Андрей Белянин Жениться и обезвредить 13 страница

Горох встрепенулся было, но, поразмыслив, кивнул, одобряю его позицию. Правильно, чего раньше времени сор из избы выносить…

Ворота открылись ровно настолько, чтоб мы двое смогли поочерёдно протиснуться, и накрепко закрылись вновь.

— В-военное положе-эние, — извиняясь, пояснил Фёдор Заикин. — Ша-амаханы же!

— Угу. Разумеется, спасибо за героизм, молодцы! — Я похвалил служебное рвение наших ребят и жестом пригласил Гороха пройти в терем.

Государь то бледнел, то краснел, у него дрожали руки, и вообще чувствовалось, что человек на пределе. На крыльце нас встретила бабка, в новом сарафане, чистом платочке, с традиционным подносом с хлебом-солью.

— Откушай, царь-батюшка!

Горох страдальчески покосился на меня: типа нашли время церемонии разводить, но честно отломил кусочек и макнул в солонку. Вслед за Ягой показалась моя Олёна, стройная и красивая, в своём скромном платье. В руках она держала серебряную тарелку, на ней тридцатиграммовая рюмка водки.

— Откушай, государь! — ещё раз поклонилась наша домохозяйка. — А опосля уж и в дом заходи, чего ж на пороге стоять?

Растерявшийся царь на полуавтомате опрокинул рюмку, крякнул, замахал рукавчиком и скромно сказал: — Спасибо.

Я было подумал, что ослышался. Горох тоже… Он нервно огляделся, зачем-то сунул палец в пустую рюмку, лизнул его, подозрительно вперился в Ягу и попробовал говорить погромче.

— А-а-а… Бе-э… Хм?! Аз, буки, веди… Иже еси на небеси… Я есть государь и самодержец… Ага! Получается-а! Голос вернулся! Вот уж спасибо так спасибо! Излечила, спасла, вернула к жизни, свет мой бабушка! — И наш восторженный царь подхватил Ягу, воодушевлённо кружа её на крылечке.

Я облегчённо вздохнул, Олёна только подмигнула мне, приложив пальчик к губам.

— Митя где? — еле слышно просигналил я.

— В баньке спрятался, — так же тихо ответила она.

— Ничего не было? А то там дьяк…

— Ни-че-го! Мы уж и сами его заметили, да поздно, бабушка твоя даже стрельцам чуть приказ не дала — пальнуть вслед, авось кто попадёт…

— А об чём это вы тут шепчетесь? — обратил внимание на наши перемигивания надёжа-государь. — Я-то вроде по делу сюда бежал… А, вспомнил! Это… короче… ну… где моя?

— Царица, что ли? — сделала непонимающее лицо бабка. — Дык посуду перемыла, в отделении убралась, а ныне в горнице наверху книгу умную читает да небось слёзы точит по тебе, чурбану бесчувственному…

У меня чуть фуражка с головы не упала. Да чтоб наша Яга такое ляпнула в глаза самому царю?! Храбра старушка, пора представлять к медали «За отвагу». Надеюсь, не посмертно…

— Лидушка-а-а! — возопил Горох, так и не найдя что ответить, и опрометью бросился в дом. Мы спокойно вошли следом. Сверху раздавался шум, взаимные рыдания, мольбы о прощении, звонкие чмоканья…

 

* * *

 

Да нормально всё, должны они были помириться, куда бы делись с подводной лодки? Я мирно сел за стол, бабка тоже присела рядом, моя ненаглядная невеста быстро накрыла всё к чаю. Разговор получился короткий, но душевный и по существу.

— А собственно, что тут у нас произошло в моё отсутствие?

— Да ничего особенного, Никитушка, — прихлёбывая чай, отозвалась бабка. — Митенька наш государыню на постель уложил, сам рядышком присел на табуреточке. Книжицу раскрыл, вопросы задавал разные, больше духовного содержанию. Я-то знаю, заглядывала посмотреть из любопытства старушечьего…

— Тогда с чего это дьяк так завёлся? Он же там при государе и боярах такие намёки делал… Всем аж неудобно стало.

— Не было такого! — твёрдо заявила Олёна, прямо глядя мне в глаза. — А сплетник этот у нас после твоего ухода двор подметал, зашёл спросить, чего ещё исполнить. А бабушка Яга как раз наверху была. Дьяк за ней шустро так шмыгнул, да как увидел, что царица в присутствии Мити на кроватке лежит, сразу в крик ударился и бежать! Мы поначалу и не поняли, это он уже за воротами об «устах сахарных» орать начал…

— Бабуль, — устало улыбнулся я, — всё понимаю, со всем согласен, дьяка воспитывать — себя не уважать. Но хоть вот эти «уста» ему на что-то другое поменять можно? Задолбал уже всех, никаких нервов не хватает…

— Дело закончишь, в архив сдадим, тогда и расколдую, — привычно отбоярилась моя домохозяйка. Мы с Олёной понимающе переглянулись.

Шум наверху стих. Если не задушили друг друга в порыве взаимного великодушия, то сейчас спустятся. Действительно, парой минут позже венценосная пара застенчиво поклонилась главе нашего экспертного отдела.

— Как говорится, спасибо за хлеб-соль да ласку, — торжественно произнёс Горох, не отпуская льнущую к его плечу супругу. — О Лидушке моей позаботились, меня, грешного, на ум-разум наставили, честь самурайск… тьфу!.. государеву уронить не позволили! За то просите у меня любой милости. Вот вам, бабушка, чего угодно было бы?

— Да чего уж в мои годы просить-то, — развела руками Яга. — Разве что место козырное на кладбище… Ну да я подумаю…

— А тебе, друг участковый? Хочешь терем новый, хоромы высокие, двор полной чашей?

— Ещё фермерское хозяйство, свечной заводик, яхту и личный остров на Канарах, — прикинул я. — Знаете, я, наверное, тоже пока пас. Придумаю — сообщу, время терпит…

— Ну а невесте твоей, моей жены любезной подруге и утешительнице, не надо ли чего?

— А мне, как Никите, — улыбнулась Олёна. — Всё на двоих.

— Ну что ж, как скажете, — важно кивнул государь. — Засим и нам пора, дела царские ждут, бояре у ворот томятся, да и орда с минуты на минуту под стены пожалует. Пошли, Лидушка…

— Майн либен, ти есть забил ещё один очень важний персон в отделении?!

— С чего это?

— Ты забил Димитрия!

— Лидушка, а чего ты так имя это холопское мечтательно произносишь? — поднахмурился Горох, но тут же сдался: — Опосля о нём потолкуем, но без награды щедрой не оставлю. Моё слово твёрдое! Всем так всем…

— Ти есть мой герой! — восхищённо простонала матушка царица. — Я тебя всё это показать… доказать… не отказать на ночь! Я есть любой птичка!

— Э-э… вам точно пора! — Мне оставалось пожать руку царю, получить дружеский поцелуй в щёку от государыни и вежливо сопроводить озабоченную парочку на выход.

А во дворе меня уже дожидался встревоженный Еремеев.

— Орда на подходе!

— Ворота портретами обклеить успели?

— Всё исполнено, как велено, — откликнулся он. — Все наши, что от дежурств свободные, уже на стенах, фитили раздувают. Идём?

— Бабуль! — обернувшись, крикнул я. — Мы с Фомой на стену, хотим посмотреть, как шамаханы на новичковские портреты отреагируют. Вы в отделении или с нами?

— С вами! — ответила за мою домохозяйку Олёна; Яга лишь пожала плечами… Знаем мы это показное равнодушие, бабке тоже было дико интересно!

— Тогда захватите с собой Митьку и догоняйте.

— Ну ты это… сокол наш ясный, — опомнившись, прокричала нам вслед Баба-яга, — попроси их там, шамаханцев энтих, чтоб без нас не начинали!

И я, и Еремеев, и царь с царицей согласно обернулись и покивали. Цирк, одним словом! В городе явный преизбыток клоунов, и мы, похоже, главные. Ну и ладно…

Зато когда мы вышли за ворота, народные массы встретили нас дружным снятием шапок и буханьем на колени. Горох с супругой чинно шли под ручку, раздавая монаршие знаки внимания направо-налево. Внешне это выглядело совершенно по-семейному, а потому особенно умилительно:

— Здорово, Сидор! Всё пьёшь? Нехорошо, зря ты так уж…

— Не есть то полезно, Спидорь… Фам надо думать о семья. Ми молиться про фас…

— Царь-батюшка, царица-матушка, жизни за вас не пожалею!..

— Здорово, Игнат! Как жена, дети? Слышал, ты отца схоронил, ну царствие ему небесное…

— О майн гот, какое неестьсчастье… Игнат, ми всегда рады фас фидеть, что редко заходите? Ви не сердитесь на нас, найн?!

— Матушка царица, царь-батюшка, да я… да за вас… да за родину любимую!

— Здорово, дядя Миша! Спина не болит? А то, ежели что, у меня там мазь немецкая на пчелином яде — как рукой радикулит снимет…

— Я, я! Ми давно помним про вас. Горошек так фолнуется, так фолнуется, ви успокойте его, дьядя Михаэль…

— Отец родной, мать наша! Всем миром за вас пойдём! Вот уж послал Господь благодетелей…

Ей-богу, они так навскидку обошли человек десять — пятнадцать, и ко всем обращались напрямую, всех знали в лицо по имени-отчеству, так, словно всё Лукошкино было большим родным домом для каждого человека, каждой семьи, каждого рода, без разделения по национальности, цвету волос и форме носа. Что-то было в этом единении завораживающее, укрепляющее дух и веру, чтобы не раздумывая, а лишь помолясь, идти всем миром в золотую даль, потому что там тепло и свет, а свет всегда сильнее тьмы, и от осознания этой банальности на душе легче…

Царская чета, сопровождаемая счастливыми толпами народа и безрезультатно пытающимися протиснуться в первые ряды боярами, отправилась в свой терем.

Мы с Еремеевым увильнули в сторону от Базарной площади и быстро добрались до городских ворот. Там по-прежнему нёс службу бдительный старик Кашкин, наши стрельцы, держась чуть в сторонке от царских, охраняли свой участок стены непосредственно над воротами. Теперь шамаханское войско можно было разглядеть и без подзорной трубы. Они шли на нас широким полумесяцем, не скрываясь и не таясь, тьма всадников и длинные ряды пустых телег для ожидаемой добычи.

Опытный боярин с усмешкой отмёл мои предположения о численности противника:

— Да бог с тобой, сыскной воевода, отколь им стока силы взять? Мы ить их по прошлом годе как славно угостили, думали, лет на десять уроки запомнят… Ан нет. Плодятся они, конечно, как мыши полевые, но и сейчас, думаю, не более двух тысяч на город идёт. Глянь-ка, а энти что удумали?

Передовой отряд в пару сотен клинков с визгом вырвался вперёд, направляясь прямо к нашим воротам. Стрельцы, перекрестясь, взяли прицел. Я как-то не сразу сообразил, что издалека большие белые листы холста могут быть восприняты как знак сдачи без боя. Видимо, шамаханам пришла в голову та же мысль, за что они дружно и поплатились…

Первые ряды с наскоку не долетели каких-то пять-шесть метров. Потом их лошади сделали круглые глаза, выплюнули удила, внаглую поснимали с себя сёдла вместе с полуобморочными всадниками и налегке дунули во все стороны! Такого я не видел даже в мультфильмах… Добрые полчаса шамаханская конница атаковала наши ворота и, толком разглядев уголовные рожи работы великого маэстро Новичкова, воодушевлённо разбегалась. Причём иногда спешенные всадники удирали куда быстрее своих же лошадей! Как говорится, две ноги переставлять легче, чем четыре…

— Душевнейше бегут, — с завистью признал старый боярин. — Эх, где мои семнадцать лет… Меня ить в те поры тоже мало кто догнать мог. Я энтим и пользовался. Залезешь, бывало, на ночь не по-честному в окно к Степаниде-вдове, Варьке-ключнице, Марфе, стольниковой дочери, Настасье-стрельчихе, а любезнее всего к Нани, княжне тифлисской, — ох и шороху потом было… А я бегу себе поутру, гордый такой!

— Да, Яга рассказывала, — сразу припомнилось мне. — Но, возвращаясь к нашей теме, а основные силы атаковать не будут, что ли?

— Дык кто ж их, басурманов, разберёт… Ну-кось, молодцы, пальните для острастки!

Раздался очень нестройный залп. По-моему, всего в три выстрела. У остальных не загорелся порох, потухли фитили, выкатилась из ствола пуля, замок заклинило, или вообще в суматохе забыли зарядить.

— Что ж за невезение такое? — по-детски огорчился Кашкин.

Я не стал вдаваться в объяснения. Лихо по-прежнему было в городе и всё так же постепенно набирало мощь. И это ещё только стрелецкие пищали не сработали! Пушкари, сколько мне известно, вообще отказывались пушки сырым порохом заряжать, от греха подальше. Впрочем, врукопашную биться рвались вроде бы все, но приказа делать вылазку не было, а на прямой штурм шамаханы пока тоже не разбежались. На первый взгляд у них всё так же не было осадных лестниц, но, может, они ждут своего часа в обозных телегах?

Прошу простить за лишние подробности, но лично я, например, в боевых действиях участвовал впервые, мне всё было в новинку, всё интересно. И как разворачивалась конница неприятеля, как достаёт он из-за спины маленькие кривые луки, натягивает тетиву, как…

— Пригнись, дурачина! — Бледный Кашкин едва успел толкнуть меня за зубец стены. В воздух взвились тысячи стрел, так что на миг даже потемнело в глазах, я невольно зажмурился и…

 

* * *

 

Рядом нервно хихикнул более храбрый Еремеев. Стрельцы поднимали головы, недоумённо переглядывались, пожимали широкими плечами и ничего не могли понять. Я поначалу тоже… Суть в том, что ни одна стрела не попала в цель! Половина не долетела, остальные пошли в стену, в ворота, в деревянную кровлю башни, даже во внутренний двор, но и там, по счастью, никого не задело. Один из наших ребят вытащил чёрную стрелу из шапки, но сам не получил ни царапинки!

— Чудны дела твои, Господи, — выпрямляясь во весь рост, благодарственно перекрестился боярин.

При повторном залпе прятаться не стал уже никто. И никого, опять никого не задело! Кажется, я начинал понимать, в чём дело, но стоило проконсультироваться с моей домохозяйкой. Что ж она запаздывает?

Пока окончательно обалдевшие шамаханы лаялись между собой и обзывали нас нехорошими азиатскими словами, я, пригнувшись, побежал по крутой лестнице вниз. В голове билась всего одна мысль: а ведь шамаханам просто «не повезло»! Видимо, Лихо не рассчитало силы и, накрыв волной невезения всех наших на стенах, так же захватило и залповый огонь противника. Их стрелы попали в «зону невезения», а значит, не могли причинить никакого серьёзного вреда. Пусть ещё спасибо скажут, что Лихо не заставило их развернуться и лететь в обратном направлении…

В самом низу я едва не сбил Бабу-ягу, врезавшись в неё на полной крейсерской скорости. То есть с ног сбил, разумеется, но упасть она не упала — нашу бессменную эксперт-криминалистку подхватил бдительный Митенька. Вся опергруппа в сборе! Олёна тоже выходила из-за угла. Если меня сейчас ни в кого не превратят, я даже при всех её обниму.

— Никитушка, а шамаханцы-то нас ждут? — вместо того чтобы ругаться, скромно спросила бабка. — А то ить с моей ногой всё представление пропустишь…

— Нет, — честно признался я (правда — лучшее оружие!). — Они никого не стали ждать, даже царя. Напали невежливо, орали как сумасшедшие. Первая атака была отбита реалистичными картинами Саввы Новичкова, а две последующие просто захлебнулись по невыясненным причинам.

— А ты сам-то их просил погодить?

— Так точно! — блестяще соврал я (правда — не всегда лучшее оружие!). — Но, по-моему, они меня не поняли…

— Совсем, нехристи, милицию не уважают, — сокрушённо покачала головой блюстительница чести нашего мундира. — Ну а ты чё ж встал-то, Митенька? Давай неси меня на стену! Всё одно охота лишний раз шамаханцу меж зубцов крепостных чё неприличное изобразить…

Как вы понимаете, мне оставалось только согласованно покивать и незаметно пожать прохладные пальцы Олёны. Она ответно улыбнулась, и я вновь понял, что лучшей жены мне не сыскать на всём белом свете. Да и кто добровольно, по любви выйдет замуж за тихого участкового? Хотя-а…

В нашем случае это значит не абы за кого, а за сыскного воеводу! Чувствуете разницу?! Сыскной воевода — это такой чин, что уже почти титул! Плюс весомый статус, солидное положение в обществе, государственный престиж, стабильная зарплата, серьёзные социальные гарантии. Вообще-то совсем неплохо получается. Не в плане материальной выгоды, а скорее в смысле моей возможности и готовности содержать семью. И раз моя невеста мне в этом плане доверяет, то это приятно…

Пока Баба-яга, не слезая с Митиных рук, выбирала себе место «пообзористее», мы с Олёной, держась рядом, встали над самыми воротами. Как бывшая бесовка, она быстро оценила все сильные и слабые стороны стоявшей перед нами армии.

— Этих узкоглазых знаю. В войске Кощеевом шамаханских племён много. Которые похрабрее, которые хитростью берут, а которые и в бой не пойдут, покуда их вдесятеро больше противника не будет. Те, что перед нами стоят, на стены не полезут, но издалека гадить могут…

— Милая, расшифруй, как это — гадить издалека? — не удержался я. — А запах?

— Что? — простодушно не поняла она, а поняв, щёлкнула меня по носу. — Ты болтун, любимый! Слушай лучше… Не пойдут они в прямую атаку, трусливы да хитры. Раз с первого наскока не взяли, значит, переговорщика пришлют. Ждать будут…

— Долго?

— Нет, — на минутку задумавшись, определила она. — Если к завтраму их в город не пустим, то они всю округу пожгут и уйдут восвояси. Видать, Кощей пообещался, что Лихо само им ворота откроет, да милицию твою в расчёт не взял…

— Нам надо посоветоваться, — нахмурился я.

То есть сам факт того, что враг долго ждать не намерен и может уйти уже завтра, несомненно, радовал. Проблема вырисовывалась в другом. И проблема серьёзная…

Да, за одни сутки Лихо не сможет настолько дестабилизировать атмосферу в городе, что все мы от отчаяния сдадимся. Не вышло у него с этим. То ли мощности не хватило, то ли из-за «отношения нежного» к моей невесте, то ли ещё что, но не смогло оно, не смогло! Плохо, как вы уже поняли, другое…

Шамаханцы шли к Лукошкину непривычно тихо. Убрали мешающие им пограничные отряды, но больше за всю дорогу до столицы не тронули никого! Народ расслабился… Люди, видя приличие и даже вежливость шамаханской орды, остались в своих деревнях, возможно, уже возвращали из леса припрятанный скот, женщин, детей и стариков. Дескать, степнякам только Лукошкино нужно. Туда шли — не тронули, а уж обратно с добычей пойдут, тем более Бог милует! Но будет-то всё абсолютно иначе. Прекрасно понимая, что царя сейчас дожидаться бесполезно, я быстренько собрал инициативную группу ответственных товарищей в составе: меня, Бабы-яги и боярина Кашкина. Сложность и нестандартность сложившейся ситуации осознали все. Высказывались по старшинству, первое слово взяла бабка:

— С Лихом шутки плохи, однако ж и мы не везде мёдом мазаны. Я уже по своей дружбе старой направила тётку Матрёну кое-куда с порученьицем. Бог даст, отвлечём мы злодея одноглазого от дел пакостных…

— Добро, — весомо поддержал седобородый боярин. — А мы покуда переговорщика умного да вежливого к шамаханцам отправим. Пущай им до утра зубы заговаривает…

— Значит, в принципе нам нужен человек, которого потом и потерять не жалко? — логически доведя до конца мысль опытного царедворца, резюмировал я. — Таких у нас немного… Митя!

— Да ты что, участковый, — всполошилась Яга. — Нетто Митеньку ордынцам-сыроедам отдать удумал?!

— Ну-у… вообще-то он кого угодно может заболтать своей системой психоанализа, — на мгновение смутился я. — Но на самом деле у меня к нему другое поручение…

— Звали, Никита Иванович?

— Звал, Митя. Будь другом, найди-ка нам сюда побыстрее гражданина Филимона Груздева!

Боярин и бабка, не сговариваясь, поочерёдно пожали мне руку. Всё по справедливости, с дьяка причитается — за попытку дискредитации честного имени матушки государыни и нашего младшего сотрудника. Ладно, младшего сотрудника мы бы ему ещё простили (Митя у нас и сам не подарок!), но всенародное оскорбление царицы простить никак нельзя. Зуб за зуб, как говорится…

— Милый, ты же не всерьёз? — тихо спросила Олёнушка, прячась за моим плечом. — Шамаханцы скоры на расправу…

— Не бойся, нашего дьяка убить нельзя. Он уже эпический персонаж, без кого угодно можно обойтись, только не без Филимона Митрофановича. Яга так невероятно кстати сделала его жутко любезным, что этим грех не воспользоваться. Ордынцы не смогут не купиться на его «уста сахарные»…

— Но он вернётся, ты мне обещаешь?

Я обнял её и нежно поцеловал в щёку. В целом, как я понимаю, подобные вольности до брака здесь, мягко говоря, не особо приветствовались. Почему для нас делали такие поблажки и исключения, я, честно говоря, по сей день не понимаю.

Да, сыскной воевода — довольно высокий чин, но у многих бояр и родословная подревнее, и должность повыше, и связи покруче, и на рожон не лезут, ведут себя, как принято, без новомодных закидонов. Из-за нашей дружбы с государем? Так он и сам старинные традиции особо нарушать не рискует… А может, просто потому, что люди здесь человечнее? Ну просто хорошие, нормальные люди, видят, что мы счастливы, и не лезут с нравоучениями.

Искомого дьяка Митя с Еремеевым доставили довольно быстро. После полного провала своей террористической (или революционной?!) акции по открытию глаз Гороху на «аморальность» его жены перепуганный поборник нравственности и морали сам намеревался тишком перевалить на верёвочке через крепостную стену, укрывшись от грозы всё в той же Подберёзовке. Митина мама наверняка не откажет впустить «кандидата в мужья», а деревенские — народ сплочённый, своих не выдадут. Поэтому взяли его тёпленьким, пока бедолага мельтешил туда-сюда, от башни к башне, выискивая, как бы из столицы удрать и к шамаханам не попасться. Тут же на крепостной стене, под неподкупными взглядами наших товарищей, был устроен небольшой импровизированный суд чести. Прокурором был я, защитником Баба-яга, судебным приставом Митя, судьёй старик Кашкин, свидетелями Олёна и Еремеев. Вполне легитимное сборище, не находите? Далее цитирую быстренько по протоколу (ордынцы действовали на нервы, и в наших жизненных интересах было бы нанести им первый упреждающий удар дьяком)…

Я (торжественно). Гражданин Груздев, вы обвиняетесь в государственной измене, клевете на саму царицу, выставлении царя «рогоносцем», бездоказательной хуле на нашего младшего сотрудника и возмущении народных масс к сносу ворот Лукошкинского отделения милиции!

Боярин Кашкин (сурово). Так ли оно было, свидетели? Тока коротко — «да» либо «нет»…

Олёна (сбивчиво, краснея). Да. Почти. Ну, если по-честному, то…

Еремеев (во всё горло). Да! Было! Сам видел: бежал, участвовал! Казнить его! Вот из-за таких у нас по сей день престиж международный хромает на всю голову…

Баба-яга (загадочно). Защита воздерживается от высказываний.

Дьяк (суетливо). Смилуйтесь… Ить я ж… я тока… думал… оно ить до того… да он уж и к устам её сахарным почти…

Я (бескомпромиссно). Требую смертной казни!

Боярин Кашкин (взвешенно). Таковое злодейство великое только на кол сажанием али четвертованием наказывать следует. Защита скажет ли чего?

Баба-яга (громко). Защита протестует!

Дьяк (крестясь). Славься Господь на небе-си… Ох, спасибо те, светлая заступница, Матерь Божья…

Баба-яга (продолжая). Сурово наказание без меры! Человек он немолодой, звания духовного и хоть добрых дел за ним особо не отмечено, однако ж и нам милость проявить следует…

Боярин Кашкин (подмигивая). О какой милости просишь?

Баба-яга (злорадно). О лёгкой смерти! Пущай вон хоть расстреляют, что ль…

Дьяк пытался винтом уйти в обморок, но Митя надёжно держал его на весу за воротник. По знаку боярина на стене появились шестеро наших стрельцов с пищалями на изготовку…

Боярин Кашкин. По решению судебному и разумению скорбному нашему выносим приговор: дьяка Груздева Фильку предать смерти безвременной…

Митя (гулко хлопая себя ладонью по лбу). Ох ты ж мне… Дозвольте слово молвить! А нельзя ли Филимону Митрофановичу какую службу искупительную исполнить? А то ить казним сейчас, а у меня потом маменька в деревне огорчиться может…

Все загомонили наперебой, а дьяк, мигом придя в себя, кинулся на боярина с очередной угрозой лобызания сапог, а потом и «уст сахарных».

— Ладно, ладно уж, — с трудом вырвался Кашкин, поймал сбитую с макушки высокую шапку и провозгласил: — Вот ежели помочь нам с шамаханцами возьмётся, то, может быть, и заслужит милость да прощение!

— А чего надоть-то, миленькие? — наивно распахнул глазки бедолага.

Мы хором пустились объяснять. Через десять минут всё понявший и взвесивший дьяк с чувством сказал:

— Ни-за-что! — и вновь попытался удрать.

Не вышло. Бдительный Митяй разом прекратил все возможные ходы и дипломатические выверты возможной дискуссии по этому поводу, просто поймав Филимона Митрофановича за пояс и аккуратно выбросив за стену! Мы замерли…

Подобного решения я не помню со времён Александра Македонского и разрубания какого-то шибко мудрого узла на телеге в городишке Гордий. По крайней мере, эффект был наверняка тот же…

 

* * *

 

Горловой писк гражданина Груздева быстро растворился в удовлетворённом рёве шамаханской орды. Яга величаво просеменила к стене, вытащила из-за пазухи чистый белый платочек и заботливо сбросила его тощей жертве нашего произвола.

— Теперича они его не тронут, пущай он им до утра сказки рассказывает да псалмы поёт. А у нас своя служба не ждёт. Пойдём-ка в отделение, Никитушка, надо нам этой же ноченькой самим Лиху невезением обеспечить. Пущай нашей ложкой своего же варева отхлебнёт…

Все согласно кивнули. Уходя со стены последним, я бросил мимолётный взгляд вниз — гражданин Груздев старательно размахивал белым платочком, а ему навстречу уже выезжали три неумытых, обманчиво улыбчивых шамахана…

— Ну, чёрное дело сделано, — подцепила меня под руку наша бойкая старушка. — Но, чур, до терема родимого рта не раскрывать! Не хочу, чтоб бог древний, зловредный, нас подслушивал, но имею я мысль оригинальную, тока б Олёнка твоя согласилася…

Ох, если бы я хоть на мгновение мог предполагать, что задумала многоопытная глава нашего экспертного отдела. Но в этом расследовании ведущая роль принадлежала не мне, я вообще мог бы записать в свой положительный баланс лишь догадку о многовековой трансформации одноглазого Одина в Лихо Одноглазое. Однако ведь главное умение любого начальника — правильно поставить конкретные задачи перед подчинёнными и подконтрольно добиться от них нужного результата. Это у меня пока неплохо получается.

До отделения добрались без проблем, город жил своей привычной жизнью, народ доверял правительству и толщине крепостных стен, потому в панику никто не ударялся, суматохи не было, а если что и доставляло людям лишние заботы, так это «невезение»… А к нему, как я уже говорил, просто начали привыкать. Это же мне подтвердила и Яга на закрытом совещании нашей расширенной опергруппы — в горнице, за чаем.

— Провалился план Кощеюшкин, не рассчитал он менталитета русского. Иноземцы бы от Лиха в три дня взвыли, по лекарям да костёлам с молитвами прятались. У них же всё по уму построено, как в механизме часовом: одну песчинку ветром забросило, и никакой мастер не починит. Восточный народец — дело иное… На Востоке бы от Лиха нашего не открещивались, приняли бы его как часть бытия, лапки вверх подняли и не сопротивлялися, покуда само не пройдёт. Ну а у нас на Руси про всё свой размер и подход собственный. Раз нам избавиться от Лиха никак нельзя, так стоит его от нас избавить!

— Конкретизируйте, — серьёзно попросил я, зная, что Яга больше длинных слов не пугается и словарный запас у неё значительно расширен.

— Кон… кор… тизирую, — почти правильно выговорила бабка. — Раз оно у нас на Олёнку твою глаз единственный положило — надоть вам сиюминутно под венец идти! Пока ты, девка, в невестах обретаешься, к тебе всякий подкатываться вправе — вдруг да и передумаешь? А вот законную жену уже сам Господь хранит. Ну и муж, ежели не простофиля.

— Я согласна, — серьёзно подтвердила бывшая бесовка.

— И я согласен, — столь же важно поддержал Митя.

Я почувствовал себя несколько неуютно…

— В каком смысле согласен? Ты-то здесь при чём?!

— Не знаю покуда, — честно признался он. — Но ить бабуленька щас всё одно придумает. Рази ж может какое дело опасное быть, чтоб она меня, сироту, не задействовала…

По коротком, но зрелом размышлении все признали, что «да», не может. Наша домохозяйка, правда, поворчала минутку-другую, что, дескать, «товарищи по службе из неё опять тигру бенгальскую делают», но успокоилась быстро и действительно завалила Митьку заданиями.

— Во первых делах к немцам сбегаешь. Передашь Кнуту Плётковичу, чтоб со всем войском слободским к полуночи у ворот городских собрался и приказу ждал. Царица про то знает, а уж Гороха до утра при себе удержит. Говорит, это её долг перед новым отечеством…

Я понял, что бабка разработала сложный, многоступенчатый план, что она вовлекает в него уйму людей и ресурсов, что гарантий на успех никаких, но всё-таки, а хуже всего, что меня в курс дела посвящать никто не собирается.

— Уж прости ты меня, грешную, — поймав мой унылый взгляд, покаялась Яга. — А тока ни тебе, ни Олёнке всего знать нельзя, и без того Лихо с вас глаза ненасытного не сводит. Просто поверь бабушке…

Все мои беды и влипания обеими ногами в разные субстанции, ситуёвины и проблемсы начинались, как правило, именно с этой почти библейской фразы: «Просто поверь…» Ага! Нашли дурачка… и искать долго не пришлось!

— А ты, Митенька, опосля того как всех немцев под ружьё поставишь, бегом беги к храму Ивана-воина. Кого по дороге заметишь, с собой тащи, а никого не будет, так вона хоть еремеевскую сотню стрелецкую полным составом пригони. Лишними не будут, главное, чтоб вопросов лишних не задавали.

Я окончательно потерял нить бабкиных рассуждений, разве что… Мама дорогая, но ведь отец Кондрат назначил венчание только на завтра?! В дверь постучали. Молоденький стрелец попросил разрешения передать Бабе-яге записку от подруженьки. Ей-богу, он так и сказал — от подруженьки. Кто бы сомневался в её идентификации. Тётка Матрёна как пить дать!