одной из секций тюремного блока «С» 5:55 вечера. 2 страница

- Так как вы тогда отключаете эту штуку? - я сажусь на пол в такой же позе, глядя в спину доктора Шрайвера, по другую сторону прозрачной двери.

- Никак. Я пытался сначала, но от беспокойства начались проблемы со сном. Поэтому, я научился просто отпускать это. Если мне необходимо высказаться о чем-либо, я делаю это. Если я могу что-то посоветовать, тогда я делаю и это тоже. Я могу производить впечатление напыщенной задницы, но мне удается иногда помогать людям.

- А кто тогда помогает вам самому? Вы принимаете боль стольких людей, невозможно хранить все это в себе, так ведь?

- Эйлин, вы затронули очень интересный вопрос, мне его не часто задают. Но со мной все в порядке. А теперь, расскажите, почему вы позвонили мне?

- Я, правда, не знаю. Вчера я видела вас по телевизору. Видела этих женщин, насколько они сильные. И я подумала, что может быть, вы могли бы помочь и мне вернуть назад мою силу.

- Когда вы лишились ее?

Потупив взгляд, я складываю на груди руки.

- Почти три года назад, доктор Шрайвер.

- О, пожалуйста, не называйте меня так. «Доктор Шрайвер» звучит как напыщенная задница, о которой мы говорили ранее. «Доминик» будет вполне достаточно.

- Ладно, - говорю я шепотом.

- Три года назад вас лишили свободы. С тех пор вы выходили наружу?

- Только когда меня привезли из больницы, я дошла от машины до дома.

- Как вы делаете покупки? - не поворачиваясь, спрашивает он.

- Мои родители делают это за меня.

- Как много людей имеют доступ в ваш дом?

- Мои родители и врач, с которым я работала до этого.

- А что происходит, когда что-то из оборудования выходит из строя, и вам необходимо новое?

- Такого еще не случалось. Но когда это произойдет, тогда буду разбираться, каким образом доставить его домой.

- Расскажите-ка мне вот еще что. Вы улыбались в течение последних трех лет?

Улыбалась ли я? Зачем ему об этом спрашивать?

- Первый и последний раз я улыбалась пятнадцать минут назад, когда вы описывали свои чувства к определенным жидкостям человеческого организма, - отвечаю я искренне.

- Могли бы вы поделиться со мной своим самым счастливым воспоминанием? Неважно когда это произошло, но предупреждаю, я люблю подробности. Чем больше вы мне рассказываете, тем счастливее становится мой мозг.

Я смотрю за спину Доминку, на противоположную сторону улицы. Счастливое воспоминание. Целых три года я не думала ни о чем приятном.

- Эйлин, вы еще здесь? Спрашивает он, сгибая одну ногу в колене, а другую вытягивает перед собой.

- Я тут. Пытаюсь что-нибудь вспомнить.

Закрываю глаза, и все вокруг исчезает. Я не вижу и не слышу ничего кроме воспоминания о том дне, когда я и мои родители поехали кататься на лошади.

- Это был мой десятый день рождения, - начинаю я свои рассказ. - Помню, как я стояла рядом с большой красивой коричневой лошадью. Ко мне должны были прийти гости, но все отменили, потому что я заболела ветрянкой. Великолепная лошадь заржала, когда я протянула руку погладить ее длинную морду.

- Продолжайте.

- Это произошло спустя три недели после того, как я почувствовала себя достаточно хорошо для праздника, но было уже слишком поздно. Я любила лошадей и очень хотела поехать покататься.

В моих воспоминаниях конский хвост хлопает по мне, когда я поглаживаю жесткую короткую шерсть на животе. Вспомнив, как смешно это было, я захихикала.

- Что смешного?

- Коня звали Мистер Босс. Я помню, он задевал меня своим хвостом, и было щекотно. Мне пришлось забраться на рампу, чтобы сесть в седло.

- И каково это было, оказаться так высоко?

- Мне казалось, что я вижу вещи, которых до этого никогда не видела. Я чувствовала себя у руля, такой всемогущей.

Закрывая глаза, я глубоко вздыхаю и, кажется, будто я могу уловить отчетливый запах сена, доносящийся от мистера Босса.

- Покатавшись немного на мистере Боссе, мне захотелось большего. К концу дня я скакала на нем галопом и была полностью увлечена этим.

- Почему вам захотелось большего?

- Сидя верхом на мистере Боссе я ощущала себя в безопасности, он понимал меня. И я чувствовала себя такой свободной.

- А сейчас?

Эти два слова возвращают меня обратно в настоящее. Я открываю глаза и даже своим нечетким зрением я вижу, что Доминик повернулся и сейчас сидит лицом ко мне. Я не слышала, чтобы он двигался, и когда я осознаю это, крошечная волна страха побегает сквозь меня.

- Сейчас я скована страхом. Я ощущаю себя беспомощной, беспомощной перед чернотой своей жизни.

- Эйлин, мы разговариваем уже достаточно долго, сейчас мне пора идти. Но я вернусь завтра к 10 часам утра. И тогда, вы откроете деревянную дверь, сразу как я постучу.

- Правда? - спрашиваю я.

- Да, потому что вы хотите вернуть своей жизни краски.

- Хочу?

- Вы позвонили мне, Эйлин, потому что не желаете больше жить во тьме.

- Не желаю, - шепчу я, осознавая, что он прав. Я не желаю. Я хочу ту радугу, раскрасившую вчера мой мир.

- Увидимся завтра, - вставая, говорит он и поднимает свой рюкзак.

Я наблюдаю, как он садится в свою машину и отъезжает от моего дома.

Поднимаясь с холодного пола, я шокирована неожиданным откровением.

Я открыла дверь.

 

 

лава 5

Доминик

 

Покидая дом Эйлин и направляясь к себе в офис, я был уверен в том, что смогу работать с ней и обеспечить всю необходимую помощь.

Она об этом даже не догадывается, но всю нашу беседу она плотно прижимала ладонь своей руки к прозрачной двери. Она так жаждет найти спасение, которое ее собственный разум уже даже замечает.

Эйлин больше, чем просто сломанная. Она настолько абстрагировалась от себя самой и от окружающей жизни, что ей пришлось бороться даже с самой собой, чтобы просто открыть мне дверь. Когда я услышал ее легкие шаги за дверью и почувствовал ее сомнение, открывать мне дверь или нет, я понял, что в будущем проведу много дней, сидя на этом крыльце.

Хотя, это в порядке вещей. Когда она, наконец, открыла мне дверь, я знал, что одно из ее препятствий преодолено.

Уверен, Эйлин в тот момент даже не осознала этого, и возможно ей понадобиться несколько часов, чтобы принять тот факт, что, открыв дверь и поговорив со мной, она вернула себе крошечный кусочек свободы.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не обернуться и посмотреть, как выглядит женщина, скрывающаяся за этим красивым, мягким, мучительным голосом.

Когда я спросил о ее самом счастливом воспоминании, и она начала хихикать, рассказывая о том, как лошадиный хвост хлестал ее, когда ей было десять, я практически мог почувствовать, что она потерялась в том счастливом времени. Эйлин хочет быть счастливой. Ей только необходимы храбрость и сила достигнуть этого.

Она сбежала от горя, уйдя в мир любви и счастья, вернувшись во времена, когда она улыбалась. Надеюсь, я могу помочь ей находить эти моменты чистоты чаще, чтобы она начала преодолевать свою боль.

Когда я оказался с ней лицом к лицу, мои глаза тот час сфокусировались на ее мягких, тонких чертах. Ее светлые волосы каскадом спадали на ссутулившиеся плечи.

Ее губы были полными, совершенного розового оттенка. Бледная кожа была следствием недостатка витамина D, и бледность эта еще больше подчеркивала каждый шрам на ее лице.

Самая захватывающая часть на лице - это ее серые глаза. Глубокие темные круги под глазами говорят мне о том, что каждый божий день она борется со своей болью, ночные кошмары лишают ее сна. Левый глаз в сравнении с ее правым, немного скошен вниз.

Я спрашиваю себя, что же видели эти печальные, штормовые глаза.

Потерявшись в своих впечатлениях от Эйлин, я понимаю, что пропустил подъездную дорожку к своему офису. Развернув свой BMW, паркую машину на закрепленном за мной месте на стоянке и выхожу из машины.

Остаток времени я думаю об Эйлин. Ее смех завораживает меня. То, как она описывала Мистера Босса и то чувство независимости, пока каталась на нем. Надеюсь, в скором времени я смогу вернуть ей место, где ее разум не будут мучить видения прошлого.

- Привет, Лорен. Погугли-ка для меня Эйлин Соммерс и получи также ее медицинское досье, пожалуйста, - прошу я секретаря.

Лорен около пятидесяти, и последние шесть лет она работает на меня.

- Непременно, Дом. - Она единственный человек в целом мире, кроме моих родителей, кому я разрешаю называть себя Домом, потому что, по правде говоря, она для меня словно родная мать.

Войдя в свой кабинет и включив свет, я сажусь в своё кресло за большим дубовым столом.

Пока я был у Эйлин, я не делал никаких заметок. Я полностью положился на свою память, чтобы она не ощутила себя запуганной очевидным исследованием. Она и так уже чувствовала себя скованно моим пребыванием там. То, сколько времени ей понадобилось, чтобы открыть мне дверь, доказывало это.

- Вот, это то, что удалось найти в Гугл,- сказала Лорен, входя в кабинет.

- Благодарю.

- Я только что сделала запрос в больницу. Но должна сказать, я помню этот случай. Ее несколько дней не могли найти. Это как раз совпало по времени с другими случаями об исчезнувших и изнасилованных девушках, найденных потом мертвыми. Двое, Эйлин и еще одна, выжили. Но в скором времени одна из выживших девушек покончила с собой.

- Значит, Эйлин - одна из тех девушек, - говорю я, не ожидая ответа Лорен.

- Как видно, да, - вздыхает Лорен. - Она была такой красавицей до этого.

- Спасибо, Лорен, - говорю я, начав пролистывать отпечатанные ею страницы.

Я полностью погружаюсь в найденную информацию об Эйлин Соммерс. На момент исчезновения ей было двадцать лет, через три дня после похищения ее нашли в местном пруду. Молодая пара обнаружила ее, едва дышащую, израненную, абсолютно голую, с ужасными травмами.

Эту пару интервьюировала местная газета. Обнаружив ее и позвонив в Службу Спасения, женщина побежала в машину и принесла одеяло для пикников, накрыть Эйлин, пока они ждали прибытия парамедиков. Мужчина оставался с Эйлин, разговаривая и успокаивая ее, в то время как она то приходила в себя, то снова теряла сознание.

Газетные вырезки предполагали разные версии нанесенных ей травм, но я лучше дождусь досье из больницы, чтобы понять насколько все серьезно.

Насильников не поймали, и это собственно объясняет, почему Эйлин живет в состоянии постоянного удушающего страха.

Лорен также удалось накопать то, что Эйлин единственный ребенок. Когда дедушка с бабушкой по материнской линии погибли в автомобильной аварии, Эйлин получила в наследство достаточно денег, чтобы купить дом и безбедно, хотя и скромно, жить до конца своих дней.

Сложив бумаги на стол, я переплел пальцы, уперев в них подбородок.

Эйлин понадобилась вся ее храбрость, чтобы обратиться ко мне за помощью. Запертая в своем доме, она едва ли живет, правильнее сказать, выживает.

Она с трудом держится за жизнь, ее все ближе и ближе толкает к краю забвения.

В полном одиночестве, полная отвращения к себе, раскаяния, преследуемая призраками того, что было у нее отобрано, Эйлин изолирует себя от этого мира, имея все основания бояться быть раненой снова.

Прятаться от мира - это не только ее спасение, но еще и ее болезнь. Чем сильнее она укрепляет барьеры вокруг себя, тем больше эти стены будут давить на нее.

Однажды эти стены, которые Эйлин возвела вокруг себя, сомкнуться над ней и раздавят, хороня под собой еще одну невинную, сломанную жизнь, которая могла бы быть теплой и красивой, если бы только она позволила мне помочь себе.

Телефон в моем кабинете звонит, возвращая меня из размышлений о том, как помочь Эйлин. Я знаю, что на другом конце провода Лорен ждет, когда я отвечу ей.

- Лорен, - говорю я.

- Дом, Челси на телефоне, говорит это важно. - Я закатываю глаза при упоминании ее имени.

- Ладно, соедини нас.

Раздается щелчок, и я понимаю, что на линии с Челси.

- Челси, - твердым голосом начинаю этот неловкий разговор.

- Доминик, нам надо поговорить.

- Нет, не надо, но если тебе кажется, что тебе есть, что сказать, могу дать тебе тридцать секунд, - говорю я, в то время как под большим дубовым столом, мое колено начинает трястись от раздражения.

- Я хочу вернуться домой, - скулит она противным голосом.

- Нет.

- Ну же, детка. Я усвоила свой урок. Я хочу вернуться и помириться с тобой.

- Челси, после того, что ты сделала, мы не сможем помириться. Я уже сказал тебе, все кончено.

- Но это же смешно. Одна маленькая ошибка, и ты собираешься выбросить на помойку десять лет брака?

- Маленькая? - я ощущаю, как под моей собственной кожей, все мое тело начинает трястись. - Маленькая ошибка? - Мое сердце бьется как сумасшедшее, и я пытаюсь сдержать все те злые слова, которые хочу выкрикнуть ей.

- Ну, давай же, рано или поздно тебе придется простить меня, - умасливает она.

- Я уже простил тебя. Но я не забыл и никогда не забуду. Мы закончили.

- Ты думаешь, прислав мне бумаги на развод, ты закончишь все это? Мой адвокат тебя живьем съест, - ее голос становится злым. По тому, как она пыхтит, я могу сказать, что она расхаживает туда-сюда, как она обычно делает, когда бесится.

- Мы позволим адвокатам самим разобраться с этим. До свидания, Челси, - говорю я до того, как она начнет следующую тираду.

Мой разум незамедлительно возвращается к двадцатитрехлетней молодой женщине, с которой я познакомился этим утром.

Ее сила ослепляет меня. Но ее душа так сильно страшится угроз и боли.

Эйлин может и сломана, но и мне самому нужно спасение.

 

лава 6

Одна тысяча двадцать второй день и мне все еще больно.

Моя душа продолжает кровоточить, а сердце все так же погружено в лед, боясь что-либо почувствовать.

Но сегодня я собираюсь открыть дверь. Сегодня я действительно собираюсь попытаться.

Попытаться увидеть мир не только в бежевом цвете.

Попробовать вернуть краски в мою сломанную жизнь.

Попробовать дышать, не позволяя постоянному вихрю безнадежности толкать меня все дальше в темноту.

Я собираюсь попытаться.

Выглядывая из окна кухни, замечаю ярко-голубое небо. Частично спрятавшееся солнце ярко сияет, освещая все вокруг.

Быть может однажды эти золотые лучи света дотянутся и до меня. Возможно, солнечный свет растопит лед в моем сердце и заполнит пустоту в нем так, что я снова буду цельной.

Раздается звонок в дверь, и я знаю, что доктор Шрайвер уже приехал. Еще только 9:50. Он приехал раньше. Подхожу к двери и смотрю в глазок. Я не могу его видеть.

Это не он?

А если это они, и они вернулись, чтобы убить меня?

- Эйлин, вы сказали, что откроете дверь, - говорит из-за двери доктор Шрайвер. Он должно быть уже присел, ожидая меня.

Я ввожу код, чтобы отключить сигнализацию, отпираю дверной замок, а затем опускаю свою руку на ручку и второй замок.

Сердце бьется быстро, и я ощущаю, как струйка пота стекает по моей шее вниз.

Я могу сделать это.

Я могу открыть дверь.

Это всего лишь гребаная дверь, Эйлин. Открой ее.

Я открываю маленькую щелочку и выглядываю наружу.

Положа ногу на ногу, Доктор Шрайвер сидит на крыльце и смотрит на меня.

- Как мило с вашей стороны присоединиться ко мне сегодня, Эйлин. Не хотите ли присесть? - Смеясь, говорит он и рукой указывает мне на пол с моей стороны прозрачной дверь.

- Спасибо, что снова пришли увидеться со мной, доктор Шрайвер. - Я присаживаюсь на пол, принимая такую же позу, что и он.

- Вы точно собрались сделать из меня либо старика, либо напыщенного осла с перьями в заднице. Пожалуйста, зовите меня Домиником.

Из меня вырывается маленький смешок, и я киваю ему головой.

- Расскажите мне о своей ночи? Что вчера было у вас на ужин? - Спрашивает он.

На ужин? Он хочет знать, что я ела? Это немного… странно.

- Умм, я ела спагетти.

- Сами готовили?

- Да, сама. Я немного умею готовить. Конечно, я не великий повар, но накормить себя могу. Я люблю свежеприготовленную пасту, а не магазинную, поэтому я заготавливаю сразу большую партию, которую можно растянуть на какое-то время. Я не большой едок. - Я смотрю на улицу, позади Доминика.

- Какое у вас самое любимое время года? Сам я люблю весну, она словно обещание новых и восхитительных вещей в будущем. Недвижимые, спящие зимой вещи, будто обретают вторую молодость. Единственное, чего я не люблю, это пчелы. У меня аллергия на пчелиный яд. На самом деле, я даже ношу с собой шприц с антидотом, на всякий случай. Думаю, мои шансы стать пчеловодом вылетели в трубу в тот самый первый раз, когда меня везли в больницу из-за того, что опухшая трахея перекрывала доступ воздуха. - Он смеется своей собственной шутке, и я понимаю, что улыбаюсь вместе с ним.

- А мне нравится осень, - отвечаю я, опустив глаза и смотря в пол.

- Что же так привлекает вас в осени?

- Мне нравится наблюдать, как листья меняют цвет. Я сижу на столешнице кухонного стола и каждый день смотрю, как ярко-зеленые листья становятся желтыми, а потом и темно-оранжевыми.

- Вам нравится оранжевый цвет?

- Да, думаю, да. Моя жизнь бесцветна. Мне нравится притворяться, что я погружена в яркость. Но в большинстве случаев это происходит только на несколько секунд, до того момента, как я напоминаю себе насколько черная у меня жизнь. - Я опускаю подбородок на грудь под весом правды в моих собственных печальных словах.

- А какой у вас самый любимый цвет? Я люблю зеленый. Я нахожу его очень успокаивающим и жизнеутверждающим.

Посмотрев на Доминика, я замечаю, что на нем надеты темно-синие джинсы и зеленая рубашка на пуговицах с длинными рукавами.

- Фиолетовый. Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось фиолетовую комнату. Мои папа с мамой любили меня так сильно, что они покрасили мою спальню в четыре оттенка фиолетового. Они сделали это, пока я была в школе, и когда я вернулась домой, они притворились, что это самый обычный день. Войдя в свою комнату, я кричала и плакала от восторга.

- Сколько вам было тогда лет?

- Мне было двенадцать. Я все еще помню тот день, как будто это было вчера. Мне не разрешали спать в моей комнате несколько ночей, пока запах не выветрится. Этот цвет остался до сих пор. Ну, я предполагаю, что это все еще четыре оттенка фиолетового. Я не была в доме у родителей в течении… - я замолкаю, не желая заканчивать предложение.

- Расскажите мне о своих друзьях.

- У меня их нет.

Доминик глядит мне в глаза и, хмуря брови, склоняет голову набок.

- С трудом могу в это поверить, Эйлин. Вы обладаете очень приятной и легкой индивидуальностью. Почему у вас нет близких друзей?

- У меня вообще никаких друзей нет.

- Ну, это определенно не может быть правдой, - говорит он, разводя и снова кладя ногу на ногу.

- Я не могу быть среди людей. Они пугают меня. И те друзья, которые у меня были, оставили меня, когда я…

- Когда вы что?

- Когда я уже не могла быть той, какой они хотели бы, чтобы я была.

- И что же они хотели? - Спрашивает Доминик, снова передвигаясь.

- Они хотели, чтобы я была нормальной.

- Что заставляет вас думать, что вы не нормальная?

- Мне следует оставить позади то, что со мной произошло.

- Кто сказал?

- Ну, с тех пор прошло столько времени. И по телевизору я видела тех девушек, которые только спустя четыре месяца были в состоянии рассказать свою историю. Прошло уже три года, а я до сих пор не могу забыть то, что произошло. - Я встаю и начинаю расхаживать туда-сюда прямо за дверью.

- Эйлин, - зовет меня Доминик. Я оборачиваюсь и вижу, что он тоже встал. - Эйлин, - снова говорит он, пока я расхаживаю туда-сюда в напрасной попытке облегчить свое разочарование.

Три чертовых года и мой разум до сих пор не может справиться с этим.

Почему?

- Эйлин! - С нажимом говорит Доминик, возвращая к себе мое внимание.

- Да?

- В этом нет правильного или неправильного. Нет жестких и быстрых правил о том, как долго будет проходить восстановление. Сравнивать себя с другими, не беря в расчет ситуацию, бесполезное и неправильное занятие. Каждая ситуация уникальна. Но подозреваю, что вы уже и сами знаете это. И еще я думаю, что ваше окружение - это то единственное, что вы можете контролировать. Поэтому, желая сохранить спокойствие, вы отгородили себя от мира.

Перестаю метаться и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Доминика.

Это правда?

Неужели я настолько сломлена, что единственная возможность продолжать существовать - запереть себя в своем доме?

Могу ли я выбрать преодоление боли и научиться встречаться лицом к лицу с катастрофическим событием, произошедшим тем пасмурным днем.

- Хочу, чтобы в моей жизни снова были краски, - еле слышно шепчу я.

- Я не расслышал вас, - говорит Доминик, делая шаг к прозрачной двери, поворачивая и наклоняя свою голову так, чтобы лучше слышать меня.

- Я хочу снова видеть много разных красок, а не только бежевый, Доминик. Я хочу вернуть себе фиолетовый. И ярко-оранжевый для вдохновения. Я не желаю иметь внутри себя черный. Мне нужны краски. - Я делаю шаг к двери, и когда подхожу к ней, опуская свой лоб на сетку, и закрываю глаза.

- Я могу помочь вам.

- Пожалуйста, дайте мне надежду, - тихо говорю я.

- Эйлин?

- Да, - я не поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.

- На сегодня мы закончили, но завтра…

- Да, - прерываю его я.

- Завтра вы откроете обе двери.

Подняв голову, я смотрю на его мягкое лицо. Черты его лица теплые и в них видно приятие.

- Завтра я открою обе двери, - соглашаюсь я, удивляя саму себя.

 

 

лава 7

День одна тысяча двадцать третий, 10 утра. В дверь еще не звонили.

Что, если Доминик сегодня не придет?

Что, если он больше не хочет помогать мне?

А вдруг он решил оставить меня?

Они всегда уходят.

Стоя в своей гостиной с кружкой дымящегося кофе в руках, я с нетерпением смотрю на дверь.

Он сказал, что будет здесь. Где же он?

Полагаю, это не имеет значения, вероятно я вообще не открыла бы двери.

Я еще к этому не готова.

Я определенно не готова. Я сошла с ума, раз думаю, что могла бы впустить его внутрь, нет ни малейшего шанса, что я смогла бы открыть эти двери.

Еще не время открывать их, моя душа еще не желает принимать это.

Я отворачиваюсь от входной двери и в тот момент, когда я уже направляюсь в кухню, раздается дверной звонок.

Он здесь и все еще хочет помочь мне.

Я оставляю свой кофе и иду к двери. Смотрю в глазок и вижу Доминика, который стоит в полный рост по другую сторону двери.

Глубоко вдохнув носом, я закрываю глаза и опускаю лоб на тяжелую дверь из коричневого дерева.

- Эйлин, я бы хотел чашку кофе, пожалуйста, - говорит он, ничуть не повышая голоса.

Он знает, что я уже стою с другой стороны.

- Я… - Я не уверена, что собираюсь сказать. Я убедила себя, что не могу открыть ему дверь. Страх грызет меня, и голоса монстров звучат все громче.

Неужели я навсегда застряла в мире бежевого цвета?

- Эйлин, который час? - Спрашивает Доминик.

Я гляжу на огромные настенные часы, висящие над обеденным столом в гостиной с тех самых пор, как я сюда переехала.

- Десять минут одиннадцатого, - отвечаю я.

- Вы уже пили кофе?

- Перед тем, как вы постучали.

- Хорошо, значит, теперь мы можем выпить кофе вместе. Мне со сливками и сахаром, пожалуйста, Эйлин, - говорит он уверенным тоном.

Он хочет войти внутрь. Он сказал вчера, что я открою двери и впущу его внутрь.

И думаю, я могу сделать это.

Это только две двери.

Я берусь за тревожную кнопку, висящую у меня на шее, и крепко стискиваю ее в руке.

Ладно.

Я могу сделать это.

Я выключаю сигнализацию и открываю деревянную дверь. Доминик стоит немного в стороне от прозрачной двери, явно ожидая, что я открою ее ему. Он мило улыбается мне, пока я нервно пытаюсь отпереть защелку.

У меня так сильно дрожат руки, что я никак не могу справиться с защелкой.

- У вас обычный кофе или то декафеинизированное дерьмо, которое все еще в моде? - Спрашивает Доминик, пока я концентрируюсь на том, чтобы вставить ключ в замок.

- Ммм, я пью только натуральный кофе. У меня есть кофемашина, так что я смогу сварить вам настоящий кофе.

- Ооо, так вы настоящий бариста? Ну что ж, тогда мне латте, пожалуйста. Я не часто его пью, ведь это не круто - парню заказывать такое на публике, но принимая в расчет то, насколько вы искусны в приготовлении кофе, можете угостить меня латте, - говорит он, смеясь.

Он часто это делает: смеется над своими собственными шутками. Каким-то образом улыбка находит свою дорогу и к моим губам тоже.

Могу сказать, что за последние три дня я улыбалась больше, чем за прошедшие три года.

Я даже не заметила, как защелка повернулась, и прозрачная дверь была отперта.

Дерьмо.

Больше меня ничего не защищает. Я совсем беззащитна, уязвима перед высоким мужчиной по другую сторону двери.

Мои пальцы снова сжимают тревожную кнопку. Я могу ощутить, как предплечье начинает болеть, потому что хватка невероятно сильная.

Мое сердце несется с уже хорошо знакомой скоростью. Пот бисером стекает по моей спине, пропитывая мою футболку.

Маленькие черные бабочки танцуют перед глазами, и я почти ощущаю, как соскальзываю в неизвестное

- Один, два, три, четыре, - начинает считать Доминик. Я хватаюсь за дверной косяк, чтобы сохранить равновесие. - Пять, шесть, семь, - его голос приобретает тот самый глубокий, более спокойный тон. - Вдохните через нос и задержите дыхание, - инструктирует меня он.

Я вдыхаю и задерживаю воздух до тех пор, пока Доминик не говорит мне выдохнуть.

- Теперь выдыхайте, Эйлин, - говорит он, и я слушаюсь его. Мое тело успокаивается, хотя я все еще не отпустила тревожную кнопку. Но я немного ослабила хватку, и черные бабочки больше не кружатся у меня перед глазами. - Теперь, можно ли мне войти, чтобы вы приготовили для меня тот кофе?

С огромным комом и полностью пересохшим ртом, я поворачиваю ручку.

Я открываю дверь.

Я, блин, открываю дверь.

Я открываю эту гребанную дверь.

Широко распахнув ее, я смотрю на мужчину с огромной улыбкой на его лице.

Мы стоим, рассматривая друг друга. Он не пытается войти, и я тоже не двигаюсь в сторону, чтобы пропустить его.

Он ждет меня, и я собираю всю свою храбрость, чтобы сделать этот последний решительный шаг. Разрешить ему доступ в мой дом, и в мою голову.

Я смотрю на Доминика, его подбадривающая улыбка даже не дрогнула. Он не нависает надо мной, не пытается запугать меня. Он стоит достаточно далеко, чтобы я могла закрыть дверь, если бы захотела.

Мы просто стоим глядя друг на друга, и словно неслышный разговор ведется между нами.

Он дает мне время и пространство уйти, если мне понадобится, и я очень стараюсь отодвинуться в сторону и дать ему войти в дом.

Он позволяет мне самой принять решение.

Проходит, может быть, мгновение.

А возможно и час.

Мы будто кружим по кругу. Я, пытаясь собрать свою сломанную жизнь, и он, давая мне время привыкнуть к его присутствию в моем уединении.

Дыра в моем сердце затягивается и становится чуть-чуть меньше.

Я отхожу в сторону, молча приглашая Доминика войти в мой дом и мою жизнь.

- Теперь, Эйлин, я еще и голоден. Слава Богу, я принес нам банановый хлеб. Можно мне, наконец, тот кофе? - Он переступает через порог и становится меньше, чем в двух метрах от меня.

Как только он вошел внутрь, я быстро заперла двери и включила заново сигнализацию.

- Сюда, пожалуйста, - говорю я, идя впереди Доминика, и провожая его в кухню.

- Могу я присесть? - Спрашивает он, указывая на бежевый стул около кухонного стола.

- Конечно, пожалуйста. Я сейчас приготовлю ваш латте.

Я беру уже молотый кофе и начинаю готовить ему латте. Я могу почувствовать на себе его взгляд. Даже несмотря на то, что я стою к нему боком, я чувствую его пронизывающий, проникающий взгляд. Себе я тоже варю свежий кофе, и когда все готово я отношу чашки на кухонный стол.

Выдвинув себе стул, я присаживаюсь, подтягивая колени к груди, в защитном жесте обхватывая себя руками.

Я жду, когда Доминик задаст свои вопросы, которые, как я уверена, у него есть.

Он подносит кружку с кофе к губам и тихонько дует на бежевую жидкость, перед тем как сделать глоток и попробовать ее.

- За что вы так любите кофе? - Он спрашивает о кофе? - Для меня хороший кофе всегда рассказывает историю. Он говорит со мной и описывает свое путешествие со времен кофейной зрелой ягоды на рубиновом дереве. О руках, срывающих ее с дерева, о человеке, которому эти руки принадлежат и о том, что он должен сделать для того чтобы каждый день добираться до работы. Потом следует метод сушки, где кофейные ягоды выкладываются на солнце и несколько раз в день переворачиваются для того, чтобы предотвратить разложение. Процесс сушки занимает недели. Вы знали об этом, Эйлин? Недели ягоды по несколько раз в день переворачивают. Представляете, до чего скучная это работа?