Гнездо/Салем/Масс./2 авг. 1 страница

Зловещему мидлендскому анахорету

Колин, я составляю подарочное трехтомное издание Г. Кеннета Алларда. Помнится, его рассказы ужасов ты просто обожал. Как насчет выволочь свои старые кости из отшельнической хижины и их для меня проиллюстрировать? Мне понадобятся обложки в две краски и с дюжину штриховых иллюстраций на каждый том. Надеюсь, ты сумеешь измыслить для фэндома что-нибудь этакое — пострашнее, позабористее, лишь бы не эти вечные черепа, летучие мыши да вервольфы с полуодетыми дамочками в зубах.

Заинтересовался? Я вышлю тебе все материалы вместе с подробностями — и дам полную свободу действий. Жду ответа.

Скотти».

 

Леверетт пришел в восторг. Он испытывал некоторую ностальгию по минувшим временам «макулатурных» журналов, и он всегда восхищался талантом Алларда преобразовывать видения вселенского ужаса в убедительную прозу. Художник тут же написал Брэндону полный энтузиазма ответ.

Над рассказами, отобранными в антологию, Леверетт просидел не один час, перечитывая тексты, делая заметки и набрасывая предварительные эскизы. Уж здесь-то нет нужды щадить чувства слабонервных редакторов; Скотти — человек слова. И Леверетт с маниакальным наслаждением приступил к работе.

Скотти заказал «что-нибудь этакое». И — полная свобода действий. Леверетт критически изучил свои карандашные наброски. Что до фигур, настроение вроде бы поймано правильно, но рисункам чего-то не хватает — как бы привнести туда то ощущение неотвратимости зла, что пронизывает произведения Алларда? Ухмыляющиеся черепа и кожистые крылья летучих мышей? Банально. Аллард заслуживает большего.

И тут Леверетта осенило. Может быть, потому, что рассказы Алларда пробуждали то же самое чувство ужаса, а может быть, потому, что Аллардовы картины полуразрушенных сельских домов с их порочными тайнами властно напомнили Леверетту тот весенний день на ручье Манн…

Леверетт отлично помнил, куда зашвырнул свой блокнот — хотя так ни разу и не заглянул в него с того самого дня, как ввалился в мастерскую, полумертвый от ужаса и усталости. Художник извлек его из самых недр старой папки и задумчиво пролистал измятые страницы. Эти небрежные наброски воскрешали ощущение неотвратимого зла, кладбищенский ужас того дня. Вглядываясь в причудливые решетчатые узоры, Леверетт не сомневался: читателям неизбежно передастся тот леденящий страх, что конструкции из палочек будили в нем самом.

Художник принялся встраивать фрагменты решеток в свои карандашные наброски. Ухмыляющиеся физиономии Аллардовых злобных выродков теперь смотрелись еще более угрожающе. Леверетт довольно покивал: именно такого эффекта он и добивался.

 

IV

 

Несколько месяцев спустя пришло письмо от Брэндона с известием, что он получил последние недостающие иллюстрации к Алларду и чрезвычайно доволен результатами. В постскриптуме Брэндон писал:

 

«Ради всего святого, Колин, — что это еще за безумные палочки, которые у тебя отовсюду торчат? На них подольше посмотришь — так прямо мороз по коже. Где ты эти решетки откопал?»

 

Леверетт решил, что должен Брэндону какое-никакое объяснение. И послушно написал длинное письмо, подробно пересказав свое приключение на ручье Манн — умолчал он лишь про ужас, что схватил его за запястье в подвале. Пусть Брэндон считает его эксцентриком — лишь бы не сумасшедшим убийцей.

Брэндон с ответом не задержался:

 

«Колин, от твоего рассказа про эпизод на ручье Манн просто дух захватывает — невероятно, одним словом! Ни дать ни взять начало какого-нибудь из рассказов Алларда! Я взял на себя смелость переслать твое письмо Александру Стефрою из Пелема. Доктор Стефрой серьезно изучает историю региона — как ты, вероятно, знаешь. Я уверен, что твой отчет его заинтересует, и, возможно, он сумеет пролить свет на эти сверхъестественные события.

Первый том, "Голоса из тьмы", ожидается из типографии в следующем месяце. Гранки смотрятся великолепно. С наилучшими,

Скотти».

 

Неделю спустя пришло письмо со штемпелем Пелема, штат Массачусетс:

 

«Наш общий друг, Прескотт Брэндон, переслал мне ваш захватывающий рассказ про странные палочки и каменные артефакты, обнаруженные в заброшенном сельском доме в нью-йоркской провинции. Я положительно заинтригован. Вы, случайно, подробностей не помните? Не сумели бы вы отыскать точное место — спустя тридцать лет? Если это возможно, мне бы очень хотелось осмотреть фундамент этой же весной, поскольку, по всей видимости, каменные глыбы весьма напоминают мегалитические сооружения в той области. Я и несколько моих коллег лелеем надежду отыскать некие развалины мегалитической постройки бронзового века и выяснить, как именно они использовались в обрядах черной магии в колониальный период.

Археологические данные свидетельствуют, что ок. 2000–1700 гг. до н. э. народы бронзового века потоком хлынули из Европы на северо-восток. Известно, что в бронзовом веке возникла некая высокоразвитая культура: как мореплаватели эти люди не имели себе равных вплоть до эпохи викингов. Следы мегалитической культуры средиземноморского происхождения просматриваются в Львиных воротах в Микенах, в Стоунхендже, в дольменах, в коридорных гробницах и могильных курганах по всей Европе. Более того, культура эта, по всей видимости, представляет собою нечто большее, нежели характерный для эпохи архитектурный стиль. Скорее, это религиозный культ, приверженцы которого поклонялись своего рода богине-матери, совершали в честь нее обряды плодородия, приносили ей жертвы и верили, что погребение в мегалитических гробницах — это залог бессмертия души.

То, что культ пришел и в Америку, со всей очевидностью явствует из сотен мегалитических памятников, обнаруженных — а теперь уже и распознанных как таковые — в нашем регионе. На сегодняшний день самый значительный из них — это Мистери-хилл, или Мистериальный холм, в штате Нью-Гемпшир, включающий в себя немало стен и мегалитических дольменов, в том числе могильник "Пещера Y" и жертвенный стол (см. открытку). В число менее впечатляющих мегалитических комплексов входят и группа холмов-каирнов и резных камней в округе Минерал, штат Монтана, и подземные камеры с каменными коридорами, такие как в Петерсхеме и Шутсбери, и бессчетные фигурные мегалиты, и заглубленные "монашьи кельи", разбросанные по всей области.

Любопытно, что эти памятники, по всей видимости, сохраняли свою мистическую ауру и в раннеколониальный период: сохранились свидетельства того, что многие мегалитические комплексы использовались колдунами и алхимиками колониальных времен для совершения черных обрядов. Эта практика особенно распространилась после того, как в результате "охоты на ведьм" многие чернокнижники вынуждены были искать убежища в западной глуши: вот почему в нью-йоркской провинции и в западном Массачусетсе впоследствии возникало такое количество сект.

Особенно интересны в этом смысле "Братья Нового Света" во главе с Седрахом Айрлендом: они верили, что мир вскорости будет уничтожен зловещими Силами Извне, а они, избранные, обретут физическое бессмертие. Если же избранники умирали до срока, их тела полагалось сохранять на каменных столах, пока Властители Древности не явятся вернуть их к жизни. Мегалитические постройки в Шутсбери, несомненно, связаны с более поздними мерзостными обрядами сектантов "Нового Света". В 1781 году этот культ влился в секту шейкеров под предводительством матери Анны Ли, и разложившийся труп Айрленда наконец-то сняли с каменного стола в подвале его дома и предали земле.

Так что мне представляется вполне вероятным, что ваш сельский дом был местом действия сходных ритуалов. На Мистери-хилл в 1826 году был построен особняк, в основание которого лег один из дольменов. Дом сгорел около 1848–1855 гг.; о том, что в нем якобы творилось, еще долго ходили недобрые слухи. Я предполагаю, что дом, о котором вы пишете, был возведен над похожим мегалитическим сооружением или вобрал его в себя и что "палочки" свидетельствуют о каком-то неизвестном культе, в тех местах сохранившемся. У меня в памяти всплывают какие-то туманные ссылки на решетчатые конструкции, используемые в тайных ритуалах, но ничего конкретнее назвать не могу. Не исключено, что они представляют собою какие-то вариации оккультных символов для определенных заклинаний, но это только догадка.

Попробуйте полистать "Церемониальную магию" Уайта или тому подобные труды — вдруг там найдутся похожие магические знаки.

Надеюсь, эти сведения окажутся вам небесполезны. Остаюсь в ожидании ответа.

Искренне ваш,

Александр Стефрой».

 

К письму прилагалась открытка — фотография гранитной глыбы весом в четыре с половиной тонны; по ее краю пролегал глубокий желобок, заканчивающийся сливным носком. Это и был жертвенный стол на Мистери-хилл. На обороте Стефрой приписал:

 

«Вы, должно быть, отыскали что-то похожее. Такие памятники не редкость: в Пелеме нам даже пришлось перенести одно такое сооружение — с того места, где сейчас находится Кваббинское водохранилище. Они использовались для жертвоприношений — как животных, так и людей; желобок предположительно служит для стока крови в специальную чашу».

 

Содрогнувшись, Леверетт выронил открытку. Письмо Стефроя пробудило в нем давний ужас; художник уже пожалел, что извлек блокнот на свет, а не похоронил его в старой папке на веки вечные. Конечно, такое не забывается — даже спустя тридцать лет. Леверетт написал Стефрою сдержанное письмо, поблагодарил его за ценные сведения и добавил к своему рассказу несколько мелких подробностей. И пообещал (сам не будучи уверен, сдержит ли слово), что уже весной попытается отыскать сельский дом на ручье Манн.

 

V

 

Весна в том году запоздала, и лишь в начале июня Колин Леверетт нашел-таки время вернуться на ручей Манн. На первый взгляд за три десятилетия почти ничего не изменилось. Древний каменный мост стоял на прежнем месте; проселочную дорогу так и не заасфальтировали. Леверетт поневоле задумался: а проезжал ли тут хоть кто-нибудь со времен его панического бегства?

Зашагав вниз по ручью, Леверетт с легкостью отыскал старую железнодорожную насыпь. Тридцать лет прошло, твердил он себе, но нервный озноб нарастал. Идти было куда труднее, чем в прошлый раз. День выдался невыносимо душным и влажным. Продираясь сквозь густой подлесок, он то и дело вспугивал целый рой черных мух — и те яростно набрасывались на свою жертву.

По-видимому, за последние годы ручей несколько раз выходил из берегов: путь пешеходу то и дело преграждали завалы бревен и всяческий мусор. Встречались участки, словно выскобленные дочиста — один голый камень да гравий. А чуть дальше громоздились гигантские заграждения из выкорчеванных деревьев и валежника: ни дать ни взять древние, полуразрушенные бастионы. Пробираясь вниз по долине, Леверетт вдруг осознал, что поиски его ни к чему не приведут. В результате давнего мощного наводнения ручей даже направление изменил. Дренажные трубы на сухой кладке уже не перегораживали поток, но, позабытые-позаброшенные, торчали далеко в стороне от теперешних берегов. Какие-то из них смяло и унесло прочь или завалило тоннами гниющих бревен.

В какой-то момент Леверетт обнаружил то, что осталось от яблоневого сада — в гуще сорняков и зарослей. Он уже подумал было, что и дом где-то неподалеку, но здесь наводнение бушевало особенно яростно, и, по всей вероятности, даже массивные каменные опоры были опрокинуты и погребены под наносами. Наконец Леверетт повернул обратно к машине. На душе у него заметно полегчало.

 

Художник отписал Стефрою о своей неудаче — и несколько недель спустя получил ответ:

 

«Прошу меня извинить за то, что с таким опозданием отвечаю на ваше письмо от 13 июня.

В последнее время я занимаюсь изысканиями, которые, как я надеюсь, помогут обнаружить доселе неизвестный мегалитический комплекс огромного значения. Естественно, я крайне разочарован, что от постройки на ручье Манн никаких следов не осталось. Я старался не обольщаться заранее ложными надеждами, но я был почти уверен, что хотя бы фундамент сохранился. Просматривая региональные данные, я отметил, что на реке Отселик имели место исключительной силы паводки в июле 1942 года и позже, в мае 1946 года. Скорее всего, ваш старый сельский дом вместе с его загадочными знаками был полностью уничтожен вскорости после того, как вы его обнаружили. Края здесь дикие, неизведанные; многого, я полагаю, мы так никогда и не узнаем.

Я пишу это письмо с чувством глубочайшей скорби по поводу понесенной утраты, два дня спустя после гибели Прескотта Брэндона. Его смерть явилась для меня тяжким ударом — как, надо думать, и для вас, и для всех, кто его знал. Остается только надеяться, что полиция поймает гнусных убийц, совершивших этот бессмысленный акт вандализма — грабители, обшарив его кабинет, наверняка остались разочарованы. Полиция считает, что убийцы находились под воздействием наркотиков — ничем иным подобное бездумное зверство не объяснишь.

Я только что получил экземпляр третьего тома Алларда, "Проклятые места". Великолепно изданная книга! Тем труднее примириться с трагедией, ибо горько осознавать, что Скотти больше не подарит миру подобных сокровищ. Примите мои соболезнования,

Александр Стефрой».

 

Леверетт потрясенно воззрился на письмо. Он еще не слышал о смерти Брэндона — всего лишь несколько дней назад он вскрыл посылку из издательства с сигнальным экземпляром «Проклятых мест». Художнику вдруг вспомнилась строчка из последнего письма Брэндона — строчка, которая в тот момент немало позабавила адресата:

 

«От этих твоих палочек, Колин, поклонники Алларда прямо на ушах стоят; я целую ленту на печатной машине извел, отвечая на бессчетные запросы. Один тип — некий майор Джордж Ленард — все выпытывал меня о подробностях; боюсь, я выболтал ему лишнего. Он несколько раз спрашивал у меня твой адрес, но, зная, как ты дорожишь своим уединением, я велел ему писать на мой адрес — а я, дескать, все перешлю. Я так понимаю, он жаждет взглянуть на оригиналы набросков, но эти надутые оккультисты меня уже достали. Честно говоря, я бы такому гостю не порадовался».

 

 

VI

 

— Мистер Колин Леверетт?

Леверетт окинул взглядом высокого сухощавого мужчину, что, улыбаясь, стоял в дверном проеме. Черный спортивный автомобиль, на котором он подкатил к мастерской, явно стоил немалых денег. То же можно было сказать и о черном свитере с высоким завернутым воротником, и о кожаных брюках, и о глянцевом портфеле. На фоне сплошной черноты его худое лицо казалось мертвенно-бледным. Леверетт предположил, что лет ему под пятьдесят — волосы уже редеть начали. За темными очками не видно глаз, на руках — черные шоферские перчатки.

— Скотти Брэндон рассказал мне, как вас найти, — пояснил незнакомец.

— Скотти? — настороженно переспросил Леверетт.

— Да, как ни печально, мы с вами потеряли общего друга. Я с ним беседовал незадолго до того, как… Но я так понимаю, Скотти не успел вам написать? — Незваный гость неловко помялся. — Я — Дана Аллард.

— Аллард?

Гость явно смутился.

— Да — Г. Кеннет Аллард приходился мне дядей.

— Я понятия не имел, что у Алларда остались родственники, — задумчиво протянул Леверетт, пожимая протянутую руку. Лично знаком с писателем он не был, но, судя по нескольким фотографиям, что он видел, фамильное сходство и впрямь наблюдалось. Да, конечно, если задуматься, так ведь Скотти и впрямь выплачивал авторские гонорары каким-то там правопреемникам!

— Мой отец — единокровный брат Кента. Позже он взял отцовскую фамилию, хотя о браке здесь речи не идет, если вы понимаете, о чем я.

— Разумеется, — сконфузился Леверетт. — Пожалуйста, присаживайтесь — где найдете местечко. И что же вас сюда привело?

Дана Аллард похлопал по портфелю.

— Вот об этом я и говорил со Скотти. Совсем недавно я обнаружил залежи неопубликованных дядиных рукописей. — Гость расстегнул портфель и вручил Леверетту пачку пожелтевших листков. — Отец забрал личные вещи Кента из больницы как ближайший родственник. Дядю он не особо жаловал и сочинения его ни во что не ставил. Бумаги он убрал с глаз подальше на антресоли и напрочь о них позабыл. Скотти, когда я рассказал ему о своей находке, разволновался не на шутку.

Леверетт бегло проглядел страницу за страницей, покрытые неразборчивым почерком, тут и там испещренные поправками — как нераспознаваемая мозаика. Ему доводилось видеть фотографии Аллардовых рукописей. Не приходилось сомневаться — это рука автора.

То же — и о содержании. Леверетт, восхищенно затаив дыхание, прочел несколько абзацев. Подлинный Аллард — причем блистательный!

— По мере того как болезнь прогрессировала, дядя все больше тяготел к нездоровой мрачности, — рискнул заметить Дана. — Я искренне восхищаюсь его книгами, но эти последние несколько произведений… ну, это уже немного чересчур. Особенно дядин перевод этой его мифической «Книги Древних».

Леверетт, напротив, был в восторге. Почти позабыв о госте, он жадно листал ломкие страницы. Аллард между тем описывал мегалитическую постройку, обнаруженную обреченным рассказчиком в склепах под старым кладбищем. В рассказе упоминались также «древние знаки», очень похожие на решетчатые узоры Леверетта.

— Вот, смотрите, — указал Дана. — Здесь автор воспроизводит заклинания из запретного фолианта Алорри-Зрокроса: «Йогтх-Йугтх-Сут-Хиратх-Йогнг…» Черт, даже и не выговоришь. И таких здесь — страницы и страницы.

— Просто невероятно! — запротестовал Леверетт. Он попробовал чуждые слоги на вкус. Да, вполне произносимо. Даже ритм какой-то ощущается.

— Ну что ж, я очень рад, что вам понравилось, — у меня просто камень с души свалился. А я-то боялся, что эти последние несколько рассказов и фрагментов даже для поклонников Кента окажутся немного чересчур.

— То есть вы намерены это все опубликовать?

Дана кивнул.

— Скотти собирался издавать книгу, да. От души надеюсь, что грабители искали не рукописи — коллекционер целое состояние за них бы заплатил. Но Скотти намеревался хранить проект в секрете — до тех пор, пока не будет готов сделать анонс. — Худощавое лицо гостя заметно омрачилось. — Так что теперь я возьму публикацию на себя — в подарочном издании, разумеется. А вам я хотел бы заказать иллюстрации.

— Сочту за честь, — торжественно заявил Леверетт, не веря ушам своим.

— Мне действительно очень понравились ваши рисунки для трилогии. Мне бы хотелось чего-то в том же духе — столько, сколько сочтете нужным. Я на это издание денег не пожалею. А эти ваши палочки…

— Да?

— Скотти рассказал мне всю предысторию. Поразительно! И у вас, говорите, целый блокнот таких набросков? А взглянуть можно?

Леверетт торопливо отыскал блокнот в недрах папки и вернулся к гостю.

Дана благоговейно пролистал книжицу.

— Рисунки совершенно нездешние, а что самое удивительное, точно такого рода вещи упоминаются в рукописи. Фантастика, одно слово. А вы для книги сможете воспроизвести их все?

— Все, что помню, — пообещал Леверетт. — А память у меня хорошая. Но не переусердствуем ли мы?

— Ничуть не бывало! К книге они идеально подходят. И — они совершенно уникальны! Нет-нет, включайте в издание все, что есть. Том будет называться «Подземные обитатели», так же как самый длинный из рассказов. Я уже и с типографией договорился; как только иллюстрации будут готовы, так сразу и начнем печатать. И я уверен, вы вложитесь в них полностью.

 

VII

 

Он парил в пространстве. Мимо скользили какие-то предметы. Звезды, подумал он. Предметы подплыли ближе.

Палочки. Решетки из палочек всех видов и форм. Теперь он дрейфовал среди них и видел, что никакие это не палочки — во всяком случае, не из дерева. Решетчатые композиции состояли из бледного как смерть вещества — вроде проблесков застывшего звездного света. Они напоминали знаки какого-то внеземного алфавита — сложные, загадочные символы, составленные в слова… какие? Действительно, все они располагались в определенном порядке — образовывали трехмерную структуру. Запутанные хитросплетения непостижного лабиринта…

А затем он каким-то образом оказывался в туннеле. В тесном, облицованном камнем туннеле, сквозь который приходится ползти на животе. Влажные, мшисто-склизкие камни все плотнее смыкаются вокруг извивающегося тела, заставляют не то шептать, не то взвизгивать во власти панической клаустрофобии.

После того как он целую вечность полз по этому коридору, а потом и по таким же каменным ходам, а порою сквозь галереи, где от резких углов делалось больно глазам, он наконец протискивался в подземную залу. Гигантские гранитные плиты двенадцати футов в поперечнике образовывали стены и потолок, а между плитами в грунт уходили все новые переходы и лазы. В центре залы высилась громадная гнейсовая плита, на манер алтаря. Между каменными опорами, поддерживавшими стол, фонтанировал темный ручеек. По внешнему краю плиты шел желобок, тошнотворно запятнанный какой-то субстанцией, что загустевала в каменной чаше под сливом.

Из темных проходов, кольцом обрамляющих залу, появлялись все новые сгорбленные, смутно различимые во мраке силуэты, в которых человеческого было мало. Фигура в изорванном плаще выступила из тени ему навстречу — протянула клешнястую руку, ухватила за запястье, повлекла к жертвенному столу. Он покорно шел, понимая, что от него чего-то ждут.

Они дошли до алтаря; в свечении клинообразных решеток-надписей, высеченных в гнейсовой плите, он различал лицо своего проводника. Это гниющее лицо трупа; истлевшая лобная кость проломлена, вмята внутрь, и наружу сочится какая-то мерзость…

И Леверетт пробуждался под эхо собственных криков…

Он слишком много работает, внушал себе художник, пока, спотыкаясь, бродил по комнате и одевался, потому что снова заснуть представлялось немыслимым. Кошмары повторялись каждую ночь. Неудивительно, что он совершенно разбит.

Но в мастерской ждала работа. Около пятидесяти рисунков уже закончены, в плане — еще десятка два. Отсюда и кошмары…

Потогонный темп, что и говорить. Но Дана Аллард от иллюстраций в восторге. И «Подземные обитатели» ждут… Невзирая на проблемы с типографским набором и какой-то особенной бумагой, которую Дана непременно задался целью раздобыть, теперь все зависело только от него, Леверетта.

Все кости ныли от усталости, но Леверетт решительно взял себя в руки и пересидел остаток ночи. Небеса постепенно светлели. Кое-какие элементы кошмара небезынтересно было бы запечатлеть.

 

VIII

 

Последние готовые иллюстрации были отосланы Дане Алларду в Петерсхем, и Леверетт, похудевший на пятнадцать фунтов и выжатый как лимон, обратил часть премиального чека в ящик дорогого виски. Как только рисунки были нанесены на печатные формы, Дана дал команду запускать машины офсетной печати. Казалось бы, он все четко распланировал, но печатные станки выходили из строя, один типограф отказался от контракта, не называя причин, в новой типографии приключился несчастный случай — похоже, проблемам конца-краю не предвиделось, и каждая новая задержка приводила Дану в бешенство. Но, несмотря ни на что, производственный процесс шел довольно быстро. Леверетт писал, что книга не иначе как проклята; Дана отвечал, что через неделю все будет готово.

Леверетт развлекался, сооружая в мастерской решетки из палочек и пытаясь наконец отоспаться. Он со дня на день ждал сигнальный экземпляр книги, когда получил письмо от Стефроя:

 

«Вот уже несколько дней я пытаюсь вам дозвониться, но в доме никто не берет трубку. Времени у меня в обрез, так что буду краток. Я действительно обнаружил неизвестный мегалитический комплекс исключительной важности. Он находится на территории усадьбы некоего старинного и именитого массачусетского семейства, а поскольку получить разрешение на его осмотр мне не удается, места я не называю. Я ненадолго проник туда тайно (и совершенно нелегально) под покровом ночи — и едва не попался. Упоминание об этом месте я нашел в коллекции писем и документов XVII века в библиотеке богословского факультета. Автор называет семью "гнездом чародеев и ведьм", то и дело ссылается на алхимические практики и еще менее аппетитные слухи и описывает подземные каменные залы, мегалитические артефакты и т. д., которые якобы "используются наигнуснейшим образом в диавольских обрядах". Я видел сооружение лишь мельком, но описания нимало не преувеличены. И, Колин, пока я пробирался к монументу через лес, мне попадались десятки этих ваших загадочных "палочек"! Одну из решеток, поменьше, я даже захватил с собой; покажу ее вам при случае. Работа явно недавняя — и похожа на ваши рисунки как две капли воды. Если мне повезет получить доступ в усадьбу, я непременно выясню, что эти решетки значат — вне всякого сомнения, сделаны они не просто так! — хотя эти сектанты обычно делятся своими секретами крайне неохотно. Я объясню, что мой интерес — чисто научного свойства, без всяких подвохов, — и посмотрим, что они скажут. Так или иначе, а до мегалитов я доберусь. Ну что ж — я пошел! Искренне ваш,

Александр Стефрой».

 

Кустистые брови Леверетта поползли вверх. Аллард намекал на некие темные ритуалы, в которых фигурировали решетки из палочек. Но Аллард писал больше тридцати лет назад; Леверетт предполагал, что писателю довелось обнаружить что-то похожее на его собственную находку близ ручья Манн. Стефрой же рассказывал о вещах современных.

Леверетт от души надеялся, что открытие Стефроя окажется не чем иным, как глупой мистификацией.

 

Художника по-прежнему преследовали кошмары — все те же, хорошо знакомые, несмотря на то что иллюзорные места и сцены он посещал только во сне. Знакомые, да. Но ужас, ими вызываемый, не убывал.

Теперь он шел через лес — по всей видимости, где-то в холмах. Гигантскую гранитную плиту отвалили в сторону, теперь на ее месте зияла яма. Не колеблясь ни минуты, он спустился вниз, по памятным ему скругленным ступеням. Вот она — подземная каменная зала, от которой во все стороны расходятся облицованные камнем лазы. Он знал, который из них выбрать.

И снова — глубинная комната с жертвенным алтарем и темным ручьем под ним и смыкающееся кольцо смутно различимых силуэтов. Группа из нескольких фигур обступила каменный стол. Подойдя ближе, Леверетт разглядел, что они удерживают на месте какого-то человека, а тот извивается и бьется, пытаясь вырваться.

Это был дородный, плотно сбитый мужчина, грязный, весь в синяках и ссадинах, седые волосы растрепаны. В искаженных чертах промелькнуло узнавание; Леверетт задумался, а не знаком ли ему пленник. Но живой труп с продавленной лобной костью уже нашептывал что-то Леверетту на ухо, и тот, пытаясь не думать о тех мерзостях, что просматривались в проломе лба, принял из костлявой руки бронзовый нож, и занес его над головою, и, поскольку закричать и проснуться не получалось, поступил так, как подсказал оборванный жрец…

А когда нечестивое безумие закончилось и Леверетт наконец-то проснулся, все тело его покрывало что-то липкое — и отнюдь не холодный пот, и не ночным кошмаром, а реальностью было зажатое в кулаке, наполовину съеденное сердце.

 

IX

 

Каким-то чудом у Леверетта достало здравомыслия избавиться от измочаленного куска мяса. Все утро он простоял под душем, оттирая кожу докрасна.

По радио передали новости. Близ Уэйтли под обрушившейся гранитной плитой был обнаружен изувеченный труп известного археолога, доктора Александра Стефроя. Полиция предполагает, что плита сместилась, в то время как ученый производил раскопки у ее основания. Опознать покойного удалось по личным вещам.

Как только руки у него перестали трястись настолько, чтобы сесть за руль, Леверетт помчался в Петерсхем и с наступлением темноты притормозил у старинного каменного особняка Даны Алларда. Художник исступленно забарабанил в дверь, открыли ему не сразу.

— Колин, это никак вы? Добрый вечер! Какое совпадение, что вы приехали именно сейчас! Книги готовы. Тираж вот только что доставили из переплетной.

Оттолкнув хозяина, Леверетт кинулся в дом.

— Их необходимо уничтожить! — выпалил он. За день художник немало всего передумал.

— Уничтожить?!

— Выяснилось такое, о чем никто из нас и помыслить не мог. Эти решетки из палочек… существует некий культ, культ воистину дьявольский. И решетки используются в тайных ритуалах. Стефрой как-то намекнул, что это, возможно, какие-то письмена или знаки… не знаю. Но культ жив и по сей день. Они убили Скотти, они убили Стефроя. Про меня им тоже известно — и ведать не ведаю, что они замышляют. Они и вас убьют, чтобы помешать распространению книги!

Дана озабоченно нахмурился, но Леверетт понимал: убедить собеседника ему не удалось.

— Колин, это же чистой воды безумие. Вы слишком перенапряглись за последнее время, вот и все. Послушайте, давайте я вам лучше книги покажу. Они в подвале.

Леверетт проследовал за хозяином вниз по лестнице. Сухой, облицованный плитняком подвал оказался весьма вместительным. На полу высилась гора свертков в коричневой оберточной бумаге.

— Я все сюда сложил, чтобы под ногами не мешались, — объяснил Дана. — Завтра их развезут по магазинам.