Авария на Нью-Йоркской шахте 10 страница

 

And the China doll

down in old Hongkong

waits for my return... ⁽¹⁹⁾

 

Что тут скажешь? Конечно, это не «TALKING HEADS». Меняются времена. Ti-i-imes, they are a-cha-a-anging... ⁽²⁰⁾

 

* * *

 

Оставив Юки в зале ожидания, я отправился к стойке авиалинии и выкупил билеты. Заплатил по своей кредитке -- потом рассчитаемся. До вылета оставался еще целый час, но дежурная сообщила, что рейс, скорее всего, отложат. «Следите за объявлениями, -- сказала она. -- В настоящий момент видимость нулевая».

-- А улучшение, вообще, ожидается? -- поинтересовался я.

-- По прогнозу -- ожидается, но трудно сказать, когда, -- ответила дежурная голосом человека, которому все осточертело. Еще бы. Повтори одну и ту же фразу двести раз -- расхочется жить на свете.

Я вернулся к Юки, сообщил ей о снегопаде и возможной задержке рейса. Она поглядела на меня с таким видом, будто хотела сказать: «ну-ну». Но ничего не сказала.

-- Как все будет -- непонятно, так что давай пока багаж не сдавать, -- предложил я. -- Если что -- обратно получать замучаемся.

«Да как угодно», -- было написано на ее лице, но она опять ничего не сказала.
-- Какое-то время придется здесь просидеть. Не самое интересное место, конечно... -- продолжал я. -- Ты, кстати, обедала?

Она кивнула.

-- Ну, тогда, может, хоть в кафе посидим? Попьешь чего-нибудь. Кофе там, какао, чай, сок -- что захочешь. А?

«Ну, не знаю...» -- нарисовалось у нее на лице. Не лицо, а палитра визуальных эмоций.

-- Тогда пойдем! -- сказал я и поднялся с кресла. И, толкая перед собой чемодан на колесиках, прошел с ней в кофейню. В кофейне оказалось людно. Все рейсы задерживались, у всех вокруг были изможденные лица. Лишь бы заказать хоть что-нибудь, я попросил себе бутербродов и кофе, а Юки взяла какао.

-- И сколько ты в отеле жила? -- спросил я.

-- Десять дней, -- сказала она, немного подумав.

-- А мать когда уехала?

Она поразглядывала снег за окном, потом ответила:

-- Три дня назад.

Прямо не разговор, а урок английского начальной ступени.

-- А в школе, что -- всю дорогу каникулы?

-- А в школу я не хожу. Всю дорогу. Так что отстань, -- сказала она. И, достав из кармана плейер, нацепила наушники.

Я допил кофе, почитал газету. Что-то я в последнее время слишком часто раздражаю собой девчонок. С чего бы это? Не везет -- или причина серьезнее?

Наверное, просто не везет, решил я. Потом, дочитав газету, достал из сумки карманного Фолкнера - «Шум и ярость» -- и раскрыл на первой странице. Почему-то именно Фолкнера (и еще Филиппа Дика) я особенно хорошо воспринимаю, когда сдают нервы. Стоит вымотаться эмоционально -- и я стараюсь читать кого-нибудь из этих двоих. Ни в каких других ситуациях я их не читаю... Чуть погодя Юки сходила в туалет. Потом заменила батарейки у плейера. А еще через полчаса мы услышали объявление. Рейс на Ханэда вылетает через четыре часа. Ожидайте улучшения погодных условий. Я глубоко вздохнул. Черт бы меня побрал. Киснуть здесь еще четыре часа?

Ладно, делать нечего. В конце концов, меня предупреждали. Чем сидеть сокрушаться, лучше уж подумать о том, как убить столько времени. Power of positive thinking ⁽²¹⁾... После пяти минут «позитивного размышления» у меня наконец проклюнулась одна идейка. Удачная или нет -- это мы поглядим. Но уж всяко интереснее, чем перспектива убить кусок жизни в гвалте прокуренного кафе. Бросив Юки «сейчас вернусь», я отправился к стойке «Прокат автомобилей». И попросил у них машину. Девица за стойкой оформила все почти мгновенно. Мне досталась «королла-спринтер» со встроенным стерео. Меня посадили в микроавтобус, довезли до стоянки и вручили ключи. От аэропорта до стоянки было минут десять езды. «Королла» оказалась белого цвета, с новенькими зимними покрышками. Я сел в нее и вернулся в аэропорт. Вошел в кофейню и сказал Юки:

-- Собирайся. За эти три часа мы с тобой неплохо прокатимся по окрестностям.

-- Но там же все снегом завалено... Чего кататься, когда ни черта не видно? -- проговорила она, совершенно сбитая с толку. -- И куда это ты, интересно, собрался?

-- Да никуда я не собрался. Сядем в машину и покатаемся, вот и все, -- ответил я. -- Зато можно музыку громко включать. Ты ведь не можешь без своей музыки? Ну, вот и будешь крутить на всю катушку. Если слушать один только плейер -- уши испортятся, так и знай!

Она покачала головой. «Ври больше!» -- прочитал я на ее мордашке. И тем не менее, когда я бросил ей не глядя «ну все, пошли!» и поднялся со стула -- она тут же вскочила и зашагала за мной.

Кое-как я запихал ее чемодан в багажник -- и сквозь нескончаемый снегопад погнал машину по дороге куда глаза глядят. Юки достала из сумки кассету, воткнула в магнитофон и нажала на кнопку. Дэвид Боуи запел «China Girl». Его сменил Фил Коллинз. Потом «Старшип». Томас Долби. Том Петти и «Хартбрейкерз». Холл и Оутс. «Томпсон Твинз». Игги Поп. «Бананарама». Все самое стандартное, что слушают пигалицы планеты Земля, было собрано на этой кассете.

Внезапно «Роллинги» выдали «Goin' to a Go-Go».

-- О, эту песню я знаю! -- сказал я. -- Ее раньше «Мирэклз» пели. Смоуки Робинсон и «Мирэклз». Мне тогда было лет пятнадцать или шестнадцать...

-- А-а, -- протянула Юки без особого интереса.

-- Го-оинг ту э го-гоу!.. -- заорали мы с Джеггером.

Чуть погодя Пол Маккартни и Майкл Джексон загнусавили «Say, Say, Say». Машин на дороге почти не встречалось. Можно даже сказать, их практически не было. Триумфально, как на параде -- тр-рум! тр-рум! тр-рум! -- дворники счищали снег с лобового стекла. В машине было тепло, а с рок-н-роллом -- вообще уютно. Даже с «Дюран Дюраном» -- уютно, несмотря ни на что. Я наконец-то расслабился и, подпевая всем бандам подряд, гнал машину сквозь снежное месиво. Да и Юки выглядела куда спокойней, чем раньше. Когда ее девяностоминутный сборник закончился, она вдруг обратила внимание на кассету, что я выбрал в офисе на стоянке.

-- А это что? -- спросила она.

-- Сборник «олдиз», -- ответил я. -- Пока в аэропорт со стоянки ехал -- крутил, чтобы время убить.

-- Давай поставим, -- потребовала она.

-- Да тебе вряд ли понравится. Очень старые песни...

-- Пускай, мне все равно... Я за эти десять дней все свои кассеты уже по сто раз переслушала.

И я поставил ей эту кассету.

Сначала Сэм Кук спел «Wonderful World». «Не силен я в истории мира, и все же...» Отличная вещь. Сэма Кука застрелили, когда я ходил в третий класс.

Бадди Холли -- «Oh, Boy». Бадди Холли тоже погиб. В авиакатастрофе.

Бобби Дарлинг -- «Beyond the Sea». И Бобби Дарлинг погиб.

Элвис -- «Hound Dog». Элвис погиб от наркотиков.

Все погибли...

Чак Берри спел «Sweet Little Sixteen». Эдди Кокрэн -- «Summertime Blues». Братья Эверли -- «Wake Up Little Suzie».

Всем этим песням я подпевал, где только помнил.

-- Здорово ты их знаешь! -- с явным интересом заметила Юки.

-- Ну, а как же... Я ведь тоже раньше, как ты, с ума сходил по рок-музыке, -- сказал я. -- Когда мне было столько же, сколько тебе. Возле радио вечерами сидел, как приклеенный, все карманные деньги на пластинки тратил... Рок-н-ролл! Казалось, на белом свете нет ничего прекраснее. И я был счастлив просто от того, что сидел и все это слушал.

-- А сейчас?

-- И сейчас слушаю. Даже любимые песни есть. Только запоминать наизусть уже как-то не тянет. Больше не цепляет так сильно.

-- Почему?

-- Ну, как почему...

-- Объясни, -- попросила Юки.

-- Наверно, со временем понимаешь, что по-настоящему хороших вещей на свете не так уж и много. Действительно хороших -- раз-два и обчелся. Что ни возьми. Хороших книг, хороших фильмов, хороших концертов -- буквально по пальцам пересчитать! И в рок-музыке так же. За час рока по радио выуживаешь одну-единственную стоящую мелодию. Все остальное -- мусор, отходы массового производства. Раньше я об этом всерьез не думал. Что попало слушал и радовался. Молодой был, свободного времени хоть отбавляй... Влюблялся то и дело... И даже к низкокачественной ерунде мог относиться с душевным трепетом. Понимаешь, о чем я?

-- Да уж как-нибудь... -- ответила Юки.

Зазвучали «Дел Вайкингз» -- «Come Go With Me», и я пропел вместе с хором вступление.

-- Ну как, не скучно? -- спросил я Юки.

-- Не-а... Ничё так себе, -- сказала она.

-- Угу... Ничё так себе, -- согласился я.

-- А сейчас ты больше не влюбляешься? -- спросила Юки.

Тут я задумался.

-- Сложный вопрос, -- сказал я. -- Вот у тебя есть парень?

-- Нету, -- ответила она. -- Только придурки всякие.

-- Понимаю, -- сказал я.

-- Музыку слушать -- и то веселей...

-- Очень хорошо понимаю, -- повторил я.

-- Что, действительно понимаешь? -- она прищурилась и с сомнением посмотрела на меня.

-- Действительно понимаю, -- кивнул я. -- Некоторые называют это словом «эскапизм». Но пусть называют как угодно, мне все равно. Моя жизнь -- это моя жизнь, а твоя жизнь -- твоя и больше ничья. Если ты четко знаешь, чего хочешь -- живи как тебе нравится, и неважно, что там о тебе думают остальные. Да пускай их всех сожрут крокодилы!.. Вот так я думал, когда был такой, как ты. И теперь думаю точно так же. Может, я до сих пор из детства не выбрался? А может, просто был прав с самого начала? Одно из двух, а что именно -- никак не пойму...

Джимми Гилмор запел «Sugar Shack». Насвистывая мелодию, я гнал машину по шоссе. По левую руку до самого горизонта тянулась укрытая снегом долина. «Просто кофейня из старых брёвен... Напоит кофе, когда час неровен»... Классная песня. Шестьдесят четвертый год.

-- Эй, -- сказала Юки. -- Ты странный. Тебе это никто не говорил?

-- Хм-м-м, -- промычал я скорее отрицательно.

-- У тебя жена есть?

-- Была когда-то.

-- Что, развелся?

-- Угу.

-- Почему?

-- А она сама ушла.

-- Что, правда?

-- Правда. Влюбилась в другого парня и убежала с ним куда-то.

-- Жалко, -- сказала она.

-- Спасибо, -- сказал я.

-- Но я, кажется, понимаю, почему.

-- И почему? -- спросил я.

Но она лишь насупилась и ничего не ответила. Мне, впрочем, и самому не хотелось расспрашивать.

-- Эй... Хочешь жвачки? -- спросила Юки.

-- Спасибо, не хочу, -- ответил я.

Постепенно, но верно лед между нами таял -- и вскоре мы вдвоем выдали бэк-вокал для «Surfin' U.S.A.» из «Бич Бойз». Ну, не всю песню, только припевочки -- «Инсайд, аутсайд Ю-Эс-Эй!» и так далее. Но все равно получилось весело. И, кстати, припев «Help Me Ronda» мы тоже спели вместе. Вот так-то. Рано мне еще на свалку. И вовсе я не дядюшка Скрудж...

Тем временем метель улеглась. Мы вернулись в аэропорт. У стойки проката я отдал ключи от машины. Затем мы оформили багаж и еще через полчаса прошли на посадку. В конце концов, получилось, что наш вылет задержали на пять часов. В самолете Юки моментально уснула. Во сне у нее было фантастически красивое лицо. Словно она не человек, а тончайшей работы скульптура из какого-то неземного материала. Казалось, задень ее нечаянно -- и она разобьется на тысячи мелких осколков. Такая вот особая красота. Стюардесса, пронося мимо напитки, увидела это лицо -- и поглядела на меня с особой многозначительностью. И улыбнулась. А я улыбнулся в ответ. И попросил джин с тоником. Под джин с тоником я начал думать о Кики. Несколько раз прокрутил в голове сцену с Кики и Готандой в постели. Камера разворачивается. Появляется Кики. «Что происходит?» -- спрашивает она.

«Что происходит?» -- отзывается эхо у меня в голове.

 

16.

 

В аэропорту Ханэда мы получили багаж, и я спросил у Юки, где она живет.

-- В Хаконэ, -- сказала она.

-- Ого! Ближний свет, -- заметил я. Девятый час вечера: хоть на такси, хоть на чем угодно до Хаконэ и к полуночи не добраться. -- А здесь, в Токио, у тебя кто-нибудь есть? Родственники или просто близкие люди?

-- Людей нету. Но есть квартирка на Акасака. Совсем маленькая. Мама там останавливается, когда в Токио приезжает. Я могу там переночевать. Там сейчас никто не живет.

-- А кроме мамы, кто еще в семье?

-- Больше никого, -- сказала она. -- Только мы вдвоем.

-- М-да... -- только и сказал я. Что говорить, семейка с проблемами. Впрочем, мне-то какое дело? -- Ладно. Давай сперва заедем ко мне, потом поужинаем где-нибудь -- и я на своей машине тебя отвезу тебя до Акасака. Идет?

-- Все равно, -- пожала плечами она.

Я поймал такси, и мы поехали ко мне на Сибуя. Я попросил Юки подождать у подъезда, а сам поднялся в квартиру и сменил походную амуницию на одежду попроще. Кроссовки, кожаная куртка, свитер, джинсы. Затем спустился, посадил Юки в свою «субару» -- и через пятнадцать минут мы уже сидели за столиком итальянского ресторанчика. Я заказал равиоли и салат, она выбрала спагетти «бонголе» со шпинатом. Еще мы попросили рыбы, запеченной в фольге, и разделили одну порцию на двоих. Рыба оказалась просто огромной -- но Юки, похоже, все не могла насытиться и на десерт уплела еще апельсиновый мусс. Я выпил кофе «эспрессо».

-- Вкуснятина! -- наконец резюмировала она.

Тогда я признался ей, что вообще всегда знаю места, где можно вкусно поесть. И рассказал о своей работе -- отыскивать самые вкусные рестораны в огромном городе.

Юки слушала, не говоря ни слова.

-- Так что в этом деле я большой спец, -- подытожил я. -- Во Франции, например, есть такие свиньи, которые хрюкают и землю роют, когда шампиньоны находят. Очень похоже...

-- Значит, ты не любишь свою работу?

Я покачал головой.

-- Прямо беда. Никак не могу ее полюбить. Слишком бессмысленная. Ну, нашел я очередной ресторан с хорошей кухней. Написал о нем в модном журнале. Дескать, все идите сюда. И ешьте вот это. Но за каким чертом, спрашивается, я это делаю? Неужели люди не могут сами решить, что им есть? С какой стати я, посторонний человек, навязываю им, чем набивать их персональные желудки? Зачем тогда меню в ресторанах придумывают?.. И вот после рекламы в журнале этот ресторанчик становится жутко популярным. Народ туда уже просто валом валит -- и очень скоро вся эта уникальная кухня, да и сервис заодно, сходят на дерьмо. Почти всегда. В восьми случаях из десяти, если не чаще. Потому что сам баланс спроса и предложения сходит на дерьмо. Мы же сами и превращаем его в дерьмо. Вытаскиваем на свет что-нибудь чистенькое -- и наблюдаем, как его заляпывает грязью со всех сторон. И называем это Информацией. А потом перекапываем весь мир от конца до края, так, чтоб и места живого на земле не осталось -- и называем это Оптимизацией Информации. Лично меня от всего этого уже тошнит. Да пускай хоть черта лысого оптимизируют -- я-то здесь при чем?

-- И все-таки ты это делаешь!

-- Ну, во-первых, работа есть работа... -- начал было я, но тут же осекся, вспомнив, с кем говорю. Боже мой! Чем я забиваю голову тринадцатилетней девчонке?

-- Пойдем, -- сказал я. -- Время позднее, а мне тебя еще везти до Акасака.

Мы сели в мою «субару», и Юки поставила первую же кассету, что попалась под руку. Сборник «олдиз» -- записывал я сам. Песни, под которые хорошо рулить в одиночку. «Фор Топс» -- «Reach Out, I'll Be There»... Дорога была пуста. До Акасака мы доехали почти сразу, и я спросил у Юки, где ее дом.

-- Не скажу, -- вдруг заявила она.

-- Это еще почему? -- удивился я.

-- А я пока домой не хочу!

-- Послушай, уже одиннадцатый час! -- сказал я. -- Закончен трудный день. И я измотан, словно пес... ⁽²²⁾

Она повернулась на сиденье всем телом и уставилась на меня в упор. Я следил за дорогой и не видел ее лица -- но чувствовал, как ее взгляд обжигает мне левую щеку. Никакой определенной эмоции я в этом взгляде не ощущал: она просто буравила меня глазами -- и все. А потом отвернулась к окну и сказала:

-- Мне пока спать неохота. Если сейчас домой пойду -- помру там одна со скуки. Лучше еще покататься. И музыку послушать...

Я немного подумал.

-- Ну, хорошо. Еще час. Ровно через час ты пойдешь домой и будешь спать, как бревно. Договорились?

-- Договорились.

Еще час мы мотались по улицам ночного Токио, слушая музыку. Я крутил баранку -- и думал о том, что именно из-за таких, как мы, загрязняется атмосфера, разрушается озоновый слой, уровень шума приводит к массовому психозу, -- а запасы природных ресурсов планеты Земля подходят к концу. Юки прижалась щекой к спинке сиденья и с отутствующим видом разглядывала город в окне, не произнося ни слова.

-- Так значит, твоя мать сейчас в Катманду? -- спросил я наконец.

-- В Катманду, -- ответила она устало.

-- И пока она не вернется, ты все время будешь одна?

-- В Хаконэ есть бабка-гувернантка.

-- М-да... -- протянул я. -- И часто у вас так?

-- В смысле -- что она уехала и меня бросила?

-- Угу...

-- Да постоянно! У нее же в голове одни фотографии. Я не ругаюсь -- просто мама вообще такая. Ни о чем, кроме себя, думать вообще не умеет. То и дело забывает меня где-нибудь. Как зонтик -- взяла и забыла! И уехала неизвестно куда. Захотелось ей в Катманду -- все, ничего больше на свете не существует. Потом спохватывается, прощения просит. А через полчаса опять все сначала! И в этот раз -- то же самое... Нашло на нее хорошее настроение -- поехали, говорит, прокачу тебя на Хоккайдо. Прекрасно, едем на Хоккайдо. Только на Хоккайдо мама сразу куда-то девается, а я каждый день только плейер в номере слушаю да обедаю в одиночку... Но теперь -- все, с меня хватит! Больше у нее эти номера не пройдут. Это ведь она только обещает, что через неделю приедет. А сама, могу спорить, из Катманду опять улетит неизвестно куда!..

-- А как зовут твою маму? -- поинтересовался я.

Она назвала фамилию и имя. Совершенно мне неизвестные. Никогда не слышал, признался я.

-- Но на работе маму по-другому зовут, -- сказала Юки. -- Там ее зовут Амэ ⁽²³⁾. Уже много лет подряд. Поэтому она и назвала меня Юки. Дурацкое имя, скажи? Вот такая у меня мамочка...

Имя «Амэ» я знал хорошо. Кто же не знает Амэ! Фотохудожница, прославилась на всю страну чуть ли не за неделю. В телевизоре не мелькает, интервью не дает. В свете не появляется. Ее настоящее имя почти никому не известно. Занимается только тем, что ей нравится. Особо известна своей эксцентричностью. Снимает умное, агрессивное фото... Я озадаченно покачал головой.

-- М-да... Так что ж, выходит, твой отец -- тот самый писатель, как его... Хираку Макимура, да?

Юки мгновенно насупилась.

-- Он хороший! -- сказала она. -- Просто у него таланта нет...

Из того, что написал отец Юки, я прочел когда-то книг пять или шесть. Стоит признать: два самых ранних романа и сборник рассказов, которые он сочинил еще в молодости, были совсем неплохи. Оригинальный язык, свежий взгляд на вещи. Первое время эти книги даже держались в списке бестселлеров. И сам автор стал «любимчиком толпы». В телевизоре и модных журналах начал давать интервью, где делился мнениями о самых разных проблемах жизни. К тому времени женился на «культовой» фотохудожнице Амэ. И достиг высшей точки своего взлета.

Дальше все пошло вкривь да вкось. Без какой-либо заметной причины он вдруг разучился писать, как раньше. Его следующие два-три романа оказались откровенным графоманским мусором. Критика жестоко издевалась над ними, и продавались книги из рук вон плохо. И тогда Хираку Макимура решил в корне изменить манеру письма. Из молодежного писателя-романтика он вдруг превратился в крутого экспериментатора-авангардиста. Содержательности романам это не прибавило ни на йоту. Просто теперь его тексты напоминали дикую смесь отрывков из экзальтированной французской прозы. Несколько критиков, напрочь лишенных вкуса, поначалу кинулись было это нахваливать. Но через пару лет -- видно, сообразив, что искать тут нечего, -- умолкли и они. Почему так случилось -- не знаю. Но его талант полностью исчерпал себя в первых трех книгах -- и растворился бесследно. Сочинять гладкие тексты он не разучился -- и писать продолжал. Точно одряхлевший кобель, что по старой привычке все тычется носом сучке под хвост, его призрак блуждал по задним полкам букинистов. К тому времени Амэ уже развелась с ним. А говоря проще -- поставила на нем крест. Так, по-крайней мере, решила светская хроника.

Но и тогда Хираку Макимура не сдался. Напротив, он расширил границы своих тем -- и перешел на «путешествия с приключениями». По нескольку раз в год он отправлялся в какие-нибудь малоизведанные уголки мира -- и писал об этом истории. Как он ел с эскимосами тюленье мясо, как жил с африканскими аборигенами, как наблюдал за повадками южноамериканских горилл. И при этом -- ругал на чем свет стоит доморощенных, «не нюхавших жизни» писателей наших дней. Поначалу это читалось неплохо, но он все писал и писал об одном и том же лет десять подряд -- и в конце концов просто иссяк, как пересохший колодец. Чему удивляться? В этом мире осталось слишком мало места для приключений. Это вам не времена Ливингстона или Амундсена! Постепенно его приключения стали размытыми и абстрактными, а их место заняли долгие витиеватые рассуждения. Не говоря уж о том, что в этих поездках он ни разу и не пережил Приключения в полном смысле слова. Почти повсюду его сопровождали какие-то координаторы, редакторы, кинорепортеры и бог знает кто еще. А когда он связался с телевидением, его регулярная свита из режиссеров, операторов и представителей фирмы-спонсора выросла в среднем до десяти человек. Постепенно автор стал появляться в кадре. И чем дальше, тем больше просто появляться в кадре. Что это значило -- в деловом мире объяснять никому не нужно.

Может, он и в самом деле был неплохим человеком. Но звезд с неба не хватал, тут Юки права...

Больше о ее папаше-писателе мы не говорили. Юки явно не желала продолжать эту тему -- да и мне самому не хотелось.

Какое-то время мы молча слушали музыку. Сжимая руль, я следил за стоп-сигналами «БМВ», всю дорогу маячившего перед нами. Юки разглядывала город за окном, носком ботинка подстукивая барабанам Соломона Бёрка.

-- Машина у тебя что надо! -- сказала Юки ни с того ни с сего. -- Как называется?

-- «Субару», -- ответил я. -- Старая подержанная «субару». Наверно, ты -- первая, кому пришло в голову ее похвалить...

-- Не знаю, но когда в ней едешь, она излучает какое-то... дружелюбие.

-- Это оттого, что я ее люблю, и она это чувствует.

-- И излучает дружелюбие?

-- Ответную любовь, -- уточнил я.

-- Как это? -- не поняла Юки.

-- Я и моя машина постоянно друг друга выручаем. И при этом -- заполняем одно и то же пространство. Я люблю свою машину. Пространство наполняется моим чувством. Мое чувство передается ей. Мне становится хорошо. Ей тоже становится хорошо.

-- Разве механизму может быть хорошо?

-- Ну, конечно! -- кивнул я. -- Почему -- сам не знаю. Но у механизмов тоже бывают свои настроения. Иногда им хорошо, а иногда -- так, что хоть вообще с ними не связывайся. Логически я, пожалуй, это не объясню. Но по опыту знаю: это действительно так.

-- Так что же, ты ее любишь прямо как человека? -- спросила Юки.

Я покачал головой.

-- Нет. Любовь к машине -- совсем по-другому. С машиной ведь как? Однажды совпал с ней удачно -- и какое-то время ваши отношения уже никак не меняются. А у людей не так. Люди, чтобы и дальше совпадать, все время подстраиваются друг под друга в мелочах, их чувства меняются постоянно. Вечно в них что-то движется или останавливается, растет или исчезает, спорит, обижается... В большинстве случаев мозгами это контролировать невозможно. Совсем не так, как с «субару».

Какое-то время Юки думала над моими словами.

-- Стало быть, вы с женой не совпадали?

-- Я думал, что совпадали. А жена так не думала. Наши мнения различались. И поэтому она убежала. Видимо, решила: чем исправлять эту разницу мнений со мной, лучше убежать с кем-то еще -- и сберечь себе кучу времени...

-- Не получилось, значит, как с «субару»...

-- Вот именно, -- кивнул я. Черт бы меня побрал. Прекрасная тема для обсуждения с тринадцатилетней девчонкой!

-- Эй, -- сказала вдруг Юки. -- А обо мне ты что думаешь?

-- О тебе я пока почти ничего не знаю, -- ответил я.

Я снова почувстовал, как мне сверлят взглядом левую щеку. Казалось, еще немного -- и там будет дырка. «Так вот в чем дело!» -- понял я наконец.

-- Я думаю, что ты, наверное, самая красивая девчонка из всех, кого я когда-нибудь выманивал на свидание, -- произнес я, глядя на дорогу перед собой. -- Нет, даже не «наверное». Точно -- самая красивая. И будь мне пятнадцать лет -- я бы непременно в тебя влюбился. Но мне тридцать четыре года, и так просто я уже не влюбляюсь. Не хочу становиться еще несчастнее, чем был до сих пор. С моей «субару» мне будет гораздо спокойнее... Примерно так. Я ответил на твой вопрос?

Юки снова посмотрела на меня долгим взглядом, на сей раз -- абсолютно без выражения.

-- Ты ненормальный, -- изрекла она наконец.

Может быть, оттого, что так сказала именно она -- я вдруг и правда ощутил себя самым безнадежным из всех неудачников на Земле. Вряд ли ей хотелось меня обидеть. Но как раз это у нее получилось неплохо.

 

* * *

 

В четверть двенадцатого мы вернулись на Акасака.

-- Ну, что? -- сказал я.

На сей раз Юки объяснила мне дорогу как полагается. Квартирка ее матери располагалась в крохотном здании на тихой улочке неподалеку от храма Н о ги. Я подрулил к самому подъeзду и выключил двигатель.

-- Насчет денег... -- тихо сказала Юки, не вставая с места. -- За самолет, за ужин...

-- За самолет вернете, когда мать приедет, -- сказал я. -- А все остальное -- не бери в голову. За даму на свидании я всегда плачу сам. Так что можешь считать -- кроме самолета раcходов не было.

Ничего не ответив, Юки насупилась, вылезла из машины, наклонилась над кадкой с фикусом и выплюнула туда жвачку, которую жевала всю дорогу.

-- Большое спасибо!.. Не стоит благодарности! -- сказал я, учтиво раскланявшись сам с собой. Затем достал из кармана визитную карточку и протянул ей. -- Когда мать приедет, передай ей вот это. Кроме того, если будешь одна и проблемы возникнут -- звони сюда. Чем смогу -- помогу...

Она стиснула в пальчиках мою визитку, поизучала ее несколько секунд -- и затолкала в карман.

-- Странное имечко! -- только и сказала она.

Я вытащил из багажника ее чемоданище, загрузил его в лифт и доволок до двери квартиры. Юки достала из сумки ключ и отперла дверь. Я втащил чемодан внутрь. Квартира состояла из кухоньки (она же гостиная), спаленки, туалета и душевой. Здание было еще совсем новым, в квартире царил идеальный порядок -- и оттого жилище сильно смахивало на рекламный салон агентства по продаже недвижимости. Мебель, посуда, электроприборы были безупречно укомплектованы и стояли в точности там, где полагалось; и хотя все вещи выглядели очень изысканными и дорогими -- человеческим жильем от них почему-то не пахло. Как если бы кто-нибудь просто захотел собрать их здесь в идеальном порядке, заплатил за это деньги -- и через три дня заказ был выполнен. Толково и со вкусом. Но совершенно не так, как в реальной жизни.

-- Мама здесь редко останавливается, -- сказала Юки, проследив за моим блуждающим взглядом. -- У нее здесь студия неподалеку, она там и пропадает все время, когда в Токио приезжает. Там же спит, там же ест. А сюда только иногда приходит.

-- Понятно, -- сказал я. Деловая жизнь деловой женшины, куда деваться...

Юки сняла шубу, включила газовую печку. Затем достала непонятно откуда пачку «Вирджиниа Слимз», вытянула сигарету, зажала в губах, очень стильно чиркнула картонной спичкой о коробок и прикурила.

Лично я считаю, что тринадцатилетним девчонкам курить совсем ни к чему. Вредно для здоровья и кожа портится. Однако эта девчонка закурила настолько сногсшибательно, что у меня просто язык не повернулся ей что-либо сказать. Резко очерченные, будто вырезанные ножом на бледном лице, ее тонкие губы легонько стиснули фильтр; робкое пламя лизнуло самый кончик сигареты -- и длинные, как из шелка, ресницы медленно опустились. Маленькая челка колыхнулась еле заметно, когда она чуть подалась головой вперед... Само совершенство. Будь мне пятнадцать лет -- я бы точно влюбился, снова подумал я. Абсолютно фатальной любовью, страшной и неудержимой, как лавина в весенних горах. Влюбился бы -- и, крайне плохо представляя, что с этим делать дальше, впал бы в дикую, черную меланхолию... Глядя на Юки, я вспомнил другую девчонку. Ту, в которую был влюблен лет в тринадцать или четырнадцать. И давно забытое, бескрайнее чувство тех далеких лет вдруг снова прошило мою душу насквозь.

-- Кофе будешь, или еще что-нибудь? -- спросила Юки.

Я покачал головой.

-- Поздно уже. Я пойду.

Юки положила сигарету на край пепельницы и проводила меня до двери.

-- В постели не кури. Печку на ночь выключай, -- сказал я.

-- Хорошо, папочка... -- ответила она.

Это было прямое попадание -- просто не в бровь, а в глаз.