Обрывок двадцать четвёртый 5 страница

– Кланяйтесь и молитесь, – с усмешкой тихо произнес я. Но паренек услышал.

– ТЫ! – он упал на колени. – ТЫ ПРИШЁЛ!

Это Баальберит. Это Голос моей свиты.

Я вновь шёл по городу. Я слушал его голос, и слова стали складываться в песню:

Чёрно-синие губы и взгляд, холодный как лёд,

А тот, кто поймёт, тот скажет: «Смотрите – мертвец идет!»

На вид он обычный парень, но внутри только черви и смрад.

Куда он идёт, не знаю. Нет, знаю: шагает в ад.

Единственный грех его – гордость, и то, что неведом страх.

Что он отказал быть игрушкой в нелепых, чужих руках.

Давай же с тобою выпьем за то, чтоб с тобой вдвоём

Мы так же безгрешны были, как с тем мертвецом-королем.

И каждый шаг – это пламя,

И каждый взмах – это боль,

Но он это терпит гордо,

Пусть мёртвый – зато король!

Я побежал. Не знаю куда. Вдруг, мне вспомнился Форрест Гамп[40]. «Беги Форрест! Беги!». Бег – это не только физическое ощущение. Не только жжение в икрах и бёдрах, но и нечто духовное. Раннее утро, свежий ветер тебе в лицо, солнце, встающее из-за горизонта навстречу тебе. И вдруг бег превращается в гимн солнцу, ветру, жизни. Этот гимн рвётся из твоей груди, как птица. Или как предсмертный хрип умирающего.

Позже мы шагаем с Баальберитом по тротуару ночной улицы, освещённому светом из окон стоящих рядом многоквартирных домов. Мы любим ночь и темноту, а на этой улице нет фонарей. Баальберит идёт, на ходу ударяя по гитарным струнам, и их звон и слова его песни разносятся далеко вокруг.

Навстречу нам идёт компания из трёх человек: двое мужчин и одна девушка.

– А я смотрю на тебя, я смотрю на тебя – ты теперь моя! – громко пропел Баальберит, подмигнув девушке. Та в ответ широко ему улыбнулась. Один из шедших рядом мужчин зрелого возраста, насупившись, пьяной походкой подошёл вплотную к Баальбериту. Тот продолжал играть на гитаре, а на губах застыла презрительная улыбка. Если бы мужчина был трезв, то наверняка презрительной улыбки и жестокости глаз Баальберита было бы вполне достаточно, чтобы он тут же ретировался, послушавшись своего инстинкта самосохранения – лучшего советника по выживанию. Но алкоголь уже сделал своё дело, и в его плавящемся мозгу возникали картины собственного боевого успеха, наполняя его бравадой. Подняв кулак, он ударил Баальберита в лицо. Ударил пьяно, как-то даже жалко, кулак скользнул по скуле, не причинив большого вреда. Последняя звонкая нота сорвалась с гитарных струн, и гитара замолчала. В глаза Баальберита было страшно взглянуть: в них смешалось ледяное презрение с обжигающей ненавистью, рождая поистине адское пламя.

– Ты уверен? – спокойно спросил он, усмехнувшись жестокой улыбкой, зная ответ. Мужчина размахнулся и ударил его по другой скуле, опять не причинив большого вреда. Тогда Баальберит продолжил, снимая гитару и положив её на траву. – Я по-христиански подставил тебе другую скулу, но ты не оценил этого. Теперь ты мой!

Баальберит хищно улыбнулся, а глаза его жадно блеснули в предвкушении добычи. Он схватил свою жертву за рубашку, от чего затрещали все швы и полетели пуговицы, и со всего размаху бросил спиной на капот ближайшей машины. Одной рукой он держал его за горло, а второй наносил удары прямо по лицу: нос, бровь, губы, скула, опять нос, бровь, снова нос и так далее. Я видел, как пелена застила глаза Баальберита и как оскалились его зубы. С каждым ударом он приговаривал:

– Не смей бить парня с гитарой!

Лицо избиваемого начало превращаться в кровавое месиво, и его попутчик, совсем ещё юноша двадцати лет, сделал нерешительный шаг на помощь к своему знакомому.

– Стоять! – прорычал я, делая шаг ему навстречу. Я думал, что придётся тоже немного сбить костяшки на кулаках, но юноше моего предупреждения оказалось достаточно. Он развернулся и резво побежал прочь. Зато девушка, которая так ласково улыбалась Баальбериту несколько мгновений назад, с яростью хищной птицы налетела на него. Кто поймёт этих женщин? Они готовы отдать своё тело под твёрдый мужской член того, кто достаточно силён, чтобы их взять, но иной раз выбирают рыхлых и слабых, чтобы заботиться о них и защищать их с какой-то материнской любовью. От таких отношений на километр воняет инцестом и фрейдистской психологией. Вот и сейчас «мамочка» била со всей силы ладонями по спине Баальберита. Тот на секунду отвлёкся и с удивлением посмотрел на неё. Этого было достаточно, чтобы, воспользовавшись передышкой, мужчина прохрипел, пуская кровавые пузыри:

– Хватит… Хватит!

– Ну, хватит так хватит! – улыбнулся довольный собой Баальберит, отойдя от него. Девушка же бросилась к лежащему на капоте, повизгивая и заливаясь слезами, начала гладить по груди. Мужчина вдруг захрипел и странно задёргал руками и ногами. После этого, глубоко сипя, он вздохнул два раза и вдруг замолчал. Девушка застыла над ним, всматриваясь в его лицо. Мы молча стояли, предчувствуя зарождавшуюся в ней истерику.

– Вы убили его… – слабо прошептала она, словно ещё сама в это не верила. – Вы убили его! – сказала она громче и твёрже. Чувствовалось, что следующую фразу она закричит, но Баальберит оказался быстрее. Он шагнул к ней, обнял и закрыл рот ладонью.

– Не кричи. Всё в порядке. Он просто в обмороке, ты разве не видишь, как вздымается его грудь? – из глаз девушки снова полились слёзы, и она обмякла в его объятиях. Баальберит продолжил спокойным и уверенным тоном. – Ему нужно в больницу. Давайте-ка сядем в машину, мы отвезём вас.

Он посмотрел на меня. Мы Падшие. Нам не нужно друг другу ничего говорить, чтобы знать, о чём мы думаем. Я быстрым шагом пошёл к оставленной нами машине, а когда я подъехал, Баальберит обнимал девушку за плечи, но её слёзы уже исчезли. Мы быстро закинули её попутчика на заднее сидение, рядом с ним сел я сам, Баальберит сел за руль, а девушка рядом с ним.

Мы ехали с полчаса по шоссе, пока не заехали в пределы городской рощи. Тогда девушка начала беспокойно оглядываться вокруг, но молчала. Мы выехали на берег реки.

– А как же больница? – робко спросила она. Из-за туч вышла яркая луна, и её блики рассыпались серебром по речным волнам. Стало очень светло, и я рассмотрел девушку в полной красе. Эффектная брюнеточка с большими испуганными глазками на худеньком лице. По её глазам было видно, что она уже всё поняла.

– Пойдём, прогуляемся, – предложил Баальберит, выходя из машины. – Смотри, какая красивая луна.

В следующий момент он уже выволакивал её из машины за руку.

– А я смотрю на тебя, я смотрю на тебя, ты теперь моя! – пропел он громко, смотря сверху вниз на распростёртое, скулящее от страха девичье тело. И закончил. – Моя смерть!

Девушка лежала перед ним на спине, подняв и сдвинув колени, от чего её юбка задралась и мне были видны её светлые трусики. Её руки были скрещены на груди.

Я почувствовал жалость к ней. Обычную человеческую жалость. Что такое жалость, если не сопереживание страху и боли, тем страданиям, которые испытывает человек? Мне было жаль её, такую красивую, с таким очевидным шансом прожить замечательную счастливую жизнь.

Баальберит потянул носом воздух:

– В ком-то проснулась маленькая визгливая девочка, – хищно произнёс он, глядя в мои глаза. Свет луны странным обликом искажал его лицо: зрачки были ярко-красными, а зубы выстроились в ряд острыми треугольниками в кривой усмешке. Зрелище было жутким.

– А скажи мне, что, если бы здесь лежала отвратительная безобразная ворчливая старуха? Ты бы тоже был также жалостлив и к ней?

Свет луны странным образом преобразил и лежащую девушку. Редкие волосы на почти лысом уродливом черепе были отвратительного тусклого белого цвета, а само лицо сморщилось и потемнело. Рыбьи глаза навыкате дополняли вид. Тощая кожа свисала с бёдер и икр под поднятыми коленами, а под юбкой виднелись желтоватые панталоны с тёмными каплями от мочи. Зрелище, не способное вызвать ничего, кроме презрения к этому убожеству.

– А если бы на этом месте был пухленький розовощёкий младенец? – вкрадчиво продолжал Баальберит. – Ты бы тоже испытывал такое же презрение, как сейчас?

Как многое зависит от возраста, от пола, от твоего достатка и красоты. Умиляет, сколько заботы и доброты проявляют люди к детям, но проходят мимо этого же ребёнка в его зрелом возрасте, когда он в такой же степени нуждается в доброте и заботе. Как много дают подарков благотворители в сиротских домах, но презрительным взглядом и злым словом одаривают взрослых выпускников сиротских домов, просящих подаяние на улицах. Как много любви получают красивые люди, но время неумолимо забирает их красоту и заставляет страдать от незаслуженных обид тех, кто более не удостаивает их своей любовью. Нам не дано видеть весь жизненный путь человека от его начала и до конца, и, встретивши его на одной из развилок нашей жизни, мы одариваем не его самого, а его детство, юношество, зрелость или же старость. Если бы мы только знали, какой отвратительной старухой станет прекрасная девушка. Как изменятся её прекрасные черты лица, как кожа, сморщившись, обвиснет, а вместо ясного взора на тебя будут смотреть два покрасневших глаза. И итог у всех один: гниющая плоть, поедаемая червями. Лишь в могиле мы все одинаковы и ровны: белоснежные кости в сырой земле.

Перед нами лежал, высоко подняв колени, белоснежный скелет. Без пола, возраста и без красоты плоти. Баальберит достал нож и со всей силы воткнул его в самую середину лба лежащего на земле черепа. Из-под лезвия ножа густыми каплями начала стекать на землю густая тёмно-красная кровь. Рядом со скелетом возникли призрачные очертания той самой девушки. Мне показалось, что её черты лица стали ещё прекраснее. Грустно взглянув на нас, она медленным шагом стала удаляться и вскоре исчезла между деревьев.

– Зато душа – душа она всегда прекрасна, ведь она – это частица Бога, – сказал Баальберит.

Обрывок двадцать шестой

В нашем доме собирается всё большее количество обезьянок, в экстазе выкрикивающих чьё-то имя. Ариман. Моё имя. Как будто мне до них есть дело.

– Пошёл вон! – кричу я первому попавшемуся лысому уроду. – Беги отсюда!

Он опасливо заглядывает мне в глаза и отскакивает на пару шагов.

– Тупой ублюдок, – говорю я и плюю в него. Он ловко увёртывается и льстиво смеётся.

Вот она – наша армия. Я иду мимо панков в заляпанных дерьмом штанах, мимо пожилых женщин в тёмных старых тряпках, мимо успешных менеджеров, топ-моделей, студентов, шахтёров, проституток, пидорасов, актёров, банкиров. Я прохожу мимо них всех, а вижу всего лишь толпу раздутых синих мёртвых лиц. Кому-то нужно утешение – и мы даём им это. Кому-то нужны наркотики – и мы даём им их. Кому-то нужна сила. Или немного власти.

Мой дом – это офис.

Мой дом – это крепость.

Мой дом – это банк.

Мой дом – это благотворительный фонд.

Мой дом – это наркопритон.

Мой дом – это церковь.

Добро пожаловать! Кто бы ты ни был, мы примем тебя с распростёртыми объятиями.

– Уроды! – мрачно говорю я Астаарте и валюсь в чёрное кожаное кресло.

– Будь к ним мягче, – отвечает она и ласково начинает мять своими нежными руками мои плечи.

– Я ненавижу их, они не понимают, что происходит! Они не понимают, что такое быть свободным. Быть Падшим. Как можно признать чью-то власть над собой?

– Расслабься, милый, – говорит Астаарта, затем встаёт передо мной на колени и делает мне превосходный минет в присутствии Баальберита и Маммоны. Я кончаю под звуки гитары, издающей прекрасные звуки под властными пальцами Баальберита, тихонько напевающего себе под нос.

Астаарта встает и вытирает краешек рта большим пальцем. Я смотрю в сторону Баальберита и подзываю к себе властным жестом.

– Как дела с пропагандой?

Он издает жестокий смешок. Его тёмно-карие, почти чёрные глаза смотрят на меня непринужденно и свободно. «Как и подобает всякому свободному. Мы ведь равны», – думаю я.

– Истинно так, – подтверждает Баальберит. Я улыбаюсь. Все Падшие слышат мысли друг друга. Это просто. Когда дойдёшь до той черты падения, когда тебе всё равно, то скрывать что-то уже незачем. Нет ни стыда, ни обид. Только свобода.

– Всё проще простого. Если раз за разом повторять, что ты осёл, то начнёшь жевать сено. Мы повторяем людям, что они ослы с начала века, и они в это поверили. Они живут ради машины. Ради тусовок. Ради того, чтобы их квартира была на двадцать квадратных метров больше, чем у других. Ты не поверишь, но вчера один парень выбросился из окна, потому что родители не купили ему iPhone.

– Да уж, – говорю я. – Сюжет «мёртвых поэтов»[41] даже рядом не стоял со столь забавным происшествием.

– Вообще-то вчера на одном интернет-ресурсе этот фильм выставили для скачивания. Интересно было посмотреть комментарии к фильму. Многие осудили саму возможность умереть ради того, чтобы заниматься тем, к чему лежит душа.

– И мне это нравится, – улыбаюсь я. Машина запущена и работает. Не верите?

Добро. Справедливость. Любовь. Честность. Преданность. Уважение. Дружба. Милосердие. Верность. Совесть. Порядочность. Искренность. Добродетель.

Подойдите к любому человеку и попросите его назвать пять хороших качеств. Что он скажет вам в ответ? Скажите эти слова вслух. Разве вы не чувствуете стыд за каждое произнесённое слово. А любой диалог с использованием этих слов скатится в ироничную и самодовольную болтовню. Потому что людям стыдно говорить о том, что они потеряли. О том, что потеряло всё человечество. И мне это нравится. Это один из признаков, по которым я узнаю смерть мира.

Зато такие слова, как «сытость», «гордость», «индивидуализм», «сексуальность», «авторитетность», «карьеризм», – это важно. Это по-настоящему важно. Я горжусь вами, люди. Я по-настоящему горжусь вами.

По-настоящему свободных так мало. Мы любим посещать церкви. Мы улыбаемся православным старушкам. Они кричат на нас матом при свете мерцающих огней свечей. Мы слишком близко подходим к их алтарям. Мы сексуально подмигиваем отцам католической церкви. Они такие лапочки, правда? Почему же они домогаются мальчиков и мужчин? По-моему, любая женщина готова раздвинуть ноги перед ними. Но больше всего мне нравится, как торгуют Иисусом в протестантских церквях. Слышите, протестанты? Я люблю вас. Временно исполняющий обязанности князя мира сего любит вас более всех тех, кто широкой дорогой шагает в ад под знаменем Христа.

Мы делаем пожертвования почти во всех христианских церквях. Это те деньги, которые я получил за смерть своих родителей. Свечи в ваших храмах сделаны из их сожженной плоти, остатков волос, ошметков костей. В каждом пламени свечи я вижу их оскаленные черепа, которые улыбаются мне с того света.

Но в этих церквях есть и те, которых мы любим по-особенному. Это те, кто носит истину в своём сердце. Они радостны и добры. Они уверены в том, что получат своё место в Раю. Это те, кого мы особенно любим, потому что именно они истинно могут быть крещены в нашей вере. Союз Падших ангелов и свободных людей, что может быть более могущественным? Хаос уже проник в ткань нашего мира и заставляет его трещать по швам. Мы верим в Христа, но наш трепет перед Судом исчез. Мы готовы к битве, которая уже была предсказана. Теперь в нашем сердце только гордость за то, кто мы такие. Мы плюём в сердце Господа, которое он широко открывает перед нами. Да будет забыто его имя нашими потомками.

Я смотрю на своих соратников. У всех на левом предплечье шрамами начертана пентаграмма в круге. Это наш знак. Знак свободных людей. Вы не узнаете нас никогда. Кто-то из нас подносит вам еду в ресторане. Другой сидит в совете депутатов и голосует за законопроект. Мы те, кого вы считаете своими близкими друзьями, потому что врагов мы не терпим.

Обрывок двадцать седьмой

В офис вошла секретарь.

– Привет, зайка! – сказал я.

– Доброе утро! – ответила она.

Когда-то я ввёл обязательное правило обращаться на «ты» в компании, чем очень горжусь.

– Притащи, пожалуйста, нам кофеина, солнышко! – говорю я.

– Конечно! Сейчас! – улыбается Люба и выбегает из моего кабинета.

Я работаю как проклятый, и мне это нравится. Мне нравятся наши достижения. Группа компаний «Чёрное золото» объединяет в себе организации по направлениям: добыча и переработка газа и нефти, юридические услуги и бизнес-консалтинг, информационные технологии, издательство, банковские услуги. Есть еще несколько нелегальных направлений: агентство эскорт-услуг, производство и импорт натуральных и синтетических наркотических веществ. Агентство эскорт-услуг – это проституция. Очень дорогие и красивые проститутки, занимающиеся сексом раз в месяц за огромные суммы денег.

Во главе группы компаний всего четыре человека: я, Астаарта, Маммона и Баальберит. И мы все входим в список Forbes[42]. Правда, в списке указаны всего лишь ярлыки на наших телах. И не просите меня назвать их, я всё равно не смогу этого сказать.

Сегодня на повестке дня у нас возможность получения четырёхмиллиардного государственного контракта. Даже не возможность, а конкретный способ получения.

– Надавить на совет директоров, чтобы они приняли наше предложение, – предлагаю я.

Лучше пообещать им увеличение премиальной части, если результаты будут удовлетворять нашим требованиям, – говорит Маммона.

Премиальная часть. Откат. Больше зарплата руководителей. Меньше выплаты акционерам. Вот такая вот, блядь, математика.

– Отличное предложение, – говорит Баальберит. – Потом мы сможем по горячим следам выпустить расследование в нашем издании «Страна финансов» и уронить их акции до минимума на бирже. Потом втихомолку быстро скупить их и объявить о приходе более надежного руководства и нашей готовности к инвестированию в компанию. Тем самым мы поднимем их рейтинг привлекательности для биржи и сможем получить чёртову кучу денег.

– Блядь, мальчики, какие вы умные, – промурлыкала Астаарта со своего кресла. В своём сером пиджаке с большими чёрными пуговицами, такой же серой юбке и белой блузке она казалась настоящей бизнесвумен. Хотя я и знал, насколько равнодушно она относилась к тем финансовым операциям, которые мы проводили.

Я закидываюсь декседрином и пью свой тёплый чёрный кофе. Мой дом – это офис!

– В этом месяце должен быть принят закон об ужесточении мер преследования за нарушение авторских прав, – говорит Маммона. – Теперь мы можем спокойно выходить на рынок с нашим программным обеспечением. Причём, я думаю, юридическая консультация даже выиграет более от этих законов, потому что поднимается настоящая неразбериха.

Я хихикаю, Баальберит подхватывает за мной. Астаарта лишь легонько улыбается краешком рта. Ей неинтересны разговоры о бизнесе и политике.

Что может быть глупее современной системы законодательства? В процессе принятия законов принимают участие только избранные люди, в результате никто толком и не знает, какие законы существуют и какова степень ответственности за их нарушение. Однако незнание законов не освобождает от ответственности. Поэтому, если однажды к вам придут и сообщат об аресте на десять лет, не спешите удивляться. Это вполне нормально.

Ведь у вас нет никакой физической возможности прочитать все существующие законы. Вообще-то, говоря по честному, в современной системе простому народу абсолютно безразлично – вовсе не издавать никаких законов или издавать так, что их смысл без юридического образования никак не понять. Среднестатистическому человеку со средним уровнем интеллекта нет смысла добираться до сути законов, да и всей жизни ему на это не хватит. Ему гораздо более интересно заработать деньги на кусок хлеба с колбасой.

И нам это нравится. Демоны во все века были превосходными юристами и финансистами. Деньги? Конечно! Подпишите этот договор, пожалуйста!

Мы едем в чёрном блестящем Audi, когда рядом с машиной раздаётся взрыв. Водитель резко крутит руль, и мы вылетаем на обочину. Машина несётся вниз по склону холма и на скорости 90 км/час левым передним краем врезается в дуб. Левый бок сминается в гармошку и ребра водителя издают хруст под давлением стали. Из его рта растут кровавые пузыри. Он равнодушно наблюдает за тем, как стая чёрных птиц вспорхнула с дерева и, хрипло каркая, стала кружиться над местом аварии. Затем он с благодарностью принимает забытье смерти. Я вижу, как его душа мелкими неуверенными шагами направляется в сторону давно исхоженных мною тропинок.

Я выхожу из машины, ощупываю себя и убеждаюсь, что я на удивление хорошо сохранился в этой аварии. Смотрю на вершину холма. Туда, где проходит линия автострады. Там несутся со скоростью 120 км/час машины. В них сидят водители, которые проносятся всего в двух минутах от своей смерти.

На вершине холма стоят три человека. На них дорогие серые плащи и широкополые шляпы, прикрывающие их лысые головы. В руках одного из них находится небольшой гранатомет. Двое других достают из глубины своих плащей пистолеты.

Я в ярости. Я соль земли. Никто не смеет покушаться на мою жизнь. И тем не менее первая пуля зарывается в землю у моих ног.

Думай, думай, думай! Бежать, значит потерять свою гордость. Но кто они такие? Конкуренты? Религиозные фанатики? Кто? А может быть, к чёрту гордость? Что дороже: гордость или жизнь? Что лучше: жить до старости или во цвете лет шагнуть за край усталости, поняв, что ты поэт? Где-то я уже это слышал. И ведь некому молиться. Я даже никого не могу попросить, чтобы смерть прошла мимо. Вот и мой черед уйти. Как жаль, что рядом нет Астаарты. Хотя это и к лучшему. Ведь тогда её застрелили бы вместе со мной. И они умерли в один день. Как романтично.

Я трясущимися руками пытаюсь открыть багажник искорёженной машины. Ещё две пули вонзаются в землю рядом со мной. Кто же стреляет с такого расстояния из пистолета? Тоже мне, блядь, профессионалы! Багажник распахивается, и я исследую взглядом его содержимое в надежде обнаружить оружие. Посередине багажника лежит белый пакет с чем-то запакованным в бумагу. Я отчётливо вспоминаю, как в прошлую субботу после стрельбищ положил в багажник машины АК-47 и забыл его вытащить дома. Автомат Калашникова. Одинокий и забытый мною. Каждую субботу мы едем на стрельбище на территорию частного охранного предприятия. Раньше это было просто забавой. Теперь эти навыки и собственная забывчивость спасут мне жизнь. Я достаю автомат, перехватываю ремень под локоть правой руки и поднимаю автомат на уровень глаз. Отработанные на стрельбище приемы. Я без колебаний нажимаю на курок и провожу стволом автомата небольшой полукруг. Пули жадно вгрызаются в тела нападающих. Они удивлённо останавливаются, словно натыкаются на невидимую преграду. Следующие три очереди я выпускаю одну за другой прицельно в тело каждого их моих неудавшихся убийц. Теперь они всего лишь мясо, нафаршированное свинцом. «Я бы мог их зажарить и съесть», – думаю я.

Я не чувствую не раскаяния ни угрызений совести. Абаддона поёт во мне яростную ликующую песню. Я вытираю мокрое от пота лицо и иду домой пешком.

– Кто это был? – кричу я. – Мне плевать на всё, кроме этого вопроса. Кто это был?

– Не смей на меня повышать голос, – злобно шипит Астаарта.

Я принимаю её злость. Никто из нас не может быть выше другого. Никто из нас не признаёт другого выше себя.

– Вы понимаете, что это было не только против меня, но и против нас всех? – спрашиваю я, обводя яростным взглядом всех собравшихся.

– Не беспокойся, мы это выясним, – отвечает Маммона и треплет меня по плечу. – Приляг, отдохни. Поспи чуть-чуть. Тебе это нужно.

– Чёрта с два! – огрызаюсь я. – Я собственными руками вырву заживо внутренние органы тех, кто за этим стоит! И буду радоваться, смотря в их потухающие глаза!

Только сейчас я замечаю, что в моей руке так и зажата рукоять автомата и понимаю, что шёл с ним всю дорогу до своего дома. Я вспоминаю испуганные лица людей по дороге и оглядываю еще раз лица тех, кто собрался в офисе. В некоторых из них я различаю едва уловимый страх смерти. Тот самый, который почувствовал я, когда пули вонзались в землю рядом со мной. Это меня ужасно злит. Я разжимаю пальцы, и автомат с глухим стуком падает на ковер. Вполне возможно, что нашим юристам придётся немного поработать для того, чтобы не было последствий инцидента. Но в конечном счете деньги решают всё. Мой дом – это крепость.

Обрывок двадцать восьмой

К нам приходят худые бледные люди в чёрно-серебристых костюмах. Они смотрят на нас светлыми глазами, в которых ясно видна их ненависть к нам – хозяевам. Это наши рабы. Они дарят нам тёмную ненависть, а мы взамен отдаём им белую любовь. Нам всё равно, что они будут с ней делать: нюхать или вкалывать. Мы даём им белую любовь, благословляя их дорогу к чёрным небесам. Рядом с нашим домом стоит недостроенное здание, в котором они могут заняться своими поисками.

Нет, я не устал, малышка, просто хочу найти свою вену, для того чтобы вколоть себе немного любви. Нет, конечно же, я не устал, а глаза мои скрыты пеленой безумия лишь оттого, что я безумен, и безумие имеет вкус безумия. Сказка врет, но в ней намек, что за мной теперь должок.

Нет, я не устал. Я ведь не устал?

Я тихо покачиваюсь на волнах реки, несущей меня в прекрасное, кровожадное, ослеплённое солнцем гордыни, сожравшее само себя, изрыгнувшее и вновь поедающее свою гниющую плоть, оскаленное бесчисленными улыбками легкомыслия, без здравого смысла, обретающее неверное направление, отдающее приятным запахом смерти место. Они называют это место Адом. Но я то знаю... Чёрные небеса. Да, милая - это чёрные небеса.

Нет. Я не устал. Зачем так слипаются глаза?

Полуночный бред, утренний бред, обеденный бред, вечерний бред...

И всё сначала. Возлюбите ближнего своего... А затем схватите его и возлюбите ещё страстней, чтобы он почувствовал страсть, боль, жгучую ненависть, любовь. От неё до неё один шаг. Любовь не помнит зла. Любовь слепа. Я не хочу быть слепым и хочу всегда помнить имена своих врагов. Иначе зачем жить, если имена врагов не написаны в душе огненными буквами. Мой враг должен быть ВРАГОМ. Иначе что же это за враг? Я не хочу иметь врагом ничтожество. Вот Бог, например, для меня достаточный враг, чтобы думать о нем как о ВРАГЕ. Я хочу иметь сильного врага. Сильного, как скала. Я хочу иметь врага, грозного, как поцелуй ангела. Смерть тоже ангел. Все боятся смерти. Она враг? Нет, она подруга.

Тссссс... Часы. Упали и разбились. Я не устал.

До Суда еще много времени. А на Суде будет много крови, потому что это суд. Нас будут судить звери. И есть нашу плоть будут звери. Только я не дам свою плоть им. Я съем её вперёд их, а они будут пыжиться от осознания своего тупого великодушия и морщиться от голодной, ненасытившейся любви.

Я не устал, милая. Ты мне не веришь?

Хочешь, я докажу тебе это. Я войду в твоё святая святых, где святые омывают свои разгорячённые члены. Место великого отдохновения. Место ярости. Вот... так... Вот, малышка... Хорошо. Видишь, я ведь нисколько не устал. Ты помнишь свою кровь на кресте? Помнишь, как мы распинали тебя на кресте, когда ты еще была невинной, и Князь не коснулся раздвоенным копытом твоей груди. Тебе хорошо? Тебе хорошо, грязная сучка? Почему ты не отвечаешь? Потому что ты мертва, как Бог... Потому что ты устала жить.

А я не устал.

Мне не нужно сушек, плюшек, конфеток и пирожных. Хотя мороженое я люблю. Оно такое же холодное, как моё сердце. Вечный огонь ада слегка подогреет его. Может, в аду я буду по-настоящему любить? Поскорее бы проверить. Боль будет такой сильной... Но что это по сравнению с болью внутри? Нет ничего больнее боли, которая внутри.

Что?.. Что это?.. Я... Разу... чился ды... шать... Пом... Помоги... те. Фууу... Теперь вдохнем. Теперь выдохнем. Разучился дышать. Надо же. Хи-хи-хи. Что там? Моё отражение в зеркале. Мои глаза. Если я долго буду смотреть в свои глаза, я пойму себя. Ведь глаза не лгут? Добрые... Добрые серые глаза. Нежные, как цветок, покрытый росой на солнечном лугу. Что такое луг? Я не помню солнечного луга. Помню сталь, бетон, стекло, но не помню солнечного луга. Помню иглу. Глаза. Где мой зрачок? Где мой зрачок?!! Вот он. Такой маленький. Такой беззащитный. Глаза. Тихо грустящие о забытой любви. Добрые, грустные, уставшие... НЕТ! Вот тебе! Вот! Грязное, бездушное зеркало! Вот твои осколки. Нет, глаза не лгут – лгут зеркала. Они лживы, как отшельники на склонах холмов. Как монахи в своих монастырях. Как церковь. Но теперь зеркала нет. Зеркала нет... Оно обмануло меня, оно сказало мне...

Нет, я не устал.

У меня впереди много дней. Бесконечное количество алых дней под покровом седой луны. И меня поймет только дельфин в море да пингвин в Антарктике, потому что я сам пингвин, просто я умею летать. Там внизу копошатся люди. Как букашки. Неужели я так велик, что люди – букашки? Хм... Что бы сказала мама, увидев такое? «Слезь с подоконника: разобьешься!» – вот, что она сказала бы. А если я прыгну, я разобьюсь? А, мам? Ведь ты же никогда не знала, что я умею летать. Ты спросила: «Зачем тебе крылья? Ты ведь не умеешь летать», – и ты обрубила мне крылья. Мои красивые крылья. Но всё равно я легче пушинки, легче воздуха. Высота манит, словно говорит: «Прыгни, и я подхвачу тебя. Ты полетишь. Ты полетишь. Ты полетишь!» Лживая сука.

Я не устал. Не настолько устал, чтобы прыгнуть с подоконника вниз.

Я прыгну вверх. К чёрным небесам. Там меня ждут. Спроси меня куда. И я отвечу: в небеса. В чёрные небеса. Где тьма – это свет. Чёрные небеса.

Ты оставляешь на земле след раздвоенных копыт.

Рождённый свободным – ты будешь убит.