Е.л шварц обыкновенное чудо 17 страница

раз Гарвей.

Ставки по условию разыгрывались небольшие, но мне не везло, и я был

несколько раздражен тем, что проигрывал подряд. Но на ту ставку у меня было

сносное каре: четыре десятки и шестерка; джокер мог быть у Стерса, поэтому

следовало держать ухо востро.

Итак, мы повели обычный торг: я - медленно и беспечно, Стере - кратко и

сухо, но с торжественностью двух слепых, ведущих друг друга к яме, причем

каждый старается обмануть жертву.

Андерсен, смотря на нас, забавлялся, так были мы все увлечены ожиданием

финала; Филатр собирал карты.

Вошла Дэлия, девушка с поблекшим лицом, загорелым и скептическим, такая

же белокурая, как ее брат, и стала смотреть, как я с Стерсом, вперив взгляд

во лбы друг другу, старались увеличить - выигрыш или проигрыш? - никто не

знал, что.

Я чувствовал у Стерса сильную карту - по едва приметным особенностям

манеры держать себя; но сильнее ли моей? Может быть, он просто меня пугал?

Наверное, то же самое думал он обо мне.

Дэлию окликнули из столовой, и она ушла, бросив:

- Гарвей, смотрите не проиграйте.

Я повысил ставку. Стере молчал, раздумывая - согласиться на нее или

накинуть еще. Я был в отличном настроении, но тщательно скрывал это.

- Принимаю, - ответил наконец Стере. - Что у вас? Он приглашал открыть

карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга

игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский

голос, сказавший с ударением: "... Бегущая по волнам". Это было, как звонок

ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от

резких ударов сердца да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор

Филатр.

Изумленный явлением, которое, так очевидно, не имело никакой связи с

происходящим, я спросил Андерсена:

- Вы сказали что-нибудь в этот момент?

- О нет! - ответил Андерсон. - Я никогда не мешаю игроку думать.

Недоумевающее лицо Стерса было передо мной, и я видел, что он сидит

молча. Я и Стере, занятые схваткой, могли только называть цифры. Пока это

пробегало в уме, впечатление полного жизни женского голоса оставалось

непоколебленным.

Я открыл карты без всякого интереса к игре, проиграл пяти трефам Стерса

и отказался играть дальше. Галлюцинация - или то, что это было, - выключила

меня из настроения игры. Андерсон обратил внимание на мой вид, сказав:

- С вами что-то случилось?!

- Случилась интересная вещь, - ответил я, желая узнать, что скажут

другие. - Когда я играл, я был исключительно поглощен соображениями игры.

Как вы знаете, невозможны посторонние рассуждения, если в руках каре. В это

время я услышал - сказанные вне или внутри меня - слова: "Бегущая по

волнам". Их произнес незнакомый женский голос. Поэтому мое настроение

слетело.

- Вы слышали, Филатр? - сказал Стере.

- Да. Что вы услышали?

- "Бегущая по волнам", - повторил я с недоумением. - Слова ясные, как

ваши слова.

Все были заинтересованы. Вскоре, сев ужинать, мы продолжали обсуждать

случай. О таких вещах отлично говорится вечером, когда нервы настороже.

Дэлия, сделав несколько обычных замечаний иронически-серьезным тоном, явно

указывающим, что она не подсмеивается только из вежливости, умолкла и стала

слушать, критически приподняв брови.

- Попробуем установить, - сказал Стере, - не было ли вспомогательных

агентов вашей галлюцинации. Так, я однажды задремал и услышал разговор. Это

было похоже на разговор за стеной, когда слова неразборчивы Смысл разговора

можно было понять по интонациям, как упреки и оправдания. Слышались

ворчливые, жалобные и гневные ноты. Я прошел в спальню, где из умывального

крана быстро капала вода, так как его неплотно завернули. В трубе шипел и

бурлил, всхлипывая, воздух. Таким образом, поняв, что происходит, я рассеял

внушение. Поэтому зададим вопрос: не проходил ли кто-нибудь мимо террасы?

Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он сказал,

что никого не видел и ничего не слыхал. То же сказал Филатр, и, так как

никто, кроме меня, не слышал никаких слов, происшествие это осталось

замкнутым во мне. На вопросы, как я отнесся к нему, я ответил, что был,

правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.

- В самом деле, - сказал Филатр, - фраза, которую услышал Гарвей, может

быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где

не видно ни стрелок, ни колесец. Что было сказано перед тем, как вы услышали

голос?

- Что? Стере спрашивал, что у меня на картах, приглашая открыть.

- Так. - Филатр подумал немного. - Заметьте, как это выходит: "Что у

вас?" Ответ слышал один Гарвей, и ответ был: "Бегущая по волнам".

- Но вопрос относился ко мне, - сказал я.

- Да. Только вы были предупреждены в ответе. Ответ прозвучал за вас, и

вы нам повторили его.

- Это не объяснение, - возразил Андерсон после того, как все

улыбнулись.

- Конечно, не объяснение. Я делаю простое сопоставление, которое мне

кажется интересным. Согласен, можно объяснить происшествие двойным сознанием

Рибо, или частичным бездействием некоторой доли мозга, подобным уголку сна в

нас, бодрствующих как целое. Так утверждает Бишер. Но сопоставление

очевидно. Оно напрашивается само, и, как ответ ни загадочен, - если

допустить, что это - ответ, - скрытый интерес Гарвея дан таинственными

словами, хотя их прикладной смысл утерян. Как ни поглощено внимание игрока

картами, оно связано в центре, но свободно по периферии. Оно там в тени,

среди явлений, скрытых тенью. Слова Стерса: "Что у вас?" могли вызвать

разряд из области тени раньше, чем, соответственно, блеснул центр внимания.

Ассоциация с чем бы то ни было могла быть мгновенной, дав неожиданные слова,

подобные трещинам на стекле от попавшего в него камня. Направление, рисунок,

число и длина трещин не могут быть высчитаны заранее, ни сведены обратным

путем к зависимости от сопротивления стекла камню. Таинственные слова Гарвея

есть причудливая трещина бессознательной сферы.

Действительно - так могло быть, но, несмотря на складность психической

картины, которую набросал Филатр, я был странно задет. Я сказал:

- Почему именно слова Стерса вызвали трещину?

- Так чьи же?

Я хотел сказать, что, допуская действие чужой мысли, он самым детским

образом считается с расстоянием, как будто такое действие безрезультатно за

пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но, не желая более

затягивать спор, заметил только, что объяснения этого рода сами нуждаются в

объяснениях.

- Конечно, - подтвердил Стере. - Если недостоверно, что мой обычный

вопрос извлек из подсознательной сферы Гарвея представление необычное, то

надо все решать снова. А это недостоверно, следовательно, недостоверно и

остальное.

Разговор в таком роде продолжался еще некоторое время, крайне раздражая

Дэлию, которая потребовала, наконец, переменить тему или принять

успокоительных капель. Вскоре после этого я распрощался с хозяевами и ушел;

со мной вышел Филатр.

Шагая в ногу, как солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и

вышли на площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для

моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали

вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать

тему о трещине на стекле, затем перешел к случаю с натуралистом Вайторном,

который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.

Стук упавшего стула и чье-то требование за спиной слились в эту минуту

с настойчивым тактом танца. Я запомнил этот момент потому, что начал

испытывать сильнейшее желание немедленно удалиться. Оно было непроизвольно.

Не могло быть ничего хуже такого состояния, ничего томительнее и тревожнее

среди веселой музыки и яркого света. Еще не вставая, я заглянул в себя,

пытаясь найти причину и спрашивая, не утомлен ли я Филатром. Однако было

желание сидеть - именно с ним - в этом кафе, которое мне понравилось. Но я

уже не мог оставаться. Должен заметить, что я повиновался своему странному

чувству с досадой, обычной при всякой несвоевременной помехе. Я взглянул на

часы, сказал, что разболелась голова, и ушел, оставив доктора допивать вино.

Выйдя на тротуар, я остановился в недоумении, как останавливается

человек, стараясь угадать нужную ему дверь, и, подумав, отправился в гавань,

куда неизменно попадал вообще, если гулял бесцельно. Я решил теперь, что

ушел из кафе по причине простой нервности, но больше не жалел уже, что ушел.

"Бегущая по волнам"... Никогда еще я не размышлял так упорно о причуде

сознания, имеющей относительный смысл, - смысл шелеста за спиной, по звуку

которого невозможно угадать, какая шелестит ткань. Легкий ночной ветер,

сомнительно умеряя духоту, кружил среди белого света электрических фонарей

тополевый белый пух. В гавани его намело по угольной пыли у каменных столбов

и стен так много, что казалось, что север смешался с югом в фантастической и

знойной зиме. Я шел между двух молов, когда за вторым от меня увидел

стройное парусное судно с корпусом, напоминающим яхту. Его водоизмещение

могло быть около ста пятидесяти тонн. Оно было погружено в сон.

Ни души я не заметил на его палубе, но, подходя ближе, увидел с левого

борта вахтенного матроса. Сидел он на складном стуле и спал, прислонясь к

борту.

Я остановился неподалеку. Было пустынно и тихо. Звуки города сливались

в один монотонный неясный шум, подобный шуму отдаленно едущего экипажа;

вблизи меня - плеск воды и тихое поскрипывание каната единственно отмечали

тишину. Я продолжал смотреть на корабль. Его коричневый корпус, белая

палуба, высокие мачты, общая пропорциональность всех частей и изящество

основной линии внушали почтение. Это было судно-джентльмен. Свет дугового

фонаря мола ставил его отчетливые очертания на границе сумерек, в дали

которых виднелись черные корпуса и трубы пароходов. Корма корабля выдавалась

над низкой в этом месте набережной, образуя меж двумя канатами и водой внизу

навесный угол.

Мне так понравилось это красивое судно, что я представил его своим. Я

мысленно вошел по его трапу к себе, в {свою} каюту, и я был - так мне

представилось - с {той} девушкой. Не было ничего известно, почему это так,

но я некоторое время удерживал представление.

Я отметил, что воспоминание о той девушке не уходило; оно напоминало

всякое другое воспоминание, удержанное душой, но с верным живым оттенком. Я

время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот

раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли

переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против

кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв: БЕГУЩАЯ ПО

ВОЛНАМ.

 

 

Глава V

 

 

Я вздрогнул, - так стукнула в виски кровь. Вздох - не одного изумления,

- большего, сложнейшего чувства, - задержал во мне биение громко затем

заговорившего сердца. Два раза я перевел дыхание, прежде чем смог еще раз

прочесть и понять эти удивительные слова бросившиеся в мой мозг, как залп

стрел. Этот внезапный удар действительности по возникшим за игрой странным

словам был так внезапен, как если человек схвачен сзади. Я был закружен в

мгновенно обессилевших мыслях. Так кружится на затерянном следу пес,

обнюхивая последний отпечаток ноги.

Наконец, настойчиво отведя эти чувства, как отводят рукой упругую,

мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе

нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой

отдаленным светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи

футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово "Бегущая" лежало

в тени, "по" было на границе тени и света, и заключительное "волнами сияло

так ярко, что заметны были трещины в позолоте.

Убедившись, что имею дело с действительностью, я отошел и сел на

чугунный столб собрать мысли. Они развертывались в такой связи между собой,

что требовался более мощный пресс воли, чем тогда мой, чтобы охватить их все

одной, главной мыслью; ее не было. Я смотрел в тьму, в ее глубокие синие

пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего не решал, но знал, что

сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я был уверен в

неопределенном и точен среди неизвестности.

Встав, я подошел к трапу и громко сказал:

- Эй, на корабле!

Вахтенный матрос спал или, быть может, слышал мое обращение, но оставил

его без ответа.

Я не повторил окрика. В этот момент я не чувствовал запрета, обычного,

хотя и незримого, перед самовольным входом в чужое владение. Видя, что

часовой неподвижен, я ступил на трап и очутился на палубе.

Действительно, часовой спал, опустив голову на руки, протянутые по

крышке бортового ящика. Я никогда не видел, чтобы простой матрос был одет

так, как этот неизвестный человек. Его дорогой костюм из тонкого серого

шелка, воротник безукоризненно белой рубашки с синим галстуком и крупным

бриллиантом булавки, шелковое белое кепи, щегольские ботинки и кольца на

смуглой руке, изобличающие возможность платить большие деньги за украшения,

- все эти вещи были несвойственны простой службе матроса. Кроме того -

смуглые, чистые руки, без шершавости и мозолей, и упрямое, дергающееся во

сне, худое лицо с черной, заботливо расчесанной бородой являли без других

доказательств, прямым внушением черт, что этот человек не из низшей команды

судна. Колеблясь разбудить его, я медленно прошел к трапу кормовой рубки,

так как из ее приподнятых люков шел свет. Я надеялся застать там людей. Уже

я занес ногу, как меня удержало и остановило легкое невидимое движение. Я

повернулся и очутился лицом к лицу с вахтенным.

Он только что кончил зевать. Его левая рука была засунута в карман

брюк, а правая, отгоняя сон, прошлась по глазам и опустилась, потирая

большим пальцем концы других. Это был высокий, плечистый человек, выше меня,

с наклоном вперед. Хотя его опущенные веки играли в невозмутимость, под ними

светилось плохо скрытое удовольствие - ожидание моего смущения. Но я не был

ни смущен, ни сбит и взглянул ему прямо в глаза. Я поклонился.

- Что вы здесь делаете? - строго спросил он, медленно произнося эти

слова и как бы рассматривая их перед собой. - Как вы попали на палубу?

- Я взошел по трапу, - ответил я дружелюбно, без внимания к возможным

недоразумениям с его стороны, так как полагал, что моя внешность достаточно

красноречива в любой час и в любом месте. - Я вас окликнул, вы спали. Я

поднялся и, почему-то не решившись разбудить вас, хотел пойти вниз.

- Зачем?

- Я рассчитывал найти там кого-нибудь. Как я вижу, - прибавил я с

ударением, - мне следует назвать себя: Томас Гарвей.

Вахтенный вытащил руку из кармана. Его тяжелые глаза совершенно

проснулись, и в них отметилась нерешительность чувств - помесь флегмы и

бешенства. Должно быть, первая взяла верх, так как, сжав губы, он неохотно

наклонил голову и сухо ответил:

- Очень хорошо. Я - капитан Вильям Гез. Какому обстоятельству обязан я

таким ранним визитом?

Но и более неприветливый тон не мог бы обескуражить меня теперь. Я был

на линии быстро восходящего равновесия, под защитой всего этого случая, во

всем объеме его еще не установленного значения.

- Капитан Гез, - сказал я с улыбкой, - если считать третий час ночи

началом дня, - я, конечно, явился безумно рано. Боюсь, что вы сочтете повод

неуважительным. Однако необходимо объяснить, почему я взошел на палубу.

Некоторое время я был болен, и мое состояние, по мнению врачей, станет еще

лучше, чем теперь, если я немного попутешествую. Было признано, что плавание

на парусном судне, несложное существование, лишенное даже некоторых удобств,

явится, так сказать, грубой физиологической правдой, необходимой телу иногда

точно так, как грубая правда подчас излечивает недуг моральный. Сегодня,

прогуливаясь, я увидел этот корабль. Он, сознаюсь, меня пленил. Откладывать

свое дело я не решился, так как не знаю, когда вы поднимете якорь, и

подумал, что завтра могу уже не застать вас. Во всяком случае - прошу меня

извинить. Я в состоянии заплатить, сколько надо, и с этой стороны у вас не

было бы причины остаться недовольным. Мне также совершенно безразлично, куда

вы направитесь. Затем, надеюсь, что вы меня поняли, - я думаю, что устранил

досадное недоразумение. Остальное зависит теперь от вас.

Пока я говорил это, Гез уже мне ответил. Ответ заключался в смене

выражений его лица, значение которой я мог определить как сопротивление. Но

разговор только что начался, и я не терял надежды.

- Я почти уверен, что откажу вам, - сказал Гез, - тем более, что это

судно не принадлежит мне. Его владелец - Браун, компания "Арматор и Груз".

Прошу вас сойти вниз, где нам будет удобнее говорить.

Он произнес это вежливым ледяным тоном вынужденного усилия. Его жест

рукой по направлению к трапу был точен и сух.

Я спустился в ярко озаренное помещение, где, кроме нас двух, никого не

было. Беглый взгляд, брошенный мной на обстановку, не дал впечатления,

противоречащего моему настроению, но и не разъяснил ничего, хотя казалось

мне, когда я спускался, что будет иначе. Я увидел комфорт и беспорядок. Я

шел по замечательному ковру. Отделка помещения обнаруживала богатство

строителя корабля... Мы сели на небольшой диван, и в полном свете я

окончательно рассмотрел Геза.

Его внешность можно было изучать долго и остаться при запутанном

результате. При передаче лица авторы, как правило, бывают поглощены фасом,

но никто не хочет признать значения профиля. Между тем профиль замечателен

потому, что он есть основа силуэта - одного из наиболее резких графических

решений целого. Не раз профиль указывал мне второго человека в одном, - как

бы два входа с разных сторон в одно помещение. Я отвожу профилю значение

комментария и только в том случае не вспоминаю о нем, если профиль и фас, со

всеми промежуточными сечениями, уравнены духовным балансом. Но это

встречается так редко, что является исключением. Равно нельзя было

присоединить к исключениям лицо Геза. Его профиль шел от корней волос

откинутым, нервным лбом - почти отвесной линией длинного носа, тоскливой

верхней и упрямо выдающейся нижней губой - к тяжелому, круто завернутому

подбородку. Линия обрюзгшей щеки, подпирая глаз, внизу была соединена с

мрачным усом. Согласно языку лица, оно выказывалось в подавленно-настойчивом

выражении. Но этому лицу, когда оно было обращено прямо, - широкое,

насупленное, с нервной игрой складок широкого лба - нельзя было отказать в

привлекательной и оригинальной сложности. Его черные красивые глаза

внушительно двигались под изломом низких бровей. Я не понимал, как могло

согласоваться это сильное и страстное лицо с флегматическим тоном Геза -

настолько, что даже ощущаемый в его словах ход мыслей казался невозмутимым.

Не без основания ожидал я, в силу противоречия этого, неприятного, по его

смыслу, эффекта, что подтвердилось немедленно.

- Итак, - сказал Гез, когда мы уселись, - я мог бы взять пассажира

только с разрешения Брауна. Но, признаюсь, я против пассажира на грузовом

судне. С этим всегда выходят какие-нибудь неприятности или хлопоты. Кроме

того, моя команда получила вчера расчет, и я не знаю, скоро ли соберу новый

комплект. Возможно, что "Бегущая" простоит месяц, прежде чем удастся

наладить рейс. Советую вам обратиться к другому капитану.

Он умолк и ничем не выразил желания продолжать разговор. Я обдумывал,

что сказать, как на палубе раздались шаги и возглас: "Ха-ха!",

сопровождаемый, должно быть, пьяным широким жестом.

Видя, что я не встаю, Гез пошевелил бровью, пристально осмотрел меня с

головы до ног и сказал:

- Это вернулся наконец Бутлер. Прошу вас не беспокоиться. Я немедленно

возвращусь.

Он вышел, шагая тяжело и широко, наклонив голову, как если бы боялся

стукнуться лбом. Оставшись один, я осмотрелся внимательно. Я плавал на

различных судах, а потому был убежден, что этот корабль, по крайней мере при

его постройке, не предназначался перевозить кофе или хлопок. О том говорили

как его внешний вид, так и внутренность салона. Большие круглые окна -

"иллюминаторы", диаметром более двух футов, какие никогда не делаются на

грузовых кораблях, должны были ясно и элегантно озарять днем. Их винты,

рамы, весь медный прибор отличался тонкой художественной работой.

Венецианское зеркало в массивной раме из серебра; небольшие диваны, обитые

дорогим серо-зеленым шелком; палисандровая отделка стен; карнизы, штофные

портьеры, индийский ковер и три электрических лампы с матовыми колпаками в

фигурной бронзовой сетке были предметами подлинной роскоши - в том виде, как

это технически уместно на корабле. На хорошо отполированном, отражающем

лампы столе - дымчатая хрустальная ваза со свежими розами. Вокруг нее, среди

смятых салфеток и стаканов с недопитым вином, стояли грязные тарелки. На

ковре валялись окурки. Из приоткрытых дверей буфета свешивалась грязная

тряпка.

Услышав шаги, я встал и, не желая затягивать разговора, спросил Геза по

его возвращении, - будет ли он против, если Браун даст мне согласие плыть на

"Бегущей" в отдельной каюте и за приличную плату.

- Вы считаете, что бесполезно говорить об этом со мной?

- Мне показалось, - заметил я, - что ваше мнение связано не в мою

пользу такими соображениями, которые являются уважительными для вас.

Гез медлил. Я видел, что мое намерение снестись с Брауном задело его. Я

проявил вежливую настойчивость и изъявил желание поступить наперекор Гезу.

- Как вам будет угодно, - сказал Гез. - Я остаюсь при своем, о чем

говорил.

- Не спорю. - Мое дружелюбное оживление прошло, сменясь досадой. -

Проиграв дело в одной инстанции, следует обратиться к другой.

Сознаюсь, я сказал лишнее, но не раскаялся в том: поведение Геза мне

очень не нравилось.

- Проиграв дело в {низшей} инстанции! - ответил он, вдруг вспыхнув. Его

флегма исчезла, как взвившаяся от ветра занавеска; лицо неприятно и дерзко

оживилось. - Кой черт все эти разговоры? Я капитан, а потому пока что хозяин

этого судна. Вы можете поступать, как хотите,

Это была уже непростительная резкость, и в другое время я, вероятно,

успокоил бы его одним внимательным взглядом, но почему-то я был уверен, что,

минуя все, мне предстоит в скором времени плыть с Гезом на его корабле

"Бегущая по волнам", а потому решил не давать более повода для обиды. Я

приподнял шляпу и покачал головой.

- Надеюсь, мы уладим как-нибудь этот вопрос, - сказал я, протягивая ему

руку, которую он пожал весьма сухо. - Самые невинные обстоятельства толкают

меня сломать лед. Может быть, вы не будете сердиться впоследствии, если мы

встретимся.

"Разговор кончен, и я хочу, чтобы ты убрался отсюда", - сказали его

глаза. Я вышел на палубу, где увидел пожилого, рябого от оспы человека с

трубкой в зубах. Он стоял, прислонясь к мачте. Осмотрев меня замкнутым

взглядом, этот человек сказал вышедшему со мной Гезу:

- Все-таки мне надо пойти; я, может быть, отыграюсь. Что вы на это

скажете?

- Я не дам денег, - сказал Гез круто и зло.

- Вы отдадите мне мое жалованье, - мрачно продолжал человек с трубкой,

- иначе мы расстанемся.

- Бутлер, вы получите жалованье завтра, когда протрезвитесь, иначе у

вас не останется ни гроша.

- Хорошо! - вскричал Бутлер, бывший, как я угадал, старшим помощником

Геза. - Прекрасные вы говорите слова! {Вам} ли выступать в роли опекуна,

когда даже околевшая кошка знает, что вы представляете собой по всем кабакам

- настоящим, прошлым и будущим?! Могу тратить свои деньги, как я желаю.

Гез не ответил, но проклятия, которые он сдержал, отпечатались на его

лице. Энергия этого заряда вылилась в его обращении ко мне. Неприязненный,

но хладнокровный джентльмен исчез. Тон обращения Геза напоминал брань.

- Ну как, - сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, -

правда, "Бегущая по волнам" красива, как "Гентская кружевница"? ("Гентская

кружевница" было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за

его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают.

Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость, если бы вы увидели его

на ходу и побыли на нем один день, - вы еще не так просили бы меня взять вас

в плавание. У вас губа не дура.

- Капитан Гез! - вскричал я, разгневанный тем более, что Бутлер,

подойдя, усмехнулся. - Если мне действительно придется плыть на корабле этом

и вы зайдете в мою каюту, я постараюсь загладить вашу грубость, во всяком

случае, более ровным обращением с вами.

Он взглянул на меня насмешливо, но тотчас его лицо приняло растерянный

вид. Страшно удивив меня, Гез поспешно и взволнованно произнес:

- Да, я виноват, простите! Я расстроен! Я взбешен! Вы не пожалеете в

случае неудачи у Брауна. Впрочем, обстоятельства складываются так, что нам с

вами не по пути. Желаю вам всего лучшего!

Не знаю, что подействовало неприятнее, - грубость Геза или этот его

странный порыв. Пожав плечами, я спустился на берег и, значительно отойдя,

обернулся, еще раз увидев высокие мачты "Бегущей по волнам", с уверенностью,

что Гез, или Браун, или оба вместе должны будут отнестись к моему намерению

самым положительным образом.

Я направился домой, не замечая, где иду, потеряв чувство места и

времени. Потрясение еще не улеглось. Ход предчувствий, неуловимых, как

только я начинал подробно разбирать их, был слышен в глубине сердца, не

даваясь сознанию. Ряд никогда не испытанных состояний, из которых я не

выбрал бы ни одного, отмечался в мыслях моих редкими сочетаниями слов,

подобных разговору во сне, и я был не властен прогнать их. Одно, противу

рассудка, я чувствовал, без всяких объяснений и доказательств, - это, что

корабль Геза и неизвестная девушка Биче Сениэль должны иметь связь. Будь я

спокоен, я отнесся бы к своей идее о сближении корабля с девушкой как к

дикому суеверию, но теперь было иначе, - представления возникали с той

убедительностью, как бывает при горе или испуге.

Ночь прошла скверно. Я видел сны, - много тяжелых и затейливых снов.

Меня мучила жажда. Я просыпался, пил воду и засыпал снова, преследуемый

нашествием мыслей, утомительных, как неправильная задача с ускользнувшей

ошибкой. Это были расчеты чувств между собой после события, расстроившего их

естественное течение.

В девять часов утра я был на ногах и поехал к Филатру в наемном

автомобиле. Только с ним мог я говорить о делах этой ночи, и мне было

необходимо, существенно важно знать, что он думает о таком повороте "трещины

на стекле".

 

 

Глава VI

 

 

Хотя было рано, Филатр заставил ждать себя очень недолго. Через три

минуты, как я сел в его кабинете, он вошел, уже одетый к выходу, и

предупредил, что должен быть к десяти часам в госпитале. Тотчас он обратил

внимание на мой вид, сказав:

- Мне кажется, что с вами что-то произошло!

- Между конторой Угольного синдиката и углом набережной, - сказал я, -

стоит замечательное парусное судно. Я увидел его ночью, когда мы расстались.

Название этого корабля - "Бегущая по волнам".

- Как! - сказал Филатр, изумленный более, чем даже я ожидал. - Это не

шутка?! Но... позвольте... Ничего, я слушаю вас.