Глава 3.Благотворительность. — Церковное сострада-..126 11 страница

Теперь следует уяснить, куда пришли бы в своем развитии германские государства, если бы победил тот дух, который собирался связать святость с грязью и омерзительной жизнью. Святой Евсебиус (Eusabius) бегал, увешанный железными цепями весом 260 фунтов, святой Макарий приобрел святость, испытав боль от муравейника, в который он сел, святой Франциск, во многом абсолютно великая личность, платя дань азиатчине, валялся в угоду Богу обнаженным на шипах. Особо благочестивые монашки пили чужую слюну, ели дохлых мышей и тухлые яйца, чтобы стать еще "святее". "Благочестивого" Илариона превозносили только за то, что он жил в нечистотах, святой Афанасий гордился тем, что никогда не мыл ноги, то же относится к святому Аврааму, о котором сообщает святая Сильвия. Монастырь святой Евфразии (Euphrasia) и вовсе дал обет, запрещающий монашкам вообще купаться... В условиях дальнейшего такого беспрепятственного развития этого "зловония святости" Европа достигла бы состояния покрытых коркой грязи святых Индии и Тибета, состояния оболванивания, страшного суеверия, бедности и нищеты — при постоянном обогащении касты священников. При помощи совокупности антиримских движений Европа была спасена, и величайшим спасителем Западных стран является Мартин Лютер, потому что он поборол сущность, в результате которой возникли бы указанные состояния: обладающее мистическим могуществом сословие священников Рима как продолжение сообществ жрецов Малой и Центральной Азии. Сын немецкого крестьянина стал при этом осью для нового развития мира, и все европейцы должны быть ему благодарны, потому что он не только освободил протестантов, но и спас католиков от духовного падения. Возвращение потом многих отколовшихся (Вена, Мюнхен были когда-то протестантскими городами) к католичеству стало возможным только благодаря насильственному очищению от святой вони, но не следует забывать, что если бы протестантского духа больше не было, тибетско-этрусский мир проявился бы заново (Испания, которая меньше всего была протестантской, почувствовала острее всего на себе владычество Рима, нигде в Европе не было такой духовной отсталости, как там до революции в апреле 1931 года). Как глубоко укоренилась сатанинская бредовая вера в самых верхних инстанциях и до сегодняшнего времени, Лео Таксиль раскрыл удивленному миру, как происки черта в отношении благочестивых мужей Церкви во всех государствах.

 

Кайзер и папа, воплощение двух ценностей. "Божьей милостью". — Древнегерманское рыцарство, Эдда, Беовульф, Хелианд. — Петр и Хаген. Рыцарское сословие. — Стремление Рима к покорению рыцарства; Григорий VII.

Сущность борьбы между императором и папой заключалась сначала в борьбе за господствующее положение между рыцарским учением и изнеживающим учением о любви. Живым символом первого заключенного компромисса является меч с крестообразной рукояткой и едущий на боевом коне епископ. Сначала победило, конечно, рыцарское учение; Карл Великий со смехом бы отверг Пия IX, но он счел целесообразным освятить свое достоинство религией и провозгласить свою власть перед народом, как данную ему милостью Божьей. Таким образом, император и папа были сначала союзниками в плане власти и политики против "благородных саксонцев", которые - по Гёте - считают делом славы свою ненависть к христианству в предложенной форме. Видукинд боролся за себя, но одновременно и за свободу всех нордических народов. Причем Карл, суровый основатель Германской империи, оставался политической фигурой. Сомнительно, что без него это властное образование возникло бы. После восстановления чести Нижней Саксонии, в течение 1000 лет подвергавшейся хуле, оба великих политика вошли в историю Германии: Карл как основатель Германской империи, Видукинд как защитник свободы, представляющую главную германскую ценность.

Верность последователя и мужская верность для древнего рыцаря были выше собственности и счастья, как для певца Эдды. Хавамал заканчивает словами:

 

Собственность умирает,

Кланы умирают,

Ты сам умрешь как они;

Одно я знаю,

Вечно живет:

Слава для умерших.

 

Это нордическая форма буддистского учения о карме. В песне о Беовульфе осуществляется попытка слияния германского чувства чести с христианской идеей спасения, поскольку именно Беовульф пытается спасти разорванное, замученное человечество; но он борется не при помощи тезиса о "непротивлении злу насилием", а как "герой к ужасу зла" (сравни в связи с этим слова Вишны, который всегда появляется в мире для уничтожения преступника). Но в Беовульфе уже проявляется некая сентиментальная нотка. Если для более древних германцев считалось бесчестием вернуться с поля боя без вождя и властелина, жалкое поведение "последователя" Христа в Гефсиманском саду (что и для автора "Гелианда" показалось неприятным) здесь уже потеряло свою яркость. Свита Беовульфа, почувствовав приближение его смерти, покидает его, кроме одного преданного воина! Эта совершенно ненордическая слабовольная черта была, разумеется, возмещена сознательной похвалой чести: "Ни одно событие не может ослабить у благородного человека любовь крови", "Нам всем угрожает конец этой жизни: поэтому кто может, пусть завоюет себе славу до смерти!" Наконец, бесчестно и вероломно бежавшие были подвергнуты опале.

 

 

Теперь всему вашему роду будет отказано

в мече и в пожертвованиях казны,

в Родине и в пользовании наследственными

должностями: должен быть правым в жизни

каждый, когда аристократы видят

вдали ваше бегство, это бесславный поступок.

Для дворянина смерть лучше,

чем позорная жизнь.

 

И германский рыцарь позволяет себе бесславные поступки в состоянии слабоволия и при прорыве низменных инстинктов, но если он после этого их возмещает, признает их и принимает на себя последствия, то мы это поймем скорее, чем трусливое поведение первого апостола. Даже такая зловещая фигура как Хаген нам представляется значительно крупнее по сравнению с Петром. Хаген отказывается от своей чести, служа чести короля и умирает в конце концов твердо и стойко. Болтливый же Петр отрекается от своего господина трижды при первом же испытании; и только один порыв его вызывает симпатию, когда он обнажает меч (что автор "Гелианда" описывает с заметным облегчением), что показательно затмевается последующей трусливой ложью. Церковная традиция напрасно старается сделать из Петра героя. Благочестивый же автор "Гелианда" пытается объяснить поведение учеников в Гефсимане их заботами, потому что иначе их сон показался бы его саксонцам бесчестным и потому непонятным:

... Рожденный богом

нашел их в беспокойном сне,

на сердце у них было тяжело,

От того, что любимый господин

их оставил.

Развитие рыцарства до рыцарского сословия началось уже при Конраде II и сохранилось вплоть до XIV века. Рыцари считали себя "детьми империи" и были обязаны защищать императора и империю от внешних врагов. Этот факт дал им право на существование как сословию, он привел к единому понятию рыцарской чести, которое представляет собой сословное выражение идеи чести, впервые связанное с землей и с высшей целью. После почти полного субъективизма викинга и древнегерманского вождя со своей свитой, большой народный слой был тем самым настроен на духовный центр всей расы. Обряды вручения меча, опоясывания, а затем рыцарский удар символизируют внутренний подъем и облагораживание. И пусть более позднее рыцарство в результате своих застывших форм и шаблонной изоляции кажется островком древности в обновляющейся жизни граждан, даже разбойничьи набеги рыцарства, ничем не занятого в мирный период, представляют собой несколько радующую картину. Таково положение вещей, сохраняющих в себе воплощение лучшей идеи, но остается факт, что до сегодняшнего дня словом "рыцарский" обозначают человека, который при помощи силы вступается за своего ближнего и умеет хранить честь.

 

Папа в качестве апостола. — Папский хаос в IX, X и XI веках; Стефан VI, Георгий III, Бонифаций VII, Бенедикт XI, Григорий VI. — Германские кайзеры как спасители папства и защитники образования и цивилизации. — Отто I и германская национальная Церковь; Отто III. — Клюниа-цензы как вспомогательное средство Церкви. — "Долговечность" Рима; Конфуций, Лао-Цзи.

Само собой разумеется, что римская система стремилась воспользоваться услугами этого рыцарства, что, между прочим, нашло свое выражение в обряде вручения меча. Сразу же, в начале десяти своих клятвенных обещаний, рыцарь обязуется служить религии, затем защищать угнетенных и только в конце - повиноваться императору. Таким образом, пусть формально, но устанавливается то влияние, которое осуществлялось раньше. Некоторые благочестивые историографы пытались даже само основание рыцарства приписать Риму (как его догмы Христу), причем основателем рыцарства был объявлен Григорий VII. Это происходит, конечно, только с намерением даже причины выражения антиримской идеи приписать папе и сделать их зависимыми от него, естественно, с разными последствиями для современности. Так, например, историк Эфрёрер может нам совершенно точно поведать, как рыцарская идея произошла от святого Рима, чтобы потом откровенно раскрыть его замыслы: "Только вследствие силового воздействия, которое Церковь оказала при помощи деятельности Григория VII на воинское сословие христианских империй Запада и прежде всего романских, рыцарство достигло своего полного содержания как институт или корпорация, которая поставила перед собой задачу при помощи специальных обязательств поставить героизм солдата на службу религии". Слава, честь, клан, народ, император и империя рассматривались и рассматриваются, таким образом, представителями римской системы только как наименования и мелочи; целью фальсифицированного наместниками Христа рыцарства оказывается только служение папе. Это совершенно четко определило неизменную политику римской Церкви, и, действительно, гипнотизирующим проповедям удалось пролить реки крови во имя властолюбивой Церкви в безумных крестовых походах, "поставить героизм на службу религии", подчинить честь "любви". "Iper und Arras" - кричали фламандцы, "Husta heya Beyerlant" - звучал боевой клич баварцев. Этому Рим не мог помешать, но розыгрыш разных интересов мог посеять междоусобицы. И это до сегодняшнего дня он рассматривает как свою жизненную задачу. Стремясь к самосохранению, Рим не мог терпеть сословия, обладающего сознанием народности и чести. Еще менее он терпел сознающих честь и существующих в своих рамках, и потому был вынужден сеять раздор и способствовать разложению нации.

Это входит в сущность самой безрасовой системы и никогда не изменится пока эта система существует.

Дальнейшая фальсификация истории, кажущаяся неистребимой, и сегодня еще имеет место даже в тех кругах, которые отдают себе ясный отчет в отношении Рима и его системы: будто бы воспитание и цивилизация, которые постепенно проникали на Запад, были следствием церковной деятельности. На самом деле все было наоборот.

Преследуемый лангобардами, папа Стефан II (в 755 году) умоляет Пиппина о помощи и просит пригласить его в империю франков. Это происходит; Пиппин встречает его стоя, тот же, сознавая свое бессилие, уподобляется бедному апостолу Христа, покрывает себя и своих священников власяницами, посыпает голову пеплом и молит короля на коленях о помощи римскому народу. С этого времени Франция рассматривает себя старшей дочерью Рима (благоразумно отказавшись, однако, со времен Хуго Капета от соблазнов римского титула). Тот же папа противится бракосочетанию Карла Великого с лангобард-кой. Он пишет, что Карл не может осквернить "благороднейший королевский род" франков кровью лангобардов, "вероломным и дурно пахнущим образом", и призывает в противном случае обрушить на Карла "вечный огонь". Но так как эта угроза на императора не подействовала, благочестивый отец сам заключает в дальнейшем союз с "вонючим" королем лангобардов.

Во времена, когда считалось, что от Рима духовность распространяется по всему миру, на самом деле воцарялась полная бездуховность. В 869 году в голову папе Стефану VI приходит мысль извлечь из могилы разложившийся труп своего предшественника, приговорить мертвого на синоде, как незаконно занявшего место к смерти, отрубить разложившемуся трупу как "клятвопреступнику" три пальца и позволить римскому народу утопить его. После этого папы сменяют друг друга, свергают друг друга, заключают друг друга в тюрьму, пока Гергий III не взошел на "престол Петра" по левую руку от своей наложницы Марозии. Эта женщина вместе со своей матерью Теодорой заручается поддержкой влиятельных епископов в качестве любовников и опоры своей власти. Когда с Гергием было покончено, Марозия сделала папой своего сына под именем Иоанна XI. Против этого возмутился ее первый сын и сокрушил власть своей матери. После его смерти папский престол занял его сын под именем Иоанна XII. И в дальнейшем обстановка была не лучше. В 983 году изгнанному папе Бонифацию VII удалось посадить в тюрьму своего конкурента по "представлению" Иисуса Иоанна XIV, где тот и умер. Но и Бонифаций недолго тешился тиарой, он был изгнан королевской аристократией и госпожой Теодорой, как уже говорилось, славной матерью чрезвычайно усердной потаскухи Марозии, внук которой Кресценций младший стал властителем Рима, который распродал папский престол диким созданиям. В 1024 году папский престол занял человек, который до того никогда не был священником. Он купил себе представительство Бога и назвал себя Иоанном XIX. Далее папой под именем Бенедикта IX был избран десятилетний графский сын. Так как он слишком рано предался всем мыслимым порокам, он даже римлянам показался обузой; и они выбрали нового наместника Христа, который назвал себя Сильвестром III. Новый папа, однако, очень скоро испугался опасностей, связанных с исполнением этой должности, и предпочел продать ее за 1000 фунтов Григорию VI, чем морально возмутил изгнанного Бенедикта и тот снова выразил претензию на престол Петра. Честный кардинал Цезарь Барониус назвал обоих пап просто "распутными жеребцами". Этот скандал закончился только тогда, когда вмешался император Генрих III. Такова была обстановка в X и XI веках, которую должен знать любой немец, но которую с одной стороны лживая, а с другой стороны трусливая историография замалчивала. Именно в это время началось объединение немцев при Генрихе I, сознательная попытка национального подъема и культивирования при Отто I Великом. В религии Отто усмотрел душеобразующий и облагораживающий момент. Благодаря ему, немецкому рыцарю, епископы получили большое влияние, вернули себе княжеские титулы и распространяли духовные знания, способствовали развитию ремесел, промыслов и земледелия. Руководимые и охраняемые императором, не папой, расцвели первые культурные центры в Кведлинбурге, Райхенау, Херсфельде.. Папы же, напротив, тех, кто предостерегал, посылали на казнь, как Хадриан IV, который приказал удушить и сжечь Арнольда фон Бресциа, когда услышал о его проповеди о покаянии[57].

В основе стремлений Отто I несомненно лежала идея германской национальной Церкви, которая, казалось бы, умерла вместе с утонувшими готами. На этом основании он установил порядок, по которому священники назначались бы помещиками: но это побудило его также подчиниться папству: римляне должны были поклясться в том, что они не будут избирать папу без согласия короля. Отто III назначил своей властью двух пап. Аналогичным образом очищал папство Генрих III. В великом конфликте между епископом Виллигисом фон Майнцем против римского антинародного централизма находились все немецкие епископы, сознательно отвергая папу, который, наконец, должен был уступить. Тогда в Германии свободы было больше чем в 1870 и 1930 годах!

Значительному усилению папства способствовали клюниацензеры, которые собирались создать организации, выходящие за государственные рамки и управляемые только папой. Это движение хоть и ставило целью реформу опустившегося монашества, но очень скоро проявило свою негерманскую точку зрения на духовность. Практиковавшиеся до сих пор покаяния против грешной чертовой плоти, на которые германцы смотрели со смехом, лишились своей прежней пошлой формы и превратились в хитрое мучение души (как бы предтеча иезуитства). Для определенных частей монастыря клюниацензеров действовал строгий обет молчания, всякое веселье было запрещено, дружба не допускалась. Доносительство было объявлено благам долгом, виноватые получали наказание, лишающее чести. Эта противоестественная форма воспитания происходит, очевидно, от той лигурийско-восточной расы, которая помимо прочего населяла и юго-восточную Францию до прихода туда нордического человека. Но это растаптывание собственной души, это внутреннее самооскопление и мания подчинения чуждым демонам и мистическим силам показывают нам римскую Церковь в теснейшем взаимодействии со всей неарийской кровью и с группами разложившегося населения. Поэтому не случайно "реформа" клуниацензеров пустила корни в восточно-расовой части Лотарингии. Против этой болезни души сразу выступил архиепископ Арибо фон Майнц, поддержав сознающего свою власть Конрада И. На севере почти одновременно заговорила старая кровь: епископ Адалберт фон Веттин поставил перед собой цель создать германскую национальную Церковь. Слово "немецкий" впервые стало всенародным достоянием, монахи римской Церкви разыскивали теперь еще оставшиеся, почти уничтоженные духовные ценности своего народа.

Германский император вытащил папу из болота, возвеличил его и облагородил его слуг. Снова усилившийся при этом римский универсализм, конечно, использовал эти силы и обратился - как обычно - к доказуемым фальсификациям ("Константиновы дары" и "Исидоровы декреталии"), чтобы установить власть папства над императором, как обусловленную волей Бога, и заменить централизмом епископство. Эта борьба велась с использованием всех имеющихся в распоряжении средств: вассалов натравливали на императора, объявили даже церковный спор против непокорных епископов. Это была "благодарность" Рима.

С особым пристрастием римские историографы превозносят долговечность существования папства как доказательство его "божественного назначения". Но тот, кто знает, что Рим установлением своей власти прежде всего обязан императорской власти, а своим духовным влиянием только внутреннему величию таких благочестивых аристократических умов как Франц фон Ассизи, Альбертус Магнус, мастер Эккехарт, тот по этому поводу будет иметь, по-видимому, другое мнение. В остальном долговечность организации сама по себе не может быть мерилом ее внутренней ценности. Здесь дело только в типе сил, которые ей обеспечили длительность существования. В конце концов египетская культура была намного старше римской Церкви; мандарин насчитывает больше известных предков по сравнению с папой, Лао-Цзы и Конфуций жили 2500 лет назад, но правят еще и сегодня. И потом немецко-римская императорская власть закончилась всего лишь какую-то сотню лет тому назад. Наступает время, когда папа станет тем, кем он должен был быть: главой итальянской национальной Церкви (спор между националистическим фашизмом и Ватиканом, надо надеяться, ускорит осуществление этой необходимости). Папство должно было создавать свое господство (независимо от того, что на так называемом престоле Петра сидело некоторое количество действительно великих мужей) при условии духовного порабощения и расового разложения народов с германским характером. Из свободных великих душ, которые еще с XI по XIV века подарили себя Риму как освященной ими идее, Ватикан черпал оружие порабощения. Со времени усиления иезуитства, со времени тридентинского собора Рим был обусловлен низкой расой и одновременно как бы застывшим. Грязная "теология морали" святого Альфонса фон Лигуори с одной стороны, лишение чести через иезуитство с другой, обусловили то, что со времени уничтожения религии мастера Эккехарта все действительно великое, относящееся к европейской культуре, берет начало в антицерковном духе, от Данте (который еще в 1864 году был четко проклят в том числе и за то, что назвал Рим клоакой) и Джотто (Giotto) до Коперника и Лютера; не говоря уже о немецком классическом искусстве и нордических живописи и музыке. Все, что раболепие называет "любовью", собралось под властью Рима, все, к чему стремились честь и свобода души, все сознательно отмежевалось от римского духовного мира.

 

Освобождение бюргерства в XVI веке. — Ганза. — Бранденбург-Пруссия как система воспитания. — Фридерицианский офицер. — Масонская гуманность как противостоящая Риму Церковь. — Гуманность, демократия, освободительные войны, империя Бисмарка. — Рабочее движение как нравственный протест. — Международный коммунизм. — Маркс как капиталист. — Жертва в марксистской системе в той же роли, что и любовь в римской. — От сословной чести к чести национальной.

Рыцарское сословие в XV и XVI веках потеряло свое значение. Но понятие чести, которое оно культивировало, пробудилось в других сословиях. Именно житель замка освободился от замка, построил свои города и церкви, занимался ремеслами и торговлей, собирался в мощные союзы, пока, наконец, Тридцатилетняя война не положила конец всей культуре.

То, что германское понятие чести воплотилось даже в торговце, когда тот, будучи предоставлен сам себе, мог действовать без восточных посредников, показывает Ганза. Первоначально прозаический купеческий целевой союз по защите торговли, он протянул в дальнейшем далеко свои руки. Союз не только торговал, но и строил, основывал, колонизировал. Руины Новгорода и Висби говорят также громко о нравственной силе, как и ратуши Брюгге, Любека, Бремена. Более 75 городов заключили между собой союз по защите, который по своей внутренней сущности имел задачу, в противовес императорскому бессилию, создать немецкий центр власти. Но прежде чем подобные идеи смогли твердо стать на ноги, разразилась величайшая катастрофа германской истории. И с тем же результатом, какой имели войны с гугенотами во Франции, характер немецкого народа изменился. Если в начале XVI века Германия, несмотря на жалкую власть императора имела гордое крестьянство и продуктивное бюргерство, то тридцать кровавых лет (которых папе Иннокентию X все еще было недостаточно) истребили лучшую кровь Германии, бесчисленные чужеродные толпы из враждебных государств испортили расу, целое поколение выросло в обстановке грабежей и убийств. Одна Бавария насчитывала 5000 покинутых крестьянских дворов, сотни цветущих городов лежали в руинах, почти две трети германского народа были истреблены. Не было больше искусства, не было больше культуры, не было больше характера. Бесчестные князья грабили убогий народ, а эти "верноподданные" тупо и безучастно позволяли это делать. И тем не менее германская кровь поднялась против деградации Габсбургов и французской угрозы. Та кровь Нижней Саксонии, которая когда-то пришла на Западную Двину, оказала сопротивление всему разрушению сверху и снизу. Как многообещающий призыв и сегодня в наших ушах звучат трубы фербеллинов и голоса великих курфюрстов, деятельность которых дала начало восстановлению, спасению и возрождению Германии. Можно как угодно критиковать Пруссию, но решительное спасение германской сущности останется навсегда делом ее славы. Без нее не было бы немецкой культуры, не было бы вообще немецкого народа, самое большее - были бы эксплуатируемые миллионы для жадных до добычи соседей и алчных церковных князей. Не случайно именно сегодня, в период нового страшного срыва в пропасть, в сияющем блеске встает образ Фридриха Великого, в нем концентрируются - несмотря на его человечность - все те ценности характера, за господство которых страстно ведут борьбу лучшие представители Германии: личная храбрость, непреклонная решительность, сознание ответственности, проницательный ум и осознание чести, что еще никогда не объявлялось с таким мистическим величием путеводной звездой всей жизни. "Как может князь пережить свое государство, славу своего народа и собственную честь?", -спрашивает он свою сестру 17 сентября 1757 года. Никогда несчастье не заставит его струсить, напротив: "Никогда я не покрою себя позором. Честь, которая на войне сто раз заставляла меня ставить жизнь на карту, позволяла мне сопротивляться смерти при более мелком поводе." "Про меня нельзя сказать, - подчеркивает он дальше, - что я пережил свободу моего отечества и величие моего дома". "Если бы у меня было бы больше одной жизни, я бы пожертвовал ею в пользу отечества", - пишет Фридрих 16 августа 1759 года Д'Аргенсу после страшного поражения. "Я думаю не о славе, а о государстве". "Моя неизменная верность по отношению к отечеству и честь заставляют меня предпринимать все, но надежда ею не управляет", - говорилось несколько дней спустя. И Луизе Доротее фон Гота он признается в письме: "Может быть, наступил час судьбы Пруссии, может быть, придется пережить новую деспотичную империю. Я не знаю. Но я ручаюсь, что это наступит только после того, как прольются реки крови, и что я не увижу мое отечество в цепях и позорное рабство немцев". И снова Фридрих пишет Д'Аргенсу (18.9-1760): "Вы должны знать, что нет необходимости в том, чтобы я жил, важно, чтобы я выполнил свой долг" и (28.10.1760): "Никогда не узнаю я мгновения, которое бы вынудило меня заключить невыгодный мир". "Или меня похоронят под обломками моего отечества, или... положу конец самой моей жизни... Этому внутреннему голосу и требованиям чести я позволял управлять собой в моих действиях и собираюсь это делать и впредь"[58].

Если Фридрих Вильгельм I олицетворял бюргерскую честность и самоограничивающее благоразумие, то Фридрих II был символом всего героического, что, казалось, прошло и погибло в крови, грязи и нужде. Его жизнь - это самая настоящая, величайшая история Германии, и жалким негодяем покажется тот немец, который образ Фридерикуса попытается исказить злобными замечаниями.

Но лишь немногих он смог сформировать как личности. Несмотря на его огромный мирный труд, широкие массы народа были грубы, не имели культурных традиций, выродились, были обезьяноподобными, непрусскими, ненемецкими. С неохотой они позволяли воздействовать на себя культивируемому им образу мышления, и сам Фридрих - управлению которого Кант посвятил свою "Критику чистого разума" - не находил духовности в германской культуре, противостоящей французской культуре, так что его любовь к французской литературе проложила путь к победе неофранцузскому миру идей, который в форме идеи любви, в форме учения о гуманизации, сковывал органичные силы Пруссии, в которой еще не полностью проснулось сознание, и обусловил в дальнейшем неспособность противостоять войскам французской революции.

Новое учение о гуманности было "религией" масонов. Оно до сегодняшнего дня представляло собой духовные основы универсалистски-абстрактного образования, исходный пункт всех эгоистичных проповедей блаженства, оно (уже в 1740 году) высказало и политическое ключевое слово последних 150 лет: "свобода, равенство, братство" и родило хаотическую, разрывавшую народы "гуманную" демократию.

В начале XVIII века в Лондоне встретились мужчины, которым профессиональные споры в рамках существующей до сих пор "религии любви" частично стоили народа и отечества, и основали в период дикого времени "Союз человечества по развитию гуманности и братства". Так как этот союз признавал только "человека", то с самого начала не было сделано различий ни по расовым, ни по религиозным признакам. "Масонство - это союз человечества по распространению принципов терпимости и гуманности, в стремлениях ордена которого еврей и турок могут принять такое же участие как и христианин". Так звучала принятая в 1722 году конституция. Идея гуманности должна составлять "принцип, цель и содержание" масонства. Оно - согласно Фрайбургскому ритуалу - шире, чем все Церкви, государства и школы, чем все сословия, народы и национальности; так как оно распространяется на все человечество. Так еще сегодня германская ложа поучает нас[59]. Римская Церковь и масонская антицерковь, таким образом, едины в уничтожении всех барьеров, которые были созданы духовным и физическим образом. Обе призывали своих последователей во имя любви и гуманности, во имя безграничного универсализма, но церковь требует полного порабощения, подчинения в рамках ее действия (каковые, конечно, должна составлять вся Земля), в то время как антицерковь проповедует беспредельное уничтожение границ, страдание и радость отдельного ''человека" делает критерием своего суждения, что следует рассматривать как причину сегодняшнего положения, когда все богатство индивидуализма стало, по крайней мере, достоянием демократии и получает в ней высшее положение в общественной жизни.

Это анатомистическое мировоззрение было предпосылкой для политического учения демократии и экономического догмата веры принуждения в связи с необходимостью свободной игры сил. Таким образом, все силы, которые добиваются ослабления государственных, национальных, социальных связей, должны постараться эту философию масонов, а следовательно, и союз человечества, подчинить своим интересам. Мы видим здесь, как международное еврейство инстинктивно и одновременно с сознанием превосходства пустило корни в масонских организациях. Хотя расовая сущность в "союзе человечества" инстинктивно защищалась так же, как и при попытках Церкви истребить германский тип, но, тем не менее, можно легко доказать, что в то время, когда нордический человек боролся против Рима, слепой Годр нанес ему, ничего не подозревая, смертельный удар сзади: масонство стало политическим мужским союзом в Италии, Франции, Англии и руководило демократическими революциями XIX столетия. Его "мировоззрение" подтачивает год за годом основы всей германской сущности. Сегодня мы видим, что деятельные представители международных бирж и мировой торговли почти всюду играют руководящую роль в управлении благословенной "Церковью". Все во имя "гуманности". Лицемерие сегодняшних эксплуататоров мира безусловно более унизительно, чем те попытки порабощения, которые во имя "христианской любви" так часто повергали Европу в смятение и хаос. Благодаря проповеди гуманности и учению о равенстве человека любой еврей, негр, мулат мог стать полноправным гражданином европейского государства; благодаря гуманной заботе о каждом в отдельности в европейских государствах на каждом шагу встречаются роскошные заведения для неизлечимых больных и умалишенных; благодаря гуманности и преступник-рецидивист считается несчастным человеком без учета интересов всего народа, при первой возможности его снова выпускают в общество и не препятствуют его способности к размножению. Во имя гуманности и "свободы духа" грязным журналистам и каждому бесчестному мерзавцу позволяют сбывать всякую порнографическую литературу; благодаря гуманности негры и евреи проникают путем заключения брака в нордическую расу, и даже занимают важные посты. Эта гуманность, не связанная с расовым понятием чести, сделала неслыханную лживую сущность бирж уважаемой профессией наряду с другими. Эта организованная преступность во фраке и цилиндре почти самовластно определяет сегодня на экономических и экспертных конференциях продолжающийся десятилетиями подневольный труд миллионов людей.