Проблема языка в памятниках патристики.

Древний Рим.

Римские грамматисты, по существу, слепо следовали правилам греческой грамматики, прилагая их к латинскому языку. Из римских языковедов следует отметить прежде всего Марка Терёнция Варрона (116—27 до н.э.), автора работ "О латинском языке", "О сходстве слов", "О происхождении

латинского языка", Квинта Реммия Палемона (ок. 10—75), Элия Доната (IV в.), Присциана (VI в.), создавшего "Курс грамматики',' и др.

В римском языкознании впервые появились работы, посвященные сопоставительному изучению греческого и латинского языков. Сопоставляя латинский язык с греческим, Варрон обосновал наличие в латинском языке отложительного падежа (аблатива). Палемон впервые в античном языко-

знании выделил междометие в качестве самостоятельной части речи. Он внес значительный вклад в создание латинской лингвистической терминологии. "Грамматическое руководство" Элия Доната в популярной форме вопросов и ответов излагало сведения по фонетике, письму и стихосложе-

нию, учение о частях речи и стилистику. Рекомендованная в качестве основного учебника латинского языка для монастырских школ грамматика Доната в течение почти тысячи лет служила основным грамматическим пособием, а имя Доната стало синонимом слова "грамматика".

К особенностям греко-римской грамматической традиции следует отнести то, что ученые занимались изучением только греческого и латинского языков, а также то, что в своих грамматических теориях они в значительной степени зависели от философии, логики. Но вместе с тем не следует забывать, что "грамматическая система Европы вплоть до XIX в. основывалась на лингвистическом учении греков в его измененном на римской почве

виде".

Донат Элий - римский писатель и грамматист IV века, ритор, автор жизнеописания Вергилия, комментариев к классическим сочинениям. «Ars grammatica» («Искусство грамматики») Доната добилась огромного успеха в качестве школьного учебника. В Средние века (с XVI века и на Руси, её перевёл известный книжник Дмитрий Герасимов) грамматика Доната неоднократно переписывалась и переиздавалась как школьный учебник, его имя стало нарицательным для обозначения латинской грамматики (donet, «Донатус»). Донат выделяет восемь частей речи. Судя по тому немногому, что нам известно о римской лингвистике, грамматика Доната малооригинальна и, очевидно, основана на тех же источниках, которыми пользовались Харисий и Диомед. Однако как пособие сжато и удачно излагает материал. Это также единственное исключительно текстовое произведение, которое было издано в виде блочной книги (вырезано как гравюра на дереве, без использования подвижных литер).

Донат был сторонником системы пунктуации, в которой использовались точки, помещенные на разной высоте относительно строки. Всего выделяли три позиции этих точек, они указывали на постепенно удлиняющиеся паузы речи и были эквивалентами современных запятой, двоеточия и точки. Эта система сохранялась вплоть до VII века, когда получила распространение усовершенствованная система Исидора Севильского.

Присциан родился в Цезарии в одной из римских провинций, скорее всего Мавритании. Точных дат его жизни найти не удалось, он жил приблизительно в 500 г. н. э. Присциан считался латинским грамматистом и был автором учебника латинского языка широко использовавшегося в Середине века. Самым известным стал его труд под названием "Грамматические наставления" состоящий из 18 книг. В своих трудах Присциан многое заимствовал у римских грамматистов Марка Валерия Проба, Элидия Доната, Флавия Капера, а также греческих ученых, Геродиана и Аполлония Дискола последователем которых являлся. Грамматика Присциана отличалась изобилием примеров и полнотой описания темы. Именно примеры Присциана позвлили донести до наших дней отрывки произведений латинских авторов таких как: Варрона, Катона, Пакувия, Акция и Энния. Ориентация на греческую грамматическую систему иногда вводила Присциана в заблуждение, например, когда он усматривал наличие в латыни оптатива, не отличимого по форме от конъюнктива; там, где греческая схема не подходит, его описание становится бессистемным. Однако, несмотря на все недостатки, его труд стал нормативным учебником, и в английском языке даже возникло выражение break Priscian"s head (буквально – «разбить голову Присциану»), означающее «нарушать правила грамматики». Эта книга была высоко оценена византийским ученым Евтихием, ей пользовались Беда, Алдхелм и Алкуин, а в 9 в. франкский монах Рабан Мавр выпустил ее сокращенный вариант. В этом сокращенном или же в полном варианте книга продолжала пользоваться непререкаемым авторитетом на протяжении всего Средневековья и всей эпохи Возрождения, и лишь в 19 в. ее место заняли более современные грамматики.

 

7. Языкознание СВ(средних веков): Вопросы языка, как известно, были предметом достаточно активного обсуждения в филолого-грамматических трактатах рассматриваемого периода, отражая потребности общественно-языковой практики и философской мысли. В сфере теории языка средневековые ученые восприняли отчасти ту языковую проблематику, которая была характерна для античной логики и философии. В филологии и грамматике работа велась в рамках нормализаторской деятельности в области распространения соответствующих канонических языков. Главная задача теории языка в этих условиях заключалась в преодолении стихийно обнаруживающейся тенденции к дифференциации текстов канонического языка, в согласовании нового письменного текста со старым письменным текстом в пределах соответствующего канонического языка, в устранении расхождений, возникающих в различных школах писцов. Усилия ученых были направлены не только на канонизацию старых текстов, но и на создание правил построения новых текстов. Для этой цели из античных лингвистических традиций заимствуются грамматика, поэтика, риторика и логика. Они также становятся предметом школьного схоластического преподавания. Результатом этого процесса стала канонизация грамматики, поэтики, риторики и логики, воспринятых из античных теорий языка. Риторика входила в качестве неотъемлемой части аппарата аргументирования в теологических спорах, грамматика же и логика рассматривались лишь как средства достижения этого искусства. Ученые Средневековья были далеки от изучения языка как такового. Сущность схоластики – подчинение всех наук теологии. Даже философия занимала подчиненное по отношению к теологии положение. С точки зрения существования языка Средние века характеризуются 2 важнейшими чертами:

распространением в цивилизованном мире различных религиозных текстов, сопровождающихся толкованием, комментированием, унификацией и канонизацией содержания важнейших текстов, составляющих основу канона (таких, как Библия, Коран, конфуцианские и даосские классические сочинения, индийские тексты и т. д.) – эти тексты ставятся во главу угла всей системы знаний и составляют идеологический фундамент общества;

расширением территории, на которой существуют письменные языки, включением в эти территории ряда мест, где уже существуют и развиваются местные языки – отсюда формирование особых видов билингвизма, имеющего свои специфические черты в каждом ареале культуры.

 

Как уже отмечалось, говоря о лингвистической традиции в средневековой Европе, подавляющее большинство историков нашей науки склонно было видеть в ней своего рода «теоретический застой», если не регресс по сравнению с античной эпохой. В этой связи назывались следующие факторы:

 

1. Единственным языком, изучавшимся в этот период, был латинский. Хотя согласно распространенной в католическом мире «теории триязычия», развитой в VII в. епископом Исидором Севильским (560–636), статусом «священных» пользовались также греческий и древнееврейский языки (поскольку именно на них по приказу Понтия Пилата была сделана надпись на кресте Иисуса Христа), реальная жизнь внесла в нее существенные поправки: древнееврейский изначально был чужд подавляющему большинству христианского мира и его знание в средние века (как, впрочем, и позднее) было всегда уделом немногих, а число владеющих греческим также оставалось незначительным, чему способствовала отчужденность между католической и православной церквами, завершившаяся в 1054 г. открытым разрывом. Таким образом, «триязычие» свелось к фактическому одноязычию, что, естественно, сужало круг наблюдаемых языковых фактов, а слово «грамматика» стало пониматься как синоним именно латинской грамматики.

 

2. Латинский язык был мертвым языком (использовался главным образом для письменного общения), и изучать его было можно лишь на основе письменных источников. Соответственно предметом обучения становились в первую очередь не звуки (фонетические), а буквы – графические элементы, т. е. собственно фонетические исследования оказались в полном пренебрежении.

 

3. Само изучение латинского языка проводилось в основном в практических целях, вследствие чего грамматика не столько описывала существующие факты, сколько предписывала их «правильное» употребление. Важнейшим пособием для изучения латинского языка оставались все те же грамматики Доната и Присциана либо созданные на их основе компиляции; оригинальных в собственно лингвистическом отношении трудов практически не создавалось.

 

4. Отождествление понятий латинской грамматики и грамматики вообще привело к тому, что даже в тех случаях, когда начинали изучаться другие языки, на них механически переносились особенности латинской грамматики, а подобного рода «латиноцентризм» неизбежно приводил к игнорированию конкретной специфики разных языков, зачастую весьма не схожих с латинским.

 

5. Поскольку изучение латинского языка рассматривалось как логическая школа мышления, правильность грамматических явлений стала устанавливаться логическими критериями, а логическая терминология стала даже вытеснять собственно-грамматическую, заимствованную от греко-римской античной традиции.

 

Несмотря на, казалось бы, достаточную убедительность приведенных выше положений, в специальной литературе отмечалось, что они нуждаются в достаточно серьезной корректировке, поскольку не учитывают ряд важных моментов.

 

Во-первых, в какой-то степени так называемые новые (т. е. живые) европейские языки также попадали в поле внимания: составлялись алфавиты, делались глоссы, выполнялись переводы, сочинялись оригинальные произведения… Сколь ни неравноправен был их статус по сравнению с латынью, но подобная деятельность, несомненно, способствовала постепенному повышению их престижа, а тем самым – подготавливала почву для их превращения в объект научного изучения. В этой связи историки языкознания обращают особое внимание на исландские трактаты XII в., в которых рассматривается вопрос об использовании латинского письма применительно к исландскому языку и в связи с этим описывалась сама исландская фонетика. К концу Средневековья эта тенденция проявилась уже достаточно отчетливо, отразившись, в частности, в знаменитых словах Данте Алигьери о том, что народный язык «благороднее» латыни, поскольку первый – язык «природный», а второй – «искусственный».

 

Во-вторых, было отмечено и то обстоятельство, что ходячее определение латыни как «мертвого» языка, верное в том смысле, что он не являлся родным для какого-либо этнического коллектива, отнюдь не столь верно в других отношениях. «Латинский язык не был мертвым языком, и латинская литература не была мертвой литературой. По-латыни не только писали, но и говорили; это был разговорный язык, объединявший немногочисленных образованных людей того времени: когда мальчик-шваб и мальчик-сакс встречались в монастырской школе, а юноша-испанец и юноша-поляк – в Парижском университете, то, чтобы понять друг друга, они должны были говорить по-латыни. И писались на этом языке не только трактаты и жития, а и обличительные проповеди, и содержательные исторические сочинения, и вдохновенные стихи»[10]. Кстати, это сказалось и на своеобразной «диалектизации» средневековой латыни: появляются изменения в произношении, словоупотреблении, в меньшей степени – в грамматике. В литературе описаны даже случаи, когда ученые из разных стран, говоря на «своем» варианте латинского языка, уже с трудом понимали, а иногда и вообще не понимали друг друга. Отсюда возникла необходимость соответствующей коррекционной работы: в ту же грамматику Присциана стали вноситься поправки, отражающие указанный процесс.

 

В-третьих, с развитием средневекового мировоззрения в первую очередь философского, грамматика привлекает внимание уже и в чисто теоретическом отношении: появляются труды, в которых делаются попытки осмыслить явления языка и интерпретировать их в более широком аспекте. В этом смысле средневековых мыслителей, занимавшихся названными проблемами, можно в какой-то мере считать предтечами общего языкознания.

 

Наконец, в-четвертых, в сочинениях авторов позднего Средневековья, когда в орбите внимания ряда средневековых мыслителей оказались и такие языки, как греческий, еврейский, арабский, стали звучать идеи о том, что помимо общей логической основы в языках имеются и довольно значительные различия, сказывающиеся, например, в трудностях при переводе (эту мысль наиболее отчетливо высказал Роджер Бэкон).

 

Возвращаясь к вопросу о внутренней периодизации средневековой лингвистической мысли, можно отметить, что чаще всего здесь выделяют два основных этапа.

 

Первый («ранний») охватывает промежуток времени приблизительно с VI до XII в. В качестве его отличительной особенности называют обычно процесс усвоения античного наследия и его адаптации к новым историческим условиям. Выдающуюся роль здесь сыграли такие позднеантичные авторы, как Марциан Капелла (V в.), Анций Манлий Северин Боэций (480–524), Маги Аврелий Кассиодор (490–575).

 

Первому из них принадлежит опиравшаяся на труды Варрона и других авторов своеобразная энциклопедия в девяти книгах «Брак Филологии и Меркурия». К нему восходит сложившаяся в средневековой Европе система «семи свободных искусств», состоявшая из так называемого тривия, включавшего словесные науки (грамматику, риторику и диалектику, т. е. умение вести споры) и квадривия (музыки, арифметики, геометрии, астрономии). Таким образом, именно грамматика, понимаемая, как отмечалось выше, как искусство читать и писать, должна была служить основой дальнейшего школьного образования: характерно, что ее изображали в виде женщины, державшей в правой руке нож для подчистки ошибок, а в левой – розги для наказания нерадивых.

 

Боэций известен как переводчик на латынь основных логических сочинений Аристотеля, заложивших основу логических учений в Европе и в значительной степени определивших разработку грамматических проблем.

 

Кассиодором была составлена, в частности, своеобразная энциклопедическая компиляция латинских трудов по «словесным искусствам», к которым он отнес грамматику, риторику с поэтикой и логику.

 

Как уже отмечалось, в эту эпоху канонизируются в качестве основных пособий по изучению грамматики труды Доната и Присциана. Упомянутый выше Исидор Севильский, опираясь на труды Боэция, Кассиодора и других античных авторов, составляет труд, именовавшийся «Начала, или этимологии», в котором утверждалось, что сущность вещи может быть выведена из самого ее названия, а не возникает произвольно, т. е. разделяется та точка зрения, которую высказывали в античности сторонники теории «фюсей». Соответственно этимология, по мысли Исидора, должна привести к восстановлению первичной, «истинной» формы слов. Разумеется, с точки зрения сравнительно-исторического языкознания этимологии Исидора, как и его античных предшественников, не могут претендовать на научность, хотя некоторые из них довольно любопытны. Например, ссылаясь на библейское предание о сотворении человека, он пытается установить связь между латинскими словами «homo» («человек») и «humus» («земля»).

Туту же упомянуть про спор номиналистов и реалистовJ

Проблема языка в памятниках патристики.

Традиционная схема мировой истории, так называемая гуманистическая трихотомия «античность—средневековье —новое время», с самого начала осознавалась как дихотомия: гуманисты считали свой просвещенный век временем возрождения и продолжения классической латыни и всей античной культуры, а мрачное средневековье — антиподом обеим эпохам. Гуманисты, эти «люди нового времени», не просто критиковали средневековую латынь, науку пли культуру, они отказывали им в существовании, вычеркивали их из истории.

На протяжении ряда веков отношение к средневековой философии и средневековой пауке продолжало оставаться по преимуществу негативным. Средние века рассматривались как эпоха застоя, эпоха глубокого упадка творческой мысли во многих областях культуры и науки, и в частности в сфере изучения явлений языка.

Лишь в последние десятилетия отношение к средневековой культуре существенно изменилось. В паше время крупные достижения средневековой культуры получили достойную оценку. Пристальное внимание проявляют современные исследователи и к тем трудам средневековых мыслителей, в которых рассматриваются проблемы языка. Хотя работа в этой области еще только начинается, сейчас уже очевидно, сколь крупный вклад внесли средневековые ученые в изучение лингвистических явлений. Исследования последних лет обнаруживают наличие глубоких преемственных связей между лингвистическими воззрениями Средних веков, с одной стороны, и учениями эпохи Ренессанса и Просвещения, с другой. Мы ясно видим теперь, что вся область европейской философии языка, вся лингвистическая традиция от трактата Данте «О народном красноречии» до «Грамматики» и «Логики» Пор-Рояля, до философии языка Декарта и Лейбница строится в большей мере на критическом осмыслении идей средневековых теологов, чем па изучении античных философов.

Историю средневековой науки принято начинать с зарождения патристики (вторая половина II в. н. э.) — учения ранних христианских теологов, именуемых «отцами церкви» и заканчивать наступлением Ренессанса. В пределах этих временных границ выделяют два периода. Первый, продолжающийся до VIII в.— времени окончательной систематизации догматики, характеризуется преимущественным и даже исключительным интересом к так называемой «философии языка», второй — возрастающим интересом к формальной логике и спекулятивной грамматике. Разумеется, при этом не следует упускать из виду постепенно расходившиеся пути учений о языке на грекоязычном Востоке и латиноязычном Западе.

Средневековые учения о языке по сути своей иные, чем учения Нового времени. Иными были побудительные мотивы обращения к языку, иными конечные выводы, которые делал мыслитель. — подчас они не имели никакого отношения к тому, что интересует языкознание сегодня. Поэтому исследователь неизбежно оказывается перед дилеммой: средневековые теории языка — неотъемлемая часть истории лингвистических учении, но они (как и античные теории) разработаны нелингвистами и с трудом подводятся под новоевропейское понимание науки. Вся теория языка определялась, так сказать, не внутренними, а внешними зависимостями. предмет языкознания не вычленялся, а растворялся в онтологии, гносеологии. В Античности истинность системы философа подтверждалась (в идеале) логической правильностью и непротиворечивостью исходных постулатов, свободно им избранных, и хода рассуждения. В патристике же любая спекулятивная система признавалась достоверной лишь в тех пределах, в которых она соответствовала априорно заданной, независимо от данного мыслителя возникшей и сложившейся системе миросозерцания. Все, что противоречило ортодоксальной христианской доктрине, не входило гармоничной частью в целое, вносило разлад в незыблемый и прекрасный, по учению церкви, порядок, будь то в космосе или теории, что не находило себе прямого или косвенного подтверждения в Библии, безоговорочно отвергалось как «языческие бредни».

8. Второй период развития средневековой лингвистической традиции (поздний, или «предренессансный») охватывает XII–XIV вв. Эта эпоха характеризуется как расцвет и последний закат схоластической философии[11], возникшей в предыдущие века. В рассматриваемый отрезок времени (во многом благодаря контактам с арабским миром и через посредство арабских переводов) западноевропейские мыслители знакомятся с рядом произведений античных авторов, в первую очередь с ранее не известными «латиноязычному» Западу трудами Аристотеля и комментариями к ним. Наблюдается и возрастание интереса к проблемам языка. Правда, историки лингвистики отмечают, что собственно в плане грамматического описания языка было сделано не так много: по-прежнему, основным авторитетом оставался труд Присциана, к которому составлялись многочисленные комментарии, и в этом плане можно отметить лишь один факт: категория имени, не расчленявшаяся в античной грамматике, была подразделена на существительное и прилагательное. Однако заметным явлением считается формирование в XIII–XIV вв. так называемой концепции философской грамматики. Первый опыт ее создания связывается с именем Петра Гелийского (середина XII в.), написавшего ее в виде комментариев к Присциану. Особую роль в развитии этого направления сыграл Петр Испанский (1210/20—1277), португалец по происхождению, ставший в 1276 г. римским папой под именем Иоанна XXI. В своем трактате «О свойствах терминов», составляющем заключительную часть принадлежавших ему «Кратких основ логики», он разрабатывает учение о суппозиции (допустимой подстановке терминов), касаясь вопроса о природе значения и отмечая важность изучения элементов языка в контексте тех комбинаций, в которых они выступают в речи. Привлекает внимание и решение лингвистических проблем в "Кратком своде основ логики" Петра Испанского (1210 или 1220--1277), понимавшего диалектику как искусство искусств и науку наук. Он относил грамматику, риторику и логику к речевым наукам. По его мнению, логика занимается универсальными явлениями, а грамматика - особенностями отдельных языков. У знаков как терминов языка он выделяет первичные интенции (обозначение вещей) и вторичные интенции (выражение общих понятий). Значение определяется как сигнификация (представление вещи через условный голосовой звук), как суппозиция (употребление субстантивного термина вместо собственного имени в некоем контексте), как апелляция (отношение слова к реально существующему объекту); как указание на то, что сигнификация связана с понятийным содержанием, а суппозиция обнаруживает себя в индивидуальных примерах. Разграничиваются суппозиции общие, единичные, персональные, материальные. Петр Испанский проводит анализ процедур расширения и ограничения / сужения значения. Он разрабатывает теорию синонимии. Им различаются значения корней и аффиксов (сигнификативные и консигнификативные). Он отказывается от резкого разграничения категорематических (предикатных) и некатегорематических (непредикатных) слов. Им подчеркивается взаимоограничение слов и конструкций, проводится различение предложения и словосочетания. Ученый хорошо осознает то, что объектами науки являются не вещи, а предложения о них.

В значительной степени под его влиянием в XII–XIV вв. складывается так называемая «школа модистов» (название связанно с тем вниманием, которое ее представители уделяли вопросу о «модусах», т. е. способах значения.). К числу ее крупнейших представителей относятся Боэций Датчанин (XIII в.), Томас Эрфуртский (XIV в.) и др. Модисты изучали прежде всего общие свойства языка, его отношения к внешнему миру и мышлению. Вслед за Петром Гелийским они рассматривали грамматику не как чисто практическую дисциплину, которая учит «правильно говорить, читать и писать», а как науку (scientia). Отмечая, что языки обладают конкретной спецификой, модисты вместе с тем применяли к ней критерий «одна для всех языков», подчеркивая тем самым ее логический характер. «Тот, кто знает грамматику одного языка, – писал один из авторов рассматриваемой эпохи, – знает сущность грамматики вообще. Если же, однако, он не может говорить на другом языке или понимать того, кто говорит на нем, это происходит из-за различий в словах и их формах, которые по отношению к самой грамматике случайны». Со школой модистов связаны также изучении вопросов синтаксического значения частей речи, их выделения и др., а сама грамматика определяется как наука о речи, изучающая правильное сочетание слов в предложениях посредством модусов означивания. При рассмотрении значения предложения средневековыми авторами использовалось также понятие диктума — объективной части значения предложения, соотносимой с модусом как операцией, производимой мыслящим субъектом. Уже в первой половине XX в. названные термины вновь ввел в науку о языке один из виднейших представителей Женевской лингвистической школы, сыгравший выдающуюся роль в оформлении и публикации «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра, – Шарль Балли.

Для Ральфа де Бовэ характерно усиление внимания к текстам не только христианских, но и классических авторов. Его трудам присуще обилие цитат из них. Он первым начал разрабатывать проблемы синтаксиса. Управление он определяет с учетом логико-семантического критерия.

Насколько я поняла из написанного, логизация грамматики – это то, что грамматика подчиняется философии, а в её лице логике. Строй языка обуславливается логическими законами, все должно быть четко, просто, ясно.