Тревожная молодость дочери короля 23 страница

Первые месяцы правления Дадли ознаменовались резкой дискриминацией по конфессиональному признаку. «Если человек являлся добрым католиком и жил добродетельной жизнью, — замечал Ван дер Дельфт, — это считалось чуть ли не самым опасным преступлением. Прежде всего у него спрашивали не имя, а исповедует ли он новую или старую веру. После чего относились к нему соответствующим образом».

Эта тенденция немедленно сказалась на окружении Марии. Среди католической аристократии служить принцессе стало чем-то вроде богоугодного деяния. «У нее в услужении почти все люди зажиточные, а некоторые просто богатые и очень благородных кровей», — замечал Ван дер Дельфт в своих письмах. Они гордились связью с принцессой и боролись, чтобы занять даже самое незначительное место в ее окружении. Быть в свите Марии означало свободно исповедовать свою веру и слушать мессы, проводимые ее капелланами. Одно время у нее их было целых шесть, в том числе и доктора теологии, «люди безукоризненного поведения и этики». Аристократы пытались пристроить своих дочерей в свиту Марии камеристками. Джейн Дормер, которая пришла в свиту во время правления Эдуарда, писала, что «в те дни дом принцессы был единственным пристанищем для благородных молодых дворянок, стремящихся к благочестию. Это была настоящая школа добродетели. Более пристойное образование благородные девицы вряд ли могли где-нибудь еще получить».

Не стоит понимать описание Джейн Дормер так, что в доме принцессы царили «правильные», ханжеские порядки. Отнюдь нет. Подобные проявления были Марии чужды. Просто в те времена молодые девушки-аристократки обычно завершали свое образование при дворе, при этом очень важную роль играла королева. Сейчас же в резиденции Эдуарда королевы не было, зато в избытке присутствовали интриги и грязное соперничество между членами Совета и их женами. На этом фоне дом Марии должен был казаться оазисом благопристойности. Мария была внимательной хозяйкой. Она лично просматривала записи своих работников, и ей нравился порядок. Те, кто ей служил, этот порядок поддерживали. Самое большое впечатление на гостей производили частые и регулярные религиозные службы, в которых принимали участие все живущие в доме. А так как почти все символы и памятники старой веры были уничтожены, беззаветная преданность мессе, которую демонстрировала Мария, была единственным, что поддерживало надежды английских католиков.

Спустя несколько месяцев после прихода Дадли к власти император поручил своему послу вновь поднять вопрос об устройстве брака для Марии. Вначале он связался с бывшим послом Шапюи, теперь уже старым и больным. По приказу Карла Шапюи разыскали в водолечебнице вдали от императорского двора и передали высочайшее письмо. Карл просил его вспомнить все что можно относительно брачных переговоров, в которых он принимал участие во время правления Генриха, чтобы составить новые предложения, которые нужно будет представить Совету Эдуарда. В своем ответе Шапюи выразил сомнения в возможности убедить Дадли и его коллег согласиться с любыми брачными предложениями. Те же самые препятствия, которые мешали переговорам во вре-мена правления Генриха, а именно: необходимость признания незаконности брака Генриха с Екатериной Арагонской, вопрос о приданом Екатерины, вопрос о том, будет ли позволено Марии покинуть Англию, — не только сохранились, но к ним прибавились еще и возникшие в последние годы сложности в отношениях Англии с европейскими государствами.

Шапюи подчеркнул, что Англия и Франция продолжают находиться в состоянии войны, хотя после падения регента никаких враждебных действий по отношению друг к другу не предпринимают. Французы стараются посеять недоверие между Англией и империей, распуская слухи о скором вторжении Карла в Англию, чтобы свергнуть Эдуарда и возвести на престол Марию, а также — что добавилось недавно — после этого выдать ее замуж за своего сына Филиппа. По этим причинам Дадли и его окружение «терзаются большими страхами и подозрениями», чем в свое время Генрих, и потому с еще большей неохотой воспримут любые брачные предложения для наследницы престола. В конце письма Шапюи позволил себе высказать личное замечание. Ничто не обрадует Марию больше — он был в этом уверен, — чем возобновление переговоров о ее замужестве. «У нее нет иных желаний и надежд, чем выйти замуж под опекой Вашего Величества», — заверил Шапюи императора и попросил его возобновить брачные переговоры ради принцессы. Очень важным для нас является факт, что Шапюи верил в страстное желание Марии выйти замуж, потому что в 40-е годы она не раз заявляла, что предпочла бы вообще остаться девственницей. Убежденность бывшего посла в обратном свидетельствует, что это делалось для вида. Шапюи знал Марию, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой, и поэтому если он считал, что замужество является ее заветным желанием, то к его мнению следовало бы внимательно прислушаться.

В начале октября Ван дер Дельфт в соответствии с указаниями императора выступил на заседании Совета с предложением о том, чтобы весной возобновить официальные переговоры о браке принцессы с давним «женихом» доном Луисом, братом короля Португалии. Реакция советников была довольно странной. К удивлению посла, члены Совета сделали вид, что ни о каком доне Луисе или его племяннике доне Жуане (его также прочили в женихи) ничего не знают. Вначале они невнятно пробормотали что-то по поводу возникших затруднений, объясняя свое неведение тем, что прежде этими делами в правительстве занимался бывший регент, герцог Сомерсет, поэтому он единственный в курсе дела. Затем, отложив в сторону притворство, неожиданно объявили, что в любом случае приемлемым мужем для Марии, с их точки зрения, может быть только дон Жуан. А дон Луис, несмотря на свой высокий ранг, не владеет достаточным количеством земельных угодий, чтобы поддержать «такую знатную даму», как Мария, и обеспечить своих детей.

«В принципе мы вполне готовы продолжить обсуждение этого вопроса, но только если в качестве жениха будет выступать сын, а не брат, — заявили они чуть ли не хором. — Потому что дон Луис определенно не подходит».

Ван дер Дельфта такой ответ сильно огорчил, даже обидел.

«Мои лорды, — сказал он, обращаясь к советникам, — смею вас заверить: вы заблуждаетесь. Ибо во всем христианском мире нет более подходящей пары, чем эта. А мой господин и португальский инфант не столь беден землями, как вы предполагаете».

По-видимому, Дадли на этой дискуссии не присутствовал, хотя напустить туману насчет личности жениха было его идеей. Вскоре после этого Ван дер Дельфт вновь предстал перед Советом с очередной просьбой выдать Марии «охранную грамоту» для свободного отправления религиозных обрядов. На этот раз ему отвечал маркиз Нортгемптон, причем в весьма резкой форме, так что даже были смущены его коллеги. Разумеется, в письменных гарантиях было категорически отказано, кроме того, советники подняли вопрос о публичном отправлении Марией обрядов. Ван дер Дельфту было заявлено, что принцессе разрешили слушать мессу только в своих апартаментах, в присутствии двух или трех горничных. Когда посол возразил, что Сомерсет впоследствии позволил присутствовать на мессе всему ее окружению, маркиз раздраженно бросил: «Я никогда ничего об этом не слышал».

Более того, было подчеркнуто, что даже это разрешение временное. Совет, видите ли, проявляет исключительную терпимость, учитывая невежество и тупость Марии, и может отменить свое решение в любой момент, особенно если она будет продолжать скандальным образом служить мессу в присутствии всего окружения. Некоторые члены Совета называли Марию слабоумной, очевидно, вспомнив, что именно так давным-давно в раздражении называл ее отец. «Пока наше разрешение остается в силе по причине ее слабоумия. Пусть слушает мессу. Но мы выражаем надежду, что со временем принцесса ближе познакомится с протестантскими обрядами и нам удастся ее убедить принять их». Когда Ван дер Дельфт спокойно заметил, что Мария никогда не «обременит свою совесть отказом от веры», Нортгемптон взорвался: «Вы здесь очень много говорите о совести леди Марии. Вам бы следовало учесть, что у короля тоже есть совесть и она страдает оттого, что его сестре позволено жить в таком заблуждении».

Он продолжил в том же духе, все больше распаляясь, и в конце произнес целую речь по поводу никчемности католицизма. Он довел себя почти до истерики, так что советники были вынуждены его успокаивать. Через некоторое время обсуждение возвратилось в прежнее русло, и послу снова было сказано, что никаких «охранных грамот» Мария не получит.

Разговор этот по многим причинам был весьма знаменательным. Неистовства Уильяма Парра, маркиза Нортгемптона, были не случайными. Это означало, что Дадли не терпится решить вопрос с Марией, и Ban дер Дельфт прекрасно понимал, каким может быть это решение. Скорее всего в недалеком будущем ей вообще запретят служить мессу. Когда в конце апреля посол встретился с Марией, та была в отчаянии. «Хорошие друзья» уже передали, что в дальнейшем тем, кто живет в ее доме, присутствовать на католических службах будет запрещено. Разумеется, она откажется подчиниться. Весь вопрос в том, что за этим последует.

«Запрещающее мессу повеление, которое они пришлют сюда, — сказала она Ван дер Дельфту, — означает начало страданий, какие я уже испытала во время правления Анны Болейн. Я знаю, как это будет. Они поселят меня за тридцать миль от любого речного или морского порта, лишат всех доверенных слуг и заставят жить в крайней нищете. Они сделают со мной все, что захотят».

Сознательно или нет, но Мария имела в виду не только муки ее собственного горького взросления, но и полузаточение матери, которому та подверглась, отказавшись признать правомерность развода. Мария, как прежде Екатерина, была полна решимости не сворачивать с выбранного пути. Никакие силы не могли заставить ее отказаться от мессы.

«Пусть я буду страдать, пока не умру, но против совести не пойду, — тихо проговорила она, и в ее голосе ощущалась та же непоколебимая твердость, с которой много лет назад подобные слова произносила мать. — Умоляю вас, посоветуйте, как сделать, чтобы они не застали меня врасплох».

 

ГЛАВА 26

 

Как в море зеленом всечасно ветра

Гоняют соленые волны,

Всечасно терзают тревога и страх

Мой ум, сомнением полный.

 

 

В самом конце июня 1550 года в отвратительную погоду Ла-Манш пересекла небольшая флотилия фламандских кораблей (четыре больших боевых и четыре малых судна) под командованием адмирала флота империи Корнеля Сепперуса и вице-адмирала Ван Мекерена. Впередсмотрящие пристально вглядывались в горизонт, не появятся ли в бурном море французские или английские корабли. В воскресенье 29-го флотилия миновала мыс Кент и вдоль берегов графства Эссекс, не заходя в устье Темзы, двинулась на север. К вечеру пал такой густой туман, что с носа нельзя было увидеть корму, и капитаны провели беспокойную ночь, опасаясь посадить свои суда на мель или уйти далеко в море. К счастью, этого не случилось, и утром все восемь кораблей продолжили плавание к местечку Блекуотер, где им надлежало встать на якорь и ждать, когда на борт взойдет принцесса Мария, чтобы доставить ее во Фландрию.

Для предприятия было выбрано неудачное время. С приближением лета возрастала опасность мятежей. В каждом графстве землевладельцы укрепляли свои дома и на всякий случай вооружали людей. Последний мятеж пронесся всего одиннадцать месяцев назад, а сейчас причин для недовольства было еще больше. Выросла арендная плата, а вместе с ней и цены, а во многих местах землевладельцы требовали плату за аренду полей, которые в прошедшем году из-за беспорядков так и не были вспаханы. Никому из простого люда не было разрешено хранить оружие, поэтому дома и амбары крестьян часто обыскивали. Все это еще больше увеличивало возмущение. На севере и западе крестьяне угрожали восстать снова. За три недели до прибытия фламандских кораблей в Кенте были схвачены несколько разбойников с большой дороги, и это чуть было не привело к волнениям. В Ситтинбор-не собрались десять тысяч крестьян, а затем волна возмущений прокатилась по всему юго-западу. Из столицы немедленно были посланы вооруженные силы с заданием прочесать местность, задержать и наказать каждого, кто похож на мятежника. Одному крестьянину, который «начал что-то возмущенно бормотать», без колебаний приказали отрезать уши. На острове Шеппи в готовности держали тысячу всадников.

Всю весну и лето записывали в армию тысячи пеших воинов. Некоторым говорили, что их пошлют охранять Кале, другим — что они будут использованы против мятежников. Новый посол империи Схейве доносил Карлу V, что на случай вторжения с континента для охраны прибрежных вод подготовлены двенадцать боевых кораблей с восемью тысячами воинов на борту. «Все дворяне, пэры и купцы здесь пребывают в большом страхе, что Ваше Величество могут объявить войну из-за религии, — объяснял он, — и по другим причинам тоже». В июне дороги и проселки графства Эссекс постоянно патрулировались, а в небольшом речном порту Молден, что находился рядом с особняком Вудхем — Уолтер, куда незадолго до того переехала Мария, было очень неспокойно. Но именно отсюда небольшой зерновоз должен был доставить ее до фламандских кораблей.

О побеге Мария думала уже много месяцев. Она знала, что враждебно настроенные по отношению к Дадли советники вначале будут просто на нее давить, но когда их терпение иссякнет, ее заточат в тюрьму и, возможно, казнят. Они не станут колебаться насчет того, можно или нет пролить кровь принцессы. Не помогут ни высокий ранг наследницы престола, ни страх перед ее кузеном-императором. А уж о каком-либо милосердии вообще не может быть и речи. «Это очевидно для всех, — говорила Мария Ван дер Дельфту, — что советники не боятся Бога и не уважают личность, а следуют только своим прихотям».

Мария чувствовала, что вскоре они приступят к действиям. В конце апреля она решила не «откладывать до того момента, когда уже ничего нельзя будет сделать», и начала подготовку к побегу, разработав план, как выбраться из дома, миновать стражу и караулы на дорогах. Дальше на небольшом судне Мария рассчитывала добраться до пролива, где ее должен будет ждать (она очень на это надеялась) корабль императорского флота.

Принцесса рассказала об этом плане послу и убедила его в серьезности своих намерений. Действуя в соответствии с инструкциями, данными императором, он в последний раз попытался ее отговорить, напомнив, что в случае внезапной смерти Эдуарда у нее практически не будет никаких шансов защитить права на престол. Но Мария уже об этом думала, и не раз.

«Никогда они не позволят мне стать преемницей, — возразила она послу. — В окружении короля и в Совете нет ни одного человека, который питал бы ко мне хотя бы небольшую симпатию или просто дружелюбие. Прежде чем сообщить народу о том, что Бог прибрал короля, они обязательно убьют меня тем или другим способом».

Ван дер Дельфт покинул Марию, поверив в ее решительность. «Она не собирается сидеть и ждать, пока посыплются удары», — писал он императору, добавив, что Мария уже сделала первый шаг, переехав в Вудхем-Уолтер, который расположен всего в двух милях от порта Молден. Лучшей резиденции, откуда можно совершить побег, не выберешь.

С самого начала было решено, что бегство Марии произойдет во время смены послов. Ван дер Дельфт служил в Англии почти шесть лет и уже давно ждал замены. К тому же посла мучила подагра. Его отзыв никаких подозрений ни у кого не вызывал, а поскольку он официально покидает страну, то может поехать через Молден, чтобы забрать Марию. Заменяющий его голландский купец Ехан Схейве об этом плане ничего не должен знать. Так будет лучше и для него самого, и для успеха всего предприятия.

В середине мая была организована смена послов. Схейве прибыл, а 30 мая Ван дер Дельфт официально покинул страну. Однако все получилось вовсе не так, как было задумано.

Из Молдепской бухты к морю Марию должен был доставить некий «близкий человек» ее управляющего Роберта Рочесте-ра, но в самую последнюю минуту этот человек передумал. Когда Ван дер Дельфт, как было договорено, прибыл забрать Марию, на месте никого не оказалось. Во всей округе поблизости от побережья усилилась бдительность властей. Владельцам домов было предписано день и ночь следить за дорогами и проселками и никому не позволять проходить мимо без неотложной нужды. «Не было ни одной дороги, ни перекрестка, ни бухты, ни ручья — никакого прохода, за которым бы всю ночь внимательно не наблюдали», — писал Ван дер Дельфт. Стало очевидно, что для Марии единственный способ выбраться — это идти пешком. Причем переодетой и самое большее с двумя сопровождающими. Она была согласна, и при их последней встрече умоляла Ван дер Дельфта прислать за ней какое-нибудь суденышко, даже рыбачью лодку. Он уехал, пообещав, что, как только сможет, вернется за ней сам. Ван дер Дельфт собирался выполнить обещание, но почти сразу же после прибытия во Фландрию серьезно заболел (на него навалилось сразу все: подагра, несколько других недомоганий, кроме того, сказался преклонный возраст) и вскоре умер. В предсмертном бреду он лихорадочно повторял, что ему обязательно нужно спасти английскую принцессу.

После смерти Ван дер Дельфта организовать бегство Марии взялась регентша Фландрии. Он поручила это дело секретарю бывшего посла Ехану Дюбуа. Император, который в начале месяца отбыл в поездку по своим германским землям, принять участие в организации побега Марии не мог, но ознакомился и одобрил план, который разработали его сестра и Дюбуа. В соответствии с этим планом адмиралам Сепперусу и Ван Мекерену предписывалось отплыть в Англию и, курсируя вдоль побережья под предлогом охоты за пиратами, ждать, пока Дюбуа найдет судно с малой осадкой, чтобы добраться из Блекуотера до Молдена. Он выдаст себя за купца, который привез в имение Марии на продажу зерно. Пока его судно будет разгружаться, Мария сможет проникнуть на борт. К тому времени, когда обнаружат ее отсутствие, она уже будет на одном из кораблей Сепперуса на пути в Брюссель.

Утром 1 июля четыре боевых корабля под командованием Ван Мекерена встали на якорь у Хариджа, а другие четыре направились вдоль береговой линии, между отмелью и берегом, якобы в поисках небольших бухт и узких проливов, где могут укрываться пираты. На одном из этих кораблей находился Сепперус, а впереди на легком весельном судне, которые используют торговцы зерном, шел Дюбуа. В полдень, как раз во время прилива, они достигли устья реки напротив Станс-гейта. Здесь Сепперус остался, а Дюбуа двинулся к Молдену, послав своего шурина Петера Мершана вперед на небольшой лодке, чтобы он предупредил Марию.

2 июля, еще до рассвета, Дюбуа прибыл в Молдеискую бухту и сразу же написал управляющему Марии, что для бегства все готово. Но прежде чем он успел закончить письмо, на борт поднялись Маршан и слуга Марии по имени Генри. По их лицам было видно, что что-то не так. Выяснилось, что Мария совершенно не готова к бегству. Дюбуа поспешно написал управляющему записку, которая начиналась словами: «Я вынужден настаивать, что откладывать предприятие очень опасно». Далее он объяснил, что в прибрежных водах Марию ждут восемь кораблей, которые доставят принцессу через пролив. Выходить надо обязательно со следующим приливом, иначе они рискуют быть обнаруженными. Каждые сутки уровень воды будет понижаться, и скоро в районе Блекуотера пройти судам окажется значительно труднее. «Должен добавить, что я не вижу лучшей возможности, чем та, которая сейчас существует, — заканчивал свою записку Дюбуа, — к тому же в это дело вовлечено слишком много людей, и поэтому с каждым днем его все труднее и труднее будет сохранять в тайне».

Генри доставил записку Рочестеру, а к рассвету возвратился, чтобы сообщить, что управляющий хочет встретиться с Дюбуа. Вначале секретарь отказался, заявив, что чем дольше он здесь остается, тем больше вызывает подозрений, а встреча с Рочестером — вообще рискованное предприятие. Его могут в любое время схватить и казнить как шпиона, причем к этому может привести малейшая неосторожность, Допущенная управляющим или кем-нибудь из матросов. В конце концов он согласился встретиться с Рочестером на кладбище у церкви Святой Марии, которая стояла на отшибе, недалеко от Вудхем-Уолтера. Сразу же после встречи они направились в дом сельского дворянина, которого Дюбуа в своем письме назвал Шертсом, и заговорили, только когда оказались в глубине сада. Фламандец нервничал, ему не нравилось, что управляющий все это затеял.

Оказалось, что Рочестер возражает против побега. «Во-первых, — сказал он, — леди Марии не удастся пройти посты, которые каждый вечер ставят на любом пути, ведущем к воде. Во-вторых, существуют серьезные основания полагать, что в окружении принцессы есть шпионы, которые, обнаружив, что она покидает дом, немедленно сообщат об этом. Она думает, что в ее доме нет врагов, но это не так. Кроме того, надо учитывать, что ночью на дорогах полно стражников и сейчас, из-за опасности мятежа, они бдительны вдвойне. А Совет, — добавил Рочестер, — если и запретит ей служить мессу, то только в самом конце года. Так что в данный момент опасность принцессе не угрожает. Если необходимо, то через несколько месяцев можно будет разработать и осуществить другой план побега».

Дюбуа был обескуражен. Как же так, он примчался в Англию в ответ на настойчивые мольбы Марии о помощи! Он вспомнил, что она говорила Ван дер Дельфту при их последней встрече, на которой присутствовали и Дюбуа, и Рочестер. Тогда у принцессы не было сомнений в том, что ей угрожает смертельная опасность. Были взвешены все «за» и «против». Если она останется, ее вначале будут притеснять, а затем скорее всего арестуют. Если уедет — рискует лишиться права наследования престола.

Обсудив все это по нескольку раз, она наконец призналась: «Я сейчас подобна маленькой несмышленой девочке и не забочусь ни о своем имуществе, ни вообще о мире, но лишь о служении Богу и моей совести».

Мария знала себя очень хорошо. Да, она в известной степени практична, обладает интуицией, но важнее всего для нее теперь стала верность религиозным идеалам. Она сожалела, что оставляет тех, кто ей так преданно служил, осознавая, что в ее отсутствие они» могут «превратиться в заблудших овец и даже последовать за теми, кто принял новую веру». «Ради них я готова остаться, если бы только Совет оставил меня в покое», — сказала она. Но Дадли и все остальные непредсказуемы, своевольны и даже жестоки. «Для меня плохо и то и другое, — заключила она, — и уезжать, и оставаться. Поэтому приходится выбирать меньшее из двух зол».

Наутро после этого разговора Ван дер Дельфт в последний раз послал Дюбуа к Марии, чтобы убедиться, по-прежнему ли она полна решимости уехать. Она заверила его, что да. И чтобы окончательно устранить всякие сомнения, через несколько дней послала Дюбуа письмо, в котором говорилось, что она с нетерпением ждет спасительную лодку.

И все это было каких-то четыре недели назад! Дюбуа просто не мог поверить, чтобы Мария вдруг резко изменила свое решение. Он заподозрил управляющего — а что, если он по каким-то причинам пытается помешать ей уехать? Рочестер это почувствовал. «Сэр, — сказал он, — я молю вас, не судите обо мне превратно. Потому что я готов отдать руку на отсечение, только чтобы моя леди могла покинуть эту страну и оказаться в безопасности. Да я и сам неоднократно предлагал ей это. Возможно, вы меня неправильно поняли. Я вовсе не говорил, что моя леди не желает уезжать. Она просто желает уехать, когда предоставится возможность».

Времени заниматься казуистикой у Дюбуа не было. «Долго разговаривать опасно, — сказал он. — Я должен знать, причем немедленно, да или нет. Потому что если боевые корабли Ван Мекерена будут обнаружены у Хариджа, то через несколько часов об их присутствии у берегов Англии станет известно в Совете. Решение нужно принимать прямо сейчас».

Тут Рочестер его снова удивил, сказав, что с ним желает поговорить Мария, и спросил, не может ли он посетить Вуд-хем-Уолтер. Вначале фламандец отказался, но, проведя день в препирательствах с таможней и городским бейлифом по вопросу цены на зерно и таможенной пошлины (ее с него не взяли, потому что зерно предназначалось для хозяйства Марии), решил согласиться.

Солнце уже клонилось к закату, когда слуга Марии, Геи-ри, провел Дюбуа «по тайному пути» в В"дхем-Уолтер. Ожидая, когда его примет принцесса, секретарь успел еще раз поговорить с Рочестером, и тот открыл ему «большой секрет»: Эдуард скоро умрет. «Я совершенно убежден, — сказал управляющий, — что жить королю осталось не больше года, потому что таков его гороскоп».

Оказывается, астрологический прогноз короля Эдуарда некоторое время назад стал каким-то образом известен придворным. Нескольких уже арестовали. Управляющему об этом сообщил человек, которому он абсолютно доверяет. «Ах, вот оно в чем дело, — подумал Дюбуа, — если Рочестер рассказал об этом Марии — а у меня пет оснований полагать, что он этого не сделал, — тогда понятно, почему она засомневалась насчет отъезда». Но тут Рочестер открыл еще одну козырную карту.

«Я уже вчера намекал вам на предательство в окружении леди Марии, — сказал он. — Теперь же прямо заявляю: мне известно такое, что если бы леди Мария или вы знали об этом, то немедленно оставили бы все мысли о бегстве. Ни вам, ни моей госпоже не ведомо то, что известно мне, — закончил он. — Скажу коротко: нам угрожает большая опасность!»

Представ наконец пред очи Марии, Дюбуа обнаружил, что она спокойна и, кажется, никуда не торопится. Принцесса осведомилась о здоровье императора и регентши, а также поблагодарила секретаря за все, что он и Сепперус для нее сделали. Вскоре Дюбуа узнал, почему она медлила. Оказывается, Мария почти решила отказаться от побега.

«У меня еще ничего не готово, — сказала она, обращаясь к Дюбуа. — Я начала укладывать свои вещи в длинные мешки из-под хмеля, но… — Мария сделала паузу и посмотрела на секретаря. — Не знаю, что и сказать. Боюсь, что император будет недоволен, узнав, что я не смогла воспользоваться этой возможностью, после того как столь часто докучала Его Величеству просьбами о помощи».

Дюбуа молчал. По-видимому, кто-то или что-то убедило Марию отложить отъезд. И это при том, что она уже начала готовиться. Теперь же она попросила Дюбуа взять с собой ее кольца. Он осторожно начал пытаться ее уговаривать. «Такой возможности может вообще никогда больше не представиться, — сказал он. — И если Вы, Ваше Высочество, столь смелы, чтобы посылать свои кольца, то почему бы вам не отправиться вместе с ними?»

Мария неожиданно повернулась к Рочестеру и Сюзанне Кларенсье, которая "все время разговора караулила у двери. Они отошли в сторону и поговорили несколько минут. Видимо, в этот момент Мария и приняла окончательное решение. К Дюбуа она вернулась совсем другой — решительной и практичной. Все сомнения, если таковые и существовали, теперь отброшены в сторону.

Она говорила отрывисто, уточняя детали, стараясь не пропустить ни единого непредвиденного обстоятельства, которое могло возникнуть. Итак, она будет готова к пятнице. В четыре утра, как это уже бывало не раз, выйдет со своими дамами к берегу, «подышать свежим морским воздухом». Как раз в это время стража уходит на отдых, и дороги будут свободными. Она задала Дюбуа несколько вопросов: насчет уровня воды во время прилива, успеет ли он передать сообщение Сепперу-су, что будет делать Ban Мекерен. После того как они окончательно договорились, Мария рассказала Дюбуа то, о чем умолчал Рочестер. В тот день, когда Ван дер Дельфт покинул Лондон, в Блекуотере у Стансгейта стали на якорь две королевские галеры — «Солнце» и «Луна». Прежде никакие военные корабли вверх по реке здесь не поднимались. И что самое главное, одной из галер командовал вице-адмирал, «величайший еретик на всей земле». «С тех пор, — добавила она, все сильнее волнуясь, — дела пошли и вовсе плохо. А совсем недавно они убрали все алтари в доме моего брата».

Неожиданно в дверь постучали. Рочестер вышел. Когда он возвратился, его лицо было белым. «Наши дела очень плохи, — произнес он негромко, главным образом обращаясь к Дюбуа. — Боюсь, что на этот раз у нас ничего не получится. Только что из Молдена прискакал мой друг мистер Шертс. Он говорит, что бейлиф со своими людьми хочет арестовать ваше судно, господин Дюбуа. Они подозревают, что вы каким-то образом связаны с военным кораблем, который стоит у Стансгейта, — кораблем Сепперуса. Шертс говорит, что они намереваются подняться на борт вашего судна и провести дознание».

Секретарь встревожился. Если бейлиф со своими людьми попадет на его судно, все немедленно раскроется. Предполагалось, что его матросы не в курсе дела насчет истинных целей визита в Молден, но он слышал их разговоры и понял, что они обо всем догадываются.

Сообщение Рочестера привело Марию в глубокое замешательство. Глядя на Дюбуа, она все время потерянно повторяла: «Что мы будем делать? Что будет со мной?»

Заговорил управляющий:

«Господин Дюбуа, мой друг Шертс советует вам уезжать сейчас же, потому что люди бейлифа очень разозлены. Он попытается провести вас в Молден окольным путем. В крайнем случае скажете, что ездили в Вудхем-Уолтер получить деньги за зерно. Но у леди Марии, даже если она решится на побег, добраться до бухты никаких шансов нет. Мне удалось выяснить, что сегодня вечером собираются удвоить стражу. Караульных поставят даже на церковной колокольне, откуда можно обозревать всю округу. Такого здесь прежде никогда не делали».

Дюбуа понял, что план побега окончательно сорван и надо спасаться самому. Мария, как заведенная, продолжала повторять: «Что же станет со мной? Что же станет со мной?»

Дюбуа было жаль принцессу, он был ей беззаветно предан — с риском для жизни пытался вывезти из Англии, — но теперь он ничем не мог ей помочь. Самое лучшее для него было, прежде чем подтвердятся подозрения людей бейлифа, как можно скорее покинуть этот дом.