А.С. Пушкин капитанская дочь 10 страница

 

Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник, как расписывает! Дал же бог такой дар!

 

Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся.

 

Бобчинский (Добчинскому). Справедливо, все справедливо, Петр Иванович! Замечания такие... видно, что наукам учился.

 

Хлестаков. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы можно было, например, поиграть в карты?

 

Городничий (в сторону). Эге, знаем, голубчик, в чей огород камешки бросают! (Вслух.) Боже сохрани! здесь и слуху нет о таких обществах. Я карт и в руки никогда не брал; даже не знаю, как играть в эти карты. Смотреть никогда не мог на них равнодушно; и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение нападет, что просто плюнешь. Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил будку из карт, да после того всю ночь снились, проклятые. Бог с ними! Как можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них?

 

Лука Лукич (в сторону). А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто рублей.

 

Городничий. Лучше ж я употреблю это время на пользу государственную.

 

Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же... Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов... ну, тогда конечно... Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть. Явление VI

 

Те же, Анна Андреевна и Марья Антоновна.

 

Городничий. Осмелюсь представить семейство мое: жена и дочь.

 

Хлестаков (раскланиваясь). Как я счастлив, сударыня, что имею в своем роде удовольствие вас видеть.

 

Анна Андреевна. Нам еще более приятно видеть такую особу.

 

Хлестаков (рисуясь). Помилуйте, сударыня, совершенно напротив: мне еще приятнее.

 

Анна Андреевна. Как можно-с! Вы это так изволите говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.

 

Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.

 

Анна Андреевна. Помилуйте, я никак не смею принять на свой счет... Я думаю, после столицы вояжировка вам показалась очень неприятною.

 

Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous, в свете, и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества... Если б, признаюсь, не такой случай, который меня... (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней) так вознаградил за все...

 

Анна Андреевна. В самом деле, как вам должно быть неприятно.

 

Хлестаков. Впрочем, сударыня, в эту минуту мне очень приятно.

 

Анна Андреевна. Как можно-с! Вы делаете много чести. Я этого не заслуживаю.

 

Хлестаков. Отчего же не заслуживаете?

 

Анна Андреевна. Я живу в деревне...

 

Хлестаков. Да деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки... Ну, конечно, кто же сравнит с Петербургом! Эх, Петербург! что за жизнь, право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: "Приходи, братец, обедать!" Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: "Это вот так, это вот так!" А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только - тр, тр... пошел писать. Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит еще на лестнице за мною со щеткою: "Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу". (Городничему.) Что вы, господа, стоите? Пожалуйста, садитесь!

 

Вместе.{ Городничий. Чин такой, что еще можно постоять.

 

Артемий Филиппович. Мы постоим.

 

Лука Лукич. Не извольте беспокоиться.

 

Хлестаков. Без чинов, прошу садиться.

 

Городничий и все садятся.

 

Хлестаков. Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: "Вон, говорят, Иван Александрович идет!" А один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: "Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего".

 

Анна Андреевна. Скажите как!

 

Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, - отвечает, бывало, - так как-то все..." Большой оригинал.

 

Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?

 

Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: "Женитьба Фигаро", "Роберт-Дьявол", "Норма". Уж и названий даже не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: "Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь". Думаю себе: "Пожалуй, изволь братец!" И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, "Фрегат Надежды" и "Московский телеграф"... все это я написал.

 

Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?

 

Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это сорок тысяч.

 

Анна Андреевна. Так, верно, и "Юрий Милославский" ваше сочинение?

 

Хлестаков. Да, это мое сочинение.

 

Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.

 

Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.

 

Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой "Юрий Милославский", так тот уж мой.

 

Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!

 

Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.

 

Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!

 

Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка, шинель..." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр...

 

Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.

 

Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, - нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми! После видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте департаментом управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже... "Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.

 

Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.

 

О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого... я говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)

 

Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А ва-ва-ва... ва...

 

Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?

 

Городничий. А ва-ва-ва... ва...

 

Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.

 

Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.

 

Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан! лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.) Явление VII

 

Те же, кроме Хлестакова и городничего.

 

Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть не был в присутствии столь важной персоны, чуть не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?

 

Добчинский. Я думаю, чуть ли не генерал.

 

Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!

 

Добчинский. Прощайте, кумушка!

 

Оба уходят.

 

Артемий Филиппович (Луке Лукичу). Страшно просто. А отчего, и сам не знаешь. А мы даже и не в мундирах. Ну что, как проспится да в Петербург махнет донесение? (Уходит в задумчивости вместе со смотрителем училищ, произнеся:) Прощайте, сударыня! Явление VIII

 

Анна Андреевна и Марья Антоновна.

 

Анна Андреевна. Ах, какой приятный!

 

Марья Антоновна. Ах, какой милашка!

 

Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! сейчас можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое... Ах, как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила - все на меня поглядывал.

 

Марья Антоновна. Ах, маменька, он на меня глядел!

 

Анна Андреевна. Пожалуйста, со своим вздором подальше! Это здесь вовсе не уместно.

 

Марья Антоновна. Нет, маменька, право!

 

Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?

 

Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.

 

Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж, лишь бы только. "А, - говорит себе, - дай уж посмотрю на нее!" Явление IX

 

Те же и городничий.

 

Городничий (входит на цыпочках). Чш... ш...

 

Анна Андреевна. Что?

 

Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.) Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит... Так вот, право, чем больше думаешь... черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.

 

Анна Андреевна. А я никакой совершенно не ощутила робости; я видела в нем образованного, светского, высшего тона человека, а о чинах его мне и нужды нет.

 

Городничий. Ну, уж вы - женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам все - финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, будто с каким-нибудь Добчинским.

 

Анна Андреевна. Об этом уж я советую вам не беспокоиться. Мы кой-что знаем такое... (Посматривает на дочь.)

 

Городничий (один). Ну, уж с вами говорить!.. Эка в самом деле оказия! До сих пор не могу очнуться от страха. (Отворяет дверь и говорит в дверь.) Мишка, позови квартальных Свистунова и Держиморду: они тут недалеко где-нибудь за воротами. (После небольшого молчания.) Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький - как его узнаешь, кто он? Еще военный все-таки кажет из себя, а как наденет фрачишку - ну точно муха с подрезанными крыльями. А ведь долго крепился давеча к трактире, заламливал такие аллегории и екивоки, что, кажись, век бы не добился толку. А вот наконец и подался. Да еще наговорил больше, чем нужно. Видно, что человек молодой. Явление X

 

Те же и Осип. Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.

 

Анна Андреевна. Подойди сюда, любезный!

 

Городничий. Чш!.. что? что? спит?

 

Осип. Нет еще, немножко потягивается.

 

Анна Андреевна. Послушай, как тебя зовут?

 

Осип. Осип, сударыня.

 

Городничий (жене и дочери). Полно, полно вам! (Осипу.) Ну что, друг, тебя накормили хорошо?

 

Осип. Накормили, покорнейше благодарю; хорошо накормили.

 

Анна Андреевна. Ну что, скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много ездит графов и князей?

 

Осип (в сторону). А что говорить? Коли теперь накормили хорошо, значит, после еще лучше накормят. (Вслух.) Да, бывают и графы.

 

Марья Антоновна. Душенька Осип, какой твой барин хорошенький!

 

Анна Андреевна. А что, скажи, пожалуйста, Осип, как он...

 

Городничий. Да перестаньте, пожалуйста! Вы этакими пустыми речами только мне мешаете! Ну что, друг?..

 

Анна Андреевна. А чин какой на твоем барине?

 

Осип. Чин обыкновенно какой.

 

Городничий. Ах, боже мой, вы все с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?

 

Осип. Да, порядок любит. Уж ему чтоб все было в исправности.

 

Городничий. А мне очень нравится твое лицо. Друг, ты должен быть хороший человек. Ну что...

 

Анна Андреевна. Послушай, Осип, а как барин твой там, в мундире ходит, или...

 

Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека... (К Осипу.) Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, - оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.

 

Осип (принимая деньги.) А покорнейше благодарю, сударь. Дай бог вам всякого здоровья! бедный человек, помогли ему.

 

Городничий. Хорошо, хорошо, я и сам рад. А что, друг...

 

Анна Андреевна. Послушай, Осип, а какие глаза больше всего нравятся твоему барину?

 

Марья Антоновна. Осип, душенька, какой миленький носик у твоего барина!..

 

Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.) А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге больше нравится?

 

Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.

 

Городничий. Хорошее?

 

Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: "Что, Осип, хорошо тебя угостили?" - "Плохо, ваше высокоблагородие!" - "Э, говорит, это Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду". - "А, - думаю себе (махнув рукою), - бог с ним! я человек простой".

 

Городничий. Хорошо, хорошо, и дело ты говоришь. Там я тебе дал на чай, так вот еще сверх того на баранки.

 

Осип. За что жалуете, ваше высокоблагородие? (Прячет деньги.) Разве уж выпью за ваше здоровье.

 

Анна Андреевна. Приходи, Осип, ко мне, тоже получишь.

 

Марья Антоновна. Осип, душенька, поцелуй своего барина!

 

Слышен из другой комнаты небольшой кашель Хлестакова.

 

Городничий. Чш! (Поднимается на цыпочки; вся сцена вполголоса). Боже вас сохрани шуметь! Идите себе! полно уж вам...

 

Анна Андреевна. Пойдем, Машенька! я тебе скажу, что я заметила у гостя такое, что нам вдвоем только можно сказать.

 

Городничий. О, уж там наговорят! Я думаю, поди только да послушай - и уши потом заткнешь. (Обращаясь к Осипу.) Ну, друг... Явление X

 

Те же, Держиморда и Свистунов.

 

Городничий. Чш! экие косолапые медведи - стучат сапогами! Так и валится, как будто сорок пуд сбрасывает кто-нибудь с телеги! Где вас черт таскает?

 

Держиморда. Был по приказанию...

 

Городничий. Чш! (Закрывает ему рот.) Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.) Был по приказанию! Как из бочки, так рычит. (К Осипу.) Ну, друг, ты ступай приготовляй там, что нужно для барина. Все, что ни есть в доме, требуй.

 

Осип уходит.

 

Городничий. А вы - стоять на крыльце, и ни с места! И никого не пускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то... Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.) Слышите? Чш... чш... (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 

Та же комната в доме городничего

 

Явление I

 

Входят осторожно, почти на цыпочках: Аммос Федорович, Артемий Филиппович, почтмейстер, Лука Лукич, Добчинский и Бобчинский, в полном параде и мундирах. Вся сцена происходит вполголоса.

 

Аммос Федорович (строит всех полукружием). Ради бога, господа, скорее в кружок, да побольше порядку! Бог с ним: и во дворец ездит, и государственный совет распекает! Стройтесь на военную ногу, непременно на военную ногу! Вы, Петр Иванович, забегите с этой стороны, а вы, Петр Иванович, станьте вот тут.

 

Оба Петра Ивановича забегают на цыпочках.

 

Артемий Филиппович. Воля ваша, Аммос Федорович, нам нужно бы кое-что предпринять.

 

Аммос Федорович. А что именно?

 

Артемий Филиппович. Ну, известно что.

 

Аммос Федорович. Подсунуть?

 

Артемий Филиппович. Ну да, хоть и подсунуть.

 

Аммос Федорович. Опасно, черт возьми! раскричится: государственный человек. А разве в виде приношенья со стороны дворянства на какой-нибудь памятник?

 

Почтмейстер. Или же: "вот, мол, пришли по почте деньги, неизвестно кому принадлежащие".

 

Артемий Филиппович. Смотрите, чтобы он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела так не делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того... как там следует - чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.

 

Аммос Федорович. Так лучше ж вы: в вашем заведении высокий посетитель вкусил хлеба.

 

Артемий Филиппович. Так уж лучше Луке Лукичу, как просветителю юношества.

 

Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право увольте!

 

Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что ни слово, то Цицерон с языка слетел.

 

Аммос Федорович. Что вы! что вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной раз увлечешься, говоря о домашней своре или гончей ищейке...

 

Все (пристают к нему.) Нет, вы не только о собаках, вы и о столпотворении... Нет, Аммос Федорович, не оставляйте нас, будьте отцом нашим!.. Нет, Аммос Федорович!

 

Аммос Федорович. Отвяжитесь, господа!

 

В это время слышны шаги и откашливание в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:

 

Голос Бобчинского. Ой, Петр Иванович, Петр Иванович! наступили на ногу!

 

Голос Земляники. Отпустите, господа, хоть душу на покаяние - совсем прижали!

 

Выхватываются несколько восклицаний: "Ай! ай!" - наконец все выпираются, и комната остается пуста. Явление II

 

Хлестаков один, выходит с заспанными глазами.

 

Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы... Нет, я не знаю, а мне, право, нравится, такая жизнь. Явление III

 

Хлестаков и Аммос Федорович.

 

Аммос Федорович (входя и останавливаясь, про себя.) Боже, боже! вынеси благополучно; так вот коленки и ломает. (Вслух, вытянувшись и придерживая рукой шпагу.) Имею честь представиться: судья здешнего уездного суда, коллежский асессор Ляпкин-Тяпкин.

 

Хлестаков. Прошу садиться. Так вы здесь судья?

 

Аммос Федорович. С восемьсот шестнадцатого был избран на трехлетие по воле дворянства и продолжал должность до сего времени.

 

Хлестаков. А выгодно, однако же, быть судьею?

 

Аммос Федорович. За три трехлетия представлен к Владимиру четвертой степени с одобрения со стороны начальства. (В сторону.) А деньги в кулаке, да кулак-то весь в огне.

 

Хлестаков. А мне нравится Владимир. Вот Анна третьей степени уже не так.

 

Аммос Федорович (высовывая понемногу вперед сжатый кулак. В сторону.) Господи боже! не знаю, где сижу. Точно горячие угли под тобою.

 

Хлестаков. Что это у вас в руке?

 

Аммос Федорович (потерявшись и роняя на пол ассигнации.) Ничего-с.

 

Хлестаков. Как ничего? Я вижу, деньги упали.

 

Аммос Федорович (дрожа всем телом.) Никак нет-с. (В сторону.) О боже, вот я уже и под судом! и тележку подвезли схватить меня!

 

Хлестаков (подымая.) Да, это деньги.

 

Аммос Федорович (в сторону.) Ну, все кончено - пропал! пропал!

 

Хлестаков. Знаете ли что? дайте их мне взаймы.

 

Аммос Федорович (поспешно.) Как же-с, как же-с... с большим удовольствием. (В сторону.) Ну, смелее, смелее! Вывози, пресвятая матерь!

 

Хлестаков. Я, знаете, в дороге издержался: то да се... Впрочем, я вам из деревни сейчас их пришлю.

 

Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без этого такая честь... Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству... постараюсь заслужить... (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.) Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?

 

Хлестаков. Какого приказанья?

 

Аммос Федорович. Я разумею, не дадите ли какого приказанья здешнему уездному суду?

 

Хлестаков. Зачем же? Ведь мне никакой нет теперь в нем надобности.

 

Аммос Федорович (раскланиваясь и уходя, в сторону.) Ну, город наш!

 

Хлестаков (по уходе его.) Судья - хороший человек. Явление IV

 

Хлестаков и почтмейстер, входит вытянувшись, в мундире, придерживая шпагу.

 

Почтмейстер. Имею честь представиться: почтмейстер, надворный советник Шпекин.

 

Хлестаков. А, милости просим. Я очень люблю приятное общество. Садитесь. Вы ведь здесь всегда живете?

 

Почтмейстер. Так точно-с.

 

Хлестаков. А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно - ну что ж? Ведь это не столица. Не правда ли, ведь это не столица?

 

Почтмейстер. Совершенная правда.

 

Хлестаков. Ведь это только в столице бонтон и нет провинциальных гусей. Как ваше мнение, не так ли?

 

Почтмейстер. Так точно-с. (В сторону.) А он, однако ж, ничуть не горд; обо всем расспрашивает.

 

Хлестаков. А ведь, однако ж, признайтесь, ведь и в маленьком городке можно прожить счастливо?

 

Почтмейстер. Так точно-с.

 

Хлестаков. По моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали, любили искренне, - не так ли?

 

Почтмейстер. Совершенно справедливо.

 

Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему, говорит про себя.) А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.) Какой странный со мною случай: в дороге совершенно поиздержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?

 

Почтмейстер. Почему же? почту за величайшее счастие. Вот-с, извольте. От души готов служить.

 

Хлестаков. Очень благодарен. А я, признаться, смерть не люблю отказывать себе в дороге, да и к чему? Не так ли?

 

Почтмейстер. Так точно-с. (Встает, вытягивается и придерживает шпагу.) Не смея долее беспокоить своим присутствием... Не будет ли какого замечания по части почтового управления?

 

Хлестаков. Нет, ничего.

 

Почтмейстер раскланивается и уходит.

 

(Раскуривая сигарку.) Почтмейстер, мне кажется, тоже очень хороший человек. По крайней мере, услужлив. Я люблю таких людей. Явление V

 

Хлестаков и Лука Лукич, который почти выталкивается из дверей.

 

Сзади его слышен голос почти вслух: "Чего робеешь?"

 

Лука Лукич (вытягиваясь не без трепета.) Имею честь представиться: смотритель училищ, титулярный советник Хлопов.

 

Хлестаков. А, милости просим! Садитесь, садитесь. Не хотите ли сигарку? (Подает ему сигару.)

 

Лука Лукич (про себя, в нерешимости.) Вот тебе раз! Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать?

 

Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот огонь, закурите. (Подает ему свечу.)

 

Лука Лукич пробует закурить и весь дрожит.

 

Да не с того конца!

 

Лука Лукич (от испуга выронил сигару, плюнул и, махнув рукою, про себя.) Черт побери все! сгубила проклятая робость!

 

Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся - брюнетки или блондинки?

 

Лука Лукич находится в совершенном недоумении, что сказать.

 

Нет, скажите откровенно: брюнетки или блондинки?

 

Лука Лукич. Не смею знать.

 

Хлестаков. Нет, нет, не отговаривайтесь! Мне хочется узнать непременно ваш вкус.

 

Лука Лукич. Осмелюсь доложить... (В сторону.) Ну, и сам не знаю, что говорю.

 

Хлестаков. А! а! не хотите сказать. Верно, уж какая-нибудь брюнетка сделала вам маленькую загвоздочку. Признайтесь, сделала?