Часть вторая. Тулузская свадьба 18 страница

— И вы с такой же легкостью превращаете металл в золото?

— Я ничего ни во что не превращаю, я лишь извлекаю драгоценные металлы из руды, в которой они содержатся но не в чистом виде.

Монаха его слова явно не убедили. Он покашлял и огляделся.

— А что это за трубы и остроконечные ящики?

— Это система для подачи воды, заимствованная у китайцев, она служит для опытов по промывке и добыче золота из песка при помощи ртути.

Монах, покачивая головой, боязливо подошел к одной из гудевших печей, в раскаленной пасти которой стояло несколько тиглей.

— Спору нет, у вас все великолепно оборудовано, — сказал он, — но я не вижу здесь ничего, что хотя бы отдаленно походило на «атанор» — химическую печь, или иначе, на знаменитый «дом премудрого цыпленка».

Граф чуть не задохнулся от смеха.

— Простите меня, отец мой, — извинился он, успокоившись, — но остатки всей этой преподобной чепухи были уничтожены взрывом гремучего золота, который произошел недавно здесь как раз во время визита его преосвященства.

На лице монаха появилось почтительное выражение.

— Действительно, его преосвященство говорил мне об этом. Значит, вам удается получать золото нестойкое, которое взрывается?

— Не скрою от вас, что мне удается получать даже гремучую ртуть.

— А философское яйцо?

— Оно у меня в голове!

— Вы святотатствуете! — возбужденно проговорил монах.

— Что это такое — «цыпленок» и «философское яйцо»? — удивилась Анжелика.

— Я никогда об этом не слышала.

Беше бросил на нее презрительный взгляд. Но, увидев, что граф де Пейрак едва скрывает улыбку, а шевалье де Жермонтаз открыто зевает, решил удовлетвориться хотя бы такой скромной аудиторией.

— Именно в философском яйце рождается философский камень, — сказал он, сверля своим горящим взглядом молодую женщину. — Получается философский камень из очищенного золота — Солнца — и чистого серебра — Луны, к которым надо добавить живое серебро — Меркурий. Алхимик подвергает их в философском яйце действию огня — Вулкана, который должен то усиливаться, то уменьшаться, что вызывает в этой смеси мощное развитие зачаточных свойств Венеры, и зримый результат этого свойства — регенеративное вещество, философский камень. После этого реакции в яйце будут развиваться в определенном порядке, и это позволяет следить за преобразованием вещества. В основном надо обращать внимание на три цвета: черный, белый и красный. Они указывают: первый — на разложение, второй — на расплавление и третий — на образование философского камня. Короче, это процесс чередования смерти с воскрешением через которое, согласно древней философии, должно пройти всякое произрастающее вещество, чтобы воспроизвестись.

Всемирный дух, необходимый посредник между душой и вселенским телом, — это действующая причина зарождения всего сущего, она вдыхает жизнь во все четыре элемента.

Всемирный дух заключен в золоте, но — увы! — он бездействует, он заперт в нем. И только истинный мудрец может освободить его.

— Каким же способом, отец мой, вы освобождаете этот дух, который является основой всего и заперт в золоте? — мягко спросил граф де Пейрак.

Но ирония не отрезвила монаха. Он откинул голову назад и, казалось, весь был во власти своей давней мечты.

— Чтобы освободить его, нужен философский камень. Но и этого недостаточно. Нужно дать импульс с помощью златотворного порошка, это отправная точка феномена, который превратит все в чистое золото.

Некоторое время он молчал, погруженный в свои мысли.

— После многолетних поисков я имею право, как мне кажется, утверждать, что достиг некоторых результатов. Так, соединив философскую ртуть — женское начало — с золотом — мужским началом (только золото должно быть листовым и чистым), я поместил эту смесь в химическую печь, в «дом премудрого цыпленка», святая святых алхимика, которая должна быть в каждой лаборатории. Смесь находилась в реторте безукоризненно овальной формы, герметически закупоренной, чтобы ни одна малость вещества не могла улетучиться, эту реторту я поставил в тазик, наполненный золой, и уже этот тазик поместил в печь. И вот под действием огня, который я беспрерывно поддерживал на определенном уровне, ртуть своим теплом и содержащейся в ней серой постепенно растворила золото. Через полгода у меня получился черный порошок, который я назвал «вершинной тьмой». При помощи этого порошка мне удалось преобразовать поверхность металлических предметов в чистое золото, но жизнетворное начало моего aurum purum

— увы! — еще не обладало достаточной силой, и я ни разу не сумел преобразовать весь предмет целиком и полностью!

— Однако, отец мой, вы, наверно, пытались укрепить это умирающее начало?

— спросил Жоффрей де Пейрак, и в его глазах вспыхнул веселый огонек.

— Да, и дважды, как мне кажется, я был очень близок к цели. Вот как я действовал в первый раз: в течение двенадцати дней я настаивал в навозе соки травы Меркурия — пролески, портулака и чистотела. Затем я дистиллировал этот настой и получил жидкость красного цвета. Я снова поставил ее в навоз. В жидкости появились черви, которые постепенно пожирали друг друга, и наконец остался один. Я откармливал его теми тремя растениями, из которых выжимал сок вначале, откармливал до тех пор, пока он не стал жирным. Тогда я сжег его, а пепел смешал с купоросным маслом и порошком «вершинная тьма». Но действие порошка усилилось лишь самую малость.

— Фу! — с отвращением воскликнул шевалье де Жермонтаз.

Анжелика в ужасе бросила взгляд на мужа, но тот слушал монаха с невозмутимым видом.

— А во второй раз? — спросил он.

— Во второй раз во мне зажглась было великая надежда. Один путешественник, потерпевший кораблекрушение в дальних краях, дал мне земли, на которую, как он утверждал, до него не ступала нога человеческая. Ну а воистину девственная земля содержит семя или зародыш металлов, другими словами — настоящий философский камень. Но видимо, эта горсть земли не была девственной, потому что я не добился того, чего хотел, — жалобным голосом закончил ученый монах.

Теперь уже и Анжелике захотелось рассмеяться, и, чтобы скрыть это, она торопливо спросила:

— Жоффрей, вы же как-то рассказывали мне, что тоже потерпели кораблекрушение и вас выбросило на пустынный туманный остров, покрытый льдом?

Монах Беше вздрогнул, глаза его вспыхнули огнем, и он схватил графа де Пейрака за плечи.

— Вас выбросило на необитаемый остров? Я знал это, я об этом догадывался. Значит, вы один из тех, о ком в наших книгах по герметике говорится, что они вернулись с «обратной стороны Земли, оттуда, где зарождается гром, Ветер, град и дождь. Там и будет найден философский Камень, если хорошенько поискать».

— Нечто похожее на то, что вы описали, там было, — небрежным тоном бросил граф де Пейрак. — И еще там возвышалась огненная гора среди льдов, которые казались мне вечными. И не было ни одной живой души. Это неподалеку от Огненной Земли. Меня спас португальский парусник.

— За горстку этой девственной земли я бы отдал жизнь и даже душу, — воскликнул Беше.

— Увы, отец мой, должен признаться, что мне и в голову не пришло привезти ее.

Монах бросил на него мрачный, подозрительный взгляд, и Анжелика поняла, что он не поверил графу.

***

Светлые глаза Анжелики останавливались поочередно на этих трех мужчинах, стоявших перед ней в этой странной комнате, среди пробирок и колб. Великий лангедокский хромой Жоффрей де Пейрак, прислонившись к кирпичной стенке печи, с надменной иронией смотрел на своих гостей. Он не стесняясь давал им понять, что не испытывает никакого уважения ни к старому Дон-Кихоту от алхимии, ни к его расфранченному Санчо Пансо. Рядом с этими шутами он выглядел таким благородным, независимым, таким необычным, что у Анжелики от нахлынувших чувств даже сердце защемило.

«Я его люблю, — вдруг подумала она. — Я его люблю, и мне очень страшно. О, только бы они не причинили ему зла до того… До того…»

Она боялась закончить свою мысль: «До того, как он сожмет меня в своих объятиях…»

Глава 21

— Любовь, искусство любить, — говорил Жоффрей де Пейрак, — драгоценнейшее качество, которым наделены мы, французы. Я побывал во многих странах и видел, что это признают все. Так возрадуемся же, друзья мои, возгордимся, но в то же время будем начеку: эта слава может оказаться непрочной, если не придут ей на помощь утонченные чувства и умное тело.

Он наклонил голову, и на его лице в черной бархатной маске, обрамленном пышной шевелюрой, сверкнула улыбка.

— Вот для чего собрались мы здесь, в Отеле Веселой Науки. Но это совсем не означает, что я предлагаю вам окунуться в далекое прошлое. Конечно, я не могу не вспомнить нашего магистра в искусстве любви, который некогда пробудил в сердцах людей это прекрасное чувство, но мы не должны отбрасывать и то, что внесли, совершенствуя его, последующие поколения: искусство вести беседу, развлекать, блистать остроумием, а также и более простые, но тоже немаловажные утехи, располагающие к любви, такие, как заботы о хорошем столе и изысканном вине.

— О, вот это мне больше подходит! — заорал шевалье де Жермонтаз. — Чувства — это все ерунда! Я съедаю половину дикого кабана, трех куропаток, полдюжины цыплят, выпиваю бутылку шампанского — и пошли, красотка, в постель!

— Ну а если красотка зовется госпожой де Монмор, то после она рассказывает, что в постели вы умеете оглушительно храпеть — и только!

— Она рассказывает это? О предательница! Правда, как-то вечером я так отяжелел…

Дружный хохот прервал толстого шевалье, но он, добродушно снеся насмешки, поднял серебряную крышку с одного из блюд и двумя пальцами выхватил оттуда куриное крылышко.

— У меня так — уж если я ем, то ем. Я не валю все в одну кучу, как вы, и не прибегаю ни к каким тонкостям там, где в них нет надобности.

— Грубая свинья, — тихо проговорил граф де Пейрак. — С каким наслаждением я смотрю на вас! Вы — воплощение всего, что мы вытравляем из наших нравов, всего, что мы ненавидим. Смотрите, мессиры, смотрите и вы, любезные дамы, вот потомок варваров, тех самых крестоносцев, которые с благословения своих епископов разожгли тысячи костров между Альби, Тулузой и По. Они так яростно завидовали этому очаровательному краю, где воспевалась любовь к дамам, что испепелили его и превратили Тулузу в город нетерпимости, недоверия, город жестоких фанатиков. Мы не должны забывать, что…

«Не надо бы ему так говорить», — подумала Анжелика, потому что, хотя гости и смеялись, в черных глазах некоторых из них, она заметила, вспыхнул недобрый огонек. Ее всегда поражала, та неукротимая злоба, какую вызывали у этих южан события четырехвековой давности. Но крестовый поход против альбигойцев был, верно, так ужасен, что и до сих пор в деревнях можно услышать, как мать пугает своих детей страшным Монфором.

Жоффрею де Пейраку нравилось разжигать эту злость, и не столько из местнического фанатизма, сколько из ненависти к любой ограниченности ума, к хамству и глупости.

Сидя на противоположном конце огромного стола, Анжелика смотрела на мужа

— он был в бархатном темно-красном костюме, расшитом брильянтами. Маска на его лице и черные кудри оттеняли белизну высокого воротника из фламандских кружев, манжет и длинных подвижных пальцев, унизанных перстнями.

Анжелика была в белом платье, и оно напоминало ей день свадьбы. Как и сегодня, самые знатные сеньоры Лангедока и Гаскони восседали за двумя длинными банкетными столами, которые были накрыты в гостиной. Но сегодня в этом блестящем обществе не было ни стариков, ни священнослужителей. Теперь уже Анжелика знала в лицо каждого гостя, и она заметила, что большинство окружавших ее в этот вечер парочек не были законными супругами. Д'Андижос был с любовницей, пылкой парижанкой, госпожа де Сожак, жена магистрата из Монпелье, нежно склонила свою темную головку на плечо какого-то капитана с золотистыми усами. Несколько кавалеров, которые пришли одни, подсели к тем свободомыслящим дамам, что осмелились явиться на знаменитый Праздник любви без провожатых.

Все эти роскошно одетые мужчины и женщины словно излучали молодость и красоту. В пламени свечей и факелов сверкали их украшения из золота и драгоценных камней. Окна гостиной были широко распахнуты в теплую весеннюю ночь. Чтобы отпугнуть комаров, в курильницах жгли листья лимонной мяты и фимиам, и этот пьянящий запах смешивался с ароматом вин.

Анжелике казалось, что она слишком проста для такого общества, что она здесь неуместна, как полевой цветок среди пышных роз.

Но на самом деле сегодня она была особенно хороша и держалась ничуть не хуже других знатных дам.

Рука юного герцога Форба де Ганжа скользнула по обнаженному плечу Анжелики.

— Какое несчастье, сударыня, — прошептал он, — что вы принадлежите такому мэтру. Сегодня вечером я не могу оторвать от вас взгляда.

Она шаловливо ударила его по пальцам кончиком веера.

— Не торопитесь применять на практике то, чему вас здесь учат. Лучше послушайте слова умудренных опытом; «Глупец, кто спешит и поминутно меняет свои привязанности». Вы не заметили, какие розовые щечки и озорной носик у вашей соседки справа? Между прочим, я слышала, будто эта молоденькая вдовушка потеряла очень старого и очень ворчливого мужа и не прочь, чтобы ее утешили.

— Благодарю вас за ваши советы, сударыня.

— «Новая любовь убивает старую», ведь так сказал мэтр Ле Шаплен.

— Любое поучение из ваших прелестных уст для меня закон. Прошу разрешения поцеловать ваши пальчики и обещаю заняться вдовушкой.

***

На противоположном конце стола разгорелся спор между Сербало и мессиром де Кастель-Жалоном.

— Я гол как сокол, — говорил Кастель-Жалон, — и, не скрою, продал арпан виноградника, чтобы приодеться и приехать сюда в приличном виде. Но клянусь, чтобы быть любимым, не обязательно быть богатым.

— И все-таки такой любви будет недоставать утонченности. В лучшем случае ваша идиллия будет напоминать идиллию какого-нибудь бедняка, который одной рукой поглаживает бутылку, а другой — подружку и с грустью думает, что ему придется расстаться со своими жалкими экю, которые он с трудом заработал, чтобы заплатить и за вино и за любовь.

— А я уверен, что любовь…

— Любовь в нужде чахнет…

Жоффрей де Пейрак засмеялся и, успокаивая спорщиков, протянул вперед руки.

— Мир, мессиры. Послушайте, что говорит нам наш мудрый учитель, чья гуманная философия должна разрешить все наши споры. Вот какими словами открывается его трактат «Искусство любви»: «Любовь аристократична. Чтобы заниматься любовью, надо быть свободным от забот о хлебе насущном, нельзя допустить, чтобы они торопили вас, заставляя считать дни». Итак, мессиры, будьте богаты и одаривайте своих возлюбленных драгоценностями. Блеск, рождающийся в глазах женщины при виде красивого ожерелья, легко может перейти в огонь любви. Лично я нахожу обворожительным взгляд, который нарядная женщина бросает на себя в зеркало. Сударыни, не пытайтесь убедить меня в обратном, не будьте лицемерны. Неужели вам понравится мужчина, если он настолько пренебрегает вами, что даже не старается сделать вас еще красивее?

Дамы, смеясь, начали перешептываться.

— Но я беден! — воскликнул де Кастель-Жалон с печальным видом. — Пейрак, не будь так жесток, верни мне надежду!

— Будь богат!

— Легко сказать!

— Кто хочет, тот добьется. Или, на худой конец; хотя бы не будь скуп. «Скупость — наибольший враг любви». Если ты нищ, не скупись на время, на обещания, иди на безумства и, главное, заставь свою подругу смеяться. «Скука

— это червь, который гложет любовь». Сударыни, не правда ли, вы предпочитаете шута чопорному ученому?.. Но все-таки я тебя утешу, дорогой Кастель-Жалон: «Любви заслуживает лишь достойный».

«Какой у него чудесный голос, как красиво он говорит», — думала Анжелика.

Поцелуй юного герцога жег ей пальцы. Однако, повинуясь ей, он сразу же после этого склонился к розовощекой вдовушке. Анжелика чувствовала себя одинокой и, не отрывая глаз, смотрела сквозь голубоватый дым курильниц на другой конец стола, где вырисовывалась фигура в красном — ее муж. Видел ли он ее? Бросил ли ей хоть один призывный взгляд из-под маски, которой он закрыл свое изуродованное лицо? Или же он забыл о ней и, как истый эпикуреец, бездумно наслаждается этой изящной словесной битвой?

— Знаете, я совершенно сбит с толку, — неожиданно воскликнул юный герцог Форба де Ганзк, немного привстав. — Я впервые здесь, в Отеле Веселой Науки, и, откровенно говоря, ожидал увидеть прелестную свободу нравов, а не услышать столь строгие слова: «Любви заслуживает лишь достойный». Неужели, чтобы покорить наших дам, мы должны стать святыми?

— Упаси вас боже, герцог, — смеясь, возразила вдовушка.

— Вопрос серьезный, — проговорил д'Андижос. — Дорогая моя, вам пришелся бы по вкусу нимб вокруг моей головы?

— О нет!

— Почему вы считаете, что достойный — это обязательно святой? — возразил Жоффрей де Пейрак. — Достойный человек способен на безумства, он весел, любезен, отважен, он сочиняет стихи, а главное — намотайте себе на ус, мессиры, — он великолепный любовник, всегда полный сил. Наши отцы противопоставляли любви куртуазной, возвышенной — любовь плотскую, низменную. А я говорю вам: соединим их воедино. Надо любить по-настоящему, всей душой и телом!

Помолчав, он продолжал более тихим голосом:

— Но не следует пренебрегать и сентиментальной восторженностью, которая, будучи не чужда чувственным желаниям, возвышает и очищает их. Вот почему я утверждаю, что тот, кто хочет изведать любовь, обязан обуздать свое сердце и свои чувства, следуя совету Ле Шаплена: «У возлюбленного должна быть только одна возлюбленная. У возлюбленной должен быть только один возлюбленный». Итак, выбирайте себе друга по сердцу, любите, а когда охладеете — расстаньтесь, только не будьте легкомысленными любовниками, которые опьяняются страстью, как пьяницы вином, не пейте из всех кубков одновременно и не превращаете храм любви в скотный двор.

— Клянусь святым Севереном! — оторвавшись от своей тарелки, воскликнул де Жермонтаз. — Если бы мой дядя-архиепископ слышал вас, он был бы совсем сбит с толку. То, что вы говорите, ни на что не похоже. Меня никогда ничему подобному не учили.

— Вас вообще мало чему учили, шевалье де Жермонтаз. Но что же в моих словах так смутило вас?

— Все. Вы проповедуете верность и распутство, благопристойность и плотскую любовь. А потом вдруг словно с церковной кафедры клеймите «опьянение страстью». Я передам это выражение моему дядюшке-архиепископу. Уверяю вас, в ближайшее же воскресенье он повторит его в соборе.

— То, что я сказал, — это просто человеческая мудрость. Любовь — враг излишеств. В ней, как и в еде, следует отдавать предпочтение не количеству, а качеству. Истинное наслаждение кончается, когда начинается распутство, ибо, погрязнув в нем, приходишь к отвращению. Разве тот, кто жрет, как свинья, и наливается вином, как бездонная бочка, способен упиваться прелестью изысканного поцелуя?

— Должен ли я узнать в этом портрете себя? — проворчал шевалье де Жермонтаз с набитым ртом.

***

Анжелика подумала, что этот шевалье хотя бы добродушен. Но почему Жоффрею словно доставляет удовольствие то и дело задевать его? Разве он не чувствует, какая опасность для него таится в этом неприятном визите?

— Архиепископ подослал своего племянника, чтобы он шпионил за нами, — сказал он ей накануне праздника.

И тут же беспечным тоном добавил:

— А вы знаете, мы с архиепископом объявили друг другу войну?

— Что произошло, Жоффрей?

— Ничего. Но архиепископу нужен секрет моего состояния, а может, даже и самое состояние. Он от меня не отвяжется.

— Но вы будете защищаться, Жоффрей?

— Изо всех сил. К сожалению, еще не родился тот, кто способен уничтожить человеческую глупость.

***

Лакеи унесли блюда, а восемь маленьких пажей вошли с корзинами, наполненными розами и фруктами. Перед каждым гостем были поставлены тарелки с драже, с изюмом и разными сластями.

— Мне было весьма приятно услышать, с какой простотой говорите вы о плотской любви, — сказал юный Сербало. — Представьте себе, я безумно влюблен, и все же я пришел сюда один. Я не думаю, чтобы в моих излияниях чувств недоставало пылкости, и, не бахвалясь, скажу, что бывали минуты, когда мне казалось, что страсть взаимна. Но увы, моя подруга слишком добродетельна! Стоит мне позволить себе хотя бы один смелый жест, как она много дней встречает меня гневным взглядом, выказывая свою холодность. Уже долгие месяцы я кручусь в этом заколдованном кругу: чтобы покорить ее, мне надо доказать ей свою пламенную любовь, но каждый раз, когда я пытаюсь это сделать, она отдаляется от меня!..

Злоключения Сербало всех позабавили. Одна дама крепко обняла его и поцеловала в губы. Когда шум улегся, Жоффрей де Пейрак ласково сказал:

— Наберись терпения, Сербало, и не забывай, что именно добродетельные девушки могут достигнуть вершин сладострастия. Но любовник должен проявить много искусства, чтобы побороть ее сомнения, порожденные тем, что она считает любовь грехом. Остерегайся также девиц, которые слишком часто путают понятия «любовь» и «замужество». А теперь я процитирую тебе несколько поучений: «Наслаждаясь любовью, не доводи любимую до пресыщения», «Даруешь ли ты наслаждение или вкушаешь его, всегда сохраняй некоторую долю целомудрия» и, наконец, «Будь всегда слугой своей дамы».

— Я нахожу, что вы слишком балуете дам! — запротестовал один из сеньоров и тут же получил за это несколько шлепков веером. — Если послушать вас, то нам, мужчинам, остается только умирать у их ног.

— Да ведь это же прекрасно! — одобрительно воскликнула любовница Бернара д'Андижоса. — Знаете, как мы, парижские жеманницы, называем тех, кто волочится за нами? «Умирающие»!

— А я не хочу умирать, — мрачно возразил маркиз д'Андижос. — Пусть умирают мои соперники!

— Неужели следует потакать всем дамским капризам?

— Бесспорно…

— Они будут нас презирать за это…

— И изменять нам…

— И нужно мириться с тем, что тебе изменяют?

— О нет! — сказал Жоффрей де Пейрак. — Вызывайте своих соперников на дуэль, мессиры, и убивайте их. «Кто не ревнует, тот не умеет любить», «Сомнения в любимой даме лишь разжигают страсти пламя».

— Ну и дьявол этот Шаплен, все предусмотрел!

***

Анжелика поднесла рюмку к губам. От вина кровь заиграла в ее жилах, и ей стало весело. Она любила, когда в конце этих пиршеств голоса южан начинали звучать, как фанфары, когда они обменивались шутками и бросали друг другу вызов, когда кто-нибудь вдруг выхватывал свою шпагу, а кто-нибудь брался за гитару…

— Спой нам, спой. Золотой голос королевства! — вдруг потребовал кто-то.

Музыканты, сидевшие на хорах, заиграли тише. Анжелика увидела, как молодая вдовушка положила голову на плечо юного герцога. Нежными пальчиками она брала пастилки и клала ему в рот. Они улыбались друг другу.

На темном бархатном небе появилась луна, круглая и чистая. По знаку Жоффрея де Пейрака слуга одну за другой потушил все свечи. Стало очень темно, но постепенно глаза привыкли к мягкому свету луны. Все заговорили шепотом, и среди внезапной тишины стало слышно, как вздыхают обнявшиеся парочки. Несколько парочек уже поднялись из-за стола и теперь бродили кто в саду, кто по открытым галереям, овеваемым благоухающим ночным ветерком.

— Сударыни, — сказал Жоффрей де Пейрак своим низким приятным голосом, — и вы, судари, будьте желанными гостями Отеля Веселой Науки. Несколько дней мы будем вести беседы и пировать все вместе за одним столом. В этом доме для вас приготовлены комнаты. Там вас ожидают тонкие вина, сласти и шербет. И удобные постели. Если характер у вас угрюмый — спите в них одни. А пожелаете, пригласите к себе друга на час… или на всю жизнь. Ешьте, пейте, любите друг друга, но будьте скромны, ведь, «чтобы сохранилась сладость любви, ей нужна тайна». И еще один совет, он относится к вам, сударыни. Знайте, что лень — тоже великий враг любви. В странах Востока и Африки, где женщина еще раба мужчины, именно ей чаще всего приходится прилагать усилия, чтобы муж остался доволен ею. Вы же, женщины цивилизованного мира, слишком избалованы. И вы иногда злоупотребляете этим и на наш пыл отвечаете вялостью… которая граничит с равнодушием. Итак, будьте щедры и смелы, и наслаждение будет вам наградой. «Нетерпеливый мужчина и бездеятельная женщина не получат удовольствия от любви». А закончу я гастрономическим советом. Запомните, друзья мои, что шампанское вино — несколько бутылок его охлаждается у изголовья ваших кроватей — возбуждает воображение, но не дает стойкости. Иными словами, готовясь к битве, не пейте его слишком много. Зато вы не отыщете лучшего вина, чтобы отпраздновать победу, оно подкрепит вас после счастливой ночи любви, поддержит ваш пыл и придаст новые силы. Сударыни, я приветствую вас.

Он отодвинулся от стола вместе с креслом, скрестив ноги, резким движением закинул их на стол, взял гитару и начал петь. Его лицо, закрытое маской, было обращено к луне.

Анжелика чувствовала себя страшно одинокой, Под сенью Ассезской башни в эту ночь словно возродился ушедший в прошлое мир. Знойная Тулуза вновь обрела свою душу. Страсть снова получила здесь права гражданства, и Анжелика, молодая, созревшая для любви, не могла остаться равнодушной к этому. Нельзя безнаказанно беседовать о любви, о ее утехах, ибо невольно поддаешься ее сладостному томлению. Почти все гости разбрелись по дворцу, и лишь несколько парочек нежно ворковали, стоя у окон с рюмкой розового ликера в руке. Госпожа де Сожак целовалась со своим капитаном. Долгий теплый вечер, тонкие вина, изысканные блюда, приправленные различными специями, музыка и цветы — все это сделало свое дело и ввергло Отель Веселой Науки во власть любовных чар.

Человек в красном продолжал петь, но и он был одинок.

«Чего же он добивается? — с недоумением спрашивала себя Анжелика. — Чтобы я бросилась ему в ноги и взмолилась: возьми меня!»

При этой мысли она вся затрепетала и закрыла глаза.

Ее раздирали сомнения и самые противоречивые чувства. Еще накануне она готова была признать себя побежденной, но сегодня все ее существо восставало против этого искушения. «Он завлекает женщин своими песнями». Когда-то, в далеком Пуату, это наводило на нее ужас, а сейчас, здесь казалось таким прекрасным. Анжелика встала и вышла из гостиной, «подальше от соблазна», как сказала она себе. Но тут же, вспомнив, что этот человек — ее муж перед богом, она в отчаянии тряхнула головой. Она чувствовала себя потерянной, ей было страшно. Получив суровое воспитание, Анжелика робела перед этой слишком вольной жизнью. Она жила в то время, когда всякое проявление слабости влекло за собой угрызения совести и глубокое раскаяние. Женщина, если она ночью со стенаниями отдавалась любовнику, наутро бежала в исповедальню и, рыдая, просила запереть ее в монастырь и постричь в монахини, чтобы она могла искупить свои грехи.

Анжелика великолепно понимала, что Жоффрей де Пейрак стремится привязать ее не узами брака, а узами любви. Будь она женой другого, он вел бы себя с ней совершенно так же. Разве кормилица была не права, когда говорила, что этот человек в сговоре с дьяволом?

Спускаясь по парадной лестнице, она встретила обнимавшуюся парочку. Женщина что-то быстро шептала, словно читала жалобную молитву. Дворец был наполнен вздохами. Анжелика в своем белом платье бродила по парку. Увидев Сербало, который тоже в одиночестве слонялся по аллеям, раздумывая, видимо, над тем, что он скажет своей слишком целомудренной подруге, Анжелика улыбнулась.

«Бедняга Сербало! Интересно, останется он верен своей любви или же покинет ее ради другой девушки, менее жестокой?»

По лестнице неуверенным шагом спускался шевалье де Жермонтаз. Тяжело дыша, он подошел к Анжелике.

— Чтоб они сдохли, все эти слащавые кривляки южане! Моя подружка до сих пор была такой покладистой, а тут вдруг залепила мне пощечину. Я, видите ли, недостаточно деликатен для нее.

— И право, вам уж пора сделать выбор, кто вы: распутник или духовное лицо. Возможно, вы оттого и страдаете, что еще не решили, в чем ваше призвание.

Побагровев, он подошел к ней совсем близко, дыша ей прямо в лицо винным перегаром.

— Я страдаю оттого, что ломаки вроде вас дразнят меня, словно быка. С женщинами у меня один разговор.

И не успела Анжелика сделать движение, чтобы защититься, как он грубо рванул ее к себе и своим жирным слюнявым ртом прижался к ее губам. Она отбивалась, дрожа от отвращения.

Глава 22

— Мессир де Жермонтаз! — раздался вдруг голос.

Анжелика в ужасе узнала в мужчине, стоящем на верхней ступеньке лестницы, графа де Пейрака. Он поднял руку и сорвал с лица маску. Она увидела его искаженное гневом лицо, от которого могло бы бросить в дрожь даже самого мужественного человека. Медленно, нарочно подчеркивая свою хромоту, он стал спускаться, и, когда дошел до последней ступеньки, в руке его блеснула шпага, которую он вынул из ножен.

Жермонтаз, слегка покачиваясь, отступил. Вслед за Жоффреем де Пейраком по лестнице спускались Бернар д'Андижос и мессир де Кастель-Жалон, Племянник архиепископа повернул голову в сторону сада и увидел за своей спиной Сербало. Жермонтаз шумно запыхтел.

— Да это… это ловушка, — пробормотал он. — Вы хотите меня убить!

— Ты сам устроил себе ловушку, свинья! — бросил в ответ д'Андижос. — Ты вздумал обесчестить жену человека, который оказал тебе гостеприимство!