Кэрол вспоминает Австралию 14 страница

Не подозревает ли Тоул, что я приложил руку к исчезновению его сценария? Или раскидывает какую-то хитрую карту?

- Что так, брат Тоул? - надменно спрашиваю я.

- Потерял несколько файлов. Он показывает на компьютер.

- Компьютерных? - уточняю я. -Да.

- Я не большой поклонник новых технологий. Компьютеры не для меня. По-моему, они чем-то напоминают наших братьев вольных каменщиков: не важно, сколько дерьма в них напихано, важно не забывать подставлять им плечо.

Тоул болезненно улыбается, и лицо у него становится задумчивым, но уже в следующий момент он говорит нечто такое, что смущает и в то же время ободряет меня.

- Братья часто поддерживают друг друга так, что и представить себе трудно. - Он устало улыбается и добавляет: - Если узнаешь что-то, Брюс, дай мне знать. Буду признателен.

- Ты имеешь в виду файлы и все такое? - спрашиваю я, разыгрывая из себя придурка.

- Все, - фыркает он.

От разговора с Тоулом остается какой-то неприятный осадок беспокойства. Ощущение триумфа прошло, его сменили горечь и пустота. Почему, сам не знаю. Так или иначе день, похоже, уходит из-под контроля. Я думаю и думаю о... о каких-то глупостях.

Стейси. Рождество. Кэрол.

На хуй все это дерьмо! Она - отрава. Угроза для себя самой и для других. Что ж, у меня новость. Для нее, для Ниддри, для Тоула: Брюса Робертсона вам не наебать. Правила остаются. Мои методы - это мои методы.

Бывает иногда, думаешь, что хуже дня уже и быть не может. Ошибочка! Всегда может быть еще хуже; дела идут так, что никакого просвета и не видно.

Сейчас тебе будет хуже, Брюс, мой милый, милый друг, потому что она уже здесь, поджидает нас, возле самого выхода.

- Брюс, - говорит она, когда мы, делая вид, что не замечаем се, пытаемся пройти к машине.

Ее голос - шипение змеи. Бруууссссс... Бруусссс...

Давай перекроем газзззз, Бруусссс... нет, то Крисссси. А это Шшшширли. Вспоминаю, у Ссстейссси был мультик на видео, «Книга Джунглей». И была там поющая змея. Доверьсссся мне... Как же ее звали? Шерхан? Нет, Шерхан это хренов тигр...

- Привет, Ширли. Нам нельзя здесь разговаривать. Давай встретимся в пабе за углом через десять минут.

- Но, Брюс... - говорит она, и ее лицо корчится в жалобной гримасе, однако никакой снисходительности нет и быть не может; есть только закон, которому должно подчиняться.

Это относится и к общественным законам, тем, которыми мы руководствуемся в повседневном общении. Она пытается пересмотреть условия заключенного нами контракта. В контракте ясно сказано, что никаких глупостей в личной и частной жизни между нами не будет, и вот теперь этот долбаный контракт нарушается. Нет, нет и снова нет!

Брууссс...

- Повторяю, мы не можем разговаривать здесь. Послушай, я не собираюсь повторять два раза. Увидимся в пабе через десять минут.

В глаза бьет солнечный свет, безуспешно пытающийся побороть холод шотландской зимы и мешающий мне разглядеть эту шлюху. Резко поворачиваю и иду к автостоянке.

Хрен тебе, а не десять минут! Слышу за спиной ее крадущиеся шаги. Не отстает. Надеюсь, нас по крайней мере никто не видит. Дура не понимает, какое оружие против меня дает всем этим ублюдкам: Тоулу, Ленноксу, Гиллману, Драммонд и им подобным. Ее присутствие в моей компании может быть использовано для нанесения смертельного удара по мне.

Крутой шотландский коп Брюс Робертсон слышал, как стучат каблучки шлюхи, следовавшей за ним по бетонированной площадке. Он думал о ногах, приданных этим каблучкам, и о той Мекке, к которой они вели. Не важно, сколько паломничеств туда совершено, Робертсон никогда не отказался бы побывать там еще раз. Он слышал ее учащенное дыхание, представлял, как колышутся ее тяжелые груди, эти теплые и влекущие молочные железы, так хорошо ему знакомые... Ну и распиздяй же ты, Тоул! Сценарист хуев! Любой раздолбай может накатать такое дерьмо!

А вот идея у Тоула верная. Впусти в голову столько, сколько влезет, голосов и спрячься в толпе. У нас их много. Может быть, столько, сколько глистов, съедающих нас изнутри. Уличные рекламы приглашают нас выпить «теннентса» - а почему бы и нет? Еще одна предлагает опробовать новый «фиат уно». Легко. Можно даже вместе с «теннетсом».

Ха!

Есть!

Ошибочка!

Давай, беби, попробуй моего бекона, отведай моего охуительного бекона!

Заходим в бар «Рэг Долл». Пропускаем пару стаканчиков. Вообще-то не так уж мы и злимся, как хотим показать. Вообще-то.

Вообще-то!

Ширли - интересная сучка. В ней все фальшивое, все искуственное, но подать себя умеет; по крайней мере ее макияж сочетается с нашими гормонами, заставляя нас поверить в то, что выглядит она примерно так, как когда-то. И только потом, когда пушка уже отстрелялась, мы видим ее истинное обличье - карикатуру на себя прежнюю.

Сучка, она сучка и есть. И сейчас ей ничего не надо, как только отведать нашей поросятины.

Мы вспоминаем все, что у нас было. А было немало, потому что я драл се много лет. Много-много-много-много раз.

- Нам надо бы сделать кое-что и для себя, - сказал я ей однажды. - Ребята в школе, Стейси тоже. Ты сыта, и я наелся. Почему бы нам двоим не повеселиться? Плохо от этого никому не будет. Живем только раз.

Годы обмана. Мы оборачиваемся и видим ее. Сейчас, постарев, она еще больше напоминает Кэрол. Впрочем, Ширли всегда была потяжелее и покрупнее.

Ну же, детка, отведай нашего...

Она открывает рот, и в нашей голове возникает шум. Мы, я, мы видим, как ее рот принимает овальную форму, форму мольбы, и слышим послание: Бруусссс.

Ладно, если хочет, то получит. Они все получат свое.

Мы сидим за столиком в барс. Говорит она. Бар почти пустой. На линолеуме полоски света. Мы видим отчет о футбольном матче на последней странице «Ивнинг ньюс». Интересно, играл ли Стронак. Мы киваем смутно знакомому недоумку в форме, который только что вошел и разговаривает с барменом. У недоумка слишком длинный язык, и если он разболтается в столовой, там всегда найдутся готовые послушать, вроде педика Инглиса, чьи уши настроены на прием любой брехни, которая только может слететь с неосторожных губ. Пора уходить.

- Здесь нельзя разговаривать, - говорю я, и мы вызываем такси.

Машина подходит быстро, и мы сразу же садимся. От стука мотора, тепла и ее духов в штанах у меня поднимается, и я закрываю се рот своим, прерывая поток трескотни. Мой язык проникает все дальше, в самое горло... Нас бросает вперед. Такси останавливается. Мы дома.

Есть!

Я, мы... Я бросаю ее на незастеленную, вонючую кровать, всю в крошках и желтоватых пятнах от высохшей спермы, и жадно приникаю к ее пизде, лакая из нее, облизывая, глотая. От нее пахнет земляникой. Мыло. Ей это нравится, но она не желает принимать в рот мой напрягшийся, подрагивающий хуй, мой шелушащийся, грязный, противный хуй; она отталкивает его от лица и тянет вниз, и вот мы оба уже готовы кончить, и тогда я приподнимаюсь, переворачиваю ее и засаживаю ей сзади. Она недовольна, ей не хочется принимать в себя эту тошнотворную елду, излечить которую не сумел доктор Росс, но ей хочется кончить, и мы ебемся как бешеные и приходим к финишу почти вместе. Таковы правила.

Таковы правила. Она лежит, удовлетворенная и полусонная, получив свою порцию. Лежит рядом с мужем своей сестры. Она снова добилась своего, она снова заставила нас уступить. Мы опустошены. Брууссс...

Мы сидим в постели. Я закуриваю и говорю:

- Помнишь, как я отъебал тебя в первый раз?

- Как ужасно ты выражаешься! Она упрямо надувает губы.

- А чего еще ты от меня ждешь? Как еще сказать? Помнишь, дорогая, как мы в первый раз занимались любовью?.. Ха-ха-ха. Когда это было, в восемьдесят пятом? В восемьдесят шестом? В любом случае не меньше десяти лет назад. Кэрол... Мы еще и женаты были недолго. Ты пришла к нам, и вы обе изрядно нализались. А я отвез тебя домой. Помнишь?

- Помню.

Ее лицо искажается. У нас есть своя, общая история, но она не хочет это признавать.

- Я отымел тебя прямо на заднем сиденье. - Мы улыбаемся. - Помнишь, что ты тогда сказала? Нет? Никогда не рассказывай Кэрол. Вот что ты сказала. Десять лет с перерывами тебя дрючил муж твоей сестры. Помнишь, как приезжала к нам в Австралию? Помнишь, как мы развлекались втроем, ты, я и та, местная, Мадлен? Веселая у нас была троица. Как она тебе вылизывала. Тебе нравилось. Ты просто ерзала от нетерпения, так хотелось, чтобы тебя отдрючили. Стоило Кэрол только отвернуться, и ты уже тут как тут. Помнишь?

- Ты бываешь таким жестоким. - Она качает головой. - Почему ты такой жестокий? Что это дает тебе? А?

- Я всего лишь констатирую факт. Десять лет. Мы вернулись в Англию и еще не успели распаковать чемоданы, как ты уже прилетела. - Я качаю головой, краем глаза наблюдая, как она закипает от злости. - Ты корова. Как ни крути. Раз, другой, это бы еще ладно, но десять лет? Нет, ты - корова. КОРОВА.

- Вот, значит, как? А ты когда-нибудь задумывался о том, кто в таком случае ты? - выплевывает она.

Мы, я, мы не обращаем внимания на ее вопрос.

- Помнишь то время, когда ты была с Дэнни? Первый раз ты пригласила нас к себе, когда он был на вахте. А потом я привел к тебе Рэя. Он был тогда детективом-констеблем. Сейчас - детектив-сержант. Мы ебали тебя вдвоем. На пару. Такой вот menage a@ trois.

- Это... мы были пьяны... ты...

- Бедный Дэнни. Эти вахты... Две недели здесь, две недели там. А пизда хуя просит.

Она пристально, напряженно смотрит на нас.

- Даже не знаю, зачем я только трачу на тебя время! Не настолько уж ты и хорош!

Она усмехается.

- Я отвечу на твой вопрос: по трем причинам. Во-первых, Дэнни в ОАЭ. Во-вторых, у меня есть хуй. А в-третьих, - я улыбаюсь, - я не стану болтать.

- Неудивительно, что Кэрол ушла от тебя! Правильно сделала!

Она встает и торопливо одевается. Ничто так не возбуждает болезненное воображение, как вид поспешно натягивающей на себя одежду стареющей сучки, которую ты только что оттянул.

Но брошенные ею слова задели нас так, что хочется крикнуть: «Она еще вернется!» Однако об этом мы промолчим.

- Убирайся!

- Не беспокойся, уйду, - огрызается она и уходит.

Через некоторое время я, мы, я, мы обнаруживаем, что готовы к продолжению. Можно было бы повторить, но ее нет. Ничего, она еще придет, никуда не денется. Полная гарантия. Мы ставим Фрэнка Сайдботтома и включаем видео, то, где блондинистая телка обрабатывает пару лесорубов в лесу на Аляске. Возбуждение нарастает, и мы звоним Банти.

- Хеллоу, Бууунтии!

- Фрэнк. Если только тебя действительно зовут Фрэнк...

- Конечно! Меня действительно зовут Фрэнк. Ты просто не знаешь, что несешь, глупая сисястая телка!

Молчание. Она уже не такая резкая. Мне удалось зацепить ее на крючок. Дыхание сбивается.

- Откуда ты знаешь, какая у меня грудь? - осторожно спрашивает она.

Сучка следует совету, данному ей самим детективом-сержантом и в скором времени детективом-инспектором Брюсом Робертсоном. Конь в штанах вздыбился, и мы расстегиваем "молнию".

- Я знаю все. А теперь расскажи мне о своих сексуальных фантазиях, Бууунтии.

- Замолчи! Отвратительный, мерзкий урод! Извращенец! Оставь меня в покое!

Она швыряет трубку. Как мы ее довели!

Перематываю пленку к тому месту, где усталого вида засаленный жеребец порет в задницу грудастую птичку. Товар уже не первой свежести, но есть несколько отличных крупных планов. Чтобы добиться такого ритма движения, елду, наверно, сиром смазывают. Мы спускаем на эксминстерский ковер.

Немного погодя решаем позвонить брату Клиффорду Блейдсу.

Он немного расстроен.

- Извини, Брюс, в клуб сегодня прийти не смогу. В общем, Банти не в настроении. Тот извращенец опять ей звонил.

- О Господи, Блейдси. Беда одна не ходит, да? Послушай, постарайся ее успокоить, а я сейчас приеду.

- Спасибо, Брюс. Буду очень благодарен. Она прямо-таки вне себя.

Мы идем в сортир, где чуть не в кровь раздираем саднящую единицу, гениталии и бедра. Потом готовим порцию кокса. Пропускаем дозу под «гленморанжи», чтобы смыть с миндалин частички порошка.

И только тут вспоминаем, что машина осталась на стоянке возле управления. Это из-за той сучки Ширли, которая всегда думает только о себе. Вызываем такси в Корсторфин и едем к нашим друзьям, Клиффу и Банти Блейдс. Счетчик тем временем приближается к сумме, которой вполне хватило бы на уличную шлюшку.

 

Кэрол вспоминает Австралию

 

Мой Брюс повидал много такого, чего лучше бы и не видел. Они не знают. И никогда не узнают. Но со мной он делился. Всегда.

Он объяснил, почему пошел тогда с проституткой, там, в Австралии. Ему было необходимо побыть с кем-то. Это не имело никакого значения. Рядом с Брюсом должна была быть я. Я подвела его. Потому что была с мамой.

Брюс много работал. Всегда. И тогда он работал под прикрытием в районе Кинг-Кросс, шел по следу банды гангстеров.

Он рассказал мне о том ужасном дне. Перед ним громадный гараж с огромной дверью. Он пытался открыть ее, но она никак не открывалась. Наконец он проскользнул в щель и вгляделся в темноту, прямо в ее черное сердце. Со двора, из-за спины в гараж проникал луч света. Потом проехала машина, промелькнула задержавшаяся на работе девушка в короткой юбке и на высоких каблуках.

Из скрытого во тьме дальнего конца гаража донеслись стоны. Брюс говорил, что таких страшных стонов он не слышал никогда в жизни. В них не было ничего человеческого. Там, в каморке, в задней части гаража, было что-то. Он двинулся туда.

Брюс открыл дверь и включил свет.

Это был он. Костас. Точнее, то, что от него осталось.

Его долго и со знанием дела пытали. Он лежал поперек стола на животе, лицом вниз. Подбородок упирался в стол, а голова была приподнята. Брюс смотрел ему в лицо. Костасу сломали челюсть. У него вырвали все зубы. Рядом лежали его отрубленные пальцы. Он мог видеть их. Они аккуратно срезали веки и вырезали и вынули из глазниц глазные яблоки, не повредив при этом зрительные нервы. Каждый глаз лежал на стопке книг, и нерв тянулся к нему, как провод. И каждый глаз смотрел на разложенные перед ним пальцы, зубы, веки и уши, отрезанные с помощью хирургических ножниц. Ножницы тоже были там, они лежали рядом с плоскогубцами и пневмопистолетом, из которого Костаса пригвоздили к столу. Гениталии не тронули, возможно, для того, чтобы он не умер от кровопотери. Язык отрезали.

Его оставили как живое предупреждение сообщникам.

Брюс стоял и смотрел на него, не понимая, как одно человеческое существо может так поступить с другим. Но он лишь сказал Костасу: «Ты водился с плохой компанией, приятель».

Он вкладывает ему в рот пистолет и стреляет. Смотреть уже нет сил, зато стонов больше не слышно. Брюс поворачивается, выходит из каморки, проходит через гараж и через узкую щель пролезает на залитую светом сиднейскую улицу. Он в панике, он дрожит. Пытается дозвониться мне, но меня нет дома, я у мамы. Если бы я была тогда дома...

Брюс бредет по улице и наталкивается на проститутку, полукровку по имени Мадлен. Он ведет ее в отель и дает ей пятьсот долларов, только чтобы поговорить.

Просто поговорить с кем-то. Она сидит, настороженно и неподвижно, а он рассказывает ей о Костасе и той войне, которую ему приходится вести с другими, а также о том, какие последствия это имеет для него.

Там должна была быть я, я, а не та шлюха.

Мне кажется, образ Костаса стал для него чем-то вроде символа безграничных возможностей зла. Вот почему Брюс такой, какой он есть.

 

Глисты и назначения

 

Еду к доктору Росси, но думаю о Кэрол. Сколько я наплел ей всякого, когда встречался с той полукровкой Мадлен. Сочинил целую историю про то, что работаю под прикрытием в районе Кинг-Кросс, что охочусь на злодея по имени Костас.

(есть, Брюс, есть. Как бы мне хотелось заставить тебя! Ты страшный человек. Кто-то когда-то заставлял тебя есть. Я чувствую это. Я чувствую это. Я двигаюсь внутри тебя и чувствую всех твоих призраков. Ты усвоил их, Брюс. Я ощущаю одного особенно большого Он как тень над твоей жизнью. Его имя Иен Робертсон.)

Кэрол всегда верила всему, что я ей рассказывал. Каждому слову. Она была счастлива в своем маленьком мирке с ребенком. Старушка Кэрол из тех, кого называют «домашними женщинами». Но при этом не знала удержу в постели. Прочищай трубы и подкидывай «капусту», и она согласится с чем модно. Это гребаные политики задурили ей голову, а потому, когда она переступила черту и я се ударил, она распсиховалась и сбежала. Я извинился, но она и слушать не пожелала. Ничего, образумится, придет в чувство и вернется. Это уж точно. Точнее и быть не может.

Так задумался, что проскочил поворот к Росси. Останавливаюсь у газетного киоска, беру «Плейбой», «Пентхаус» и «Мэйфэйр», разворачиваюсь и подъезжаю к его кабинету.

Росси большой воображала. Масляные глазки, модная одежда: выглаженный костюмчик, рубашечка, туфли блестят. Держу пари, этот хрен гребет кучу «бабок» за частные консультации.

- Да, мы получили результаты ваших анализов. Как я и предполагал, у вас глисты.

Не могу поверить. Вот как приходится расплачиваться за то, что общаешься с наркоманами и уголовниками.

- Это всего лишь так называемые ленточные черви, так что беспокоиться нет причин. Они встречаются довольно час-

о, но никакой особенной опасности не представляют.

- Во мне растет какая-то дрянь, а вы говорите, что это не опасно!

- Да, не опасно. Вам только нужно попринимать вот этот раствор, который поможет облегчать кишечник.

- Значит, они не имеют (еще химикалии, еще одна война) моей экземе?

- Нет. Похоже, она связана с состоянием устойчивого нервного напряжения. Нет ли чего-то такого, о чем вы постоянно думаете, но о чем не говорите мне?

Росси всего лишь врач общей практики, самый обычный терапевт, но мнит себя крупным специалистом. Некоторые хотят быть хирургами, он же, наверное, мечтает переквалфицироваться в психолога. Мы видим тебя насквозь, Росси.

- Нет, ничего такого нет, - сдержанно отвечаю я. Знай свое дело и не лезь дальше, говнюк.

- А?

***

Я даже рад убраться подальше от этого гомика и вернуться на работу.

Как раз подходит время ленча, так что иду в столовую. Сегодня у Айны блюдо дня - хаггис[28]. Леннокс сидит за одним столом с Питером Инглисом. Присоединяюсь к ним. Стоявшие в очереди за мной Драммонд и Фултон подходят туда же.

Карен Фултон, новый лучший дружок Драммонд. Так было не всегда. Я сижу напротив них, смотрю на рубец и едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Ты помнишь, как я трахнул тебя, Карен? После похорон принцессы Дианы? Никогда в жизни не видел, чтобы у женщины между ногами были такие заросли. Густые, черные, непролазные джунгли. Подходите, кто не видел! Полюбуйтесь на этот мохнатый пирожок! Да здесь заблудиться можно!»

Драммонд, как обычно, переводит разговор на свою любимую тему: политика, изменения в законодательстве и как они влияют на политику. Вид у нес слегка усталый. Слишком много бессонных ночей, слишком много отдано сил попыткам отследить молоток. Никаких следов нет. К тому же я слышал, как эта стерва разговаривала обо мне с педиком Инглисом.

- Бедняга Клелл. С ним определенно что-то случилось после перехода в дорожный отдел, - говорит Рэй. - Я навещал его на днях. - Он смотрит на меня и Драммонд. - Сказал, что мы работали на управление по реализации алкоголя. Парень повредился головой, только и твердит об этом назначенном правительством фюрере по наркотикам.

- Нет, мы охраняем правопорядок. Нынешнее демократически избранное правительство принимает в парламенте законы, а мы следим за тем, чтобы их не нарушали, - пищит Драммонд.

- Хм, - усмехаюсь я ей назло. - В том, что говорит старина Клелл, есть свой резон. Этот новый фюрер хочет нанести удар по тем, кто покупает, а не по тем, кто поставляет и продает. Сократить спрос. Это означает, что больше ребят отправятся в тюрьму. Если такая тактика сработает, если ребята будут бояться покупать запрещенные наркотики, то они повернутся к разрешенным, таким, как, например, алкоголь.

- А это означает, что станет больше насилия! Рэй поднимает вверх большой палец.

- Более суровые приговоры! - добавляю я.

- Больше полиции! - смеется Рэй.

- И больше повышений! - Я потираю руки. - И еще больше заключенных, тюрем, надзирателей, охранников и прочего. Стимулирование экономической активности. По Кейнсу. Потом, лет через десять, вернем Тэтчер, и она сообщит, что мы

слишком много тратим.

- Но можно сократить расходы на образование, социальные нужды, здравоохранение и тому подобное, - кивает Леннокс.

Драммонд смотрит на нас с ужасом.

- Но мы же только стоим на страже закона и порядка в этой стране. Я хочу сказать, что если к власти пришло законно избранное левое правительство, если оно провело через парламент радикальные законы, и если кто-то противодействует этим законам, то мы все равно должны их защищать. Так должно быть в демократическом обществе, - с умным видом сообщает она.

- Чушь! - отвечаю я. - Если ты всему этому веришь, то ада ты еще тупее, чем я думал.

Рэй поднимает бровь, а Драммонд обиженно хмурится.

- Я хочу сказать... давайте вернемся к забастовке шахтеров. Тогда наша работа состояла в том, чтобы сокрушить социализм на самом корню (Йен Робертсон. Он заставлял тебя есть. Такие уж у него были методы. Ты позаимствовал их у него? Он заставлял тебя есть уголь. Черный, блестящий, мерзкий уголь)

Не знаю, кто просил этого пидера рот открывать. Его дело мечтать о крепких, молодых хуях или о чем там еще думают лги вонючие говнюки, и предоставить рассуждать о политике экспертам.

- Нет, мы поддерживаем закон, - лезет вон из кожи Драммонд.

Фултон согласно кивает.

- Если уж на то пошло, у нас никогда бы не было демократии, если бы профсоюзы не нарушали законы, - говорю я и сам удивляюсь, почему это меня понесло на такую чушь.

- Но это история, - возражает Драммонд, - а сейчас все по-другому.

- Да, конечно, Аманда, ты права, - поправляюсь я. - Но в профсоюзах много таких, кому насрать на демократию. Мэгги их хорошо пошерстила, но они остались и только ждут момента, когда этот недоумок Тони Блэр проявит слабость и допустит их к рулю. Именно потому в последнем лейбористском правительстве дела шли наперекосяк. Все из-за тех ублюдков вроде Скаргилла[29] и ему подобных. Так что теперь нам пришлось ими заниматься.

- Неприятный тип этот Скаргилл. Смутьян, - фыркает Инглис. - Но Тони Блэр не так уж плох. Надо отдать должное, он все-таки избавился от профсоюзов и социалистической ерунды. Теперь в лейбористской партии стало чище.

Как обычно, тему закрывает Леннокс. Оно и к лучшему.

- Хватит нудить про политику, - говорит он. - Рождество на носу! Что там слышно? Кто организует? Аманда?

Это единственное, что у нее получается, хочу сказать я, но прикусываю язык.

- Да, мы уже заказали места в «Тандури Хаус» на Кок-берн-стрит, - недовольно говорит она. Они с Фултон хотели пойти в «Пьер Виктуарс», но парни и слушать их не пожелали. Идти к этим больным извращенцам-лягушатникам, да никогда! Там же и не поешь спокойно. Странно, что Инглис тоже оказался против.

- Есть одна проблема, Брюс, - говорит Рэй. -Да?

- С нами работал Ральф Консайдин. Полагаю, его можно считать за своего. Мы еще пока не решили, приглашать его или нет.

Чтобы какой-то недоделок в форме считался одним из нас? С другой стороны, я знаю, что Драммонд определенно настроена против него.

- Конечно, Ральфа Консайдина надо пригласить, - говорю я. - Честно говоря, надоело это деление на тех, кто в форме, и тех, кто в гражданке. Мы все - одна команда.

Вспоминаю ливерпульских придурков, которые отделали меня в Амстердаме. На одном была футболка. Красная. С посвящением Шенкли.

- Весьма похвальные чувства, Брюс, - говорит Драммонд, - и я думаю, все сидящие здесь их разделяют. Но надо принять во внимание и некоторые обстоятельства.

Я лишь поднимаю бровь, предоставляя ей возможность выступить с маленькой речью о том, что каковы бы ни были паши личные чувства, надо не забывать, что полиция - иерархическая организация, и если мы попытаемся противопоставить себя сложившимся традициям, то вызовем раскол, породим разочарования и создадим оппозицию, чего следует всячески избегать в ответственный период реорганизации.

- Интересная точка зрения, Аманда. Пожалуй, меня ты переубедила. Возможно, не стоит идти на уступки либерализму и отстаивать свои чересчур радикальные взгляды, когда организация нуждается в преемственности.

Все за столом согласно кивают, кроме Инглиса, лицо которого выражает уныние. Но его можно не принимать во внимание. Здесь у педиков права голоса пока еще нет. Итак, Драммонд победила, и мы решаем не приглашать никого посторонних.

Есть результат!

Конечно, если бы я высказался в том смысле, что мудакам в форме нечего делать в нашей компании, Драммонд изобрела бы десяток способов подпалить мне пятки. Но чего мне меньше всего хочется, так это сидеть в коричневом (когда-то он был черным) кожаном пиджаке, клетчатой рубашке и шоколадного цвета брюках рядом с Консайдином, который непременно вырядился бы в белую рубашку, черные форменные штаны и такие же туфли.

Вскоре после нашего небольшого собрания мне становится слегка не по себе, и я, захватив газету, устремляюсь вниз.

Мое новое граффити выглядит так:

Питер Инглис – гребаный разносчик СПИДа

и

Ингус - больной педик

Сижу, смотрю. Меня разбирает смех, но смеяться больно. Потом на смену веселости приходит депрессия, за которой следует ровный накат возмущения. Нельзя поступать так со своим товарищем. В полиции такое непозволительно. Я же, черт возьми, федеральный представитель. Так унижать коллегу... Накручиваю и накручиваю себя, входя в роль.

Дергаю за цепочку, смывая дерьмо. Вот они, глисты. Ладно, ублюдки, я и до вас доберусь.

До всех,

Поднимаюсь наверх и решительно направляюсь к Питеру. Трогаю его за плечо и отвожу в угол.

- Питер, ты видел надписи в туалете? - негромко, с оттенком озабоченности спрашиваю я.

- А, ты про это. Там всегда что-то есть. Стараюсь не обращать внимания.

Он пожимает плечами.

- Может быть, и стоило бы, - говорю я, давая волю гневу. - Лично я сыт по горло этим дерьмом. И как федеральный представитель не допущу, чтобы кто-то порочил моих товарищей. Сейчас же иду к Тоулу. - Я возвышаю голос и обвожу комнату взглядом. - Здесь завелся какой-то дешевый шутник, любитель грязных игр. Пусть надеется, что я не найду его!

Вылетаю из комнаты, чувствуя на себе ошеломленные взгляды. Несусь по лестнице к кабинету Тоула и вхожу, не постучав.

- Шеф, можно на пару слов?

- Брюс, я сейчас немного занят, - говорит он, перебирая бумаги на столе.

Похоже, для Тоула настали не самые лучшие времена. Я хочу, чтобы вы пошли со мной и посмотрели кое на что, на граффити в туалете.

У меня нет времени на...

А у меня как у федерального представителя тоже нет времени разглядывать постыдные надписи, чернящие моих товарищей!

Ну что там?

Я объясняю Тоулу положение дел, и мы вместе спускаемся в сортир. С нами идут и другие, их лица похожи на физиономии тех упырей, которые стояли и смотрели, как на их глазах умирал тот парень, Колин Сим. Все поворачиваются к Инглису, ожидая его реакции. Тот выглядит совершенно потерянным.

- Это все полная чушь, - снова и снова повторяет бедолага, не зная, что ему делать: то ли пролить свет па состояние вещей, то ли спрятаться подальше.

Ну и как оно?

Поднимаюсь наверх вместе с Тоулом, и он приглашает меня и свой кабинет и закрывает дверь.

- Послушай, Роббо... Инглис ведь не... ну, ты понимаешь, да?

- Что именно? - спрашиваю я, чувствуя, что мне начинает нравиться эта игра.

- То, что там написано, брат Робертсон, - резко бросает пул.

Ситуация для него явно неловкая, надо играть в открытую.

- Да или нет, не важно, - отвечаю я, подбрасывая наживку. - Сексуальная ориентация Питера - его личное дело. Его унижают, он жертва, а наша официальная политика состоит в том, что человека нельзя подвергать дискриминации по сексуальным мотивам.

- Но можно ли называть Инглиса жертвой сексуальной агрессии, если он не является... как это называется, да, геем. По-моему, сейчас используют такой термин?

- Ладно, Боб, ты можешь называть это сексуальным преследованием или просто преследованием, но я вижу в происходящем неприемлемое проявление низкой культуры.

- Да, Брюс, конечно, здесь я полностью на твоей стороне. Подобные выходки недопустимы, и их надо решительно пресекать. Просто... должен сказать, я немного шокирован... Питер Инглис... никогда бы не подумал...

- Питер - одинокий человек, Боб. Какие там у него проблемы - его дело, и я не очень хорошо его знаю. Но я не потерплю, чтобы моего товарища третировали подобным образом.

- Полностью с тобой согласен. Обязательно этим займусь.

Выхожу из кабинета в приподнятом настроении. Два понятия, «Инглис» и «гомосексуализм», теперь связаны неразрывной нитью. А вот «Инглис» и «повышение» заметно отдалились друг от друга. Ах, игры, игры.

Когда тебе катит, этим надо пользоваться, и я решаю заглянуть в цветочный магазин к Эстелле. Неплохо было бы прокатиться на этой лошадке. Наверняка она боится Сеттерингтона и Гормана. Конечно, ей нужна защита от этих чудовищ. Нужен человек, которому она могла бы доверять. Более опытный, более зрелый мужчина, способный дать то, что необходимо каждой женщине. И если есть на свете несчастные, ждущие спасителя дамочки, то кто выступит в роли рыцаря в сияющих доспехах, если не детектив-сержант Брюс Робертсон, в скором времени детектив-инспектор Робертсон.