьхи», «ганзы» и «вандереры», зияющие рваными пробоинами танки с крестами на башнях, и всюду — трупы в серо–зеленых шинелях: распластавшиеся на снегу, увязшие в сугробах, скрюченные, с головами, обмотанными поверх пилоток и фуражек платками и шалями, с навсегда остекленевшими глазами. И — неровные, медленно бредущие в наш тыл колонны пленных, едва переставляющих ноги с накрученным на них тряпьем.

Изучаем на местах боев эффективность противотанковых мин. Под Акуловом и Голицыном действительно уничтожено около пятидесяти танков врага. У большинства — перебиты гусеницы, иные завалились в большие воронки от мин с усиленным зарядом. Вблизи Решетникова — шестнадцать фашистских танков с перебитыми гусеницами. В других местах от трех до десяти танков. Мины срабатывали безотказно. Но беда прежняя: как правило, только перебивали ходовую часть боевых машин противника, а не уничтожали их вместе с экипажем. Видно, что оставшиеся на поле боя «даймлер–бенцы» добиты уже артиллеристами. Значит, нужны мины новой конструкции, обладающие к тому же большей разрушительной силой. Пленные подтверждают, что мины наносили фашистским войскам значительный урон, но утверждают, что часть их, если дело не осложнялось погодными условиями, обезвреживались довольно легко, Что ж, этого следовало ожидать: мы до сих пор не располагаем достаточным количеством мин, безопасных для собственных войск, но страшных для техники и пехоты противника, практически недоступных для разминирования саперами врага.

К раздумьям о совершенствовании мин прибавляются раздумья о партизанах. Наступление продолжается, мы гоним и гоним фашистов на запад, и некоторые партизанские отряды соединяются с войсками Красной Армии. Радуются партизаны неописуемо, рассказывают, что смогли в последние дни усилить удары по оккупантам, но тут же сетуют на отсутствие надежной, быстродействующей связи со своими войсками, на невозможность своевременно передать ценные разведывательные данные, на нехватку боеприпасов и взрывчатых веществ…

В десятых числах декабря попадаю в Завидово, на свою родную станцию. Благодаря стремительному продвижению и выходу наших войск в тыл противника, Завидово пострадало не слишком сильно, часть домов уцелела, уцелел и дом, где до войны жил друг моего детства Егор Деревянкин. За месяц до нападения фашистской Германии, в мае, Егор с женой, Татьяной Николаевной, приезжал в столицу. Татьяна Николаевна, учительница по профессии, была на семь лет моложе мужа, и хотя у Деревянкиных имелось двое детей, никак не походила на мать семейства. Стройная, смешливая, казалась очень юной, знала это и поддразнивала Егора, приговаривая, что он старик. Егору это нравилось, он счастливо улыбался. Жив ли он, мой товарищ, с которым четыре года протирали штаны на одной школьной скамье? Живы ли его жена и детишки?

Перед крыльцом — расплющенный танковой гусеницей труп немецкого солдата. Окна забиты досками, заткнуты тряпками, ступени обледенели, дверь не заперта. Нашарил в темных сенях вторую, ведущую в комнаты. Ворвавшийся холодный воздух заколебал пламя коптилки, по стене метнулась громадная тень сутулой, закутанной в рваный платок женщины.

— Татьяна Николаевна?.. Это я, Старинов!

Женщина не шевелилась и вдруг поднялась, вдруг ее качнуло ко мне:

— Илья Григорьевич! Живы?! Дорогой наш! Господи, да откуда же?..

Схватив за рукав полушубка, уговаривала пройти, раздеться, присесть, не давая ни пройти, ни раздеться, словно не в силах была опустить рукав, боясь расстаться с чем‑то бесконечно дорогим, с тем, о чем напомнил мой приход.

Спохватилась:

— Вы же с дороги, с холода, сейчас я кипятку…

— Где Егор?

— В армии. Писем второй месяц нет!

— Это ничего, Татьяна Николаевна, случаются перебои… А дети?

— Вон они.

В углу, на большой деревянной кровати спали под ворохом одеял дети Деревянкиных. Значит, самого страшного не произошло… Покосился на забитую дверь в соседнюю комнату. Хозяйка дома перехватила взгляд, объяснила:

— Там семьи из сожженных домов. Гитлеровцы проклятые подослали поджигателей, которые за партизан себя выдавали. Семь домов сожгли, а больше народ не позволил.

К сожалению, следует признать, что дома поджигались действительно партизанами, выполнявшими приказ Сталина «Гони немца на мороз! ". Я сразу вспомнил финскую войну. Финны при отходе 99% населения эвакуировали. Мы приходим в село — населения нет. Часть домов приведена в негодное состояние, часть уцелевших зданий заминированы минами замедленного действия. Продрогшие и измотанные солдаты набивались в такие дома по 50–150 человек. Когда дома врывались, мало кто оставался в живых. После этого мы уже старались подальше держаться от любых зданий и сооружений, хотя минированных среди них было немного. И вся армия мерзла в палатках. Да, финнам удалось выгнать нас на мороз. А теперь, когда мы решили воспользоваться их опытом, что получилось? Стали поджигать деревни, в которых жили крестьяне. Немцы говорят:

— Посмотрите, что делают большевики. Вас поджигают! Помогите нам охранять ваши деревни!

И местное население поддержало немцев. Это дало возможность противнику вербовать в большом количестве полицейских. В то же время партизаны Ленинградской области, их насчитывалось примерно 18 000 человек, узнав о призыве «Гони немца на мороз!», решили, что это провокация. Многие из них пробились через линию фронта, чтобы разобраться в чем дело. Остальные были быстро разгромлены карателями, поддерживаемыми полицейскими и… местным населением.

Запылала железная печурка. Я развязал вещевой мешок, выложил консервы, хлеб, сахар, сало.

— Я ведь только второй день дома, — стараясь не глядеть на такое богатство и как бы извиняясь, что ничего, кроме горячей воды, Предложить не может, — сказала Татьяна Николаевна, присаживаясь рядом на лавку. — Как изверги приблизились, я ребят подхватила — и в деревню, к знакомым. Отсюда верст восемнадцать, гитлеровцы туда не совались. А когда вернулась — верите, Илья Григорьевич? — порог переступить не решалась, так эти «культурные люди» комнаты загадили. Сейчас‑то отмыла, почистила. А они, гады, так и жили!

— Выходит, вы фашистов живых не видели?

— Как не видела?! Когда их погнали, они через деревни, окольным путем тоже бежали! Чучела чучелами. Даже обидно, что такие чучела до Москвы дошли. Ох, а трусят‑то! Армии боятся, партизан боятся и всех, кто в избу ни забредет погреться, уверяют, что они рабочие, рабочий класс!

— Знакомая песня.

— Я возьми да и брякни одному: мол, если ты рабочий, не фашист, и воевать не хочешь — сдавайся плен.

— Рискованно поступили! Что же солдат!

— А что с него взять? Нельзя, говорит, сдаваться. Ваш Сталин сказал, что всех немцев надо уничтожить, пленных у вас убивают. Я твержу: «Ложь это. Не трогаем мы пленных! Русские не убийцы!» Только башкой своей дурацкой мотает: «Ништ, ништ! Рус пу–пу!..».

 

 

Кремль. Председатель Госплана Вознесенский

 

Я покинул Завидово, радуясь, что семья друга детства уцелела, что хоть как‑то помог его детишкам, оставив Татьяне Николаевне свой дополнительный паек и раздумывая над услышанным. Разговор с женой друга не забывался, стал тем последним толчком, который заставил меня приступить еще к одной докладной на имя Сталина, еще раз заговорить о проблемах партизанских действий и эффективности минирования на коммуникациях врага. В новой докладной обосновывалась необходимость производства некоторых видов инженерных мин, указывалось на неиспользованные возможности партизанской борьбы, ставился вопрос о создании единого органа для руководства боевыми действиями партизан. Докладная писалась урывками, в редкие свободные минуты. Может, в ней чего‑то недостает? Хорошо бы посоветоваться с кем‑нибудь из руководящих военных иди партийных товарищей. И сразу вспоминаю о Пономаренко. Конечно, надо идти к нему! Он поддерживал идею создания партизанских школ, его волнуют нужды партизан, он не останется безучастным!

В первый же свободный час еду в гостиницу «Москва». Дорожа временем, буквально с порога объявляю Пантелеймону Кондратьевичу зачем пришел, протягиваю докладную:

— Прочтите, пожалуйста! Если возражений по существу не будет, то, может, и по назначению сможете доставить?

Он читает докладную, щурясь, потом аккуратно складывает листы:

— О минах, о кадрах — хорошо. А вот о руководстве партизанами сказано слишком обще и мало. Вопрос этот, кстати, непростой. Я все время над ним думаю.

— Тогда, может быть, вместо моей докладной подготовить другой документ? Вам же виднее, Пантелеймон Кондратьевич.

— Не знаю, не знаю.

Пономаренко отходит к высокому окну, за которым густо мельтешит снег.

— Сделаем так; вы оставляете вашу докладную, я прикидываю, что можно и нужно сделать, а вы в следующий приезд — сразу ко мне.

Я вырываюсь в Москву через два дня. Пономаренко за это время поработал над вопросами партизанской борьбы немало. У него уже готов проект письма на имя И. В. Сталина. В письме говорится о необходимости усилить партийное руководство партизанами, ставится вопрос о создании органов руководства партизанским движением и высказываются, со ссылкой на мнение полковника Старинова, предложения о производстве инженерных мин и подготовке квалифицированных кадров.

— Я пришел к выводу, что все эти идеи действительно лучше изложить в одном документе, чтобы они и рассматривались в комплексе, — поясняет Пономаренко, заметив, что я дочитываю проект его письма. — Если не возражаете, в таком виде я и передам письмо Андрею Андреевичу Андрееву[9]. Полагаю, в этом случае оно попадет прямо к товарищу Сталину.

Я уезжаю на фронт с сознанием выполненного долга, уверенный, что месяца через два, не позже, какие‑то решения непременно будут приняты. Но уже через полторы недели меня вызывают в оргинструкторский отдел ЦК партии, где, оказывается, уже кипит работа над составлением штатных расписаний штабов руководства партизанским движением, определяются штаты партизанских школ и бригад, подготавливаются заявки на оружие и технику для партизанских отрядов. Письмо Пономаренко дошло до адресата в считанные дни, и решение по нему было принято столь же быстро!

Сталин принял Пономаренко и имел с ним двухчасовую беседу, о которой последний пишет в своей книге «Всенародная борьба»[10].

А несколькими днями позже генерал–майора Котляра и меня приглашают к председателю Госплана Н. А. Вознесенскому, предлагая захватить с собой образцы некоторых замыкателей и взрывателей.

Снова Кремль. В приемной Вознесенского, кроме нас, — представители Главного артиллерийского управления, Главного управления связи и работники промышленности. Ожидаем недолго, минут десять. Вознесенский встречает, стоя за столом. Он улыбчив, что тоже непривычно, и выглядит очень молодо, во всяком случае, моложе большинства приглашенных. Предлагает садиться, сам опускается на стул последним, обводит аудиторию живым, доброжелательным взглядом:

— Недавно в Госплан поступило письмо Военного совета Юго–Западного фронта. В нем ставится вопрос об обеспечении войск и партизан значительным количеством различных инженерных мин и современными средствами связи. Надо этот вопрос решать, товарищи!

В кабинете оживление. Котляр касается плечом моего плеча. Я на седьмом небе: не зря мы поработали с генералом Невским!

Начинается обсуждение потребностей войск и партизан в минах и рациях. Деловое, конкретное. Мы с генерал–майором Котляром демонстрируем образцы созданных к декабрю месяцу взрывателей замедленного действия, элементов неизвлекаемости мин, вибрационных и инерционных замыкателей для противотранспортных мин.

Вознесенский внимательно их рассматривает, интересуется, нельзя ли заменить детали из латуни на пластмассовые или алюминиевые.

— Возможности у государства несколько иные, чем перед войной, товарищи, надо помнить, что цветного металла недостает, а металлорежущие станки предельно загружены… Представьте нам заявку с тактико–техническими требованиями, — обращается к Котляру председатель Госплана. — И пусть инженеры еще раз продумают, как сделать мины максимум безопасными для собственных войск.

Получают указания и другие собравшиеся.

— Надеюсь, с вашей помощью промышленность в короткие сроки даст армии и партизанам нужное количество добротных мин! — говорит нам на прощанье Вознесенский. — Желаю успеха!

Пожелание председателя Госплана сбывается быстро. К весне 1942 года проблема массового выпуска мин замедленного действия и производства других сложных мин решается полностью. Вскоре войска и партизаны начинают получать их. Наконец‑то!

 

Глава 11.

На Южном фронте

 

 

Минируйте «кочками!»

 

В Москве задержаться не пришлось: 14 декабря генерал–майор Котляр приказал сформировать новую оперативно–инженерную группу для устройства минно–взрывных заграждений на подступах к недавно освобожденному Ростову–на–Дону и срочно отбыть на Южный фронт.

В группу включили инструкторов и лаборантов из оперативно–учебного центра Западного фронта, десять лейтенантов, имеющих боевой опыт и прошедших краткосрочные курсы при Военно–инженерной академии имени В. В. Куйбышева, а также бывших бойцов Испанской республиканской армии во главе с Доминго Унгрия. Своим заместителем я назначил майора В. В. Артемьева, начальником штаба — капитана А. И. Чехонина. Вечером 16 декабря поезд с предоставленным группе мягким вагоном медленно отошел от затемненной платформы Курского вокзала…

Захожу к молодым лейтенантам. Девушки — инструкторы Мария Белова и Ольга Кретова приглашают на чай. Из черного хлеба наделали сухариков. Сухарики напоминают о доме, о семье, которую не видел уже полгода…

Степи, снега, перестук колес, запах паровозного дыма. Вернувшись к себе, ложусь, пытаюсь вспомнить, как выглядит Ростов зимой. Мысли довольно быстро меняют направление, сосредоточиваются на полученном задании. Мне известно, что вокруг Ростова–на–Дону создаются так называемые «обводы». Это расположенные по трем гигантским дугам к северу от города противотанковые рвы, батальонные районы обороны с дотами и дзотами и отдельные окопы. Восточная оконечность каждой дуги упирается в Дон, западная — в дельту Дона. Вот эти‑то обводы и предстоит минировать нашей группе.

На душе неспокойно. Коль скоро в Ростове по–прежнему уповают на противотанковые рвы, значит, необходимого количества мин, а возможно, и взрывчатки в обороняющей Ростов 56–й армии генерал–лейтенанта Ф. Н. Ремезова нет. А генерал Котляр еще 5 декабря подписал директиву о возможно большей замене противотанковых рвов другими, более эффективными и менее заметными противотанковыми препятствиями! Придется, видимо, налаживать производство мин. Однако нехватка мин — не главное. Я уверен, что группа мины получит. Тревожит, как отнесутся к нашим новаторскими планам минирования начальник инженерных войск 56–й армии майор Е. М. Журин и сам Ремезов. Мой заместитель майор Артемьев говорит, что Журин был его начальником в военно–инженерной академии, это душевный, простой и хорошо знающий дело человек. Я надеюсь, что в Журине найду единомышленника. Но как посмотрит на новшества командующий армией? Его взгляды на минно–подрывное дело мне неизвестны. А ведь мы хотим помимо «скрытого» и «неподвижного минирования» применить в самых широких масштабах еще и «явное минирование»! Поясню, в чем тут дело.

При «скрытом», то есть при обычном минировании на местности, мины закладываются в грунт и надежно маскируются, чтобы их нельзя было обнаружить наблюдением. «Подвижное минирование» — это быстрая установка мин скрытым способом на участке, где врагу удалось потеснить наши войска или пробить танковую брешь в нашей обороне. Для такого минирования на танкоопасных направлениях заранее подготавливают склады мин и создают группы бойцов, имеющих автотранспорт, чтобы своевременно попадать к нужному участку боя. «Явное минирование» — совсем иная статья. В этом случае тысячи мин устанавливаются на виду, в десятках тысяч кочек, которые легко заметить даже издали и зафиксировать при аэрофотосъемке. Секрет в том, что заряжены далеко не все кочки, а определить, в какой скрывается мина, не способны ни человеческий глаз, ни объектив фотоаппарата. Противник оказывается перед выбором: идти танками на кочки и подрываться или обходить заминированные районы, вступать в бой в невыгодных районах. Разминировать кочки крайне трудно: мины можно устанавливать в сотне различных вариантов, заряжать где пятую, где десятую, где двадцатую кочку, где в первом ряду, где в третьем, где в сороковом, а проверять‑то приходится все! Трудоемко, опасно для жизни (можно напороться на мину–ловушку), а главное — заставляет вражеские танки ждать результатов разминирования под огнем нашей артиллерии и под бомбежкой, нести потери. Разумеется, противник может обстреливать местность с кочками. Но противник в любом случае обстреливает местность, где обороняются наши войска, частично уничтожая и те мины, что поставлены «скрытым» способом. А расстреливать все кочки — не хватит ни снарядов, ни мин. Кроме того немецкие танки, обладающие низким клиренсом, часто наезжали на кочки не только гусеницами, но и днищем. Их экипажи в таких случаях погибали,

Надеюсь встретить понимание и в другом. Линия обороны 56–й армии, проходящая в основном по реке Миус, на левом фланге упирается в Таганрогский залив. Северный берег залива занят врагом. Нет никаких сомнений, что сплошной линии обороны на северном берегу от Бердянска до Таганрога гитлеровцы не создавали, держат для отвода глаз небольшие гарнизоны в отдельных населенных пунктах, уповая на нашу слабость и на разделяющие наши и вражеские войска тридцать с лишним километров замерзшего, торосистого залива. Следовательно, залив — идеальное место для заброса во вражеский тыл групп минеров. Взрывы же на дорогах врага, уничтожение его малочисленных гарнизонов не только заставит фашистов прекратить всякое движение транспорта, но и вынудит стянуть для обороны северного берега значительные силы, сняв войска с других участков фронта. Это было бы замечательно! Надо хорошенько обдумать идею заброса минеров в тыл через льды Таганрогского залива, взвесить все «за» и «против», изложить предложения письменно и представить командованию, а уж там как получится. Решать станет Военный совет армии.

 

 

На подступах к Ростову

 

В Ростов прибыли ранним морозным утром 19 декабря. Из окон вагона затянутый мглистой дымкой город был неразличим. Увидев с перрона полуразрушенное здание вокзала, мы приготовились к встрече с руинами. Но город выглядел почти не пострадавшим! Объяснялось это просто: гитлеровцы хозяйничали в Ростове всего восемь суток, а вышибли их молниеносным ударом. Однако и за восемь суток фашисты успели кое‑что взорвать, а главное — расстреляли и повесили сотни ростовчан…

В штабе 56–й армии мы прежде всего разыскали начальника инженерных войск майора Журина. Евгений Михайлович Журин, высокий, крепкий, с крупными чертами лица, производил впечатление человека вдумчивого, неторопливого. Он и говорил медленно, словно взвешивая каждое произносимое слово. Беседовали долго, обстоятельно, обменялись взглядами на различные виды заграждений и установили, что мыслим одинаково.

— Сможет ваша группа помочь. войсковым саперам в освоении минно–подрывной техники? — с надеждой спросил Журин.

— Вне всякого сомнения!

— А минами поможете?

— Дело общее, Евгений Михайлович, вместе и делать его будем.

Направились к генерал–лейтенанту Ремезову. Журин представил меня.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы составить план минно–взрывных заграждений? — осведомился командующий.

— От четырех до пяти суток, товарищ генерал–лейтенант.

— Будем считать — пять. Какими силами намерены осуществить минирование?

— Понадобятся минимум четыре отдельных саперных батальона.

— Выделим батальон. Но учтите, работы следует завершить до февраля. Успеете?

— Полагаю, справимся до срока.

— Тем лучше! Приступайте к делу.

План минно–взрывных заграждений на подступах к Ростову помогали разрабатывать начальник штаба оперативно–инженерной группы Алексей Иванович Чехонин и мой заместитель — Владимир Владимирович Артемьев. Ценные советы давал Журин. К утру 25 декабря план был готов, а 26 декабря утвержден Военным советом 56–й армии. Мы наметили установить семьдесят тысяч мин, хотя ГВИУ отпустило оперативно–инженерной группе только четырнадцать тысяч: пятьдесят шесть тысяч мин различных видов предстояло сделать в Ростове. С подготовки минеров и налаживания производства мин мы и начали.

Командование Южного фронта подчинило 56–й армии значительное количество инженерных войск. Все они занимались строительством рубежей по реке Миус, в дельте Дона и вблизи Ростова. Вблизи Ростова саперы вместе с тысячами горожан рыли противотанковые рвы. Продуваемые буйным степным ветром, обжигаемые морозом люди долбили и кайлили промерзшую, твердую, как бетон, землю. Ширина противотанкового рва вверху около семи метров, внизу — до трех метров, глубина — тоже до трех метров. Словом, чтобы отрыть один погонный метр противотанкового рва, приходится вынимать около пятнадцати кубических метров земли!

Занимались этой неблагодарной работой и выделенные в распоряжение оперативно–инженерной группы саперные батальоны. Командовали этими батальонами командиры в годах, призванные из запаса, рядовой и сержантский состав в большинстве был из новобранцев. Обутые в грубые ботинки с обмотками, одетые в засаленные ватники саперы выглядели неважно, даже отдаленно не походили на тех, которыми довелось командовать в мирное время. Но среди них имелось много коммунистов и комсомольцев, большинство рядовых было со средним образованием, и этим они тоже отличались, но уже в лучшую сторону, от прежних бойцов.

Командир одного из батальонов, военный инженер 2–го ранга Ефрем Трофимович Мартыненко, внешне сугубо штатский человек, спокойно заверил:

— Задачу выполним, товарищ полковник. Люди — прекрасные.

Я осведомился, умеют ли его бойцы минировать.

— Этому их не обучали, но если обучат — сумеют.

Первое, что мы сделали — сняли выделенные группе саперные батальоны с противотанковых рвов, отвели людей на отдых и через сутки начали преподавать им минно–подрывное дело. Выпуск недостающего количества мин Ростовский обком партии и Военный совет 56–й армии поручили промышленным предприятиям Ростова, Новочеркасска и Аксая. Однако прежде чем дать промышленности заказ на сложные мины, следовало усовершенствовать их, учтя опыт боев, и разработать технологию производства, оптимальную в местных условиях. Словом, требовалось немедленно создать хотя бы небольшое конструкторское бюро и хотя бы маленькую лабораторию–мастерскую. Тут нам повезло! В Ростовском Коммунистическом полку народного ополчения находилось немало опытных, способных инженеров, в частности, конструкторов–станкостроителей, проектировщиков и т. д. Я попросил направить в оперативно–инженерную группу инженера–электрика, по возможности понюхавшего пороху.

— Есть такой, — ответили в обкоме партии. — Инженер Гриднев. За бои под Ростовом награжден медалью «За отвагу».