Tugann neamhláithreacht amháin solitude síoraí.

асть I I

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Лунный отсчет

 

МОЯ НЕОЖИДАННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Альбениса довела Доннелли до нервного срыва. Она полагала, что я вернусь после осенних каникул с ослепительной техникой, но сейчас слышала лишь меланхоличную смесь экзальтированных звуков.

– Я очень надеюсь, что это какая-то шутка, Теа. Противном случае, я даже не знаю с чего начать.

Я постаралась рассказать ей о фламенко, андалузских цыганах и магии brujas – о том,как они жили в музыке, готовые вырваться наружу, но могли забыться в погоне за ритмом.

– И это все прекрасно, конечно… – она закатила глаза, давая понять, что ничего не прекрасно, – если ты развлекаешь гостей на званом вечере дома. Но ты будешь играть для нескольких самых проницательных ушей страны. Ты понимаешь, что это значит? Никого не интересует трюки или спецэффекты. Они требуют абсолютного совершенства без единого изъяна.

Я хотела сказать, что совершенство относительно. Но у этой женщины за плечами было четыре десятка лет опыта в музыке, в отличие от меня. Кто я такая, чтобы спорить?

Моей последней надеждой был Уайли, и я предложила позволить ему послушать мою версию произведения, прежде чем отвергнуть его окончательно.

Она вздохнула и погладила меня по плечу, почти по–матерински.

– Мне кажется, тебе необходимо встретиться с психологом, дорогая. Давление от Карнеги всегда берет свое, но в твоем случае, боюсь все зашло слишком далеко. Ты находишься в полном отречении.

В отречении или нет, но мне не нужен был очередной сеанс в МакКоше. Взамен я решила отдохнуть в пятницу и поужинать со своей группой наставников. Но когда я зашла в столовую, Рита была подозрительно рада меня видеть. И, что тоже подозрительно, она была одна.

– Где все?

– Двое не смогли прийти, поэтому нам пришлось назначить другой день. Но все обернулось замечательно, потому что я умираю от желания поговорить с тобой.

– О чем?

– Обо всех пикантных подробностях осенних каникул. Думаю, я их заслуживаю.

На этот раз в ее голосе не слышалось беспокойства, только любопытство. Что означало то, что при их второй встрече Риз был милым.

– Мы ездили на Мартас–Виньярд. У него там дом. – Не уверена, расценивалось ли это как пикантное, но судя по ее ухмылке – да.

– И?

– Мы хорошо провели время; я увидела почти весь остров. Остальное время мы занимались на фортепиано.

– Тэш, мне нужно вытаскивать из тебя каждое слово? Какой он?

– Ты же видела его. Загадочный. Очаровательный. Немного помешанный на контроле.

– Немного? – Ее смех эхом раздался по всей столовой, и несколько голов повернулось в нашу сторону. Она понизила голос: – У тебя ведь не было никаких проблем с его темпераментом, не так ли?

– Нет, скорее наоборот. Он может быть на удивление… душевным, когда его хорошенько узнаешь.

– Душевность не означает, что он не будет выходить за рамки. Поэтому я бы чувствовала себя гораздо лучше, если бы знала его жизненные статы.

– Жизненные что?

– Статистику. Не буквально – а просто кто он, чем занимается.

– Не думаю, что у него есть работа. Семейные деньги.

– Ага, я так и поняла. – Эта последняя деталь казалось не была тем видом жизненной статистики, которая ей нужна была. – Это конечно многое объясняет. Хотя я и не вижу тебя в качестве робкой маленькой девушки.

Я тоже не видела себя в качестве робкой маленькой девушки. И все же в Ризе было все, что пугало меня в Принстоне: элитарные традиции, чувство, что тебе все что-то должны, достаток. Чтобы заполучить свое место в его мире, я ощущала нужду соглашаться с ним (или по крайней мере делать вид, что я это делала). Но Рита была права – зачем мне желать войти в тот мир, если ценой принятия была моя молчаливая покорность?

Позже той ночью он пришел ко мне в комнату и просто стоял возле двери, ожидая.

– Риз, что случилось? Почему ты не заходишь?

– Потому что мы не остаемся здесь. Хочу забрать тебя к себе домой на эти выходные.

Он все продумал: я могла сделать домашнее задание в его доме, позаниматься на одном из двух фортепиано или еще лучше – ничего не делать, если бы мне так захотелось. Все, что мне нужно было это сменная одежда.

Собирая вещи, я показала ему книгу, которую взяла в библиотеке. Найти ее было целое дело, стеллажи поэзии находились двумя уровнями под землей в мрачном углу здания. Среди нескольких посвященных Лорке полок, одно название – «Цыганские баллады» – обещало именно то, что я хотела: быстрый взгляд на человека, которого Риз назвал «голосом и сердцем Андалузии».

Он бегло осмотрел ее.

– Ты выбрала одну из его лучших, там очень много фламенко. Кстати, он парень как раз твоего вкуса.

– У меня есть вкус?

– До того как он начал писать стихи, Лорка был пианистом. Совершенно помешанный на Шопене. Написал очерки о ноктюрнах и вальсах.

Парень моего вкуса. Мысль о Джейке начала всплывать из глубин сознания, где я успела его похоронить.

– Если он моего вкуса, тогда мне не повезло. Прошлый раз, когда я проверяла, ты считал Шопен приторным.

– Тогда докажи обратное! Возьми свои ноты и сыграй для меня сегодня вечером.

– У тебя в доме нет Шопена?

– Были, но Джейк забрал их все с собой в Нью–Йорк.

Кровь прильнула к моему лицу. Чем я думала? Как будто я могла сыграть Шопена для Риза, не представляя себе его брата… Но поскольку у меня сразу не оказалось оправдания, я вытащила кипу музыкальных нот из чемодана и бросила их в сумку.

Когда мы подъехали к дому, тяжелая дверь открылась, и на этот раз загадочная улыбка Ферри охотно пригласила меня войти.

– Ты вдруг кажешься уставшей. – Риз прикоснулся губами к моему лбу, будто проверял температуру. – Ты бы хотела пойти в кровать?

В кровать. С ним. В еще одном доме, из которого Джейка был вынужден уйти из–за меня.

Я уронила тетрадь с нотами на одно из фортепиано.

– Сыграй для меня сначала.

Он выключил свет, схватил подушку и уложим меня на диван.

– Какие-то пожелания?

– На твой вкус. Что бы ты сыграл, будь тут один.

Я полагала, он начнет красоваться чем-то сложным. Но поняла, насколько мало его знала – в этом и во всем остальном. Звуки были потрясающе простыми: третье Утешение Листа. Это была изумительная музыка, чья текстура рассеивалась почти незамедлительно, словно застенчивая луна проливала свою случайную паутину секретов с потолка.

– Теперь, на самом деле пора спать.

Я не слышала, как он встал. Мой разум до сих пор был погружен в последние нотки, и во что-то, что я хотела попросить у него уже долгое время:

– Риз, я хочу, чтобы ты пошел со мной в Карнеги.

Он поднялся меня с дивана.

– Рад, что ты наконец-то попросила, я начал уже было задумываться. И когда же феерическая дата?

– Через две недели с сегодняшнего дня.

Я почувствовала, как его дыхание остановилось. Его голова откинулась, отяжелевшая от невидимого веса за его плечами. Затем он заставил себя снова посмотреть на меня.

– Пойдем в кровать.

Прежде чем я смогла переварить, что сейчас случилось, он взял мою руку и направился наверх.

 

ЭТО, ДОЛЖНО БЫТЬ, БЫЛА ЕГО КОМНАТА, но он не включил свет. Пока мы раздевались, я чувствовала холодный пол. Низкую кровать. Простыни самые мягкие из всех, которых я касалась. Он нажал выключатель, и слабые проблески охры поглядывали на нас через щели резного изголовья кровати – роскошные деревянные узоры из замысловатой кружевной листвы – но он уже целовал меня, и я позабыла о кровати, и комнате, и обо всем остальном…

Когда он, наконец, накинул на нас покрывало, оно казалось успокаивающим снегом, охлаждающим кожу и не тающим от жары.

– Мне приятно находиться здесь, Риз.

Он удостоверился, что я полностью накрыта и прижата к нему.

– Привыкай находиться здесь.

Еще одно нажатие по выключателю и проблески охры исчезли.

 

Я ПРОСНУЛАСЬ, НЕ ЗНАЯ который час. Луч солнца проникал через щель между задвинутыми занавесками, и в этом рассеянном свете я впервые увидела его комнату.

Белый мраморный пол, совершенно голый. Кровать из темно–красного дерева. Никаких тумбочек. С каждой стороны с потолка свисало каскадом по три железных фонаря на металлической цепочке, последний шар опускался почти до уровня колен. Напольное зеркало из такого же резного красного дерева, как и изголовье, было прислонено к противоположной стене. Но это было что-то другое, картина, что придавало комнате очарование.

Дикие хищные цветы прорывались на фоне отчетливого бордового позднего заката. Пышное цветение, пойманное в насыщенных пятнах краски, чьи края врезались друг в друга, как осколки стекла, разбитого неосторожной рукой и оставленного в беспорядке. По центру в одиночестве на фоне буйства красок был потрясающе красивый мужчина. Он сидел в опускающейся тьме – колени прижаты к груди, руки обвиты вокруг ярко синих штанов, точеный, каждый мускул вспыхивал под проскальзывающим солнцем. Его шея была вытянута, будто он все никак не мог отпустить что-то – или кого-то – исчезающего, и черная грива локонов рассыпалась от прикосновения невидимого ветра. Под этими локонами, потерянных в непостижимом одиночестве, было его лицо: глаза Риза, щеки Риза, губы Риза… и их молчание.

Я спустилась вниз. Дом казался пустым. Ни звука, только тревожное эхо моих шагов. Рядом с гостиной была библиотека, откуда я вышла на террасу, выходящую на безупречный зеленый сад.

Риз сидел на ступеньках спиной ко мне, и я не могла определить, слышал ли он меня или нет.

– Ты нравишься мне с длинными волосами.

Он резко повернулся.

– О чем ты говоришь?

– О картине в твоей комнате.

– А, вот ты о чем… – Тревога начала исчезать с его глаз, возвращая их к обычному глубокому аквамариновому цвету. – Считаешь, мы похожи?

– Очень.

– Приму это за комплимент. Но это не портрет, уж точно не мой. Ты слышала о Врубеле?

Не слышала.

– Русский художник. Сибирец, точнее. Его картина хранится в Третьяковке. – Он сказал это с сожалением, будто картина принадлежала другому месту.

– Не знала, что это была копия.

– Если быть точным, но нет. Она намного лучше оригинала.

– Как копия может быть лучше оригинала?

– Поверь мне, может. – Он поднялся со ступенек, впервые улыбаясь с тех пор, как я спустилась вниз. – Кстати, ты хорошо спала? Завтрак уже остывает.

Что остывало в тот момент, так это кровь в моих венах. Стол был накрыт на троих в дальнем углу террасы.

– Ты кого-то ждешь?

– Брата. Он уже должен быть здесь, но, может, в пробке застрял.

Я старалась оставаться спокойной. Без пробок на дороге, я бы наткнулась на них обоих, ожидающих меня к завтраку.

– Не расстраивайся. Тебе понравится Джейк, как только ты узнаешь его лучше.

Именно этого я и боюсь.

– Я думала, мы с тобой будем одни.

– Таков был план.

– Что изменилось?

Он не собирался рассказывать. Что бы там ни было, это случилось за ночь.

– Что изменило план, Риз? Твой брат просто… решил присоединиться к нам?

– Это была не его идея. Я попросил его приехать, чтобы он смог провести выходные с нами.

Ответ удивил меня, хотя не должен был. Естественно, Риз хотел, чтобы мы все поладили.

– Ну же, что в этом такого? Мы проведем день или два с Джейком. Не вижу в этом проблемы.

– Проблема в том, что ты просто сообщил мне об этом, и тебе не пришло в голову, что я имею право голоса...

– Не думал, что ты можешь быть против.

– А если я против? В отличие от тебя, я не могу проводить свои выходные развлекаясь и болтая. Так что если ты лишаешь нас времени наедине, я в свою очередь могу поступить так же.

– Дело ведь не в общении, Теа. Просто… – Его рука скользнула по моей талии и дрогнула. – Я не могу быть на концерте, Джейк пойдет вместо меня.

– То есть… ты не придешь?

– Поверь, мне бы очень хотелось. Но я ничего не могу поделать. Не на этих выходных.

– Нет, конечно нет. – Какой же я была дурой. Пригласила его, представляла его там. – И по какому случаю на этот раз?

– Случаю?

– Это должно быть что-то – или кто-то – очень особенный, если ты готов оставить меня в один из самых важных вечеров в моей жизни.

Вена на его щеке вздулась. До сих пор никакого ответа.

– Риз, я не могу быть с тобой, пока ты не скажешь мне правду.

Тишина. Мое сердце разрывалось от того, как он смотрел на меня и молчал.

– А знаешь что? Хорошо тебе провести время со своим братом. И, пожалуйста, скажи ему, что ему будут рады в Карнеги. Присутствие хотя бы одного Эстлина в зале будет безусловно прекрасно.

Пока он стоял на террасе, пораженный поворотом событий, который нарушил его прекрасно спланированные выходные, я выбежала обратно через библиотеку, схватила сумку, брошенную в коридоре прошлой ночью, и ушла.

 

ЭТО БЫЛО ИДЕАЛЬНОЕ НОЯБРЬСКОЕ УТРО. Золотые листья повсюду – насыщенно красно–желтые, будто солнце вознамерилось показать мне, что был еще целый мир, красивый мир, независимо от того, появится ли Риз в Карнеги или нет.

– Кто огорчает нимфу, срывает цветок, сажая его в пустыне.

Я взглянула в направлении, откуда исходил голос, и увидела смотрителя, который однажды открыл мне зал Проктер. Земля под его ногами была покрыта ветками. Он обрезал одну из сосен возле Кливлендской башни, ножницы все еще были в его руках.

– Сайлен… как поживаете?

– В гармонии с миром, спасибо. – Он казался доволен тем, что я запомнила его имя. – А ты? Университетская жизнь такая, как ты ожидала?

– В основном. Хотя иногда кажется тут действительно пустынно.

– Тогда, могу ли предложить стать твоей водой? – Он вытащил тот самый ключ от обеденного зала из кармана.

– Спасибо, но сегодня в этом нет нужды.

– Нет? – Его брови нахмурились. – Будь осторожна. Пустыня может стать еще хуже, если повернешься спиной к музыке.

Я не поворачивалась ни к чему спиной – теперь у меня был собственный ключ к залу Проктер. Странно, что смотритель об этом не знал.

– Я сыграю снова, обещаю. Когда ночь потребует свою музыку.

Он улыбнулся, узнавая свои собственные слова.

– Кстати, почему вы постоянно называете меня нимфой?

– Потому что у нимф неземная красота. Твоя напоминает мне об…

– Одуванчике? – Просто слетело у меня с языка. Мужчина в Царево описал мою сестру именно так.

– Одуванчик – возможно, да. Цветок мечтаний, которые могут исполниться или же нет. Но скажи мне, кто огорчил тебя?

– Кто-то, кого я должна забыть.

– Настолько плохо? – Он покачал головой. – Тот, кто так сильно огорчает тебя, редко достоин твоей печали.

Я повторяла себе то же самое. Осталось только начать верить в это.

– Так что этот кто-то сделал?

– Он хранит от меня секреты.

– А, секреты. Все всегда окружены секретами. И вы считаете, что забыть его легче, чем жить в тени секрета?

Я представила себе семянки одуванчика – один за другим разлетевшихся на своих крошечных парашютах: Может быть. Может, нет.

– Как мне определить, стоит ли мне забыть его, Сайлен?

Я надеялась на какой-то простой совет, которому я могла спокойно последовать. Но он дал мне самый неопределенный ответ из всех:

– Все зависит.

– От чего?

– Хранит ли он секреты не из–за себя, а из–за тебя.

– Меня? Почему из–за меня?

Теперь его хмурые брови слились в одну большую складку.

– Хочешь правды? Конечно же, хочешь. И правда всегда красива, всегда. Но прежде чем ты потребуешь ее, должна быть к ней готова.

Ножницы снова начали работать над сосной. Металл сверкал между ветками, высохшие кончики ломались и падали на землю. Было ясно, что ему больше нечего мне сказать. А может было, но, как и все, он предпочитал более простое решение – потому что я была, знаете ли, не готова.

Неожиданно он остановился и повернулся.

– Не позволяй моей несвоевременной проповеди расстроить тебя; есть куда более важные вещи, о которых следует беспокоиться. Карнеги, верно?

– Да. Концерт через две недели, и я в ужасе. Сколько бы я ни практиковалась, этого никогда не достаточно.

– Музыка – это не Олимпийская дисциплина, Тейя. Внутреннее умиротворение важнее практики.

– Хотелось бы, чтобы вы сказали это моим двум наставникам. – А еще парню, который только что разрушил толику оставшегося моего внутреннего умиротворения. Но затем я поняла, что не упоминала причину ссоры с Ризом. – Откуда вы узнали о Карнеги?

– Через общеизвестные слухи, полагаю. Такого рода новости быстро разлетаются. А теперь, если хочешь моего совета – возьми выходной. Постарайся отдохнуть и хорошо провести время в часовне этим вечером.

– Часовне?

– Да, в той, что в кампусе. Нет ничего лучше истории о призраке в безлунную ночь. Да и орган завораживающий. – Затем у него появилось сомнение: – Ты ведь пойдешь?

– Если это органный концерт, то сомневаюсь, что пойду. Мои друзья не очень любят органную музыку.

– Друзья, знакомые – человеку всегда нужно окружение. Но скажи мне, если однажды твое сердце потонет в своих лабиринтах, где тогда будут твои друзья? Спустятся ли они с тобой, или ты отважишься пойти в одиночку?

Он сказал это с таким пафосом, что я чуть ли не рассмеялась.

– Не думаю, что в моем сердце так много лабиринтов, Сайлен.

– Пока нет. Но подожди, когда ему придется делать выбор. Надежное обещание человека или темное обещание призрака.

Впервые что-то в стиле его общения напугало меня.

– Не уверена, что понимаю, о чем вы.

– Только о том, что тебе нужно пойти сегодня туда, вот и все. – Он улыбнулся, и брови поднялись обратно в разные углы. – Я бы не пропустил это ни за что на этом и потустороннем свете.

Когда я уже собиралась уходить, он начал обшаривать все свои бесчисленные карманы.

– Cперва, я должен дать тебе это… – Он наконец нашел этот предмет: маленькую деревянную трубку, слишком толстую и короткую чтобы быть флейтой. – Ключ к окнам часовни. Они не заговорят с тобой без него.

– Вы еще и хранитель часовни?

– Все может быть. – Он загадочно подмигнул мне. – Хранитель всего, что было заперто слишком долго.

По пути к Форбсу, я внимательней рассмотрела трубку. И конечно, это вовсе был не ключ. То, что я держала в руках, было обычной крошечной подзорной трубой.

 

НОЧЬ ОКУТАЛА ЧАСОВНЮ кромешной тьмой, превращая ее в сказку камня и цвета. Глубокий изголодавшийся черный цвет крался вдоль стен. Он жадно поглощал их, полностью проглатывая их очертания. И таким образом оставались так только окна. Кружевные пятна красного и синего. Висящие в одиночестве. Плавающие в молчаливом, беспощадном небе.

– Добрый вечер, мисс. Вы пришли на показ? Мы скоро начнем.

Я прошла мимо привратника. Поднялась по нескольким ступенькам. Но только когда я шагнула вовнутрь, мои глаза охватило чувственное волшебство этого места. Совершенное и невозмутимое великолепие.

Земля и небо, человек и бог, жизнь и смерть – все слилось в огромное пространство линии, света и воздуха. Бесчисленные арки возвышались вокруг, исчезая высоко в далеком сводчатом потолке, словно гигантские сосуды из камня. А окна, теперь их цвета были увечены монохромностью ночи, балансировали своими хрупкими каркасами на огромных стенах, удерживаемые на месте неуловимой геометрической тайной. В сравнении с Проктер Холлом, последний оказался кукольным домиком. Сокровенный, сокровище само по себе, но пойманное в границы деликатных размеров. Этой часовне размеры были нипочем. Она тянулась к небу, понимая, что даже свод звезд не сможет вместить ее.

Я прошлась вдоль нефи. Села. Все вокруг меня дышало и было живым: потертые полы, ожидающие скамьи, мерцание люстр неистово билось внутри железных клеток. Люди сновали, выбирая свои места. Далеко впереди темно–красный канат разделял деревянный резной алтарь, где орган – захватывающий, как назвал его Сайлен – расположил свои трубы вдоль стен, торжественные, словно стражи по обеим сторонам.

– Взгляните на дерево, окружающее нас. Оно из Шервудского леса. Того самого Шервудского леса. И часть его может датироваться временем Робина Гуда.

Голос девушки раздался за группой туристов, которые закрывали обзор (возможно, последняя экскурсия на сегодня), и я слушала в пол–уха пока она объясняла, что для выполнения резьбы понадобился год и сотня мастеров. Затем я услышала упоминание о музыке. «…существует ритм этой резьбы, как у всего остального в этой часовне. Вы можете увидеть тут фигуры: Птолемей, Пифагор, Орфей…».

Потребовалось какое-то время, чтобы имя дошло до меня. Снова Орфей. На этот раз в часовне американского университета, чей интерьер не должен быть связан с болгарскими легендами и греческими мифами.

Туристическая группа уже перешла к следующему объекту интереса.

«…где вы можете увидеть цитату от Иоанна: И познаете истину, и истина сделает вас свободными. Истина – это тема всего трансепта. Теперь, пожалуйста, следуйте за мной к выходу…»

Я догнала их как раз вовремя.

– Извините, я услышала, что вы упоминали Орфея.

– Да, он прямо здесь. – Она указала на несколько деревянных фигур, вырезанных на алтарных скамейках. Орфей был первым, обращенный ко всей часовне. – Красивый, не правда ли?

Даже с расстояния, крошечная статуэтка излучала мрачную тишину его отчаяния: дерево придало форму его лире, но не могло дать голоса.

– Откуда здесь взялся Орфей?

– Из–за музыки. На этих скамьях обычно сидит хор. – Свет потух, и большой белый экран осветился рядом с нами. – Вы должны занять свое место. Они начнут в любую минуту.

Безлунная ночная история, посмотреть которую Сайлен заставил меня пообещать, оказалась Призраком оперы 1952 года, показанная под аккомпанемент органа этой часовни из восьми тысяч труб. Нечеткие титры появились на экране. Давно умершее высшее общество Парижа поднималось по огромной лестнице оперного дома, охваченные гламуром, мировыми сплетнями, жаждущие шанса быть увиденными, но глухие к предупреждениям об опасности, посланных созданием из катакомб. Призраком. Музыкальным гением, который влюбился в молодую оперную певицу и стал ее наставником – ее «вдохновителем музыки» – нацеленный сделать ее звездой, показывая ей, что музыка должна исходить от сердца, а не от разума.

Сцены мелькали. Я начала чувствовать себя удушающе, под наблюдением, будто скрытый взгляд из этого экрана был сосредоточен на мне. Ты должна знать истину, она освободит тебя. Слова возможно были где-то начертаны, в лабиринте окна трансепта. Какую именно истину я узнаю? Риз был моим фантомом? Моим «вдохновителем музыки»? Что через две недели, когда я буду играть на сцене Карнеги Холла, это будут и его звуки: его разум, его сердце, его музыка?

Я схватила пальто, соскользнула со скамьи, и побежала вдоль трансепта истины, прямо к выходу и к воздуху по другую сторону, в котором я так сильно нуждалась.

 

КАК И ВСЕ, КТО ИГРАЛ это произведение, я мчалась через Астурию, устраивая моим двум наставникам, как Риз назвал бы это, позерство. Громкий поток звука. Фламенко проигранное, как фуга Баха.

– Неплохо, совсем неплохо, – заулыбался Уайли со своего места. – Едва ли катастрофа, которую мне сказали ожидать.

Доннелли залилась румянцем, застигнутая врасплох.

– Ну я не заходила так далеко, Нейт. Но я рада видеть, что Теа вернулась в колею. Это было прелестно, дорогая!

– Спасибо. – Я вежливо улыбнулась. – Вот только не так я буду играть на концерте.

Волна шока прокатилась по комнате. Уайли среагировал первым:

– Тогда что это было? Разогревом?

– Нет. Просто демо, чтобы никто не переживал за мою технику. Но в пятницу я хочу, чтобы эта музыка звучала как я…

– Да?

Я вспомнила руки Риза на клавишах, каждая нотка была заряжена страстью.

– Я хочу играть Астурию, как она чувствуется.

– Ну вот, опять истерики. – Уайли выглядел еще более скептически, чем насчет Шопена.

– Хорошо, тогда. Покажи нам!

После того, как он подключил все свои связи ради меня, он ожидал шоу. И не просто обычного шоу. Проявление мастерства.

Я начала играть, но на этот раз лишь для Риза. Только мы вдвоем, в его коттедже, целующиеся под звуки гитары. Ничто не бывает безопасным в легендах. Или в музыке. Или в любое время, когда ты вот–вот влюбишься… Снова только мы вдвоем: снова в университете, одни на террасе. Свежее небо. Золотое ноябрьское утро. Я должна задать ему вопрос. Пригрозить ему. Разорвать. Я так и делаю. Он сомневается – совершенное, поразительное отсутствие звука. Пока печаль не врезается в меня, как октавный клапан бьет по обеим сторонам фортепиано…

Прозвучали аплодисменты. Браслеты зазвенели на запястье женщины.

Мужчина усмехнулся.

Все были довольны.

 

ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ ОКАЗАЛСЯ важным событием: даже люди, которых я едва знала, приглашали меня на ужин.

– Мы очень рады видеть тебя у нас, дорогая! – Доннелли улыбнулась, призывая меня попробовать индейку, которую они с мужем пекли целый день. У них был теплый, простенький дом с остриженными деревьями на переднем фасаде и ее любимым травяным садом сзади. – Теа из Болгарии, – объявила она другим гостям. – Это ее первый День Благодарения.

Четырнадцать пар глаз повернулось ко мне за столом, полные любопытства, желая узнать, что я думала о Дне Индейки, и какой он в сравнении с празднованиями в моей стране. Я рассказывала истории о еде, празднествах и народных традициях. Но настоящее сравнение я оставила при себе. Первый праздник в Америке оказался также первым, что я проводила вдали от семьи. Каждый запах свежеприготовленной еды, каждый взрыв смеха или звон бокалов вызвали во мне желание оказаться дома. Невозможно было описать каково это чувствовать себя желанной, окруженной столькими замечательными людьми, и все равно такой одинокой. И когда гость сказал тост («всем тем, за чью любовь мы всегда будем благодарны»), я была тронута чуть ли не до слез из–за тоски по родителям.

Когда пиршество закончилось, я совершила долгую прогулку обратно, но пустой кампус только все усугубил. Концерт был менее чем через двадцать четыре часа. Я содрогалась от страха. Самой ужасной была моя неразумная нужда практиковаться – весь вечер, на всякий случай – будто еще несколько часов имели значение.

Не утруждайся садиться за фортепиано, если ты не готова страдать, – предупреждал меня Риз. Музыка, песня, танец – все кровоточит, если оно родом из Андалузии.

Я провела последние две недели, стараясь не думать о нем. Но теперь из мазохистских побуждений «кровоточить» до онемения, я вернулась обратно в комнату и отыскала под грудой книг Цыганские Баллады. Я снова хотела почувствовать ритмы фламенко. Натиск его поцелуя. Его голос. Его прикосновение. И ощущение его рядом с собой в том коттедже – в мои самые счастливые дни с тех пор, как я приехала в Принстон. Или возможно во всей моей жизни.

Баллады занимали только половину книги. Остальное было ранней коллекцией: Песни, написанные вскоре после того, как Лорка забросил фортепиано. Они начинались с богатства цвета, смеси школьного двора и цирка. Там были карусель, наездники, арлекины, единороги и группа детей, наблюдающих, как желтое дерево превращается в птиц, пока закат трепетал над крышами и краснел, словно яблоко. После них, в серии андалузских песен, девушка из Севильи выбрала ветер вместо поклонника, который блуждал по пахнущим тмином улицам без ключа от ее сердца.

Затем я увидела смятую страницу, единственный испорченный лист в книге, волнистый, словно был смочен водой. Не от слез, а большого плеска. И по всей ней – знакомый почерк. Маленькие розарии красных чернил, повисшие на длинных под наклоном витках:

Кто еще бы полюбил тебя так, как я

если ты изменила мое сердце?

Строки повторялись бесконечно, сверху, снизу и по диагонали вокруг напечатанного текста, стирая все границы. Книги проходят через многие руки, люди всякое пишут, сказал Риз на Мартас–Виньярд, когда я увидела тот же самый почерк в другой книге. И все же это была не обычная писанина. Неистовая рука, которая оставляла их, должно быть принадлежала Эстлину. Не Ризу – его почерк я уже видела – но кого-то еще из этой семьи. Кого-то, кто был отчаянно, навязчиво влюблен.

Еще больше тревожащей была сама поэма. Названная в честь Бахуса (Романский вариант Диониса), в ней было всего шесть двустиший – неожиданно оголенные, соединенные вместе, как пьяные фрагменты держащиеся на месте причудой капризного бога собственной персоной:

 

Зеленый нетронутый шепот.

Фиговое дерево раскрывает свои объятия для меня.

Как пантера, его темнота

Преследует мою хрупкую тень.

Луна считает свои следы,

Затем оступается и начинает заново.

Увенчанный листьями,

Я становлюсь черным, зеленым.

Кто еще бы полюбил тебя так, как я

Если ты изменила мое сердце?

Фиговое дерево взывает ко мне, наступает.

Пугающее, размножающееся.

 

Я закрываю книгу. Что это было? Луна. Преследования. Фиговые деревья. И эти стихи – сначала Орфей, теперь Дионис…

– Счастливого Дня Благодарения, детка.

Голос заставил меня подпрыгнуть в кровати. Мое окно было уже приоткрыто, впуская прохладный воздух, а вместе с ним сигаретный дым. Фигура вышла из тени.

– Риз?

– Тебя не было целый день. Я уж начинал подумывать, что мне понадобится больше этих… – Пустая пачка Мальборо приземлилась в мусорную корзину. – Странно, не правда ли? Я так взведен, что можно подумать, будто это я должен сорвать завтрашним вечером аплодисменты.

– Давай не будем говорить о завтрашней ночи.

Он зашел, оставив окно открытым.

– Ты все еще сердишься на меня?

– Прошло две недели, а от тебя не было ни словечка. Ты думал, что я каким-то чудесным образом смогу уговорить себя не сердиться?

– Расстояние – это не всегда плохо. Отношения между нами начали накаляться, а это не то, что тебе нужно было перед концертом.

– Нет, мне нужна была твоя поддержка. Но в последнее время мне с ней не везет, поэтому… что ты хочешь сейчас?

– Я хочу, чтобы ты пошла со мной.

– Ну конечно, вот так ты избегаешь всего, отводя меня в какое-то милое местечко. Побалуй ее немного, и она все забудет, верно?

– Все совсем не так, Теа. Поверь мне хотя бы в этом, если не желаешь верить всему остальному.

Я решила не спорить, а просто посмотреть, что он придумал на этот раз. Поездка была быстрой. Он ехал словно за нами была погоня прямо до Палмер Сквер и того, что выглядело как высококлассный пансион. Американский флаг висел над входом, в то время как все кругом было в праздничном духе сезона, каждый кустик или дерево были покрыты электрическими лампами.

– Что это? Ты снова ведешь меня в отель?

Нет ответа. Его никогда не было. Мне давно говорили, что этот парень не любит, когда портят его сюрпризы.

Мы зашли внутрь, и мое уже упавшее настроение опустилось еще ниже. Нассо Инн. Зализанный гелем, стремящийся угодить портье приветствовал Риза («Добро пожаловать, г–н Эстлин!»), осведомился о нашем вечере и, с великолепно отрепетированной осторожностью, передал ему ключ.

– Риз, что, по–твоему, ты делаешь? – Возможно, устраивать сцену на публике было не самой лучшей идеей, но к этому моменту меня уже ничто не волновало. – Ты забронировал нам комнату на ночь, и это должно компенсировать эти две недели? Или то, что ты не появишься завтра?

Он улыбнулся, взял мою руку и вложил в нее ключ.

– Я не бронировал комнату на ночь. И я не тот, кто понадобится тебе больше всего на концерте.

– О чем ты говоришь?

– Мисс, мне кажется, вас ожидают. – Портье теперь тоже улыбался. Они оба смотрели на меня. – Вам стоит пойти в апартаменты Роквелл, этажом выше прямо по коридору. Леди и джентльмен приехали ранее днем.

Я стояла там в шоке, подозрение начало приобретать контуры в голове.

– Риз, не может быть… Кто приехал?

– Я же сказал: поверь мне хотя бы в этом. – Он весь сиял. – Ты ведь не думала, что я позволю выступить тебе в Карнеги Холл, когда твоей семьи нет рядом?

Ничто из мной пережитого – ни поступление в Принстон или новости о моей сестре – не могло сравниться с тем, что я испытывала в этот момент. Я хотела побежать по лестнице, обнять родителей, допрыгнуть до неба, смеяться и кричать, но я также желала, чтобы это лобби могло стать изолированным пузырем, где только бы Риз был со мной, чтобы я смогла извиниться перед ним, сказать миллионы других вещей (ни к одной из которых, казалось, я не могла подобрать слов) или, хотя бы, поцеловать его – что я и сделала – и пробормотать что-то бессвязное, надеясь, что он поймет, как всегда, все что я подразумевала, чувствовала, в чем нуждалась.

Остальные подробности я узнаю позже. Как он сделал то, что было у него на уме годами: создать стипендию – Музыкальная Награда имени Изабель Риос, названной в честь его матери – с ежегодной наградой в 5000 долларов студенту с самыми высокими достижениями в музыке. В обмен деканат согласился дать ему позволение решать, на что потратить мою стипендию, и отправить все моим родителям на бланке университета (приглашение, визовые бумаги, полностью подготовленная поездка от Принстона). Затем Рита помогла организовать сюрприз, удостоверяясь, что Риз останется невидимым. Зачем было так утруждаться? Потому что они здесь из–за твоего таланта, а не из–за моих денег. Они не должны чувствовать, что кому-то должны кроме тебя.

– Пойдем со мной наверх, не могу дождаться, когда ты познакомишься с ними!

Он покачал головой.

– Это твое время с ними; давай не будем его усложнять. Я скоро встречусь с ними, обещаю.

– Значит ли это, что ты все равно не придешь завтрашним вечером?

– Я хочу прийти, очень хочу. Но я должен быть в другом месте в субботу, и если я поеду в Нью–Йорк с тобой, то могу не успеть.

– Ты продолжаешь говорить со мной загадками.

– Знаю. Просто потому что это связано с… скажем там, это связано с вопросами по здоровью.

– Чьим здоровьем? Твоим? – Я вспомнила рассказ Кармелы. Неужели он болен и не говорит мне?

– Мы можем поговорить об этом в воскресенье, когда твои родители уедут. После, решать тебе.

– Что мне решать?

– Останемся ли мы вместе или нет.

– Риз, если то, что ты хочешь мне сказать, настолько плохо, то я бы предпочла узнать это сейчас.

– Плохо или нет – это будет полностью зависеть от тебя. – Он поцеловал меня в последний раз. – Если мое желание исполнится, то это будет совсем не плохо.

 

КОРИДОР НА ВТОРОМ ЭТАЖЕ был ярко освещен, вызывая почти жуткое чувство, пока я шла к апартаментам Роквелл, все еще не веря, боясь, что все окажется плохой шуткой или галлюцинацией. Наконец я дошла до двери. Постучала. Подождала несколько секунд, затем воспользовалась ключом и зашла…

И они были там, оба. Насколько же невероятно было увидеть своих родителей в номере отеля в Принстоне, и Риз осуществил это.

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Вдали

 

НЕПРОЩАЮЩИЙ, БЕЗУМНЫЙ красный цвет главного зала Карнеги извергался от полов, сидений и сочился вдоль полумесяцев белых балконов, словно будто гигантское существо только что вскрыло свои вены, готовое поглощать музыку.

Секундами ранее было названо мое имя. Кто-то придержал боковую дверь, позволяя мне пройти. Тогда зрители заметили девушку и разразились аплодисментами – в сотый раз той ночью, приветствуя еще одного одаренного подростка на легендарной сцене.

Теперь с этой самой сцены, пока я играла, уже приобретала формы другая легенда. Мягкий покров кленовых листьев сменился мощеной городской площадью. Стали появляться вокруг красные крыши. Бледные фасады домов пресмыкались один к другому. Балконы заставлены геранью. Соседи выглядывали из–за белых кружевных занавесок. Это был полдень. Солнце взгромоздилось посреди неба. А под ним, разгорячившись от жаркого воздуха, ряды стульев клубились вокруг столиков кофейни. Вокруг болтали люди. Звенели бокалы. Воздух гудел от предвкушения зрелища. Смерти? Авантюры? Ссоры? Любой горстки сплетен перед сиестой. Наконец, девушка начинает пересекать площадь. Вся в черном, подметая пол подолом своего платья. Ее походка наполнена ритмом танца, в то время как в тени у самой темной стены, вспыхивало пламя мужских глаз, следящих за каждым ее движением, наблюдающих...

Зал взорвался аплодисментами еще до того, как утихли последние ноты. Море хлопающих ладоней, поднимающихся с мест людей, образующих волну. Где-то среди этих зрителей были мои родители, вероятно, вне себя от увиденного. Доннелли и Уайли также, смакуя результаты своей превосходной работы.. Но темной фигуры, наблюдающей за мной с конца зала, уже не было.

Затем я увидела его. Прямо передо мной, в первом ряду, где он должен был быть все время. Он бросил белый цветок к моим ногам. Или это привиделось мне также, как я вообразила себе Испанию?

– Тэш, это было потрясающе! – Рита и Дэв бросились ко мне, как только они увидели, что я вышла из–за кулис. Толпа уже ушла, лишь те, у кого были особые пригласительные остались на коктейльный прием в известном мраморном холле Карнеги. – Неудивительно, что они оставили тебя напоследок. Хотя почему ты мне не сказала, что здесь будет Риз?

– Потому что его здесь нет.

– Балкон находится высоко, но не настолько. Я видела, как он оставил для тебя цветок. Как и в первом ряду – хорошая работа.

Та же самая ошибка. Интересно, хоть один человек (за исключением разве что собственной матери) когда-то мог узнать их, не приняв одного за другого.

– Цветок не от него, Рита.

– Нет? Но если Риз не тот, кто осыпал сцену розами, тогда... Ох, я поняла! – Она что-то увидела за моей спиной, замерев на мгновение. – Должна сказать, его двойник столь же идеален.

– Могу я вступить в фан–клуб Тэи? – Джейк, наконец, нашел нас и либо не услышал последний комментарий, либо был слишком вежлив, чтобы показать это. – С таким выступлением можно подумать, что у нее в жилах течет испанская кровь.

Рита не смогла сдержаться.

– И учитывая то, как она сыграла в сентябре, можно также подумать, что у нее по венам течет и польская кровь, правильно?

Он спокойно встретился с ней взглядом.

– Шопен удивителен. Ее – особенно. Но то, что она играла сегодня вечером, часто считают невозможным осуществить.

– Поэтому ей пришлось так много практиковаться. Насколько я слышала, все осенние каникулы были потрачены на шлифовку техники. Днем и ночью.

Я была подавлена. Он улыбнулся – улыбкой, которой он отлично владел, которая почти что обманула даже меня.

– Как бы ни были потрачены каникулы, это того стоило. А теперь, прежде чем Теа потеряет сознание прямо перед нами, нам лучше найти ей что-то поесть. Не хотите присоединится к нам?

Они хотели присоединиться, но Дэву нужно было вернуться в Принстон к одиннадцати. Затем мы поговорили с Уайли и Доннелли, потом еще с двумя другими преподавателями с музыкального факультета, затем с несколькими студентами – все приходили и уходили, останавливаясь, чтобы поздравить меня. Все, кроме двух людей, которых я хотела больше всего видеть.

– Джейк, мне нужно найти родителей. Я без понятия, где они.

– Конечно, пойдем поищем их, а затем я отвезу вас троих на ужин.

– Разве вы с Ризом не должны держать дистанцию? От моей семьи, я имею ввиду. Он не хотел все усложнять.

– Риз может решать сам за себя. У меня нет причин держать дистанцию от кого-то.

Мое сердце замерло на мгновение, как и каждый раз, когда мне напоминали о том, что Джейк, возможно, и был правильным для меня парнем. Сегодня больше чем когда-то. Мы даже не были вместе и все же, по поведению он больше напоминал моего парня, нежели Риз.

К счастью, мужчина, одетый в знакомый твидовый пиджак, прервал поток моих мыслей:

– Я не знаю кто такой Риз, но он многое пропустил. Твое выступление было поистине великолепным.

– Спасибо, профессор Джайлс! Я рада, что вы пришли.

– Как я мог не прийти, после такого продуманного приглашения? Да еще подписанным на греческом языке! Но только из любопытства, та пьеса, которую вы играли – вы выбирали ее сами? – Он казался удивленным, когда я ответила отрицательно. – Это весьма поразительно, тогда. Полагаю, что совпадения все же случаются.

– Что за совпадения?

– Я предлагаю вам изучить вот это... – Он протянул мне свою программку. – Как появится время, конечно. – Заметка об Астурии может показаться вам более... заманчивой.

На тот момент, меня не волновали на исторические примечания, насколько бы они не были заманчивы. Мои родители шли через лобби, и, хотя они оба выглядели счастливыми, я видела, что моя мама плакала.

– Вот ты где! Мы не думали, что ты так быстро освободишься. – Отец сжал меня в свои фирменные крепкие объятия, что означало, что он гордился мной.

– Куда вы пропали? Я уж забеспокоилась.

Он бормотал что-то о том, как сложно было отыскать уборные, пока мама обнимала меня с самой огромной улыбкой на устах, которую я когда-то видела. Я представила всех. Мои родители казались более нервными, чем обычно, вероятно потому что их английский не был столь хорош и заставил их чувствовать себя не в своей тарелке. Джейк был безукоризненно вежлив, очаровывая их обоих. Но когда я упомянула имя Джайлса, и что он был моим преподавателем, улыбка папы застыла посреди рукопожатия.

– Значит... Греческое искусство? Предмет, о котором Теа не очень много говорит.

На самом деле, я никогда не говорила об этом предмете. Беспокоясь о том, чтобы не вызвать в их сознании какие-то параллели с Эльзой, я назвала его как "занятия по истории искусства." Но если мой отец точно знал, что преподавал Джайлс, это означало, что он все еще помнил не только предметы Эльзы, но даже ее преподавателей по именам.

– Ваша дочь одна из лучших моих студентов, – Джайлс охотно ввязался в разговор, не зная, что тяжелый акцент моего отца только что скрыл тонкую враждебность. – Тем не менее, я уверен, что, когда она звонит домой, у нее есть более насущные вещи, чем говорить о мифах мира, который многие считают давно исчезнувшим.

К моему облегчению, Эльзу так и не упомянули. Джайлс в итоге ушел, и времени оставалось достаточно, чтобы познакомить родителей со всеми, прежде чем прием был закончен. Когда позже Джейк предложил отвезти нас на ужин, отец покачал головой.

– Вы, дети, идите праздновать. А мы вернемся и постараемся привыкнуть к смене часовых поясов, чтобы Теа могла показать нам завтра кампус.

Я пыталась убедить их остаться, но они выглядели ошеломленными и уставшими. На выходе папа отвел меня в сторону, и его глаза наполнились слезами.

– Ты была сегодня великолепна. Мы никогда не слышали, чтобы ты играла так.

– Как?

– Ну знаешь, как будто ты вдруг... повзрослела?

– Это колледж, пап. Тут взрослеют, просто вдохнув его воздуха.

– Может быть, очень может быть. Но постарайся слишком быстро не взрослеть, хорошо? Однако, должен сказать, этот Джейк, похоже, хороший парень.

Я задумалась, что бы он сказал, если бы этим “парнем” был Риз в этот вечер, сопровождая нас.

 

ШУМНЫЙ ГОРОД ЗАХВАТИЛ НАС в свое безумие. Лимузины и желтые такси препятствовали друг другу на выезде из Карнеги, в то время как рядом с ними, на тротуаре, люди локтями прокладывали себе дорогу – словно обезумевшие иголки в коробочке, которую все время трясут.

– Куда бы ты хотела пойти? – Он выглядел спокойным; казалось его не беспокоили эти снующие повсюду люди.

– Не буду против спокойного места.

– Как на счет азиатской кухни?

– Вези меня куда хочешь. Это твой город.

Ресторан, который он выбрал, оказался, совсем спокойным: очередь тянулась с улицы, начиная от тяжелой деревянной двери, над которой висела красная вывеска – ТАО. Подобно тому, как это было в Тапео, фамилия Эстлин сработал мгновенно, и мужчина,похожий на сотрудника Секретной Службы (черный костюм, бритая голова и наушник), показал нам наш столик.

Джейк взял меня за руку.

– Не дай мне потерять тебя.

Мы проходили мимо бара– через зону настолько тесную, что мы едва могли пройти– и, на несколько секунд у меня возникла иллюзия, что я его. Его девушка. Следую за ним, держась за руки, в один из пятничных вечеров, начиная наше свидание.

(– Куда бы ты хотела отправится?

– Просто хочу погулять с тобой. По самой длинной и многолюдной улице города...)

Нас сопроводили на второй этаж к столику, отделенному от других длинным стеклянным мостиком. Рядом с ним возвышался огромный каменный Будда, который наблюдал за ритуалом еды, источая безразличие к чему-то кроме его собственного душевного спокойствия.

Я взглянула на меню, но сразу же закрыла его, не понимая значения многих из слов в нем.

– Это не то, чего ты хотела? – Джейк пододвинулся к краю своего стула, готовый уйти по моему желанию. – Мы можем пойти куда-то еще. Вот только,в Нью–Йорке нет более спокойного места, чем это.

– Нет, он идеальный. Самый лучший ресторан, в котором я когда-то была.

– Этот? – Он выглядел смущенным – либо из–за отсутствия у меня опыта в подобных заведениях, или потому, что он нечаянно превзошел Риза. – Давай закажем еду.

– Не против заказать для меня?

– Конечно. Как на счет суши?

– Никогда не пробовала.

Его глаза расширились от удивления.

– Никогда?

– Они не очень популярны в Болгарии. И я не видела их в кафетерии, во всяком случае, не в Форбсе.

– Так даже лучше. Ты получишь огромное удовольствие.

Я наблюдала, как он произносил странные названия каждого блюда официантке – без спешки, спокойно и обезоруживающе тепло, как он делал все остальное. Еду принесли быстро. Миниатюрные рулеты из риса и водорослей, расположенные на узких прямоугольных тарелках.

Я искала приборы, но их не было.

– Пользовалась уже палочками? Это просто. Просто придерживай нижнюю с большим пальцем, вот так... – Он помог расположить мои пальцы. – И верхнюю держи, как ручку, так ты можешь использовать ее, чтобы захватить еду.

Палочки упали на тарелку, как только он отпустил мою руку. Мы оба рассмеялись.

– Попробуй еще раз. Это не так сложно, как кажется.

Это было гораздо сложнее, чем казалось. Мой пульс участился от его прикосновений, и я уронила бы все, даже вилку.

Когда официантка вернулась, чтобы проверить все ли у нас есть, он указал на розу, которую я оставила на столе.

– Можно нам так же вазу для розы?

Она сразу же принесла ее.

– Джейк, я все хотела у тебя спросить... Почему именно роза из всех цветов?

– Потому что... – Он замолчал. Может быть, мне не следовало спрашивать, теперь, когда мы были просто друзьями. Но это была и его вина – вручил мне тот же цветок еще раз, повторяя вечер в Александр Холле. – Я предположил, что это может быть твой любимый цветок.

– С чего взял? Ты ничего не знал обо мне, когда ты и я... когда мы впервые встретились.

Он наклонил голову в знак несогласия.

– Я видел флайера твоего концерта.

Флайера. В них упоминалась Болгария. И нужно было лишь несколько минут поиска в Google, чтобы узнать, что Болгария славится своими розами – поля усеяны ими, снабжая мир парфюмерии экстрактом масла розы. По сути, роза была подарком, основанном на географическом расположении.

– Так... это так?

– Извини, что «так»? – Я снова попыталась сосредоточится на разговоре.

– Это твой любимый цветок?

– Вообще то нет. Но тем не менее она красива.

– Ну, была еще одна причина... – Его глаза были по–прежнему устремлены на вазу с розой. – Твоя игра в тот вечер кое–что напомнила мне.

– Что?

– Стихотворение, которое я полюбил, как только прочел его.

Так он тоже увлекался поэзией? Наверное, он записывал свои собственные строки в книги. Красными чернилами, прямо поверх печатного текста.

– Что за стихотворение?

Он не сказал мне.

– Ну же, Джейк. Я хочу узнать.

– Может быть, когда-то.

– Когда-то? То есть никогда?

– Нет. То есть... когда станет безопасно говорить об этом.

– Как приношение этого цветка в подарок более безопасное, чем разговоры о нем?

– Никак, ты права. Я переступил черту. Мне не следовало делать этого.

Обязательное напоминание. Как будто я могла забыть, что это было не свидание. Что он проводил со мной вечер только из–за одолжения его брату.

Поездка назад в Форбс была не менее неловкой – мы сидели бок о бок с ним в темной машине, погрязшей в тишину. Это был черный Рендж Ровер (весь черный, даже кожаные сидения), выглядящий совершенно новым, как будто перед этой ночью его никогда не вывозили на улицы самого оживленного города на земле.

– Разве это не хлопотно, иметь такой большой внедорожник в Манхэттене?

– Он не мой. Это семейная машина, и она обычно остается в Принстоне.

Насколько я видела, в понятие «семья» входило всего два человека – он и его брат.

– Здесь вообще нужна машина?

– Нет. У меня есть байк[19].– Немного трудно представить тебя на велосипеде на Пятой Авеню.

Он засмеялся.

– Не велосипед. А мотоцикл.

– Я правда не понимаю. Риз – плохой парень, и все же ты – тот, кто живет дикой нью–йоркской жизнью и ездит на мотоцикле. Что ты делаешь с ним, встречаешься с другими членами банды?

– Моя банда состоит из одного, на данный момент. – Его глаза быстро взглянули на меня и затем вернулись к дороге. – Риз попал в аварию на своем много лет назад.

– Что произошло?

– Неприятный случай. Кое–кто пострадал, и мой брат винил себя. Теперь он не подходит и близко к тому, что имеет только два колеса.

– И он не против того, что ты ездишь на нем?

– Против, он раньше сходил с ума от беспокойства. Затем начались жестокие споры, и он сдался.

Я не могла поверить, что Риз проиграл, даже брату.

– Хотя, ты знаешь, он прав. Мотоциклы слишком небезопасный вид транспорта.

– Не очень. – Он улыбнулся – не мне, и даже не самому себе, но чему-то в темноте впереди нас. – Одна молния не бьет дважды в ту же семью.

Его голос начинал казаться опрометчивым, и я пыталась придумать другую тему для разговора, более безопасную. Но, похоже, не существовало безопасных тем для разговора между мной и Джейком, так что я ничего не сказала больше.

Когда мы подъехали к Форбсу, он припарковался возле основного входа и пошел со мной вниз по дорожке, которая вела к моему окну.

– Я прекрасно провела время сегодня, Джейк.

– Я тоже.

Огромная луна разогнала темноту достаточно, чтобы я могла заметить, что он не улыбался. Мы кратко обнялись на прощание, и я поспешила открыть окно, в надежде, что его звук отрезвит меня от желания побежать за ним и снова оказаться в его руках.

– Ты кое–что забыла.

Я повернулась. Он вернулся. На мгновение у меня в голове промелькнула безумная мысль: что он поцелует меня.

– Что я забыла?

Но он больше не смотрел на меня. Его глаза были устремлены на что-то позади меня, в комнате. Что-то, что я еще не успела заметить, чье неожиданное присутствие напомнило ему не переступать через свои границы снова.

– Что я забыла Джейк?

– Неважно.

Я хотела сказать ему, что это было важно. Что некоторые вещи были важнее, и что я не хотела, чтобы он уходил.

Вот только он уже ушел.

Я поняла, что я забыла в машине, его розу. В моей комнате, в то время как я отсутствовала, меня ожидала ваза красных маков. В свете луны они выглядели почти черными.

Ощущала ли ты мои поцелуи, переданные тебе Альбенисом через весь зал?

Записка была сложена пополам и спрятана прямо посередине раскрытых лепестков. Всего несколько слов подтвердили то, во что мой разум отказывался верить: тот силуэт в глубине испанской площади был реальным. Несмотря на то что, он позволил мне провести весь вечер с его братом, Риз все же приехал на концерт.

 

Я ПРОСНУЛАСЬ, ЖЕЛАЯ, ЧТОБЫ ЭТО было воскресенье. Но в то же время боясь этого. Риз обещал дать мне ответы, но вопросы все накапливались. Отправил Джейка со мной в Нью–Йорк, только чтобы затем прокрасться в Карнеги и наблюдать издалека – кто так поступает? Может, это было испытание верности его брата? Или меня? Не говоря уже о тех цветах. Как можно достать маки в Ноябре?

Я старалась не заострять на этом свое внимание и сосредоточится на том, о чем мечтала месяцами: экскурсии по Принстону для моих родителей. Они хотели видеть все – мое общежитие, классы, библиотеку, и конечно Александр Холл. Мы даже пошли в художественный музей, но я избежала греческих галерей и вместо этого провела их по первому этажу, где моя мать влюбилась в тающие "Луга в Живерни" Моне, а мой отец все возвращался к портрету Жана Кокто в исполнении Модильяни.

После позднего ланча в Форбсе, головная боль мамы заставила ее вздремнуть в моей комнате, пока мы с папой сидели за чашкой кофе на веранде. Он разглядывал пейзаж и, в первый раз за тот день, затих.

– Пап, что-то случилось?

– Ничего не случилось, все хорошо. Приятно видеть, что ты так хорошо здесь устроилась. Более счастливой, я тебя видел.

– Счастье – это сложная вещь.

– Даже в восемнадцать лет? – Он покачал головой, улыбаясь. – Подожди, пока тебе не стукнет столько, сколько мне. Вот когда вещи действительно становятся сложными.

Я взглянула на него более внимательно, чем раньше. Мой мудрый, скромный, добрый папа. Даже сейчас, когда он был доволен и спокоен, его лицо, казалось, отказывалось сменять выражение постоянной тоски. Я задавалась вопросом, должна ли я показать ему работу Эльзы. Она была его ребенком, он имел право увидеть ее. Но что хорошего это бы принесло? Это была не та печаль, которая могла бы утихнуть от старого напоминания. Он хотел получить ответы. Запоздалую правду. А в лучшем случае – некую справедливость.

– Теа, помнишь, когда ты уезжала из дому, ты обещала мне не копаться в прошлом?

– Конечно. – И я сдержала свое обещание. Почти. – Почему ты спрашиваешь?

– Для начала, твой класс по греческому искусству. Это так ты не лезешь в прошлое, выбирая такие же предметы, что и твоя сестра?

– Клянусь, я понятия не имела.

Последовала пауза, и его хмурый взгляд усилился.

– И что там с этим твоим профессором?

– Ты о Джайлсе?

– Да, Джайлс. Странный ученый Греции, который вышел чистым из воды, в конце концов, потому что у него не было никакого мотива. У них никогда нет мотива, не так ли?

Мне не приходило в голову, что Джайлс, возможно, был подозреваемым. Все же, учитывая исчезновение тела Эльзы, список подозреваемых, вероятно, включал всех, кто знал ее.

– Папа, то, что он преподает этот предмет не значит, что он... – Я снова почувствовала его враждебность к моему профессору. – Или есть что-то, что ты не говоришь мне?

– К сожалению, нет. Только то, что ты уже знаешь.

Он вытащил свой бумажник, и из него – две газетных вырезки, свернутые в размер долларовой банкноты. Когда он передал их мне, я узнала статьи, я видела их много раз в течение лета, опубликованные в Вестнике Принстона с перерывом в три дня, в декабре 1992 года.

Пятничный заголовок – НАЙДЕНА МЕРТВАЯ СТУДЕНТКА, ПРИЧИНА СМЕРТИ НЕИЗВЕСТНА – есть краткое вступление, не более, чем некролог. Тело девушки было найдено накануне бегуном на пешеходной тропе, к югу от кампуса. Не было никаких признаков насилия, никаких оснований для тревоги студентам. Вскоре будет объявлено панихиду. Тем временем тело будет оставаться в похоронном бюро Гарриет, пока семья не проведет необходимые приготовления.

Вторая статья имела совершенно иной тон, и несмотря на то, что в выходные была задержка новостей, заголовок поражал своей безотлагательностью: ТЕЛО МЕРТВОЙ СТУДЕНТКИ ИСЧЕЗЛО, ОХРАНА КАМПУСА НАХОДИТСЯ В СОСТОЯНИИ ПОВЫШЕННОЙ ГОТОВНОСТИ. Сотрудник нашел пустой гроб в пятницу утром, после открытия похоронного бюро Гарриет. На этот раз там был скандал. Подразумевая возможность преступления. Под воздействием свежих сплетен, репортер преподнес детали на несколько газетных колонок, раскрыв отчеты прошлых смертельных инцидентов, списки мер безопасности, и даже критический анализ способа, которым Гарриет управлял своим бизнесом.

Там и было упомянуто мимоходом имя – безобидное. Имя, которое ничего не значило для меня тогда в Болгарии, когда я еще не приехала в Принстон:

Многочисленные студенты и преподаватели выразили дань уважения умершей в четверг днем. Согласно записям, в похоронном бюро, последний, кто видел тело, был Винсент Э. Джайлс, профессор умершей, который зарегистрировался у администратора похоронного бюро в шесть часов и вышел из главного лобби в шесть двадцать пять, завершая длинный список посещений. На данный момент подозреваемых нет. Университетские должностные лица убеждают всех в кампусе соблюдать ранний комендантский час пока власти не закроют дело.

Я облокотилась на спинку стула и уставилась на страницу. Джайлс. Все эти научные игры в кошки–мышки над работами моей сестры, и не слова мне о своем визите в похоронное бюро. Было ли еще что-то, что он решил оставить в тайне?

Отец погладил мою руку.

– Не нужно сильно задумываться об этом. Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, вот и все.

– В безопасности от чего, пап? Конечно Джайлс пошел в похоронное бюро; Эльза была его студенткой. Это не делает его преступником.

– Я не говорю, что он преступник.

– Тогда что именно ты имеешь в виду?

– Многие вещи остались без объяснений Теа. В том числе то похоронное бюро. В день, когда твою сестру привезли туда, кто-то прислал десятки цветов одним заказом.

– Что ты имеешь в виду, говоря кто-то? Полиция не узнала, кто это был?

– Они пытались узнать. Заказ был сделан в тот же день в местном цветочном магазине, мужчина средних лет попросил, чтобы доставка осталась анонимной. Он заплатил наличными, так что не было никакого способа его отследить.

– И ты думаешь, что это был Джайлс? Извини, но я не вижу его одержимым студенткой таким образом. Или посылающим огромное количество цветов.

– Ну, к счастью для твоего дорогого профессора, человек из цветочного магазина был описан как «невысокого роста и более формально одет».

– Тогда зачем ты мне это рассказываешь? И почему вдруг именно сейчас?

– Мама и я... мы долго обсуждали, как много тебе рассказать. Сначала мы думали, что чем меньше ты знаешь, тем лучше. Возможно, мы приняли желаемое за действительное, предполагая, что ты могла приехать в колледжи не столкнутьсяс прошлым. Но Джайлс на твоем концерте стал проверкой в реальных условиях. Я не говорю, что сейчас Принстон не стал безопасным местом, просто... Я не думаю, что пятнадцать лет – это долго, Теа. Многие из тех же людей, вероятно, все еще рядом. Так что все, что я говорю это... не верь никому, ладно?

 

КОГДА МОИ РОДИТЕЛИ ОТПРАВИЛИСЬ спать, мне следовало сделать тоже. Но это был вечер вечеринок с отголосками прошедшего Дня благодарения, и я не хотела быть единственным человеком, который все пропустит.

«Тигры» были обеденным клубом, располагавшимся у Колониального зала, полностью смешиваясь с ним: белый фасад пересекали темно–коричневые балки, создавая праздничный эффект немецких домов. Рита ранее прислала мне смс, что мое имя будет в списке гостей у двери. К счастью, так оно и было

– Тэш наконец-то! Ты в порядки? Я ни слышала о тебе ничего весь день.

Я сказала что-то о том, что проводила экскурсию моим родителям, и то, что по всей вероятности, провалю половину предметов.

– Хочешь сказать, что Джайлс не дает тебе поблажек после Карнеги? Держу пари ты лучшая в его классе. Мужчина не переставал говорить о тебе на приеме.

– У него были студенты и лучше.

– Правда? Какие-то безумные археологи, который потирали древнюю лампу в поисках джина?

Как всегда, она попала в самую точку. От этого меня кинуло в дрожь.

– Джинн был в «Тысяча и одна ночь», а не в Греческих мифах.

– Все равно, вот почему у меня специализация в науке. Но хватит об учебе. Когда вы с Ризом расстались?

– С чего ты взяла, что мы расстались? – Она, вероятно, так решила после того, как увидела меня в Карнеги с кем-то другим. – Парень со вчерашнего вечера – это его брат.

– Я так и думала. Но если вы еще двое вместе, почему он не был на концерте?

Или еще лучше: Почему он там был и никто об этом не знал?

– Его нет в городе в эти выходные.

– Это он сам тебе сказал?

– Да, а что?

Ответ занял секунду, но этого было достаточно для появления первых признаков жалости на лице моей подруги.

– Он в городе, Тэш.

– Да?

– Дэв видел его вчера вечером. Вот почему он должен был вернутся к одиннадцати, помнишь? У пловцов было их тусовка, о которой я тебе рассказывала, их ежемесячная... ну, не важно. Но сначала они собирались в Плюще.

– И?

– Риз был там с двумя девушками у всех на глазах. Очевидно, все было достаточно серьезно.

Пол покачнулся под моими ногами. Она попыталась взять меня за руку.

– Тэш, мне жаль. Дэв не хотел, чтобы я тебе говорила, но я подумала, что ты должна знать.

Я видела Дэва через комнату, он посмотрел на нас, после чего отвел взгляд..

– Он уверен, что это был Риз?

– Да, и так же... – Она решила не говорить. Я никогда не видела, чтобы Рита обрывала фразу на середине.

– Пожалуйста, просто скажи.

– Риз сейчас на Проспекте. В Плюще, с остальными.

Остальное превратилось в шум – шум и жару, – пока я пыталась понять, что делать, как не сломаться перед всеми. Часть меня отказывалась в это верить. Но зачем моей подруге мне лгать?– Рита сделай одолжение. Можешь попросить Дэва провести меня в Плющ?

Она сказала что-то о возвращение в Форбс, но я не слушала.

– Пожалуйста спроси его, если ты правда моя подруга. Я должна увидеть все собственными глазами, и будет гораздо легче попасть в Плющ, если Дэв будет со мной.

Никто из нас не сказал ни слова, когда мы уходили от Тигров. Плющ был прямо через дорогу, массивное прямоугольное здание, в котором гремела музыка. Дэв постучал. Тяжелая дверь приоткрылась на дюйм. Должно быть его узнали, потому что дверь приоткрылась немного больше, как раз достаточно, чтобы позволить нам проскользнуть мимо охранника, одетого в черное.

Все что понадобилась – это несколько шагов. В комнате было людно – в основном были парни, пьяные, и несколько поразительно красивых девушек – но было не настолько многолюдно, чтобы я не увидела его. Он был в центре, склонялся над девушкой, спрятав лицо, в изг