Глава 6 евреи и жертвоприношения 3 страница

123) Она же, Ковалева, объявила при этом случае, что, по всей вероятности, те же самые жиды сгубили родного ее брата, Якова, но что она не смела об этом говорить. По справке оказалось, что малолетний, Яков в 1818 году умер, будто бы от нанесенной самим себе по неосторожности раны; дело это, за давностью, оставлено было без внимания.

124) По тому же делу обнаружилось, что те же велижские евреи в 1817 году истязали и умертвили шляхтянку Дворжицкую, взрослую женщину, коей останки найдены были в лесу на следующий год. И в этом злодействе участвовали те же две развратные русские бабы и открыли все мелочные подробности его. Дворжицкую напоили пьяною, качали в бочке, били по щекам, ругались над нею, положили на два стула, кололи в разных местах и собирали кровь в подставленную посуду; мертвую же обмыли, положили в пошевни и вывезли за город, в лес. Из этого происшествия, между прочим, видно, что жиды, посягающие на подобное дело, не ограничиваются убийством одних только младенцев или мужчин, но готовы воспользоваться всяким удобным случаем, дабы убить христианина и взять кровь его для суеверных обрядов. Впрочем, Терентьева именно показала, что не знает, куда жиды употребили кровь Дворжицкой; но заметила, что они, рассматривая эту кровь, находили ее черною и были ею недовольны.

125) По тому же делу обнаружилось такое: же убийство жидами двух девочек, нищих, в 1819 году в Семичевокой корчме около Велижа. И здесь возмутительные подробности, во всем согласные с обстоятельствами и с другими сведениями о подобных делах, не оставляют никакого сомнения в истине происшествия. Многие жиды, оговоренные по сему делу, изобличены были в совершенно ложных показаниях и дерзкой лжи; так, между прочим, они уверяли, что вовсе не знали и никогда не видали Терентьевой, тогда как доказано было, что они знали ее очень коротко и уже много лет, потому что она служила работницей у жидов в том же месте.

126) По тому же делу обнаружилось убийство в Брусовановской корчме еще четырех детей. Это случилось также перед Пасхой, в 1821 или 1822 году, в голодное время, когда дети ходили по миру, и жиды, зазвав их в корчму, заперли порознь, а после поодиночке же умертвили, в присутствии множества других жидов, обыкновенным мученическим образом. Соучастницы жидов, Максимова и Терентьева, назвали поименно большую часть виновных, описав во всей подробности, как преступление было совершено, кто где стоял, что говорил и делал. Один жид доведен был уликами до того, что, мешаясь и теряясь, зарыдав, сказал в присутствии комиссии: "Если кто из семьи моей признается, или кто другой скажет все это, -- тогда и я признаюсь". Другие жиды или упорно молчали, или выходили из себя и неистово кричали и угрожали свидетелям.

Ко всему этому присоединилось еще особое дело о поругании евреями Св. Тайн, полученных под купом, и антиминса, украденного нарочно для сего из церкви.

Розыскание показало справедливость этого доноса, раскрыв все подробности его; не менее того жиды не сочли за нужное сознаться и действительно отделались голословным, упорным запирательством. Жиды при допросах в присутствии выходили из себя, кричали и бранились до того, что их выводили вон, и комиссия не могла продолжать допросов. Об этом деле, впрочем, упоминается здесь только по связи его с предыдущими.

127) В 1827 году, перед Пасхой, Виленской губернии в Тельшевском уезде, деревни помещика, Дамми, пропал без вести семилетний ребенок Пиотрович. Пастух Жуковский объявил, что видел сам, как жиды поймали ребенка в поле и увезли; труп найден впоследствии искаженный точно таким образом, как во всех подобных случаях; жиды путались при допросах, делали ложные показания, снова их отменяли и наконец изобличены в злодеянии этом столько, сколько можно уличить людей, не имеющих в оправдание свое ничего, кроме голословного запирательства. Несмотря на то, что в этом случае был даже один посторонний свидетель, помянутый пастух, жиды были оставлены только в подозрении. И это, конечно, уже доказывает, что все улики, кроме сознания, были налицо, ибо во всех других современных нам случаях, помещенных выше и ниже, евреи всегда были оправдываемы. К этому должно еще присовокупить, что два жида, кои начали было признаваться, найдены мертвыми: один убитым, под мостом, другой отравленным. Здесь будет кстати упомянуть, что по случаю подобного производства, которое теперь не могло быть отыскано, признавшийся в преступлении еврей был найден повещенным в школе жидовской, при замкнутых дверях; несморя на это, показание жидов, что он сам удавился, было принято.

128) В 1827 году ребенок пропал в Варшаве за два дня до Пасхи; очевидно, подозрение пало на жидов, следы были открыты, и ребенок, вопреки уверениям и отрицательству хозяина дома жида, отыскан у него в сундуке. Несмотря на многие обстоятельства, обличавшие вопиющим образом виновных в том, что они намерены были принести ребенка обычным образом в жертву своему исступленному фанатизму, жиды отделались уверением, что они сделали это для шутки. (Киарини, тл. II).

129) В книге Путешествие по Турции англичанина Валыиа, 1828 года, говорится следующее:

"Константинопольские христиане утверждают, что жиды, похищая детей, приносят их в жертву Пасхе, вместо пасхального агнца. Я был свидетелем большого волнения между жителями. У греческого купца пропал ребенок, и думали, что он украден и продан в рабство. Но вскоре тело его нашли в Босфоре; руки и ноги были у него связаны, а особенные раны и знаки на теле показывали, что он был умерщвлен необыкновенным образом, с каким-то особым необъяснимым намерением. Гласные обвинения пали на жидов, потому что это случилось перед Пасхой; но ничего не было открыто".

130) В 1833 году Минской губернии Борисовского уезда живший в деревне Плитчанах еврей Орко заманил к себе ушедшую от помещика крестьянку Феклу Селезневу и бывшую с нею девочку 12 лет Ефросинью и, по показанию первой, уговорил ее, обещав за это 30 целковых, согласиться на убийство последней для того, чтобы добыть из нее кровь. Труп был найден, а на нем, кроме признаков удушения, рана на виске, откуда, по показанию Феклы, Орко выпустил кровь в бутылку. Он говорил ей, что кровь эта необходима ему для какой-то беременной родственницы, при родах коей нужна христианская кровь, для помазания глаз ребенка.Уговаривая Феклу, Орко сказал: "Хоть бы от мизинца достать крови, очень нужно, и без этого никак нельзя обойтись". В доме жида и частью даже на жене и дочери его найдено снятое с убитой платье; Фекла, после запирательства и противоречия, рассказала все подробности этого убийства и каким образом Орко нацедил крови в бутылочку. Впоследствии жиды были уличены в подкупе подсудимой Феклы, чтобы она приняла все одна на себя, а жидов не выдавала. Орко уговаривал также мать убитой, чтобы она не искала дочери своей, которая живет на хорошем месте; он же силою и дракою не допускал к обыску сарая, где, по указанию Феклы, найден был труп. Жена и дочь Орки и сам он путались беспрестанно в ложных показаниях. Вследствие всего этого Орко был обвинен в убийстве; но, на основании Высочайшего повеления 1817 года, коим запрещено подозрение в употреблении евреями христианской крови, вопрос этот устранен.

131) Волынской губернии в Заславском уезде случилось в 1833 году следующее:

Крестьянин графа Грохольского Прокоп Казан явился 20-го марта в экономическое Правление и объявил знаками, что на пути в деревню Волковцы напали на него три жида и отрезали ему язык. Когда рана поджила, то он рассказал следующее:

"Я был настигнут евреями, когда перешел лес, на перекрестке между деревнями Городищем и Серединцами. Поровнявшись со мною, сначала подошел ко мне один жид и, разговаривая, шел рядом; потом присоединился к нам другой, а, наконец и третий. Ничего не подозревая, я беспечно отвечал на вопросы их, как вдруг один, отстав немного, схватил меня сзади и повалил; другие бросились и начали давить мне грудь и душить за горло, так сильно, что я пришел в беспамятство и, вероятно, высунул язык. Придя от боли в чувство, я увидел себя поставленным на колени с наклоненною головой; один еврей поддерживал мою голову, а другой подставлял под рот чашку, в которую кровь сильно лилась. В таком положении, беспрестанно подталкивая меня в бока и затылок, вероятно, для усиления кровотечения, держали они меня до тех пор, пока чашка не наполнилась кровью больше, чем до половины. Тогда, взяв миску с кровью и отняв у меня 12 рублей серебром, найденные мною на ярмарке, сели они в свою бричку и уехали. Это случилось около полудня. От истечения крови я опять обмер, а когда пришел в себя, то солнце было уже низко. Евреи уехали в бричке, запруженной тремя гнедыми и одной белой лошадьми".

Заславский городничий собрал немедленно всех тамошних евреев-фурманов, поставил их в два ряда и, призвав Казана, приказал ему узнавать между ними преступников. Казан, три раза прошел по рядам и, не могши еще говорить, показал знаками, что здесь их нет. Проверив наличных евреев по списку, городничий нашел, что в числе их недостает трех, именно: Ицка Малаха, Шая Щопника и Шлема Калия. Их призвали, поставили в ряды и снова позвали отпущенного уже Казана. Едва он подошел, как тотчас же указал на Ицку Малаха, стараясь всячески дать знать, что это тот самый, который отрезал ему язык; в Шопнике узнал он того, который его держал; в Калии нашел сходство с третьим участником преступления, не утверждая, однако же, положительно, что это он. Казан твердо стоял в своем показании, даже после духовного увещания.

132) В 1840 году, во время Пасхи, католический священник отец Фома, живший в Дамаске, отправился со служителем своим в еврейский квартал, и оба пропали без вести. Обвинения пали на жидов; все христианское население Дамаска поднялось, и негодование воспламенило даже мусульман. Французский консул, вполне убежденный в том, что злодеяние совершено было евреями, разыскивал сам, побуждал всеми средствами турецкое правительство к действию и настаивал на обвинении и казни жидов; австрийский консул, к ведомству коего жиды от части принадлежали, противодействовал и отстаивал жидов. Ужасные пытки вынуждали из сих последних сознание во всех подробностях злодейства; несколько человек даже не могли пережить бесчеловечных мучений, а потому теперь в Европе утверждают, что сознание их было вынужденное и ложное. Но сознание это во всех подробностях своих одинаково, в допросах нескольких жидов, а притом останки изрубленного на куски мастера и служителя его найдены в разных местах, по указанию сих жидов, и, между прочим, найдена там же часть шапки или берета погибшего, и все знавшие его признали немедленно его лоскутья. Еврейские посольства с подарками, из Парижа и Лондона в Александрию, прекратили дело, и жиды, оставшиеся в живых, были освобождены.

133) В текущем 1844 году высшее судилище Порты произнесло решение по обвинению жидов, живущих на острове Мармаре, в мученическом убиении христианского младенца, который найден был истерзанным, как во всех подобных случаях. Жалоба принесена была греческим патриархом, но по настоятельному предстательству английского посланника, как именно сказано было в газетах, Порта не признала жидов виновными, а приговорила еще патриарха к уплате проторей".

Большой резонанс получило в России Велижское дело: "...22-го апреля 1823 года солдатский сын Федор Емельянов, 3,5 годов, пропал в Велиже без вести. Это было в самый день Светлого Христова Воскресения. Труп мальчика найден на Фоминой неделе за городом, в лесу, в таком виде, что уже никто, из жителей не мог сомневаться в истине возникшего подозрения и распространившихся, через какую-то ворожею, глухих слухов, а именно, что мальчик был зверски замучен жидами. По всему телу были накожные ссадины, будто кожу сильно чем-нибудь терли; ногти были острижены вплоть до тела; по всему телу множество небольших ран, будто проткнутых гвоздем; синие, затекшие кровью ноги доказывали, что под коленами положена была крепкая повязка; нос и губы приплюснуты, также от бывшей повязки, которая оставила даже багровый знак на затылке, от узла; а, наконец, над мальчиком произведено было еврейское обрезание. Все это доказывало неоспоримо, как отозвался под присягою врач, что ребенок замучен с умыслом, рассудительно; из состояния же внутренностей видно было, что он содержался несколько дней без пищи. Злодеяние совершено было сверх того на обнаженном ребенке, а тело впоследствии обмыто и одето; ибо на белье и платье не было никакого признака крови. По следам и колеям около того места, где труп лежал, было видно, что парная повозка или бричка подъезжала с дороги к этому месту, а труп отнесен оттуда к болоту пешком. Подозрение объявлено было родителями и другими людьми на жидов, и другой причины мученической смерти невинного младенца никто не мог придумать".

Показаниями десятков свидетей жиды были полностью изобличены: "...Семь женщин показали под присягой, что рано утром в тот же день, когда найден труп, видели парную жидовскую бричку, проскакавшую во всю прыть по той дороге, где тело найдено, и возвратившуюся вскоре опять в город".

В ходе расследования "раскрылись при сем случае шесть или семь других подобных дел... Покрывало было сдернуто с целого ряда ужаснейших преступлений, исчадий неслыханного изуверства и последствий гибельной безнаказанности".

Свидетельница Терентьева показала, что ребенка: "раздели, посадили в бочку, катали, положили на стол, остригли ногти, сделали обрезание, перевязали ремнями ноги под коленями; положили в корытце; все жиды кололи мальчика гвоздем, выпустили кровь и передали его Терентьевой и Максимовой, чтобы закинуть его в лес; но, как страдалец дышал еще, то ему завязали рот и нос, а когда вынесли, то, сняв платок, увидали, что ребенок уже умер и положили его там, где он найден".

"...Затем она и на другой день была опять с жидами в школе, разбалтывала и разливала, по их приказанию, кровь мученика, а в остатке намочила кусок холста, который еврей Орлик изрезал в лоскутки и роздал всем по кусочку. Бочонок с кровью отнесла она в угловой дом с зеленой крышей. Опять в другой раз она показала, что...возила бочонок с засохшею кровью, по настоянию жидов, в Витебск.

... мальчика положили на стол; еврей Поселенный сделал обрезание, а Шифра Берлин остригла ему ногти вплоть к мясу... Затем...положили головой вперед в бочку, в которой половина дна вынималась; Иосель заложил опять дно, стал катать бочку по полу с Терентьевой, потом все делали то же, сменяясь по двое, часа два; ребенка вынули красного, как обожженного...В школе застали они толпу жидов, положили мальчика на стол в корыто, развязав ему рот; тут Орлик Девирц распоряжался; Поселенный подал ремни, Терентьева связала мальчику ноги, под коленями, но слабо, и Поселенный сам перетянул их потуже. Терентьевой велели ударить мальчика слегка по щекам, а за нею все прочие сделали то же; подали большой, острый и светлый гвоздь и велели ей же уколоть ребенка в висок и в бок; потом Максимова, Козловская, Иосель и один за другим все жиды и жидовки делали то же... Орлик поворачивал в корытце младенца, который сперва кричал, а потом смолк, смотрел на всех и тяжело вздыхал. Он вскоре истек кровью и испустил дух... Когда крови ничего не было на теле, а только остались видны раночки, величиною с горошину, то велели одеть, и обуть труп и положить на стол".

Больше всего в этой изуверской истории меня потрясли эти впечатления очевидца об умирающем Феде Емельянове. Истязаемый, зверски пытаемый крысолюдьми ребеночек "смотрел на всех и тяжело вздыхал"! И это в самом счастливом, в ангельском возрасте, в 3,5 года! Увидело дитя над собой кривые жидовские хоботы, хищные оскалы говорящих крыс, ледяные и бездушные глаза выродков, которые из него живого, дышащего, смотрящего, теплого, крохотного выцеживают кровь, и поняло еще неокрепшим рассудком -- нежданно пришел его смертный час... Не легкое детское дыхание, а тяжелые вздохи срывались с обескровленных губ...

Воин антижидовского Сопротивления! Когда на твоем пути встретятся пархатые выводки и ты вдруг засомневаешься: а что с ними всеми делать, большими и малыми -- вспомни тяжкие вздохи Феди Емельянова на смертном одре!

Человек! Оглянись вокруг и отыщи глазами такого же малого ребенка, как Федя: будь это твой сын или внук, дите твоих друзей, знакомых или просто встреченный на улице. А теперь представь, как в сатанинской синагоге хищные жидовские лапы срывают с него одежды, затягивают повязкой рот, затем заталкивают в бочку с набитыми гвоздями и живого в ней катают; потом мальчикам делают обрезание или же вообще отсекают детородный орган -- девочкам же отрезают сосцы. Еще младенца начинают шилом или гвоздем колоть в висок, в грудь, под руку и в бок, вырезают из него куски кожи, загоняют под ребра специальное долото для лучшего выпуска крови... о том, как отлавливать христианских младенцев, как и какими орудиями их пытать -- с подробным описанием их устройства, как в мучениях добывать из детей кровь и как ее хранить после -- сатанинский талмуд посвящает десятки страниц.

Нет, нельзя подобные нечеловеческие изуверства ни представлять, ни описывать без бури в душе...

Сейчас, когда я пишу эту книгу всей моей жизни, я не властен рисковать собой -- то есть завершением работы, которая сама по себе есть борьба с иудейством. Но когда я поставлю в "Крысолюдях" последнюю точку, то: слышишь, дорогой Федюшка Емельянов! -- я отомщу за твои не по-детски тяжкие вздохи, за твою мученическую смерть! Я, который в жизни еще и муравья не обидел, противник отстрела диких или резания домашних зверей, ловли рыб (с младых ногтей, потомственный вегетарианец) обещаю тебе убить за тебя пятерых жидов: отравить, зарезать, застрелить, словом, любым способом смести с лица земли пятерых крысолюдей!

Но вернемся к В.Далю: "Вечером...корытце с кровью стояло еще на столе, а подле две пустые бутылки, в коих накануне приносили воду для обмывки, отправив уже третью бутылку к Славке. Тут же лежал сверток холста. Пришла Ханна с Максимовой, которая принесла еще бутылку, чарку и воронку. Терентьева размешала кровь лопаточкой, а Иосель разлил ее чаркой, через воронку в бутылки и в небольшой вплоть сбитый обручами, бочоночек, который был подан Орликом. В остатке крови намочили аршина два холста, велели Терентьевой выкрутить его, расправить и проветрить, Иосель искрошил его на маленькие лоскутья; Орлик макал гвоздь в остаток крови, капал на каждый лоскуток и разводил по нем разводы, и каждому дали по лоскутку... Терентьева сказала, что он должен быть у нее в китайчатом кармане, который передан ею на сохранение, с другими вещами, солдатке Ивановой, когда взята была под стражу. Следователи немедленно отправились туда и нашли в указанном месте "треугольный лоскуток холста, красноватый" и признанный всеми тремя раскаявшимися бабами за тот самый, о коем они говорили.

...Фратка сказала Терентьевой, что кровавым лоскутком протирают глаза новорожденным, а кровь кладут в мацу (в опресноки). Это вполне согласно со многими помещенными выше сведениями и с показаниями по случаю подобных происшествий. На другой год после того сама Терентьева пекла с Фраткою и с другими жидовками мацу с этой кровью. Максимова подробно описывает, как делала то же у Ханны, размочив засохшую в бутылке кровь и смешав с шафранным настоем. Ханна положила также немного крови этой в мед, который пили. Козловская говорит, что то же делали у Берлиных: "вытряхнули из бутылки сухую кровь, растерли и высыпали в шафранный настой, который вылили в тесто".

Но самое отвратное в этой истории то, как хамски и дерзко, целиком и полностью отрицали свою вину иудеи. Только проследите за этими красноречивейшими изъявлениями национального характера жидов. Они целиком выказали свое крысиное нутро: подлое коллективное двуличие и коварную симуляцию. Наглую стадную ложь и бесстыдное, по общему сговору отрицание очевидного. Животную трусость, тут же перерастающую в бешеную агрессивность, яростные, с пеной у рта угрозы свидетелям и даже следователям и судьям. Полную потерянность перед неопровержимыми уликами, на которые у них были единственные контраргументы: дикие и злобные крики да площадная брань. А чего стоит их непрерывное ломание комедий с потерей памяти и якобы плохим самочувствием, фальшивыми сердечными припадками. В этом поведении сатанинских нехристей на Велижском процессе четко проступает коллективный, омерзительный характер нашего преподлейшего на этом свете врага.

В. Даль продолжает: "Общее во всех ответах жидов -- это было наглое и голословное запирательство во всем почти, о чем их спрашивали, почему большая часть из них были уличены в ложных отзывах и показаниях... Подсудимые показали, что ни к какой секте не принадлежат, тогда как все велижские евреи делились на миснагидов и на хасидов, а подсудимые все принадлежали к сим последним. Это тем замечательнее, что обращенный еврей Неофит, о коем говорено в начале сей записки, объясняет в книге своей именно, что зверский обычай, о коем здесь идет речь, принадлежит собственно одним хасидам.

Вообще жиды ничем не могли опровергнуть обвинения, как только голословным запирательством, упорным, злобным молчанием, криком, неистовою бранью, или же, приходя в себя, рассуждениями, что этого быть не могло; на что жидам кровь? Им крови не нужно; мучить мальчика не нужно; этому даже верить запрещено повелениями разных королей, а также государя императора Александра I, и именно от 6 марта 1817 года. Комиссия постоянно при каждом допросе записывала в журналах, что допрашиваемый показал крайнее смущение, страх, дрожал, вздыхал, путался и заговаривался, отменял показания, не хотел их подписывать, уверял, что болен и не помнит сам, что говорит; многие выходили из себя и не только, после самой низкой брани, бросались в ярости на доказчиц, то кричали на членов, бранили их скверными словами, бросались на пол, кричали караул, тогда как их никто не трогал пальцем и проч. Это ли есть поведение невинных, оговариваемых в таком ужасном злодеянии? Иные прикидывались сумасшедшими, другие по нескольку раз пытались бежать из-под караула, а некоторые бежали и не отысканы".

Итка Цейтлин передал записку на волю своим: "Уведомьте меня, хорошо ли я говорил при допросе. Дайте знать пальцами, сколько человек еще взято. Старайтесь все за нас, весь Израиль; не думай никто: если меня не трогают, так мне и нужды нет! -- Мы содержимся, Боже сохрани, ради смертного приговора! На допросе я сказал, что не знаю и не слыхал, нашли ли мальчика живым, или мертвым. Бегите всюду, где рассеян Израиль, взывайте громко: Горе, горе! чтобы старались свидетельствовать за нас; у нас недостает более сил; напугайте доказчиц через сторожей, скажите им, что есть повеление государя такое: если они первые отступятся от слов своих, то будут прощены; а если нет, то будут наказаны" -- и проч. Неужели подобная переписка может сколько-нибудь расположить в пользу обвиняемых, а напротив того, не изобличает их в преступлении? Наконец некоторые из подсудимых, упав духом и не видя возможности запираться болee, при стольких явных уликах, сознались, но опять отреклись, таковы Фейга Вульфсон, Нота Прудков, Зелик Брусованский, Фратка Девирц, Ицка Нахимовский; а между тем все общество жидов, оставшихся на свободе, старалось всеми возможными происками замедлять и путать дело; они подавали просьбы за подсудимых, требовали настоятельно допуска к ним, жаловались за них на пристрастие, объявляли их то больными, то помешанными, требовали устранения следователей и назначения новых и проч. Вся надежда жидов, которые несколько раз проговаривались об этом даже в комиссии, состояла в том, что дело не может быть здесь решено окончательно и что там, куда оно пойдет, они дадут ответ и оправдаются, а доказчицы будут одни виноваты.

...Носон Берлин мешался, путался, не отвечал из упрямства по часу и более на вопросы, не хотел подписывать своих показаний без всякой причины; на очных ставках дрожал от злости и поносил всячески доказчиц. Он был так груб и нагл, что комиссия не могла с ним справиться. Неоднократно изобличен в явной лжи.

Гирш Берлин ломал отчаянно руки, не знал, что отвечать на улики, закричал на Терентьеву: "врешь, я тебя никогда не знал", -- и, забывшись, прибавил тут же: "ты была нищая, ходила по миру".

Мейер Берлин неистово бросился на Терентьеву в присутствии комиссии; когда же его остановили, а Терентьева стала его уличать всеми подробностями происшествия, то он отчаянно ломал руки, молчал, дико оглядывался, вздыхал тяжело и утверждал, что бабы этой не знает.

Ривка Берлин (Сундулиха) до того нагло и голословно отпиралась, что сама себе беспрерывно противоречила и должна была сознаваться во лжи.

Езвик Цетлин, ратман, уведомлял своих о том, когда будет обыск в доме, а после о ходе дела; будучи устранен, домогался быть опять допущенным, как депутат; старался отвести подозрение на ксендза. На очных ставках выходил из себя: то кидался со злобою и с угрозами, то опять упрашивал доказчиц и улещал. Терялся, забывался, кричал и беспрестанно сам себе противоречил. Не подписал показаний своих, не объявив и причины на то; притворился сумасшедшим, бесновался, а после просил в том прощения.

Ханна Цетлин, жена Евзика, утверждала,...что вовсе не слыхала о пропаже мальчика... Нa очных ставках бледнела, дрожала, то почти лишалась чувств и падала, то вдруг выходила из себя и неистово кричала, бранилась, не давала ответов, кричала только: все это ложь, баб научили, они врут, пусть сами и отвечают. В присутствии комиссии стращала доказчиц кнутом и уговаривала их отречься от слов своих; наконец стала кричать и молоть вне себя, бессвязно, так что ничего нельзя было записывать.

Руман Нахимовский, стал при допросе в угол, схватился руками за живот и трясся, как в лихорадке, тяжело вздыхал, едва отвечал; но когда вошла Терентьева, то стал кричать на нее и браниться; Козловской сказал, что "она тогда была еще молода и ее бы в такое дело не пустили"; при сильных и подробных уликах доказчиц схватил себя обеими руками за голову, отвернулся от присутствия, оперся головою о печь, и молчал упорно, сказав только, что нездоров и говорить не может.

Иосель Мирлас, приказчик Берлина... был вне себя, дрожал, кричал: "ах Бог мой, что это будет!" -- прислонился к стене, поддерживая живот руками, и говорил: "сам не знаю, что со мною делается; я тут совсем делаюсь болен; когда она (Терентьева) говорит это, так, стало быть, она и делала!" Потом молчал упорно и не отвечал.

Иосель Гликман полагал, что мальчика искололи евреям на шутку. При очных ставках кинулся в отчаянии на колени, кричал: "помилуйте, помилуйте!" -- закрывал лицо руками, дрожал, отворачивался и объявил, что не хочет смотреть на уличительниц.

Орлик Девирц, еврейский цирульник, уверял, что мальчик убит дробью, но отпирался даже и от этого, противу пяти свидетелей. Отвечал робко, медленно, думал, после каждого, самого простого вопроса вздрагивая и посматривая на дверь, откуда ожидал уличительниц. Путался, уверял, что у него во рту засохло и он не может говорить...

Жена его, Фратка, объявила, вошедши в комиссию, что вовсе не станет отвечать и долго молчала; потом начала кричать, браниться, ходить взад и вперед, топать, кричала в исступлении: "Чего вы от меня хотите? Зачем не зовете других? Не один муж мой был, когда кололи мальчика. Все говорят, что Ханна Цетлин виновата, -- ее и спрашивайте, а не меня". После сказала, что не была сама при убийстве, но будто Руман Нахимовский признался ей, что мальчик был умерщвлен при нем в школе Берлинами; что при этом были еще: Мирка, Славка, Шмерка, Гирш, Шифра, Янкель, Бася, Евзик, Ханна и проч. Что после этого происшествия эти евреи завели свою особую школу, потому что прочие боялись попасться -- и по следствию обнаружено, что действительно в это время была заведена отдельная, небольшая школа. Это же повторяла она сторожам и караульным, била себя поленом, приговаривая: "так бы всех, кто колол мальчика". Потом прибавила: "я бы все рассказала, кто и как колол, да боюсь, затаскают меня, и боюсь своих евреев". То же подтвердила в комиссии, но более говорить не хотела и прибавила: "если евреи это узнают, то я пропала".

Зелик Брусованский, при сильных уликах, сказал: "если кто из семьи моей, или хоть другой еврей признается -- тогда и я скажу, что правда".

Ицка Беляев дрожал, то от страха, то от злости, бранился и кричал, так что комиссия не могла с ним справиться.

Янкель Черномордин (Петушок), ничего не слушая, кричал: это беда, это напасть; потом, упав ниц и накрыв лицо руками: "помилуйте! Я не знаю, что она (Максимова) говорит", и не хотел на нее смотреть.

Жена его, Эстер, показала, что вовсе не знает Терентьевой, а после запуталась сама и созналась в противном. В исступлении бросалась на уличительниц и поносила их бранью.

Хайна Черномордин уверяла, что ни одной из этих трех баб не видывала и вовсе не слышала о убийстве мальчика. Бледнела и дрожала, не могла стоять на месте, мялась, отворачивалась; молчала упорно, или злобно кричала и отнюдь не хотела смотреть на показываемый ей кровавый лоскуток холста, о коем упомянуто было выше.

Хаим Черный (Хрипун) кричал, бранился, дрожал, не отвечал на вопросы и путался. "Пусть бабы говорят, что хотят, -- сказал он: -- ни один еврей этого не скажет вам, сколько ни спрашивайте". -- Злобно отпирался...Нагло кричал в комиссии, требуя каждый раз снова, чтобы ему были наперед прочитаны прежние показания его;... До того забылся и вышел из себя, что ругал в глаза всех членов, в полном присутствии, и кричал председателю, генералу Шкурину, указывая на него пальцем: "я тебе, разбойнику, глаза выколю, ты злодей" -- и проч. Хаим был уже под судом в 1806 году, с другими евреями, по подозрению в истязании и убийстве мальчика помещика Мордвинова; по недостатку улик, дело предано было воле Божьей.