Детство и отрочество варфоломея

Так хотелось бы проникнуть быстролетной мыслью через великое пространство и через долгие времена, через толщу шестисот слишком лет, в ту самую боярскую усадьбу в городе Ростове, где в цветущую пору весны 1314 года родился младенец Варфоломей.

Боярин тех времен Кирилл, занимавшийся хлебопашеством, не отличался, видимо, богатством и жена его Мария не была избалованной знатной боярыней.

Самый город Ростов Великий был, вероятно, чем-то вроде большого зажиточного сибирского села, окруженного пашнями, покосами, лесными дубравами, простором еще девственной тогдашней вольности, колеистыми проселочными дорогами… Как хотелось бы представит себе деревянный дом-хоромину боярина Кириллы, его обширный двор, амбары, паутину жердяных изгородей и поскотин. Куры на дворе, петушиное пение в полночь и перед утром, и потом на заборе в солнечном свете дня взмахи его крыльев. Трава-мурава вокруг, и какое-то хозяйство: коровы, лошади, сохи и бороны на дворе – боярин только что отсеялся, может быть, только что подсолнухи да коноплю последними заборонил… А тут уж скоро Вешний Никола, надо на телеге съездить поглядеть на всходы… Всюду нужен свой догляд, сыны, два мальчика, Стефан и Петр еще только подростки, на них полагаться рано, а работника пошли, да за ним же иди…

Было ли это так или как-то иначе, но так ясно представился тот быть близким к недавнему крестьянскому зажиточному быту, однако полному забот и трудов, богатому молитвами да упованьями на Бога.

Ведь это было под страхом, не спокойно и не мирно.

Все было под Богом. Каждый день и достоянию и самой жизни боярина угрожала опасность какого-либо изуверского татарского набега, непосильной дани пошлины, или откупа от полонения, от увоза жены и детей… Всюду рыскали они и целыми ордами и отдельными группами. Их была власть и воля, они хозяйствовали над неоглядными просторами тогдашней Московской и Киевской, и Новгородской, и Суздальской, и Пермской, и Рязанской, и Муромской Руси.

Нужна была во всем одна-единственная крепость и защита – Воля Божия и кроткое на Него упование, постоянное озаренное усердною молитвою. Отсюда и весь уклад в семье боярина Кирилла кроткий и благочестивый, полный мира и труда, но отягченный недостатками и от непосильных податей татарам и от прочих жизненных тягот людей, живущих трудами земледелия, в тогдашней подъяремной Руси.

Это было время, когда, действительно, вера в Бога и в Его неисповедимые пути должна быть единственным спасением, но когда влияние татарщины расшатывало эту веру настолько, что даже среди князей говаривали:

– “Зачем Богу молиться, лучше татарину поклониться”.

И только в наиболее благочестивых семьях вводился как бы монастырский устав жизни: повиновение старшим, молчаливое терпение, общая молитва утром, перед пищей, вечером, а для стариков даже и полуношная. Обязательное хождение на все богослужения, обязательное постничество и соблюдение всех правил благочестия.

Была в этих качествах та простота и красота, которою держалась все те далекие времена вся самобытная духовность русской жизни. Мир в семье, лад с домашними, уважение соседей, подражание младших старшим – все это держалось именно добровольным подчинением патриархальному укладу в доме. В семье же боярина Кирилла была та особенность, что отрок Варфоломей был от рождения предназначен для служения Богу. Потому что был об этом знак: еще будучи в чреве матери он во время литургии в церкви, громко, трижды возгласил, так что слышали и смутились все молившиеся. И еще был знак, когда он был еще в чреве матери: не могла она принимать совсем пищи в постные дни. А когда он родился, то и сам, будучи малюткой, во все постные дни совсем не хотел кушать. Но вот, когда подрос и, когда родители отдали его в школу, – не давалась ему грамота.

“Учитель же его со многим прилежанием учаще его, но отрок не точен был… Много браним бывше от родителю своего, более же от учителя томим… Отрок же часто со слезами моляшеся Богу…”

Как это просто и легко представить страдающего от школьной мудрости малютку, который даже от благочестивого родителя “браним бываше”, “более же от учителя томим”, и который тайно, со слезами молился Богу, чтобы понять и “точным быть…”.

Только ныне можем уразумевать, какой и в этом случае был великий промысел Божий.

Был бы “точен в науках”, вероятно, был бы рядовым боярином, служилым человеком, может быть, простым священником. Быть может, именно по неспособности к грамоте, Варфоломей был оставлен при хозяйстве и часто должен был проводить время в одиночестве, в лесу и в поле. Но, разумеется, не мог он примириться с тем, что не способен читать Слово Божие. Как оставался один в поле он молился как взрослый, прося Бога простить его в его грехах и даровать ему способность в грамоте. А какие у него могли быть у него грехи? Так, однажды, разыскивая потерявшуюся лошадь, он далеко забрел в леса и в глухих их дебрях заблудился. Есть чудное его изображение в этот момент нашим художником Нестеровым. Худенький, высокий мальчик, с уздою в руке, шел по глухой лесной поляне и плакал. Он плакал, может быть, потому, что заблудился или испугался, а, может быть, именно потому, что умиленный окружающей тишиной, опять молился Богу о даровании ему способности постигнуть грамоту, постигнуть всю премудрость окружающего мира. О, эти детские молитвы, когда чистая душа чует близость Бога именно в природе и когда она невольно рвется слиться с нею в умилительных слезах восторга и молитвы. Так молился в этот раз и отрок Варфоломей. Вдруг он почуял около себя, совсем вблизи, старенького отшельника, который молился под старым дубом. Мальчик подошел к нему под благословение с еще влажными от слез глазами. И старец, видя его слезы, ласково спросил, о чем он плачет. Мальчик рассказал о своем горе: не дается ему грамота. Пусть святой подвижник помолится о нем: может, Бог поможет выучиться хотя бы лишь читать священное писание. И вот оба стали они на молитву – старый да малый и молились долго, со слезами и смирением, от всей чистоты простых сердец, со всею силою тогдашней крепкой веры.

Быть может, именно эта встреча с отшельником в глухом лесу была уже началом всероссийского духовного и монастырского строительства. Во всяком случае, с этого дня отрок Варфоломей ни о чем другом не думал, как только о пустынножительстве. Но хозяйство боярина Кирилла пришло в упадок. Он со всей семьей должен был переселиться в глухую провинцию – городок Радонеж. Было не до скитничества, надо было помогать братьям и стареющим родителям. Одного его родители не отпускали, а старший брат Стефан, которому он доверял свои помыслы, увлечен был красотою юной девушки и вскоре женился. Средний же, Петр, был еще молод. Так тянулись годы, пока ушедшие на старости в Хотьков монастырь, родители его померли, а брат Стефан, потерявши молодую жену, постригся в тот же монастырь. Юный Варфоломей, раздав бедным все небогатое наследство от родителей, приступил к исполнению своего заветного желания – быть пустынником. Окончился срок устремления – настало время действия. И вот мы видим уже в изображении Н.К. Рериха, как входит с небольшой заплечною котомкой юный послушник в тяжелые и мрачные стены монастыря. Позади остается розовое, полное грядущих радостей утро, а впереди – полумрак тяжелых стен и неизвестность.

23-х летний Варфоломей пришел в Хотьковский монастырь под Москвой. Здесь он упрашивает брата Стефана пойти с ним в пустынь. Брат не соглашается: сурова жизнь пустынника. Она свыше меры для познавшего услады жизни человека. Но Варфоломей просит, умоляет и добросердечный Стефан, наконец уступает. Епифаний, жизнеописатель и ученик Св. Сергия, о согласии Стефана говорит так: “Принужден был словесы блаженнаго”.

Теперь надо перенестись в те глухие леса, которые простирались по горам и холмам нынешних окрестностей Троице-Сергиевой Лавры около шестисот лет тому назад. В этих-то лесах и блуждали долго Радонежские братья, пока “им полюбилось одно место, удаленное не только от жилищ, но и от путей человеческих”. Здесь-то своими трудами оба брата и построили себе первую деревянную церквицу, которая была закончена к 1340 году, когда Варфоломею исполнилось 25 лет.

ЮНЫЙ ИНОК

И виден был в Нем прежде иноческого образа – совершенный инок… – говорит о Варфоломее Его современник Епифаний. – Поступь Его была полна скромности и целомудрия; всегда тихий и молчаливый, кроткий, он был со всеми ласков, ни на кого не раздражался, от всех с любовью принимал случайные неприятности”.

И это запечатлилось после в одном из многочисленных священных восхвалений, посвященных Радонежскому подвижнику:

“Радуйся, иго Христово благое понесший измлада. Радуйся, не обративыйся вспять в шествии до горняго града. Радуйся, вся мира сего красная, (мирския прелести) яко скоро исчезающая, презревый. Радуйся, зерцало совершеннаго терпения”.

* * *

До нас, людей XX века, часто звучат безыдейно многие писания и предания древности. Мы подходим к явлениям давно минувшего слишком недоверчиво, с подпорченною, общежитской мерою. И на все у нас свое сомнение.

– “Да так ли все это было?”

Для нас непостижимо именно это: “Зерцало совершеннаго терпения”.

Когда же нам кто-либо попросту, правдиво скажет:

– “Но вот Он создал и построил духовныя твердыни и строительство Его испытано столетиями. Пример Его создал сотни монастырей, миллионы почитателей, последователей. У гроба Его преклоняли колени все цари Российские и многие короли и великие люди из многих стран – мы, на минутку задумаемся и все-таки с полудоверием говорим:

– “Возможно, что и были такие замечательные люди… Но все прошло и быльем поросло…”

Оказывается, нам нужно сбросить с себя вековые коросты самого обыкновенного незнания и небрежения к тому, что является источником и настоящего и будущего одухотворения жизни. Ведь тогда, 600 лет тому назад, около Св. Сергия утверждались первые “починки” духовного и исторического строительства. И происходило это тогда, когда, помимо постоянного подвига духовного, нужна была невероятная, непосильная для обыкновенных людей, борьба, прежде всего, с самой суровой природой…

Тот дремучий лес, глухой, непроходимый, непроезжий, удаленный от жилых мест, нужно было корчевать, очищать и рубить самым напряженным трудом, вручную, вероятно тупым, не стальным, а железным тогдашним топором. Надо представить первый стук топора в лесу, первую свежую пахучую щепу, первое упавшее дерево и его долгую, старательную очистку и разделку на нужные размеры. Все человеческое юному отшельнику было присуще: и голод, и усталость, и пот, и мозоли на руках. А вода где-то далеко внизу, под горой, а за всякой мелочью, хоть и для малой постройки, надо идти за десятки верст в ближайшее населенное место пешком и все нести на себе, согбенно… И нельзя было строить, не испросив благословения Великого Князя. Идут и к архиереям, идут скромные скитники к Великому Князю. Тогдашние Приказные Избы, тогдашняя медлительность во всем, писарская волокита. Не скоро, не в одно лето построилась первая церквица, – это взяло два лета и одну зиму. А непогода, дожди осенние бури, холода, морозы, снежные вьющиеся вьюги… Может быть, в одну из таких именно невыносимых для всякого смертного завывающих ночей, когда нельзя было согреться, когда, быть может, отсырел “трут” или березовая кора, и огниво не повиновалось закоченелым рукам – старший брат Стефан, уже давно иерей, уже возмужалый, сильный человек, не выдержал испытания и покинул юного Варфоломея… И вот один остался 25-ти летний скитник, один повел борьбу с суровою природой, с непосильной тяжестью одиночества, с неодолимыми голосами искушений:

“Для чего остался? Кому нужны все твои муки? И не гордыня ли заставляет тебя все это терпеть? Угодно ли все это Богу?

Вместе с борьбою с окружающим диким лесом, надо все время приводить в лад с подвижничеством – хрупкий, мятущийся дух и цветущее сильное, полнокровное тело.

Варфоломей изображается высоким, могучим, прекрасным юношей. И все обуздывает, все укрощает, все смиряет непрестанным, простым, самобытным трудом. Труд, пост и молитва – становятся скоро уже не испытанием, не трудностями, но прибежищем в скорбях, убежищем от искушений, а затем и потребностью действенного укрощения тела и духа, действенного совершенствования. Таким образом, труд и строительство являются не самоцелью, не главным в подвиге, но следствием, но результатом его духовного роста, как цветок и семя являются следствием необъяснимой тяги всего растущего к солнцу.

Только в этом состоянии юный отшельник, достаточно себя испытавший, решается принять пострижение в монашество. Жизнеописатель Его Епифаний с особенной торжественностью отмечает самый приход в его уединенную церквицу игумена Митрофания, быть может, подобного тому, который некогда молился с отроком Варфоломеем в лесу о даровании ему способности к грамоте. Самый обряд пострижения был настолько скромным, настолько и глубоко-значительным. Было это 7 Октября 1342 года, в день Св. Сергия, каковое имя и было дано новопостриженному.

Старец Митрофаний побыл с юным иноком всего семь дней и чувствуется, что с трудом, почти с неохотой расставался инок Сергий со своим наставником. Так или иначе, он остался вновь один, на этот раз уже посвященный иночеству навсегда, связанный уставом подвижничества до конца.

И Епифаний снова говорит о нем:

“Кто изочтет его теплые слезы и воздыхания, его стенания молитвенные и плач сердечный, его бдения и ночи без сна? Кто сочтет его земные поклоны, кто расскажет о его алкании и жажде, о скудности и недостатках во всем, об искушении от врага и страхованиях пустынных?”

А эти “страхования пустынные”, конечно, были очень велики. И был он опять-таки в тех же непобежденных силах природы. Бесконечными должны были казаться северные зимние ночи, ужасающие стенания бурь и завывания волков у маленьких окошек хижины… И случалось, буря срывала с петель двери и, как злые искушения ада сверкали алчные глаза голодной волчьей стаи. Средь бела дня повадились ходить в обитель голодные медведи. И сама природа, сама реальность принуждает подвижника находить гармонию между необходимостью самосохранения и подвижнической добротою человека, “иже и скоты милует”. Устоял подвижник и против ожесточенных сил природы и против собственных страхов и слабостей.

В нескольких полотнах Н.К. Рериха, Св. Сергий изображен вместе с медведем, покорно стоявшим возле или даже лежащим. Но примем явление просто и реально, по земному. И в этом случае мы увидим, как долго и как терпеливо одинокий скитник завоевывал доверие, а потом и любовь дикого зверя, который аккуратно приходил за своей частицей хлеба или сухарей к Сергиевой келии. Потом ему понравилось просто оставаться у Него в гостях… Медведь делается первым, разделившим одиночество подвижника и первым, свидетельствующим святость и благоволение человека. Природа, таким образом, сама пришла и поклонилась человеку, не оскорбленная насилием, но подчиненная его творческой благости.

В этом не только пример, но и символ ко всему грядущему, но и ключ к познанию и совершенствованию духа человеческого как благой творящей энергии.

Не было тогда не только телеграфа, но и почтовых сообщений. Не было иных способов передвижения, как только лошадьми или оленями. А больше все по пешему хождению. Но скоро разнеслось о молодом иноке слово по всей Московской земле. И потекли к нему “вси труждающие и обременении и чающие спасения души”. Не хотел он нарушать свое уединение, но не мог и отказать людям. Стали просить его поселиться возле и, конечно, с каждым разделял Он кров свой и последнюю краюшку хлеба. А потом ему же пришлось им всем служить, за больными ухаживать, в горе утешать, просящим отдать последнее, за обижающего (были и такие) искренно молиться.

“Не может град укрыться вверху горы стоя”. – Все шире и громче разносилась о ските подвижника утешительная весть. Появился на Русской Земле истинный светильник. И потекли к нему паломники и разоренные татарами крестьяне из дальних мест. И стала вырастать его обитель, стала строиться будущая великая, много веков расширявшаяся и возвышавшаяся Троице-Сергиева Лавра. Строилась и вырастала уже сама собой, иногда помимо и вопреки воле самого основателя.

Но пока братии, удостоенной иночества, было двенадцать, пока это число оставалось нерушимым, очевидно труден, сверхчеловечен был их подвиг. Недаром один из пришедших к прославленному игумену крестьян оставил на веки памятное для народа свое меткое словечко. В обители Сергия он нашел: “Все худостно, все нищетно, все сиротинско”.

Вокруг церквицы торчали еще пни от срубленных для постройки вековых деревьев. В деревянной церквице вместо восковых свечей горели лучины, а сам игумен ходил в сермяжной с многими заплатами ряске. И долго еще в обители Св. Сергия совершалась литургия с деревянными чашею и диском. Недаром, умиленный всей этой святою нищетой, архимандрит Смоленский Симон решил переменить свою власть архимандрита на звание Сергиева послушника и принесть на построение нового храма и монастырских зданий все свое, по тем временам, большое состояние. Это было началом уже великого строительства Троице-Сергиевой Лавры, в которую потом потекли дары целыми вотчинами, так что во время великого голода и моровой язвы, случившихся в те времена, обитель Св. Сергия могла оказывать большую помощь и служила как последнее прибежище усопших.

Преподобный Сергий все же продолжал свой неустанный труд, служа своей братии как самый рядовой инок; катал из воска церковные свечи, пек просфоры, на ручной мельнице молол зерно для муки, носил ведрами на коромысле воду, пока, много позже, испросил молитвами чудесный источник из скалы; словом, это был подвиг во всем сиянии великого труда, терпения и готовности служить Господу творением блага и милостыни всем ближним, не спрашивая, кто они – свои или чужие.

ИГУМЕН ВСЕЯ РУСИ

Василий Великий некогда сказал: “Буди ревнитель право живущим и сих житие и деяние пиши на сердце своем”.

Еще в 15-м столетии, в многочисленных скитах и кельях, где Св. Сергий Радонежский был живым примером подвига, деянию его посвящались многие стихи и акафисты.

Форма восхваления в акафистах – самая вдохновенная и самая восторженная.

“Радуйся от чрева матери освященный, радуйся в рождении Твоем сыном радости нареченный. Радуйся, пречудное в младенчестве постничество нами являй. Радуйся навыкнувый хранити страх Божий, – премудрости начало”.

Этот экстаз радости – является венчанием святости и способом совершенствовать дух у каждого подвизавшегося. Если начал постигать радость и победил уныние, – значит, познал бессмертие.

Пронеслись века над этими кроткими и задумчивыми излияниями восхвалений, но свежесть их восторга, их юная устремленность к облику Преподобного благоухает и сейчас, и кажется действеннее и изумительнее всякой мирской поэзии.

В рукописях библиотеки Троице-Сергиевой Лавры хранился до недавнего времени тропарь, написанный неизвестными восторженными почитателями и учениками Сергия:

“В чистоте жития, источник слез твоих, исповедания трудовые поты совокупил еси, и купель духовную источил, свещенный Сергие Преподобне, омываеши сугубство творящим любовию память Твою, скверны обоямо душевные и телесныя: сего ради чада твоя суща вопием Ти: моли, Отче, святую Троицу о душах наших”.

Но осталась о Сергии и простая проза тех времен. Его современник и ученик Епифаний написал о Нем большой труд. И начинается этот труд так:

“Слава Богу о всем и всяческим ради. Слава Показавшему нам житие мужа свята и старца духовна, - благодарим Бога за премногую Его благость, бывшую на нас, яко дарова нам свята старца, господина преподобнаго Сергия, в земли нашей Рустей, в стране полунощней”.

Некогда Пушкину для “потомков православных” удалось создать образ летописца Пимена. Кто не вдумывался через этот образ в события минувших веков? Но Пимен жил двумя столетиями позже, а Епифаний, один из близких учеников Св. Сергия, жил в 14-ом веке. Поэтому, как волнительно читать его подлинное, тогдашнее, разговорное слово, точно вот он, склонившись, выводит слово за словом и сам же вслух их повторяет:

“Дивлюсь же, како толико лет минуло, а житие святото старца не писано было, и о сем сжалихся зело, како убо таковой святый старец пречудный и преподобный, отнель же представился 26 лет прейде, и никто не дерзняше писати о нем, ни дальний, ни ближний, ни больший, ни меньший”.

Только потому дерзнул блаженный Епифаний писать о своем Учителе. А потом, опираясь на Епифаниево жизнеописание, сотни и тысячи писали о Св. Сергии и дальние, и ближние, и большие, и меньшие. Писали о нем великие Иерархи церкви, смиренные монахи, глубокие историки, как В.О. Ключевский, великие писатели, как Лев Толстой, и даже писатели современные – Б. Зайцев за рубежом, и писатели Д. Демидов, Пантелеймон Романов и другие в самой России, уже когда гробница Св. Сергия была потревожена.

Летописцы русские называли Сергия: “Игуменом Всея Руси”.

А вся наша Церковь величает Его: “Возбранным воеводой Русской Земли”.

15 Мая 1937 года со дня рождения Преподобного Сергия исполнилось 623 года, а со дня Его отхода 546 лет. Когда, девять лет назад, снимаемый с высоты древнего собора в Сергиевой Лавре колокол упал и разбился на куски (шесть месяцев “лучшие” советские инженеры “работали”) – вместе с глубокой жалостью к людям, это творящим, возникла и утвердилась мысль: вот настала пора, когда Всероссийский Учитель Сергий становится Учителем Вселенским и когда не один, но тысячи колоколов неумолимо звучат в миллионах сердец и в совести всечеловеческой. Может ли быть более убедительное, более действенное прославление Сергиева терпения и смирения, когда Всероссийское и всемирное сознание ощутило и нашло свое могущество в утверждении, что и это испытание нами заслужено, и что надо снова звать на помощь Дух того же Св. Сергия… То, о чем звонили русские колокола, будет с новой силой звонить пробуждающиеся сознание русских людей во всем мире.

Во всем совершающемся есть наивысший Промысел. Судьба испытывает истинное усердие и подвиг. Ни в грандиозности соборов – истинное значение религии. И, конечно, ни в словесных протестах, ни в кровавой мести – победы духа и радость истины. Но в накоплении духовного сознания и в честном пересмотре собственных поступков. В чем была ошибка целой нации, если наивысшие святыни, силою которых создана вся державность и все величие русской культуры, – если эти именно святыни попираются ногами наших же собственных поколений? Надо спокойно посмотреть в глаза опасности и надо использовать всю мощь вынужденного молчания, – но не для того, чтобы на зло ответить злодейством, а для того, чтобы всю наиболее тонкую и наиболее могущественную силу веры и духовной энергии правильно включить во всемирное динамическое действие благих начал. Вера горами двигает.

Но что такое вера – и кто такой теперь “верующий”? Вера не только доверие, это верность заветам Древней Церкви, присяга, переданная нам святителями Церкви, могущество внутреннего значения, более убедительное, нежели все науки вместе взятые, ибо и науки только для веры. Всякий инженер-изобретатель вначале только верит в его идеи, а уж потом технически воплощает свою веру.

Когда Св. Сергий вырастал извнутри себя и строил во вне, – он уже тогда расширял сферу своей веры и своего влияния как носитель и хранитель ценностей нетленных и неистребимых. Он не принял золотого креста от митрополита Алексия, – ибо нес на себе крест подвига. Он отказался даже от сана епископа, боясь власти не других над собою, но своей власти над другими. Все те полуграмотные времена он был сильнее великих князей, просвещеннее Льва Толстого, проще и мудрее всех философов, появившихся в мире в последующие просвещенные столетия. Вот почему, каждый его поступок полон глубокого значения для всех времен. Св. Сергий соединил в себе наивысшее милосердие с наивысшей силой справедливости и терпения. “Зерцало – совершеннаго терпения”.

Когда братия Его, которую Он не звал к себе, но и не удалял из своей обители, создала обычную во всяких общежитиях атмосферу недовольства и шептания, он просто и бесшумно удалился из своей обители. И, несмотря на все мольбы посланцев, – не вернулся в течение ряда лет. А в течение этих лет вокруг него, на реке Кержиче, опять построилась и наполнилась новая обитель. и делал Он это не для себя, а для той же братии, в которой должно было проснуться чувство ответственности за свои поступки.

Также точно, до конца терпимо и в глубоком христианском духе, поступил Он и как вынужденный государственный муж и наставник враждовавших между собою русских князей. Только силою своего чистого духа и любви ко всем, к нему приходившим, – Он мог сохранить над ними свой авторитет и сломить непокорную волю враждовавшего против Москвы князя Олега Рязанского. Он умел мирить князей и мирян, умел предотвращать кровопролития и междоусобицы и всегда оставался тем же иереем, все в той же самодельной, домотканой сермяжной одежде. Какое величие в простоте: даже не из серебряной, а из деревянной чаши совершал таинство причащения! Поэтому, одно Его слово – о возможном запрещении духовенству совершать службы и требы в непокорном княжестве, действовало сильнее угрозы меча. Князья смирялись, боясь такого запрещения.

А как он поступил, когда Дмитрий Донской, обессиленный в борьбе с татарскими нашествиями, и перед решением: - быть или не быть последней битве, – пришел в обитель Сергия как в последнее убежище. Не сразу согласился Св. Сергий не только на борьбу с Мамаем, но и на оборону от него Москвы.

– “Отдай ему все, что он желает”, – был неоднократный ответ Преподобного Сергия на жалобы Дмитрия. Но Дмитрий взмолился:

– “Я все уступил ему. Он забрал земли, полонил мои войска, умыкивает (увозит насильно) тысячи наших женщин, истребляет малых детей, оскверняет наши святыни”.

И все-таки не соглашался Преподобный Сергий благословить новое кровопролитие. Наконец, он удалился, чтобы побыть с собой наедине и обратился в духе к Богу.

Через некоторое время твердою походкой вышел Он к Дмитрию. И ответ Его был таков:

– “Если так… Иди, господине, небоязненно! – и, понизив голос, сказал одному великому князю: – Победиши враги твоя”.

Так, с благословения Святого Возбраннаго Воеводы началось бытие державы Всероссийской и расширение ее границ. Так началась колонизация окраин и строительство русских монастырей даже в далекой и глухой тогда Сибири, куда Мамаевы войска увели с собой тысячи пленных бойцов и иноков, тысячи русских полонянок и их детей.

Так Преподобный Сергий Радонежский положил на свое иночество 56 лет непрерывного, собственноручного, тяжелого труда. И кто бы ни был ты, приходящий ныне судить прошлое, склони свои колена перед трудом истинного созидания, ибо ты и твои предки испили много истинного знания, опыта и блага из источника русской духовной культуры. И если мы не смогли ими воспользоваться на благо настоящего и будущего, то в этом не вина строителей и подвижников прошлого, но наша собственная вина.

Но эта реальная, житейская сторона в наследии, оставшемся от деяний Преподобного Сергия, все же сторона не самая главная. Не главная она потому, что всякое созидание труда и рук человеческих все-таки подвержено разрушению, изменению и даже полному уничтожению. Но в том-то и дело, что деяния Св. Сергия и подобных ему строителей русской земли, положили иные, неистребимые, и созидающие в иных сферах бытия, пути. Но эти пути настолько ослепительны и высоки, что не всякий скромный сын века сего может осмелиться касаться их. Они как высокого напряжения электрический ток требуют тонкого и большого знания для обращения с ними.

В наши смутные, черные дни всероссийского смятения и отчаянья, Русский народ должен вспомнить, как не раз, после своей блаженной кончины, Преподобный Сергий помогал России в победах над смутами.

Таково время польской осады Троице-Сергиевой Лавры, когда Он явился защитником Русской святыни и помогал до конца стоять и победить.

Особенно же важно вспомнить, что Преподобный Сергий три раза являлся во сне Новгородскому купцу Кузьме Минину и вдохновил его совершить великое патриотическое дело защиты Родины под водительством князя Пожарского.

Не даром, и ныне мы видим имя Св. Сергия во многих странах и, быть может, скоро, большие и малые колокола возблаговестят возникновение по всей земле святых скитов, носящих имя русского святителя, который становится святителем Вселенским, как вселенскою жертвою стала Россия.

Вот почему всякий чуткий человек тянется к облику этого подвижника и вот почему так ревностно, так жадно хочется приникнуть к истокам Его простого, такого убогого внешне и такого насыщенного и неотразимо-прекрасного внутренне, святого жития.

Мудрено ли, что и нескромное воображение летописца современности тянется к Нему, как к источнику вечно-нового и очищающего вдохновения. Да будет снисходителен Святитель Сергий, если самый недостойный из устремившихся в Его нетленную обитель дерзнул по-своему понять деяния и черты из жизни Преподобного.

Так, из-за великого моря-океана, из далеких земель Америки тянется душа к истокам русского подвига. Так и ныне, в лето тысяча девятьсот тридцать восьмое, образ Св. Сергия незримо нас ведет к радостной победе света, к возрождению народа, среди которого были и снова будут великие Подвижники и воины Христовы, Рыцари Духа Святого. А при наличии таких подвижников, духовных воинов и рыцарей, духовных воинов и рыцарей, даже при малом их числе, источники святых устремлений и деяний на земле не иссякнут. И снова будут времена, в особенности после пагубных периодов и смут, когда все взыскующие Светлого Града опять потянутся к этим источникам, чтобы во всех концах земли возжечь огни животворящей радости, чтобы создать своими трудами новую, простую, но несокрушимую Обитель Света, – Радонегу. И Преподобный Сергий Радонежский останется бессменным Игуменом Всея Руси на все времена.

БИТВА НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

Дух Святого Сергия, Его обдуманная решимость помочь Земле Русской, как носительнице Христианского Благочестия, в освобождении от татарского ига и, наконец, разумная воля, глубокий патриотизм и воинская доблесть самого великого князя Дмитрия Иоановича, соединились в силу высокого напряжения против нависшей страшной опасности решительного мамаева нашествия.

Московское государство еще не было собрано, народ разорен, казна опустошена, ратные силы весьма ограничены и слабо снабжены. Во всем была бедность, подавленность и неустройство. А военная опасность молодому тридцатилетнему правителю угрожала с трех сторон. Кроме наступавшими несметными силами с юга Мамая, справа из Литвы шел на соединение с Мамаем, с большим войском князь Литвы, Ягайло, сын давнего врага Москвы, Ольгерда. (Матерью Ягайлы и женой Ольгерда была русская княжна Ульчна Тверская, значит, Ягайло был родственником русских князей). А слева, из Рязани, наступал с большой ратью Олег Рязанский, не желавший подчиняться Дмитрию и выжидавший помощи Мамая овладеть Москвой.

Несмотря на все эти невероятные трудности и грозную опасность, Дмитрий сумел подготовиться к великой битве с необычайной воинской предусмотрительностью.

В его распоряжении к Августу 1380 года было около 150 тысяч воинов, главным образом конницы. Поход его на поле брани, в верховья реки Дона, был совершен всего лишь в две недели, – что при тогдашнем бездорожье, через реки без мостов, без заранее заготовленного снаряжения, да еще при необходимости уклоняться от удара Олеговой рати, – надо считать блестящим, стремительным походом. Ведь Куликово поле от Москвы находилось не меньше 350 верст и лежит на правом берегу Дона, примерно в таком расположении: если сделать крест из прямых дорог, то на концах креста: на северном будет Тула, на южном – Воронеж, на западном – Орел, на восточном – Тамбов, а в самом центре, в соединении креста и будет примерно то историческое место, где произошло великое кровопролитие, положившее начало государственному бытию России, – Куликовское Поле.

Считая крайне важным для современного читателя напомнить о некоторых подробностях этого великого и страшного события, мы позволим себе ниже взять несколько страниц из “Сказаний о Русской Земле” А. Нечволодова, рисующих эту картину с упоминанием чисел, времени, имен полков и полководцев, генерального стратегического плана расположения и наступления войск Дмитрия Донского. Не следует забывать, что войска Мамая, превышая численностью войска Дмитрия более чем вдвое, были не только превосходно вооружены, но и представляли собой силу своей боеспособностью, отважностью и знанием ратного дела. В армиях Мамая больше половины было разноплеменных прирожденных воинов: тут были татары, половцы, черкесы, армяне, ясы, бесарманы, наемные итальянцы и крымские генуэзцы, литовцы и частью даже те же полоненные русские и воины прочих завоеванных земель, через которые всюду победно проходил в то время могущественный азиатский повелитель Мамай.

Идти против этой силы могло заставить только отчаянье или какая-то чудесная вера в невероятную победу.

Читая “Сказание о Русской Земле” мы все время видим невидимое присутствие Св. Сергия, возбраннаго воеводу Русской Земли, помогавшего на поле брани своей могущественной светлой силою.

Недаром Дмитрий Иоанович не делал ни одного шагу в этом великом походе без благословения Преподобного Сергия.

Мы передаем эти исторические страницы, сохраняя в них подлинность и способ изложения.

“И окропи священною водой великого князя и рече ему: Аще убо так есть, то убо ждет его (Мамая) конечное погубление и запустение, тебе же от Господа Бога и Причистыа Богородица и святых Его помощь и милость и слава…”

Вещие слова Преподобного наполнили радостью и надеждою сердце великого князя, а Преподобный Сергий отпустил с великим князем еще и двух витязей-иноков – Александра Пересвета, бывшего в миру Боярином Брянским, и Ослабю, опытного в ратном деле.

“Он же (Св. Сергий) даде им (Пересвету и Олябе) оружие в тленных местах нетленное – Крест Христов – нашит на схимах”. – Вот чем и как вооружил он посылаемых на битву иноков-богатырей.

Между тем Русское воинство стекалось со всех сторон.

Явились полки и дружины – ростовские, Белозерские, Ярославские, Костромские, Муромские, Дмитровские, Можайские, Звенигородские, Серпуховские; пришла рать и от Тверского князя с племянником его Иваном Холмским; наконец, должны были подойти полки Нижегородские, а так же верные союзники, шедшие из Пскова, и Дмитрий Корибут Брянский; ожидались и некоторые другие отряды.

Почти все войско было конное, что, конечно, давало возможность Дмитрию развить большую быстроту движений. Бряцания оружия и трубные звуки не умолкали в Москве. Среди ратников царило величайшее воодушевление; каждый был счастлив сознанием величия предстоящей борьбы, а в храмах священники и коленопреклоненный народ умиленно возносили свои горячие молитвы о послании победы.

20 Августа, 1380 года, в прекрасное ясное утро, Московская рать выступила в поход. Дмитрий сначала горячо молился в соборном Успенском храме, со слезами молясь у гроба Святого Петра и усердно прося его помощи, а потом перешел в Архангельский собор, где поклонился гробам родителя и деда.

Затем он простился с нежно-любимой супругой своей и детьми.

Удерживая слезы, он поцеловал княгиню Евдокию Дмитриевну, сказал ей на прощание:

– “Бог нам заступник”.

Сказал, сел на коня, выехал к выступавшему войску, которое благословляло и кропило святой водой духовенство, вышедшее его проводить из кремлевских соборов. Евдокия же Дмитриевна, вместе со своими боярынями, смотрела с верха великокняжеского терема во след удалявшемуся воинству.

Полки представляли величественное зрелище. Их доспехи и оружие ярко блистали на утреннем солнце. Кольчатые железные брони и стальные панцири из блях, шлемы с остроконечными верхушками, продолговатые щиты, окрашенные в красный цвет, тугие луки и колчаны со стрелами, острые копья, частью кривые булатные сабли, частью прямые, составляли вооружение и снаряжение русских воинов. Над их рядами во множестве развивались знамена или стяги на высоких древках, с поднятыми вверх нарядными, блестящими, большею частью позлащенными, доспехами, а так же яркими, наброшенными поверх них, плащами.

Из их среды особенно выделялся сам Дмитрий Иоанович. Это был высокий, плотный человек, с темной окладистой бородкой и с большими умными глазами, в полном рассвете своих сил: ему было едва тридцать лет от роду. Далеко был виден и его огромный, алого цвета, великокняжеский стяг с ликом Нерукотворного Спаса.

Расставшись с нежной супругой, Дмитрий подъехал к войскам и громко сказал:

– “Братья мои малая, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святыя церкви и за Землю Русскую!”

– “Готовы сложить свои головы за веру Христову и за тебя, Государь, великий князь!” – восторженно отвечали ему из рядов.

Во избежании тесноты и для достижения наибольшей быстроты, рать двинулась к Коломне по трем дорогам. С войском шло десять Сурожан, – Русских купцов, хорошо знавших южные пути по степи, почему они и могли быть надежными проводниками, а также отыскивать и закупать по дороге продовольствие.

24 Августа великий князь достиг Коломны. На другой день, на Девичьем Поле, был произведен смотр войскам, которые, конечно, представились в самом блестящем виде. Их было свыше ста пятидесяти тысяч человек.

У устья Лопасни к рати Дмитрия присоединились: брат его, князь Владимир Андреевич со своими войсками, собравшимися в Серпухове, а также большой воевода Московский, или окольничий Тимофей Вельяминов, с остальными Московскими полками, собралась несметная рать, теперь уже, может быть, тысяч более двухсот.

От устья Лопасни, переправившись через Оку, рать эта направилась прямо к верхнему Дону, причем, проходя по Рязанской Земле, настрого было приказано не обижать жителей, – “ни один волос не тронуть”. Очевидно, умный Дмитрий отнюдь не желал разорять и раздражать население Рязанской Земли, неповинное в измене своего князя.

Войска наши двигались, разделенные по обычаю на четыре полка. Главный, или великий полк, Дмитрий оставил под личным своим начальством; в свой же полк он поместил и удалых князей Белозерских. Кроме собственной Московской дружины, в этом главном полку находились местные воеводы, начальствовавшие следующими дружинами: Коломенской – тысяцкий Николай Васильевич Вельяминов, Владимирской – князь Роман Прозоровский, Юрьевской – боярин Тимофей Валуевич, Костромской – Иван Родионович Квашня и Переяславской – Андрей Муромский.

Полки левой руки, шедшее левее великого полка, вел князь Глеб Брянский.

Передовой же полк, шедший во главе рати, вели князья Дмитрий и Владимир Всеволодовичи (по-видимому, Друцкие).

По пути от устья Лопасни присоединились к ним оба Ольгердовича – Андрей и Дмитрий Корибут.

Для сбора сведений о положении, силах и намерении неприятеля, на поддержку своей “крепкой стражи”, была выслана вперед отборная конница смелого и искусного боярина Семена Малика. С ним находились славные своим удальством Московские дворяне-разведчики: Кренин, Тынин, Горский, Чириков, Карп Александрович и другие.

Подойдя к Дону, Дмитрий Иоанович остановился в местности, называемой Березой, поджидая прихода нашей рати; сюда к нему явились с разведки Петр Горский и Карп Александрович с приведенным “языком”, татарином из двора самого Мамая, который под угрозой жестокой пытки, показал, что Мамай подвигается вперед, но медленно, вероятно, ожидая прибытия Ягайлы Литовского и Олега Рязанского, причем он не знает, что Дмитрий подошел уже так близко, полагая, что тот не отважится выступить ему навстречу. Однако, надо думать, что Мамай все же дня через три уже перейдет Дон.

В тоже время пришла весть и с другой стороны: Ягайло выступил на соединение с Мамаем и стоял уже у Одоева.

При этих обстоятельствах медлить с принятием решения было отнюдь нельзя, и Дмитрий тотчас же собрал военный совет из князей и бояр. На совете этом, как обыкновенно на всех советах, мнения разделились. Более осторожные сетовали не переходить Дона, а принять на нем оборонительный бой, причем, в случае неудачи, легче будет отступать, но другие, в том числе и Ольгердовичи Литовские, говорили иначе:

– “Если останемся здесь, то дадим место малодушию. А если перевеземся на ту сторону Дона, то крепкий дух будет в воинстве твоем. Зная, что отступать и бежать некуда, что остается только победить или лечь костьми, воины будут сражаться мужественно. А что языки (вести) страшат нас несметною татарскою силою, то не в силе Бог, а в правде”.

Приводили при этом и примеры славных предков Дмитрия: Ярослава, победившего Святополка Окаянного, переправившись через Днепр, и Александра Невского. Указывали и на важную необходимость движения вперед с целью помешать соединению Ягайлы с Мамаем.

Дмитрий Иоанович был, разумеется, всецело за движение вперед. И вот, для поощрения осторожных воевод, он стал держать такое слово:

– “Любезные друзья и братья! Ведайте, что я пришел сюда не за тем, чтобы на Олега смотреть, или речку Дон стеречь, но дабы Русскую Землю от пленения и разорения избавить, или голову свою за всех положить; честная смерть – лучше плохого живота. Лучше было бы мне идти против безбожных татар, нежели, пришед и ничтоже сотворив, воротиться вспять. Ныне же пойдем за Дон и там или победим и все от гибели сохраним, или сложим свои головы за святые церкви, за Православную веру и за братьев наших, Христиан”.

Мужественное и мудрое решение Дмитрия сильно поддерживала и полученная им грамота от Преподобного Сергия, которую последний прислал вместе со священной просфорой.

Этот пламенный печальник и молитвенник о Земле Русской следил с живейшим участием за всеми движениями нашей рати и получал об этом сведения через гонцов, постоянно посылаемых Дмитрием в Москву к боярам и духовенству.

Преподобный Сергий в своей грамоте, вместе с монастырским благословением, наказывал Дмитрию:

“Без всякого сомнения, Государь, иди против них и, не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица”.

7 Сентября войско наше придвинулось к Дону, и пехота переправилась через наведенные мосты из деревьев и хворосту, нарубленных в соседних дубравах, а коннице было приказано искать бродов.

К ночи вся Русская рать успела перейти реку и стала на ночлег на лесистых холмах, расположенных у впадения в Дон речки Непрядвы.

В это время, бывший впереди с разведчиками, боярин Семен Мелик лично прискакал к Дмитрию с важным донесением, что Мамай со всеми силами уже подходит, и что передовые Русские части уже бились с Татарами.

Таким образом, завтра, 8 Сентября, в день Рождества Богородицы, между обоими воинствами должно было начаться страшное побоище на местности, носящей название Куликова Поля. Поле это покрыто небольшими возвышенностями и оврагами; кое-где на нем рос лес. Речка Смолка разделяла оба стана.

Ночь была тихая и теплая.

Великий князь с воеводой Дмитрием Михайловичем Волынским-Боброком сели на коней, выехали на Куликово Поле, стали между обеих ратей и начали прислушиваться.

Со стороны Татарского стана доносился великий клич и стук, а позади его слышалось завывание волков; на левой стороне, носясь в воздухе, клекотали орлы и граяли вороны; а на правой – вились стаи гусей, лебедей и уток, и трепетно плескали крыльями, как перед страшной бурей.

С Русской же стороны ничего не было слышно; видно было только зарево, как бы от множества огней.

– “Господине княже, благодари Бога! – промолвил Боброк. – Огни – суть доброе знамение”.

Утро 8 Сентября было очень туманное; мгла мешала видеть движение полков, и с обеих сторон слышны были только трубные звуки, но в девятом часу появилось солнце.

Русские полки занимали линию в 10 верст, выстроились так, что оконечностями своих крыльев они упирались в труднодоступные места – овраги и дебри протекающих на Куликовом Поле речек. Полк правой руки, под начальством Андрея Ольгердовича, примкнул к оврагу Нижнего Дубика. Полк левой руки князей Белозерских прикрывался речкою Смолкою. В середине – расположился большой полк, которым, под великим князем, начальствовали: князь Глеб Брянский и окольничий Тимофей Вельяминов. Впереди был поставлен передовой полк, к которому отошли и разведчики Семена Мелика; им начальствовали братья Всеволодовичи (вероятно, князья Друцкие). Кроме того, за левым крылом большого полка, в виде поддержки ему был поставлен особый отряд Дмитрия Ольгердовича.

Наконец, засадный полк или, как теперь говорят, общий резерв, для нанесения решительного удара, из отборной конницы, под начальством князя Владимира Андреевича и славного воеводы Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка, расположились за левым крылом всего боевого порядка, укрываясь густой зеленою дубравою. Выбор этого места обнаруживал весьма принципиальный прицельный глазомер Дмитрия: засадный полк был помещен совершенно укрыто и притом таким образом, что мог легко подкрепить сражающихся и вместе с тем прикрывал обозы и сообщение с мостами, наведенными на Дону, то есть единственный путь отступления на случай неудачи.

Чрезвычайно удачно были назначены Дмитрием и начальники над засадным полком: опытный воевода Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк мог лучше всякого другого определить, – когда именно надлежало начать действовать этому полку и сдерживал до времени молодого и горячего Владимира Андреевича; пылкий князь Владимир Андреевич, любимец войск, был как нельзя более пригоден для воодушевления своих воинов и ведения самого решительного боя, после того, как засадный полк вступится в дело.

Устроив полки, Дмитрий объехал их, говоря:

“Возлюбленные отцы и братья, Господа ради и Пречистыя Богородицы и святаго ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу!”

Ему отвечали из рядов восторженными кликами.

Затем он подъехал к своей дружине, стоявшей в челе главного полка, где развевался его собственный большой алый стяг с ликом Нерукотворного Спаса, сошел с своего богато убранного коня, усердно помолился Богу, снял с себя золототканый плащ и возложил его на своего любимца, боярина Михаила Андреевича Бренка; сам же покрылся сверх своей позлащенной брони простым плащом и пересел на другую лошадь. Затем он вынул из-за пазухи крест с частицею животворящего древа, вкусил просфору, присланную Святым Сергием и, творя в сердечном умилении молитву, поехал в сторожевой полк, чтобы впереди его, по примеру великих своих предков, собственноручно ударить на врага.

Очевидно, Дмитрий надел свой золототканый плащ на боярина Бренка для того, чтобы не сразу броситься в глаза Татарам, а также для того, чтобы воины, взглядывали во время сечи на большой полк и, видя под алым стягом всадника в золототканом плаще, имели бы уверенность, что их славный вождь жив и вместе с ними.

Князья и воеводы удерживали Дмитрия от желания драться впереди в качестве простого воина, и указывали, что ему надлежит стоять в стороне от битвы, наблюдая за ее ходом.

– “Тебе подобает стоять особо от битвы, – говорили они, – и смотреть на сражающихся, а потом честить и жаловать оставшихся в живых и твоить память по убиенным. Если же тебя, Государь, лишимся, то уподобимся стаду овец без пастыря; придут волки и распугают нас”.

Но уговоры их были напрасны.

– “Братия моя милая, – отвечал Дмитрий, – добрыя ваши речи и похвалы достойныя. Но если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду – вместе с вами”.

В час позднего утра показалась Татарская рать; своими серыми кафтанами и темными щитами она походила на черную тучу. Навстречу Татарам немедленно двинулись Русские, сияя своими светлыми доспехами и червлеными щитами. Передовой Татарский полк, в средней своей части, состоял из пехоты.

Эти пехотинцы шли густым строем, причем, задние ряды клали свои копья на плечи передних, у которых они были короче, а у задних длиннее. В Русском передовом полку тоже имелась пехота.

В некотором расстоянии друг от друга обе рати вдрег остановились. Тут с Татарской стороны выехал огромный воин, подобный древнему Голиафу, чтобы начать битву единоборством. Звали Татарского великана Челибей, а по другим сведениям – Темир-Мурза.

Завидя его, инок Пересвет, бывший с Ослябей в передовом полку, сказал воеводам, что хочет биться с Татарином, и воскликнул:

– “Отцы и братья, простие меня грешнаго; брате Ослябе, моли за меня Бога. Преподобный отец игумен Сергий, помоги мне молитвою твоею!”

Затем с копьем в руке и со схимою и крестом на голове, Пересвет выскакал из рядов и понесся на Татарского Голиафа. Тот тоже кинулся ему навстречу, и оба ударились друг о друга с такой сило, что кони их пали на колени, а сами богатыри мертвыми рухнули на землю.

Вслед за тем наступил черед Дмитрия Иоановича. Он бросился во главе передового полка на Татар, и началась жесточайшая сеча. Дмитрий продолжал сражаться как простой ратник, показывая пример мужества и отваги, и переменил несколько коней, убитых под ним. Мамай же, избегая опасности, наблюдал за сражением с вершины Красного Холма. Ратники задыхались в густой свалке, а расступиться в стороны мешали свойства местности, изрезанной оврагами. В тесноте воины схватывали противника левой рукой, а правой рубили или кололи. Многие умирали под конскими копытами. По выражению летописца:

“Копья ломались как солома, стрелы падали дождем, пыль закрывала солнечные лучи, мечи сверкали молниями, а люди падали как трава под косою, кровь же лилась как вода и текла ручьями”.

Кони едва могли двигаться от множества трупов, которыми в самое короткое время покрылось все поле битвы.

Скоро пешая Русская рать, бывшая в передовом полку, вся полегла костьми. Татары, коих было свыше трехсот тысяч, пользуясь своим превосходством в числе, стали теперь напирать на главную рать. Продвигаясь вперед в жаркой сечи, они доскакались до великокняжеского стяга и успели, несмотря на отчаянное сопротивление, подрубить его древко, причем был убит славный боярин Бренк. Настал страшный час. Но Глеб Брянский и окольничий Тимофей Вельяминов, с своими полками, смогли, наконец, остановить дальнейшее движение врагов в этом месте. На нашей же правой руке, храбрый Андрей Ольгердович не только выдержал напор сильного Татарского полчища, навалившегося на него, но стал даже его одолевать.

Тогда Татары, видя, что нельзя обойти Русских с крыльев, благодаря искусному расположению нашей рати великим князем, решили прорвать где-либо наш строй и ударили с огромными силами на наше левое крыло, с целью уничтожить его совершенно. Страшный бой закипел здесь: свежие полчища Татар устремились сюда одно за другим; наконец, все храбрые Белозерские князья, дравшиеся героями, пали, и наши полки левой руки, тая все более и более, стали подаваться назад под напором врагов. Вследствие этого, большому полку угрожала теперь опасность быть обойденным с боку и с тыла, причем войско наше припиралось к реке Непрявде и отрезалось от Дона и мостов. Конечно, Татарские воеводы хорошо соображали это, а потому и направляли все свои силы в самое чувствительное место Русского войска. Уже раздавались неистовое гиканье и победные клики Татар. Но тут-то и сказалась замечательная предусмотрительность великого князя в расположении нашего засадного полка.

Храбрый Владимир Андреевич уже давно порывался вступить с этим полком в бой, следя (при помощи нескольких воинов, взобравшихся на деревья) за его ходом. Но опытный Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк удерживал. Наконец, он громко воскликнул:

– “Теперь наш час приспел. Дерзайте, братья и други! Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа!”

И! “как соколы на журавлинное стадо”, устремились герои засадного полка на совершенно не чаявших их Татар. Конечно, это ошеломило их до чрезвычайности. А межу тем, и Дмитрий Ольгердович, предусмотрительно поставленный позади большого полка, в виде его поддержки, закрыл со своей стороны его открывшийся участок, и Татарская рать попала здесь, как бы между двух стен.

К концу дня Русское мужество и стойкость взяли, наконец, верх. Татары дрогнули и стали повсеместно отходить назад. Около своих таборов они приостановились и вновь вступили в бой, но ненадолго. Русские неудержимо пошли вперед и охватили врагов со всех сторон. Скоро все Татарское полчище обратилось в дикое бегство. Сам Мамай, охваченный ужасом, воскликнул с тоской:

– “Велик Бог Христианский!” – и начал отступать.

Наши конные отряды преследовали врагов до реки Мечи, то есть почти сорок верст.

Победа была самая полная. Ягайло, стоявший от поля битвы в расстоянии дневного перехода, поспешил отступить в свои пределы, как только узнал о печальном исходе боя для Мамая.

Владимир Андреевич Храбрый стоял “на костях” под алым великокняжеским знаменем и велел трубить сбор. Скоро со всех сторон начали съезжаться князья и воеводы, но Дмитрия не было.

– “Где брат мой и первоначальник нашей славы?” – с беспокойством спрашивал Владимир Андреевич, но никто не мог дать на это ответа, хотя многие и видели отдельные подвиги Дмитрия в течение дня.

Тогда были посланы во все стороны люди его дружины. Они рассыпались по Куликову Полю и начали прилежно осматривать лежавшие повсюду кучи трупов. Некоторые увидели на одном убитом великокняжеский плащ и подумали, что нашли Дмитрия; но это оказался боярин Бренк; другие приняли за великого князя Федора Семеновича Белозерского, который был похож на него; третьи нашли павшего коня и несколько убитых слуг Дмитрия; но самого его не было видно. Наконец, два Костромича, Феодор Сабут и Григорий Хлопищев, усмотрели в какой-то дубравке великого князя, лежащего неподвижно. Скоро сюда прискакали все князья и бояре и, слезши с коней, поклонились до земли лежащему Дмитрию:

– “Брат мой милый, великий княже Дмитрий Иоанович! Слава Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери. Молитвами и помощью угодников Божиих мы победили своих супостатов!” – раздался над ним взволнованный голос.

– “Кто глаголит сие?” – проговорил Дмитрий, открывая глаза.

– “Это я, брат твой Владимир; возвещаю тебе, что Бог явил тебе милость, даровал победу над врагами”.

Обрадованного Дмитрия подняли на ноги. Шлем его и латы были иссечены; все тело покрыто кровавыми ранами, но смертельных ран не было. Его повезли в великокняжеский шатер и веселыми трубными звуками известили воинство, что его державный вождь милостию Божей жив.

Следующий день был Воскресный. Вознеся усердные молитвы Всевышнему, Дмитрий, несмотря на страшное утомление и слабость от ранений, стал объезжать войска и громко благодарить их за славную победу. Потом он отправился осматривать поле битвы. Зрелище было потрясающее. При виде множества убитых славных защитников Родины, великий князь залился слезами. Одних князей было убито пятнадцать человек. Кроме Пересвета, погиб и славный инок Ослябя, а также лихой разведчик Семен Мелик и много других бояр.

Восемь дней оставались Русские близь места ужасного побоища, предавая погребению своих братий. Когда сосчитали оставшихся в живых, то было только сорок тысяч человек. Такой дорогой ценой была куплена Куликовская победа.

* * *

Значение Битвы на Куликовом Поле, конечно, было громадно во всех отношениях. Это было несомненное торжество Руси над Татарскою Ордой. Мало того, это было вместе с тем и торжество Европы над Азией. Русский народ, волею Провидения поставленный в сторожах всех Европейских народов для защиты их от вторжения Азиатских полчищ, блистательно выполнил на Куликовом Поле свое великое назначение. Если же мы припомним, что с одной стороны участвовали все несметные силы Мамая, а с другой – население только трех или четырех губерний нынешней Европейской России, то мы должны еще более проникнуться благоговейным уважением перед великим подвигом доблестных наших предков и перед изумительными дарованиями Дмитрия Иоановича, получившего от благодарного Русского народа за Куликовскую победу – наименование Донского.

В свою очередь и он увековечил память убиенных на Куликовом Поле героев, установлением их поименования на все времена, пока будет жить Русская Земля – в Дмитриевскую Субботу.

* * *

Стало исторически неоспоримым, что позади молодого Дмитрия Иоановича и рядом с ним стоял истинный Духовный Воевода, Преподобный Сергий Радонежский. Значение его духовного авторитета в этой жуткой битве явилось знамением победы, которую, несомненно, нужно отнести к разряду чудесных явлений. Собственно, эти чудесные явления были и должны быть наиболее прочными устоями и высшим смыслом для всей истории Государства Российского. Но ныне, когда эти чудесные явления поруганы и когда целый великий народ лишился способности радоваться, в судьбах России все выглядит уродливо и не многим из нас дано наблюдать, в смраде современной кривды, какие-либо отблески чудесных явлений. Будущие поколения, несомненно, их увидят и учтут с великой пользой для утверждения исторической правды, создающей творческую душу всякого народа.

РАЗОРЕНИЕ СВЯТЫНЬ

Когда мы вслушиваемся в большую музыкальную симфонию, созданную великим композитором, мы можем проследить, как последовательно и стройно развивается и нарастает содержание, передаваемое гармоническими музыкальными образами. Но финал каждой симфонии имеет свое логическое завершение и чаще всего торжественно-возвышенное и даже радостно-победное.

Не таково положение современного летописца, который должен иметь дело с темой, упирающуюся в жуткую современность.

В начале этой книги автор, устремленный в сферу Веры, Надежды и Любви, мысленно дерзнул коснуться даже космических законов и тайн природы. В благоговейном славословии Творцу, он благословил и Первый День Творения и малую каплю утренней росы.

Но вот автор этого повествования выпал из качелей своей мечты как неоперившийся птенец из разоренного гнезда и упал на твердую, обнаженную бездождьем, исхлестанную бичами духовной засухи, землю, и очутился перед раскрытой пастью подколодной змеи, – бесстыдной и безжалостной современной действительности.

Читатель вправе разочарованно сказать:

– Вы занимали меня вашими описаниями Прошлого, вы рисовали мне картины исторической духовной красоты одного из светильников Русской Земли. Вы пытались увлечь меня в неведомые пределы Будущего, которого я, вероятно, не увижу. Но почему вы не дали мне ни одной отрадной картинки из Настоящего?

Что отвечу я на этот справедливый упрек?

Я просто не решился мучить тебя, друг-читатель, современной неприглядной правдой. Мне было стыдно обнажить рану собственного сердца и прикасаться к страшным язвам моего народа. Но я должен это сделать, вопреки моему желанию, вместо радостного заключения этой книги.

Не отрицая некоторых технических достижений в области промышленной жизни, достижений, впрочем, оплаченной ужасающей ценою жертв, – не следует замалчивать общеизвестных фактов о разорении веками накопленных материальных и духовных богатств, фактов, о которых ныне гораздо красноречивее говорят и пишут не только недавние почитатели советского режима, но и участники в самом коммунистическом опыте.

Как один из примеров разорения, оказавшегося обратным ударом даже для самих разорителей, будет уместно привести лишь часть отрывков из только что напечатанных очерков очевидца, недавно посетившего Россию и бывшую обитель Св. Сергия, в частности.

Этот очевидец, М. Налетов, называет себя евреем. Если это так, то свидетельство его приобретает особо важное значение, тем более, что до сих пор, насколько нам известно, мало кто из христиан, и меньше всего из русских православных людей, дерзнул проникнуть и столь объективно описать картину мерзости и запустения на месте величайшей твердыни Русской Государственности – Троице-Сергиевой Лавры.

Возможно, впрочем, что г. Налетов счел необходимым скрыть и свое подлинное имя и происхождение, “чтобы миновать полицию”.

Вот, что, между прочим, пишет господин М. Налетов:

“Вот и “Хотьково”. Отсюда 12 верст до Загорска, – бывшего Сергиева Посада.

Раньше в “Хотьково” был большой женский монастырь, где погребены родители преподобного Сергия Радонежского. Монастырь давно закрыт, а с церкви сбит крест.

– В церкви-то? А там сейчас зерно ссыпают, – объясняют мне совершенно равнодушным голосом.

Вот мелькнула и Троице-Сергиева Лавра.

Увы! Громадный купол Успенского Собора без креста и имеет жалкий и нелепый вид, но колокольня сверкает в воздухе.

Станция “Сергиево” переименована в “Загорск”, запущена и прибеднела. Двор перед станцией, раньше мощеный и битком набитый извозчиками, сейчас заплыл грязью. Ни одного извозчика. Все прохожие одеты “по-крестьянски”. Я обхожу станцию сбоку, чтобы миновать полицию.

Иду к Лавре дорогой, по которой раньше ходили сотни тысяч богомольцев.

Мостовая давно уже разъехалась, лишь кое-где торчат камешки. Прохожих почти нет.

“Обжорка”, или “блинный ряд”, где кутили низы местных мещан и куда заглядывали и более из богомольцев, исчезла.

Часовня, построенная на том месте, где, по преданию, преподобный Сергий кормил хлебом медведя, стоит, но запущена и закрыта.

“Странно-приимный дом”, в котором в былые годы монахи подкармливали неимущих богомольцев, давая им ночлег и стол бесплатно до семи дней, – сейчас занят под “Дом Крестьянина”, то есть попросту трактир.

Я подхожу ближе.

Базар, вроде как был и раньше, только не видно барынь в шляпках, да и цены аховые.

– Вы что, гражданин – из Москвы? – насмешливо спросил меня какой-то уже подвыпивший гражданин. – Не желаете ли колбаски “И-го-го”?

– Жеребятинка, а не вредная. А, может быть, собачьих потрохов? Собачка была первый сорт…

Тут мне показали на нечто, лежащее на возу, очень похожее на собачьи внутренности.

Разговор принимал оборот явно контрреволюционный, и я отошел подальше. Кто-то свистнул мне вслед.

Дальше шла площадь перед монастырем. До революции на ней толкалась масса народу, кружились сотни голубей, было много лавок, и шла очень бойкая торговля игрушками.

Медведь с кузнецом, щелкунчик для орехов, раздвижные солдатики, матрешки (13 деревянных кукол одна в другой), груды яблок, лотки с “грешниками” (пышки) и т.п.

Сейчас ничего этого нет, – площадь заглохла и запустела.

Троице-Сергиева Лавра – один из самых крупных и замечательных монастырей в мире.

Монастырь основан в 1340 году боярским сыном Сергием.

В 1613 году монастырь выдержал жестокую осаду 30.000 поляков, не сдался, и собственно эта геройская защита и послужила сигналом к возрождению России после Смутного времени. В середине 18-го века монастырю принадлежало десять меньших скитов и до 110.000 крестьян с угодьями.

Монастырский Кремль по своим размерам несколько больше Московского и очень богат. Крепостные стены выше двух этажей – длинной версты полторы, и наверху так широки, что на них могут разъехаться две тройки; имеется восемь башен, а внутри кремль густо застроен; там десять церквей.

Теперь все это запущено и загажено.

Духовная Академия (внутри Кремля) – бывший дворец императрицы Анны Иоановны – давно закрыт; но здание использовано: там два учебных заведения – “образцовый” педагогический техникум и Высшие Педагогические Курсы; сад кругом сильно постарел.

Успенский (новый) Собор закрыт, с него сняли крест, а старинное историческое кладбище испакощено: решетка снята, старые – по 200-300 лет могильные плиты растащены, часть деревьев срублена.

Самая интересная плита однако ж уцелела: Петр Первый приговорил какого-то боярина к смертной казни. Но тот успел вовремя умереть и его похоронили с почестями. Тогда Петр приказал отколоть кусок плиты – казнил хоть могильную плиту.

На кладбище была усыпальница Годуновых, поражавшая своей скромностью: маленькая деревянная часовенка, вроде будки. Эту часовенку уничтожили, в другом месте – с противоположной стороны собора – построили новую будку, но из кирпича.

Исторически неверно, да и стиль испорчен.

Величественная колокольня постройки Растрелли цела, но все колокола сняты и пошли “на индустриализацию”.

Среди колоколов был один весом 4.000 пудов!

Троицкий Собор цел и сохранен, но открыт в качестве Музея.

Дабы унизить религию, советская власть организовала в Лавре “Объединенный Музей”, объединив в “комбинат”: Музей игрушек, старинный Троицкий Собор и патриаршие п