Владимир Зазубрин. Два мира 6 страница

ПОБЕДЯТ ЛЮДИ

На другой день офицерский эшелон отправлялся на фронт. Проводитьуезжающих пришли родные, знакомые. Прибыл с блестящей свитой командующийвойсками округа, приехали управляющий губернией, городской голова, пришлиофицеры, бывшие воспитатели окончивших училище. Проводы были торжественные.Представители власти выступали с речами. Командующий округом, пожилойгенерал, говорил старые, избитые слова о долге перед родиной, о честимундира. В заключение провозгласил "ура" за здоровье "обожаемого" вождяармии, адмирала Колчака. Офицеры, вымуштрованные за десять месяцев, собакусъевшие на ответах начальству, рявкнули дружное и громкое "ура". Оркестрзаиграл гимн "Коль славен наш господь в Сионе(*)". (* "Коль Славен,.." при Колчаке считался национальным гимном) Головы обнажились. После командующего выступал управляющий губерниейправый социалист-революционер Ветров. Ветров говорил долго о правах мелкогособственника -- крестьянина, о правах гражданина свободной Республики,попранных "накипью социализма"-- большевиками. Прилипал на защиту родины отгуннов двадцатого века, клялся, оставаясь в тылу, не покладая рук бороться скрасной крамолой. Речь кончил, как и генерал, здравицей за диктатора.Офицеры, как по команде, деревянными, казенными голосами прокричали три раза"ура". Вместо городского головы, кадета Ковалева, выступил представительгородского самоуправления маленький, щупленький меньшевик Прошивкин. Онначал свой монолог торжественным заявлением о том, что меньшевики бдительностоят на страже завоеваний революции и интересов рабочего класса, что они,меньшевики, давно бы привели пролетариат к полному освобождению, если бы небольшевики, отодвигающие приход желанной свободы своими социалистическимиэкспериментами. Чем дольше говорил Прошивкин, тем больше вдохновлялся. -- Господа офицеры,-- кричал он,-- вы идете на славный подвиг! Вы идетена борьбу с комиссародержавием! Вы обнажаете свой меч против двуединоймонархии Ленина и Троцкого, этих предателей рабочего класса. Выше головы,господа офицеры. Сотни белых кокард, золотых и защитных погон заискрились. Офицерыулыбались откровенно насмешливо, рассматривая худенькую, тщедушную фигуркуоратора. -- Да преисполнятся сердца ваши гордым сознанием того, что вы идете заправое дело, за торжество идей равенства и братства, за освобождениетрудящихся от большевистской каторги. Ура! - Ура! Ура! Ура!--послушно кричали офицеры. Погоны поблескивали насолнце. Некоторые с усталыми, скучающими лицами морщились, ворчали, что онивовсе не намерены драться за какую-то свободу. Представитель местного купечества Кулагин начал играть напыщеннымифразами. -- Доблестные защитники родины, с отеческой скорбью благословляем мывас на тяжкий подвиг ратный. Идите, дети, и отомстите за поруганную честьсвятой Руси. Матери, жены и сестры ваши со слезами надежды провожают вас напоследний решительный бой с подлым и коварным врагом. Они будут ждать васобратно победителями. Знайте, дорогие дети, если не устоите вы противсупостата, погибнет Россия. На поругание и разграбление интернациональнымбродягам предадут большевики добро наше, родину нашу, многострадальную Русь. Подпоручику Петину надоели речи, он вышел из строя, пробрался черезгустую толпу провожающих на свободный конец перрона. К нему подошла егознакомая институтка Тоня Бантикова. -- Это вам, Андрюша, от меня,-- сказала она, подавая офицеру букетбелых роз.-- Вы такой герой, такой храбрый: едете драться с большевиками ине боитесь. Институтка смотрела на подпоручика ясными, восхищенными глазами. -- Вы победите их? Да? Петин улыбнулся и, пощипывая верхнюю губу, говорил, что ничегострашного в большевиках нет, что скоро их, вероятно, совсем разобьют. -- Ах, вот хорошо-то будет,-- оживилась Тоня.-- Тогда я не буду боятьсяпо ночам. А то мне все снится, что большевики идут, страшные такие. Нашаклассная дама говорила, что они страшные. Правда, Андрюша, что они убиваютдаже детей и девушек? Петин теребил голую губу, не зная, что ответить Тоне. -- Гм, гм, возможно, что и так, от них всего можно ждать. -- Ах, какой ужас!-- институтка молитвенно сложила руки, подняла глазак небу. Кулагин кончил: -- Идите с богом, защитники наши, знайте, что мы, оставаясь здесь,ничего не пожалеем для блага родины. Заложим жен и детей, распродадим имениянаши, но не сдадимся супостату. Ура! -- Ура! Ура! Ура! Толпа всколыхнулась, зашумела. Оратор слез с табурета. Стекла вокзалабыли подернуты серым налетом пыли. На стенах штукатурка обвалилась.Платформа, черная, асфальтовая, лежала под ногами, закиданная клочкамибумаги, окурками, ореховой шелухой. Офицеры, утомленные длинными речами, елеподняли глаза на старика профессора с длинными седыми бровями, и пенсне, сбородкой клинышком, забравшегося на табурет. Профессор взглянул наблестящую, дисциплинированную толпу офицеров, покорным, внимательным кольцомокружавшую импровизированную трибуну. -- Милые дети!-- голос старика с теплой лаской и силой скользнул посердцам. Глаза профессора, отца Татьяны Владимировны, осветились доброй улыбкой,лохматые брови приподнялись, мелкие складочки наморщили лоб. -- Милые дети, позвольте в заключение и мне, старику, только чтовырвавшемуся из большевистской нерол и, рассказать вам о тех, с кем вы едетевоевать. Позвольте мне, как отцу, как деду, умудренному опытом, Предостеречьвас, поставить в известность о той огромной, страшной опасности, котораянависла сейчас не только над нашей родиной, но и над всем миром. В голосе оратора звучала влекущая, ласковая сила. Солнце осветилопыльные окна станционного здания, засверкало на блестящих погонах,заискрилось в оживившихся глазах слушателей. Паровоз, шипя и громыхая,поставил около перрона длинный состав. -- Дни страшного суда истории над народами Европы завершились суровым ижестоким приговором: великая европейская война закончилась полным ихпровалом и посрамлением. Обе воюющие стороны повторяли, что их задача --дать мир миру и сделать войну на будущее время невозможной. Мысль явноутопическая, потому что из войны ничего, кроме войны, родиться не может.Великая европейская война была с самого начала проявлением зоологическогоначала в человечестве, и гуманитарные мечты -- только прикрасою. Теперьприкрасы облетели, а сущность осталась. И вот мы видим, что только чтоокончившаяся мировая война таит в себе зародыши великого множества новыхвойн, маленьких и больших. Народы начинают новую борьбу за раздел добычи,доставшейся после победы над Германией и ее союзниками. Но вся эта новаяборьба народов ничто в сравнении с той беспощадной, междоусобной войной,которая началась в России и грозит вспыхнуть во всех странах мира.Логическое завершение войны "до победного конца" не есть всеобщий мир, аименно -- это перенесение войны вовнутрь государств, в каждый город, вкаждую деревню, в самый интимный мир человеческой семьи. В современныхсобытиях перед нами развертывается картина всеобщего массового безумия.Миром овладели зоологические страсти. Роковые противоречия всемирнойкультуры встали перед нами во весь свой рост. Все народы в мире боятсяопасности, угрожающей от других народов, и вооружаются друг перед другом,готовятся к новым войнам. Боясь войны, подготовляют почву для нее. Отсюда топсихологическое настроение, из которого выросли все ужасы войнымеждоусобной. Веками изживали христианские народы противоречие. Ониисповедовали заповеди любви, но только для домашнего употребления, внутригосударства, а рядом с этим в международных отношениях следовали мораликаннибалов. В конце концов душа не выдерживает этих противоречий. Можно лидопускать, чтобы человек был кровожадным тигром по ту сторону границы, и вто же время требовать, чтобы он был кротким агнцем по сю сторону? Этопсихологически невозможно. И вот мы видим, что мировая война, разнуздавшаязверя в международных отношениях, тем самым подготовила его вторжение и вотношения внутренние. Это доказывается всеми современными переживаниями. Офицеры стали переглядываться. Речь профессора начинала казаться имподозрительной. Но оратор поспешил рассеять их сомнения очень удобоваримымивыводами о большевизме и зверях-большевиках. -- Достаточно послушать рассказы солдат, вернувшихся с войны, чтобыпонять, как и почему эти люди превратились в кровожадных большевиков. Войнавоспитала их в мысли, что по отношению к врагу все позволено, и послужиладля них школой холодной, расчетливой жестокости: убийство стало для нихделом легким и обычным. И как только массы поверили, что враг не вне, авнутри государства, весь обычный кодекс войны стал применяться к этомувнутреннему врагу. Избиение "буржуев" и офицеров, грабительские реквизиции"по праву войны" стали делом повседневным. Война разнуздала зверя вчеловеке. Отсюда и происходит тот груз, который увлекает современныегосударства в бездну. Отсюда -- неудержимое влечение современных народов кбольшевизму. Все катятся к нему, словно по наклонной плоскости, мало того,способствуют его успехам своими действиями. В итоге за последние годы все вмире делалось и делается в пользу большевиков. Как будто для них народывооружились, для них вели мировую войну, а теперь заключают тот жестокийграбительский мир, который может быть только им полезен. Большевизм не естьчто-то случайное и внешнее, это какая-то роковая болезнь, которая таится вкрови народов. И мы видим, какая. В большевизме стал явным тот "образзвериный", который уже задолго до войны жил в душе народов, вынашивался всеюжизнью современного государства. Тут перед нами обнажается провал мировойкультуры. Веками работала она над человеческим обществом и все-такипотерпела жестокую неудачу в самом главном: человек остался все тем жехищником, каким он был в доисторическую эпоху, но при этом хищником вовсеоружии средств современной техники. Взаимные отношения народов продолжаютпокоиться на кровавом принципе борьбы за существование. У кого сильнеечелюсть, тот и прав. Человек-тигр, вот тип, который приобрел во многихстранах преобладающее значение, захватил власть (вспомним Троцкого,Дзержинского). В этом и заключается торжество большевизма. Большевизм --Немезида современной культуры, обнажение таившейся в ней темной силы зла.Сознательное отречение от духа -- вот что составляет сущность большевизма ивообще современного духовного склада человеческого общества. Материализмторжествует везде. Он же привел человечество к мировой войне. В Совдепииматериализм приобрел значение догмата веры. Неудивительно, что поэтомубольшевики не могли удержаться на точке зрения религиозной свободы,лицемерно ими проповедуемой. Подлинное отношение большевиков к религиивыражается не в равнодушии, а в ненависти, в расстрелах, издевательствах имучениях священников, ибо самое существо большевизма есть активная враждапротив духа. Этой же враждой обусловливается отрицание всяких духовныхсвязей общежития. Самые национальные отличия между людьми, по мнениюбольшевиков, призрачны именно потому, что это отличия духовные. Реальны,существенны, с их точки зрения, только отличия материальные, экономические.Большевики на свете признают только две нации -- буржуазию и пролетариат. Профессор стал излагать сущность классовой борьбы. Офицеры стояли, какизваяния. Никто не пошевелился, не проронил слова. Горячая, содержательнаяречь оратора захватывала безраздельно общее внимание. -- В большевистском общежитии нравственные и правовые нормы заменяютсяпросто-напросто массовым аппетитом. Профессор перешел к характеристике отношений между классами в СоветскойРоссии. -- Повальный грабеж и море пролитой крови, массовые казни "буржуев" ивоспрещение приобретать целый ряд предметов первой необходимости тем, кто нестоит на "советской платформе". Недаром Ленин сказал, что тот, кто неполезен Советской Республике, может умирать. Невольно вспоминаетсяапокалиптический зверь: "И он сделает то, что всем малым и великим, богатыми нищим, свободным и рабам положено будет начертание на правую руку их илина чело их; и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того,кто имеет сие начертание или имя зверя, или число имени его". Есть что-тосатанинское в том оплевании человеческого достоинства, в том низведениичеловека до скотского уровня, которое составляет характерную чертубольшевизма. Выбросить за борт всякие духовные начала, построить жизнь начисто материалистических началах, разрушить нацию, семью, церковь -- вотпрограмма наших врагов, врагов общечеловеческой мировой культуры. Царствобольшевиков не человеческое, а звериное. Но восторжествует ли звериноеначало в человечестве? Вот вопрос, на который мы должны ответить, и мыотвечаем, что нет, нет и нет, тысячу раз нет. Большевизм возник и вырос вмировую величину на почве всеобщего падения нравов. Освобождение от негопоэтому возможно только путем духовного подъема. Угасание духа было тесносвязано с возрастанием материального благосостояния человеческого общества.Теперь всеобщее обнищание, разруха, голод способствуют пробуждению духовнойжизни людей. Обещанный большевиками рай земной оказался звуком пустым.Обманутые массы, обобранные, разоренные, измученные террором, бросились втоске на поиски утраченных духовных святынь. Люди массами пошли в церковь.Мы, господа, в тылу у большевиков одерживаем изо дня в день крупнейшиепобеды. Говорят, что никогда еще Москва не видела таких крестных ходов, какв настоящее время. Мы живем в эпоху великих мировых контрастов. С однойстороны, сам сатана сорвался с цепи. А с другой стороны, на борьбу сразнуздавшейся силой зла мобилизовались все духовные силы, какие есть вчеловеческой душе. В дни глубочайшей скорби и ужаса рождается в мир высшаякрасота духовного подвига. В церковь вновь показывается забытый миром ликХристов. Опять, как в языческом Риме, льется кровь мучеников. Сотнислужителей церкви сложили и кладут свои головы на плахах большевистскихчрезвычаек. В то самое время, когда большевистское общественное строениеразлагается, те духовные связи, которыми раньше держалась Россия, начинаютвосстанавливаться. Церковь -- вот где побеждается классовая рознь; для неенет ни буржуя, ни пролетария. Там человек чувствует себя поднятым на высотусверхклассового мира. В церкви вы увидите и рабочую блузу, и пиджак, ишляпу, и ситцевый платок -- все густо перемешано. Вот где можно увидетьединый русский народ, который, казалось, погиб в особенно острые днигражданской войны. Народное самосознание оживет в этом духовном общении всехклассов, в нем русский человек снова находит утраченную родину. Теперьвопрос ставится ребром: что восторжествует в мире -- человеческое илизвериное? История дает нам ясный ответ. Человечество может быть спасенотолько через подъем в высшую надчеловеческую сферу. Как только человеческаяжизнь сдвигается с своих религиозных основ, она тотчас утрачивает всеспецифически человеческое и роковым образом подпадает темной властизвериного царства. Человек не есть высшее в мире существо. Он выражает собоюне тот конец, куда мир стремится, а только серединную ступень мировогоподъема. И вот оказывается, что на этой серединной ступени остановитьсянельзя. Человек должен сочетаться или с богом, или со зверем. Он должен илипережить себя, подняться над звездами, или провалиться в пропасть, утративсвое отличие от всего, что на земле ползает и пресмыкается. На свете естьдве бездны, те самые, о которых некогда говорил Достоевский, и среднего путинет между ними. Все народы мира должны решить ясно и определенно, к которойиз двух они хотят принадлежать. Перед человечеством теперь только два пути-- путь звериного царства, путь смерти, куда большевизм увлекает мир, идругой путь, куда поворачивается теперь русское народное самосознание, естьпуть воскресения. Когда весь мир еще находится под угрозой приходабольшевистского звериного царства, наша родина выходит из него, поднимаетсяв лучезарный мир истины, добра и человечности. Да будет благословен ваштернистый путь, милые дети! Смело на подвиг! Победа будет за людьми! Занами! Профессор кончил, устало поправил пенсне. Толпа стояла несколько секундзавороженная. Целый поток аплодисментов залил перрон. -- Браво! Браво!-- кричали офицеры. -- Гимн! Оркестр заиграл "Коль славен". Все сняли фуражки. Станционный сторож два раза ударил в колокол. Матери стали креститьсыновей. Поцелуи, объятия. Женщины плакали. Офицеры садились в поезд.Пестрое лицо толпы металось у длинной красной змеи эшелона, потемнев,беспокоясь. Высокий черноусый Мотовилов стал на площадку вагона, поднялруку. Толпа примолкла, обернулась к подпоручику. -- Господа, от имени всех уезжающих приношу глубокую благодарность зато внимание, какое было оказано нам сейчас. Говорить много я не буду. Нет. Япозволю себе только вспомнить здесь слова незабвенного генерала ЛавраГеоргиевича Корнилова, сказанные им во время революции. Вот они: "Довольнослов, господа, мы слишком много говорим. Довольно!" Раздался третий звонок, паровоз резко свистнул, и поезд плавно двинулсявперед. -- Браво! Браво! Правильно! Ура! Ура! Ура!--кричали провожающие. Мелькали фуражки, шляпы, зонтики, платочки. Тоня шла рядом с площадкой,на которой стоял Петин. -- Андрюша, когда вы убьете первого большевика, то снимите у него сфуражки красную звезду и пришлите мне на память. С германской войны Кока мнекаску привез, я была очень рада. Ведь интересно иметь какую-нибудь вещьврага. Не забудете, Андрюша? -- Нет, Тонечка, не забуду. Обязательно пришлю. Поезд пошел быстрее. -- До свидания, Тонечка, до свидания,-- офицер посылал смутившейсяинститутке воздушные поцелуи. Через несколько секунд станция и перрон с пестрой толпой скрылись извиду. Паровоз развил скорость полного хода. Мимо, навстречу, бежали красныевагоны с запасных путей, низенькие домишки пригорода, зеленые поля. Дорога была опасная. Красные партизаны часто пускали воинские поездапод откос, делали набеги на станции. Офицерам выдали винтовки, и они во всевремя пути поочередно дежурили на остановках, боясь нападений. Ехали весело,вина и закусок было много. В некоторых вагонах пьянство стояло непробудное.Сразу как-то все почувствовали, что приближается что-то страшное и огромное,перед чем стушевываются, меркнут все мелочи дня. Поезд быстро катился назапад. -- Теперь ничего не нужно делать, не нужно думать, пей и пой, --говорил Колпаков и гибким баритоном с искорками искреннего чувства запевал: Приюты науки опустели, Студенты готовы в поход. Так за отчизну к заветной цели Пусть каждый с верою идет. Искренность Колпакова подкупала офицеров, и все они настраивалисьгрустно, задумчиво, всем им начинало казаться, что они идут защищатьдействительно дорогую и близкую их сердцу отчизну от какого-то злого истрашного врага. Хор пел: Теперь же грозный час борьбы настал, настал, Коварный враг на нас напал, напал. И каждому, кто Руси сын, кто Руси сын, То путь на бой с врагом один, один. Социалист-революционер подпоручик Иванов мечтательно смотрел в дальубегавших лесов и оврагов. -- Какие хорошие слова. Приюты науки... Студенты... За отчизну... Засвободную отчизну с Учредительным Собранием... Мотовилов презрительно плюнул и поморщился: -- Учредилка. Социалисты паршивые. Свобода. Русскому народу нагайку, ане свободу нужно. Жандармов побольше да Царя-батюшку. В этом все нашеспасение. -- В насилии нет спасения. Штыками не заставишь думать иначе. Самаяхорошая идея кажется пустой или вредной, если ее навязывают. Пусть народ самизберет себе образ правления. Навязывать же ему царя или совдепы --одинаково пагубно для дела возрождения России. Мотовилов стал бестолково спорить, ругаться. Иванов замолчал, онвспомнил, что Мотовилов воспитанник кадетского корпуса, что кадета логикойне убедишь... Мотовилов, довольный тем, что за ним осталось последнее слово,начал петь, приплясывая: Как Россию погубить? У Керенского спросить. Офицеры подтягивали бессмысленный припев: Журавель, журавель, журавель, Журавушка молодой. Из другого вагона неслось нецензурное Алла-вер-ды, и далеко в концепоезда сильный тенор хорунжего Брызгалова звенел под звук колес: Если б гимназистки в мишени превратились, Тогда бы юнкера стрелять в них научились. Весь вагон ревел, подхватывая ухарский припев юнкерской песни: Всегда, всегда с полночи до утра, С вечера до вечера и снова до утра. Маленький, кривоногий Никитин, высоко подняв руку, дирижировал: Эх, тумба, тумба, тумба, Мадрид и Лиссабон. Тумба, тумба, тумба, Сапог и граммофон. Громкие песни с гиканьем и свистом, смешиваясь с грохотом поезда,наполняли тайгу целым потоком быстро бегущих звуков, тревожили жителейстанционных поселков. На остановках вокруг эшелона собирались кучкилюбопытных. Офицеры заигрывали с молодыми деревенскими девками, хвалились,что скоро разобьют большевиков. Дым и пыль столбами крутились за эшелоном.Как на экране, мелькали станции. На станции Тайшет офицеры остановились наперроне, удивленные неожиданным зрелищем: между двух телеграфных столбов сперекладиной висели три трупа. Двое мужчин в нижнем белье и молодая девушкас длинными русыми косами, в коричневой юбочке. В Тайшете стояли чешский ирумынский эшелоны. Комендант станции, молодой чех, крутя в руках щегольскийстек, объяснял офицерам: -- Это трех большевик. Двух повешен за ломанию рельсы, а барышнятелеграфистка за то, что опоздала с передачей важной телеграмм. Легкий ветерок играл косами телеграфистки, трепал коричневое платье,покачивал тела повешенных. Лица казненных были спокойны, только девушка впредсмертной муке нахмурила брови и сильно прикусила язык, который резкимчерным пятном торчал изо рта. Мотовилов был в восторге. Он смотрел сияющимвзглядом то на чеха, то на висельников. -- Вот это я понимаю, молодцы чехи, пощады не дают красной сволочи. Чех самодовольно улыбнулся. -- Ми чех, ми не руск, ми воюем честна. Руск арме плох, он бежит открасных, бежит к красным. Мотовилов горячо возражал: -- Нет, господин капитан, вы ошибаетесь. Не вся русская армия и русскиеофицеры плохи. Не спорю, есть среди нас скоты --"афицера", прапорьенесчастное, те, пожалуй, бегут, те главнокомандующими и у красных служат. Ноесть среди нас и настоящие офицеры, они не побегут. Разве наш Красильниковплох? Чех засмеялся, стоявший рядом с ним румынский офицер щелкнул языком: -- О, Красильникоф-то карош, карош! Комендант покачивал головой. -- Мало руск карош, руск народ свинья неблагодаренный. Чех егоосвобождаль, чех большевик прогналь, а руск отступает теперь. В России всеплох. Порядок нет. Солдаты -- большевики. Женщин руск развратный, з нашимичехами эшелонами ездят. Долго чешский капитан говорил о недостатках России. Офицеры угрюмомолчали. В душе у многих поднималось горькое чувство обиды. Возражатьбоялись. Дежурный по станции пошел к паровозу с "путевкой". С чувствомоблегчения бросились подпоручики в вагоны. Колпаков мрачно смотрел в угол,ероша волосы. Потом взял бутылку водки, со злобой ударил по дну рукой, выбилпробку и налил себе огромную кружку. Поезд тронулся.

ВСЕ ПОЙДЕМ

В стороне от железной дороги, в тайге, кипела своя жизнь. Партизаныспешно укрепляли Пчелино. Густой туман сырым, серым одеялом закутывал пустыеулицы, дворы. Острые железные лопаты со скрипом рвали мягкий зеленыйтравяной ковер, разостланный вокруг всего села. Говорили шепотом. Вырытуюземлю осторожно накладывали длинным, черным валом. Дозоры подозрительнощупали мокрую траву, раздвигали кусты, тыкались о деревья. Красное знамя, потемнев, тяжелыми складками повисло над входом в школу.В большом классе на кафедре горел жировик. Пятна света налипли на лицоГригория Жаркова. Вместо глаз у него темнели впадины. Подбородок стал шире.У секретаря волосы торчали спутанной кучей. За партами стеснилось собраниепредставителей боевых отрядов, местных крестьян и шахтеров изСветлоозерного. Жировик красноватыми клиньями распарывал комнату. Глаза,щеки, носы, освещенные на мгновенье, наливались кровью и снова чернели.Говорил бородатый шахтер Мотыгин. -- Товарищи, ток што мы кончили германску войну, поспихали к чертямвсех бар, как они к нам с новой войной лезут. Сказано было, чтобы безаннексиев и контрибуциев, а им не по нутру. Видишь ли ты, долги старыеполучить захотелось. Поперек горла, значит, им советская-то власть встала.Не хотится им, чтобы рабочие и крестьяне сами собой управляли, охотаповластвовать, барскую свою спесь показать. Собрание слушало. Шахтер вспыхнул, загорелся, заговорил часто исбивчиво. -- Нет, не быть тому! Не дадимся, товарищи! Отстоим советскую власть, -- Не дадимся! Отстоим! -- Они хотят, товарищи, опять нас в окопы, опять стравить с кем-нибудь,чтобы нашими руками жар загребать. -- Не пойдем! Не желаем! Долой войну! -- Коли не желаем, товарищи, так всем надо, всем, как одному, за оружиебраться. -- Все! Все пойдем! С вилами! С кулаками! -- У белых гадов оружия хватит -- отымем. Мотыгин замолчал. В классе стало тихо. Красноватые клинья резали толпу. -- А, мож, есть промеж нас, товарищи, трусы? Мож, кому бела властьлучше кажется? Клинья погасли. Жировик замигал тускло, с дрожью. Голова шахтера темнымкомом расплылась, пропала в темноте. Темнота загрохотала. -- Не дело говоришь, Мотыгин. Говори, да не завирайся! Бела власть!Широкое спалили! Дочку изнасиловали! Нас разорили! Попадью с ребенкомзарубили! Жену прикололи. Все Медвежье перепороли! Девок всех опозорили! Нистарому, ни малому от них пощады нет! Бела власть! Бела власть! Грабеж!Убийство! Хуже старого режима! Где жить будем? Жить как? Унистожить!Унистожить гадов! Шомполами порют. Вешают! Унистожить всех до единого!Пощады никому не давать! Унистожить! Унистожить! Унистожить! Все пойдем! Винтовки стучали тяжелыми прикладами. Пол и парты скрипели. Сталосовсем тесно. Мотыгин сел. Старик Чубуков вышел из толпы. -- Товарищи, нечего нам тут сумлеваться, есть промеж нас трусы или нет. Шум прекратился. -- Мы все знаем, что с белыми гадами жить нельзя. Теперь все знаем.Неделю тому назад я не знал еще, я думал, коли я никого не трогаю, так именя никто не тронет, ан вышло совсем не то. Дочь родную...-- старикзатрясся, побледнел,-- дочь родную на глазах у матери, у отца, у мужаизнасильничали. Все мы были дома. Слышали, видели, а сделать ничего немогли, потому их сила. Что мы двое с зятем можем? У зятя, окромя того, в туже ночь сестренку Машу, четырнадцатилетнюю девочку, замучили звери. Теперьмы вот оба здесь, и старуха с нами. Дочки-то нет: замучили изверги. Теперь яговорю, что и силен Колчак, а мир сильней его. Миром мы не одного такогоуберем. Мир -- сила. Мир все может. Надо только всем крестьянам пояснять какследует. Пусть слепых не будет. Пусть все узнают, что белые банды вытворяют,что они сделают с нами, коли власть свою удержат. -- Правильно! Правильно! Чубукова сменил бывший священник из Широкого Иван Воскресенский. Он былбез рясы, коротко острижен, с шомпольной одностволкой за плечами. Собраниесмотрело на него, немного недоумевая. Воскресенский почувствовал это. -- Дорогие товарищи, не удивляйтесь, что ваш пастырь духовный крестсменил на ружье. Когда-то Христос, кроткий и любвеобильный, взял плеть,чтобы изгнать торгующих из храма. Я простой, грешный человек и большетерпеть не могу. Не могу я больше говорить о смирении, о всепрощающей любви. Темнота застыла. Каплями масла на раскаленную плиту падали словаВоскресенского. Чад острой ненависти к белым застилал глаза, захватывалдыхание. Бывший священник был наружно спокоен, но говорил со сдержаннымволнением и силой. -- Не могу, когда вижу, как телом и кровью Христа отцы Кипарисовыторгуют, как они его именем истязают и распинают целые села. Палачи жену моюи ребенка шашками зарубили за то, что осмелилась противиться поджогу. Даразве я могу после этого оставаться там служить молебны о даровании побед имноголетия убийцам моего ребенка и жены? Разве я могу смириться? Нет, я хочумстить. Я думаю, что моя месть -- святая месть. Моя месть пусть сольется свашей. Я все силы свои, все знания отдам на общее дело борьбы. Мы все здесьсошлись одинаковые -- у каждого есть замученные, убитые родные, близкие.Товарищи, клянусь вам, что я не выпущу из рук оружия до тех пор, пока небудет уничтожен последний из этих гадов. Поклянемся все, товарищи, что мыбудем мстить до конца, до победы. Терпеть больше нельзя. Если мы не положимпредела бесчинствам этих вампиров, они в крови утопят всех трудящихся,загонят нас в кабалу темного рабства. Не будем рабами, не дадимся в когтиновоявленным рабовладельцам! -- Не дадимся! Клянемся! Все клянемся! Черные руки трясли винтовками, шомполами и берданами. -- Клянемся! -- кое-кто поднимал пальцы, сложенные как для присяги. -- Клянемся! Сердца слились в один огненный комок. Зубы заскрипели. -- Наступать надо! Нечего дожидаться! Вперед! Бить их, гадов!Наступать! Чего ждать! Наступать! Наступать! Председатель встал, стукнул кулаком. -- Товарищи, внимание! Жировик стал тухнуть. Черная толпа затихла. -- Всем галдеть зря нечего. Сейчас товарищ Суровцев обскажет вам все,что нужно. Прочтет приказ Военно-Революционного районного штаба, тогдаувидите, как и кому нужно действовать. Высокий, сутуловатый Суровцев с копной густых кудрявых волос длиннойтемной тенью заслонил гаснущий огонек жировика. -- Товарищи, я думаю, нам нечего говорить о том, что мы согласны или несогласны воевать с белыми. Я думаю, что каждому из нас ясно и понятно, чтовопрос борьбы с этими палачами есть вопрос жизни и смерти. Мы живем и будемжить постольку, поскольку ведем и будем вести борьбу. Теперь не может бытьречи о какой-нибудь капитуляции, мире. -- Мир будет, когда этих гадов не будет! -- Товарищи, к порядку! Жарков привстал со стула. Винтовки сердито стукнули. -- Борьба может закончиться только поражением одной из сторон,поражением, а следовательно, и ее полным уничтожением. И на самом деле, какя могу помириться с негодяем, изнасиловавшим мою сестру, засекшим мою мать,заколовшим мою жену, повесившим моего брата, расстрелявшим моих детей. Мирабыть не может. -- Смерть гадам! -- Товарищи!-- Жарков покачал головой.-- Мы должны бороться, боремся ибудем бороться. -- До конца! До победы! Осиновый кол им, гадам, в могилу! -- И вот районный штаб поставил своей ближайшей задачей организоватьборьбу более правильно, планомерно, в больших размерах, в более широкоммасштабе. Силы живой, бойцов, у нас хоть отбавляй. Мы получаем подкреплениякаждый день. Каждая новая расправа красильниковцев, их новый налет накакую-нибудь деревню, село гонит оттуда в наши ряды десятки лучших людей.Сегодня перед вами выступал старик Чубуков, он будет активным борцом, онтолько что понял, что нейтральным в этой борьбе остаться нельзя, что нужнопримкнуть либо к людям, либо к человекоподобным зверям. Нет сомнения, чтоскоро все крестьяне нашего уезда решат вопрос о войне точно так же, какрешил его Чубуков. Итак, нам нужно позаботиться, чтобы влить в определенныеформы, рамки разрастающееся восстание против золотопогонных убийц имародеров. Нужно позаботиться, чтобы семьи бойцов, которые вынужденыследовать за нашими отрядами, были поставлены в хорошие условия, чтобы имбыли обеспечены и хлеб, и кров. Наконец, нужно позаботиться, чтобы и всянаша армия ни в чем не нуждалась, и в первую голову в оружии и патронах. -- Вот это дело! Правильно! Темнота всколыхнулась. Суровцев, народный учитель-самоучка, бывшийполитический каторжанин, пользовался среди партизан большой популярностью иавторитетом. -- Районный штаб, товарищи, в своем последнем приказе по войскамТаежного повстанческого района предлагает в целях, только что мноюуказанных, следующее... Суровцев говорил спокойно, твердо, отчеканивая каждое слово, каждуюбукву: -- Первое. Батальонам Мотыгина и Черепкова развернуться в полкитрехбатальонного состава и именоваться: первому -- 1-м Таежным полком,второму -- 2-м Медвежинским; командирами остаются командиры батальонов.Отрядам Сапранкова, Силантьева и Вавилова слиться в 3-й Пчелинский полк подкомандой товарища Силантьева. Конные отряды Ватюкова и Кренца свести вотдельный кавалерийский дивизион. Командование возлагается на товарищаКренца. Комендантской команде штаба развернуться в запасный учебныйбатальон, выделив из своего состава новую комендантскую команду, командусвязи и саперную команду. Командование возлагается на товарища Гагина. Извсех не имеющих оружия и небоеспособных беженцев составить рабочую дружинупод начальством товарища Неизвестных. Второе. Выделить немедленно из действующих частей всех специалистов --слесарей, токарей, механиков -- и поручить им организацию мастерской длялитья и точки пуль, снаряжения патронов, изготовления ручных гранат ипочинки оружия. Третье. Создать при штабе агитационный отдел, на который возложитьпомимо устной агитации в нашей армии, среди местного населения и в рядахпротивника, в его тылу, издание листовок и газеты, использовав для этогоимеющиеся две пишущие машинки. Руководство отделом поручить товарищамСуровцеву и Воскресенскому. Четвертое. Создать Совет Народного Хозяйства, в распоряжение которогопередать все запасы обмундирования, снаряжения, вооружения, продовольствия иперевозочные средства. На него же возлагается обязанность снабжения армиивсем необходимым, вплоть до огнеприпасов. Ему поручается открытие полевогогоспиталя и летучки и устройство и обеспечение семей бойцов и беженцев.Председателем Совета Народного Хозяйства назначается товарищ Говориков. Жировик потух. Запахло горелым салом и копотью. Тень Суровцева пропалав темноте. Суровцев продолжал развивать планы штаба. Перед собраниемразвертывалась картина стройной, большой, крепкой организации. За селом дозоры наткнулись на противника. В тайге коротко вспыхнули изашумели выстрелы. Тра! Трах! Та! Та! Трах! Бух! Бах! -- ответили дробовики партизан. Трах! Та! Та! Та! Та! Трах! Партизаны замолчали, залегли, послали в село донесение... Белые дальшеидти не решились, окопались, подтянули цепи почти на линию дозоров. Из школымолча, быстро лился широкий живой поток. Наскоро строились. Тревожно чернелидлинные стволы шомполок, острые стрелки штыков. Беззвучно прошли по мягкому,пыльному, длинному половику, затоптали зеленый ковер, залегли за чернымвалом. Без выстрела, широко раскрытыми глазами искали в потемках других,неизвестных, волнующих своей близостью и молчанием. На заре у белых за цепью громыхнуло. Снаряд провизжал в свежем туманномвоздухе и ткнулся в землю не разорвавшись. Жарков верхом на лошади стоял украйней избы, разглядывал тонкую линию окопчиков противника. Выдвигающиймеханизм работал плохо, в одной половине бинокля стекла были выбиты пулей.Жарков, зажмуривая глаз, морщился. Пчелино с трех сторон густыми цепямиохватывали чехи, румыны и итальянцы. Партизан смотрел в бинокль и непонимал, почему белые нарядились в широкополые мягкие шляпы. В патронныедвуколки у итальянцев были впряжены ослы. Жарков засмеялся. -- Ну, на ишаках(*) да в шляпах в бой заехали -- много не навоюют. (* Ишак -- осел) Подъехали Кренц и Мотыгин. -- Смотрите-ка, друзья, белые-то как принарядились. Бинокль перешел кКренцу. -- Это итальянцы,-- сказал он. -- Ага, союзнички, значит, пожаловали,-- мрачно улыбнулся Мотыгин. -- Ну что ж, милости просим. Не обессудьте, господа хорошие. Чембогаты, тем и рады. Встретим, как можем. -- Вот что, Кренц,-- Жарков повернулся к командиру конного дивизиона,-- заехай-ка ты им в тыл да пугни как следует, посчитай шляпы у этой ишачейкоманды. У белых опять громыхнуло. Легкое облачко шрапнели, крутясь, со свистом,серым кудрявым барашком повисло над краем села.

7. "ПАПАНЯ ПЛЯСИТ И ДЛАЗНИТСЯ"