Тревожная молодость дочери короля 9 страница

Екатерина как бы выступала в трех противоречивых ипостасях: супруги, праведницы и королевы. Необходимо было одновременно исполнять обязанности жены и сохранять достоинство королевы, причем так, чтобы оставалась чиста совесть. Немало страданий доставляли усилия примирить эти три непримиримых устремления. В качестве жены ей в первую очередь предписывалось во всем подчиняться воле суп-Руга. Это вступало в конфликт с совестью, которая диктовала Екатерине свои требования. А в качестве королевы, строго говоря, она вообще никому не обязана была подчиняться, а наоборот, всем остальным следовало подчиняться ей. Как жена, Екатерина была обязана и склонна безропотно переносить любые испытания, каким вздумал бы подвергнуть ее супруг, даже пытки, но совесть запрещала ей подчиняться сумасбродствам мужа, а королевское достоинство вообще было несовместимо с дурным обращением. Жена молчала, страдая от бесчестья и унижения, совесть восставала и боролась против несправедливости, а королева призывала к незамедлительному и страшному возмездию за нанесенную обиду Екатерина была как бы королевой в изгнании, вынужденная покориться несправедливости и одновременно героически с ней бороться. Все это требовало чрезвычайного напряжения душевных сил. Если бы Екатерина воспринимала свои обязанности супруги менее серьезно, а в вопросах совести проявляла бы большую гибкость и к тому же не была гордой дочерью королевы Изабеллы Кастильской, то испытание, выпавшее на ее долю, оказалось бы не таким тяжелым. Эти конфликтующие друг с другом ипостаси сопровождали Екатерину до конца жизни, а Мария пыталась подражать ей, толком не понимая, чему же, собственно, она является свидетельницей.

Казалось бы, религиозное воспитание, которое получила Екатерина, должно было в этом конфликте на первое место выдвинуть требования совести, однако окончательной победы ни одна из противоборствующих сторон в ней так ни разу и не одержала. Например, выразив на папском трибунале открытое неповиновение Генриху, Екатерина почти сразу же пожалела о своей непокорности. «Прежде волю супруга своего я никогда не обсуждала, — заявила она в присутствии Марии, — и воспользуюсь первой же возможностью попросить прощения за свое непослушание». Ту же двойственность Екатерина проявляла по отношению к Генриху и не в таких крайних ситуациях. На любую обиду она всегда отвечала только лаской, продолжая обожать и чтить супруга независимо от его поведения. И Марию также побуждала к этому. Однако лишить себя королевского статуса и регалий не позволила Екатерина просто выбрала в качестве защиты мазохизм, обнаружив, что это превосходный компромисс — можно покориться Генриху (как того требуют обязанности жены) и сохранить самоуважение. Поскольку с ее стороны это был акт добровольный, у нее оставалась иллюзия, что своей жизнью управляет она, а не Генрих, а унижения и оскорбления положено переносить раболепной жене.

Вплоть до одиннадцати лет Мария была романтически настроенной девочкой, мечтающей о замужестве с принцем или императором и представляющей себе отношения мужчины и женщины в виде бесконечных любовных бесед, галантности и застенчивого восторга. Приятное времяпрепровождение с флиртом она считала серьезной любовной связью, а об особенностях династического брака, это уж трчно, никакого понятия не имела. Брака, о котором вначале долго договариваются, затем торжественно заключают, а потом, если того требует деспотичная логика власти, безо всяких сожалений разрывают. Теперь к этим романтическим образам отношений мужчины и женщины Мария добавила в своем сознании другие, существенно более мрачные. Она наблюдала, как любимый отец сотнями способов унижает обожаемую мать. Она наблюдала, как мать отвечает на эти обиды тем, что добровольно разрушает себя до основания. Мария все это видела и пришла к убеждению, что, когда выйдет замуж, должна ожидать только мучений и при всех обстоятельствах сохранять внешнюю невозмутимость, почитать своего мучителя, а ненависть и жажду мщения хранить внутри, оборачивая их против себя.

 

* * *

 

Есть основания полагать, что замужество Марии в те времена не было делом такого уж отдаленного будущего. Претендентов на руку принцессы не поубавилось, несмотря на ее неопределенное положение, а планы Генриха по устройству будущего дочери менялись не раз. Иногда ему казалось, что с помощью ее замужества можно будет развязать сложный узел развода. Среди претендентов на руку Марии был шотландский король, ходили также слухи, что Генрих вел переговоры о ее помолвке с монархом откуда-то из юго-восточной Европы. В качестве еще одной возможности рассматривался сын герцога Клевского, хотя ценность потенциального зятя снижалась тем, что у герцога, по слухам, было не все в порядке с головой, да и у сына тоже замечались некоторые отклонения. Когда принцессе исполнилось четырнадцать, возникло предположение, что она может выйти замуж за герцога Миланского Франческо Сфорца, хотя тот был «без рук и ног или просто забыл, как ими пользоваться, что, впрочем, одно и то же». Унизив Марию (а брак такого рода был бы настоящим унижением), Генрих в еще большей степени унизил бы Екатерину, что было совсем неплохо, но он почему-то откладывал любые переговоры о браке до достижения дочерью брачного возраста. Это оставляло некоторую надежду, что ко-роль в конце концов решит организовать для Марии достойный брак или даже оставить своей наследницей. Некоторые из советников убеждали Генриха выбрать наследника, а затем женить его на принцессе. Такая ситуация определенно удовлетворила бы папу, который теперь уже заявлял, что вопрос о разводе можно решить только в том случае, если «наследник престола будет супругом леди Марии». Когда принцессе исполнилось шестнадцать, Норфолк заверил Шапюи, что Мария «по-прежнему наследница королевства» и что, если Генрих умрет, не оставив наследника мужского пола, она будет иметь преимущество перед всеми другими дочерьми, которых он, возможно, еще произведет на свет. Но эти заверения мало успокаивали: посол хорошо знал, какие планы против Марии вынашивает Анна.

Если Анна Екатерину просто ненавидела, то Марию она ненавидела всеми фибрами своей души. Генрих уже давно отстранил от себя жену, но в силу двойственности характера продолжал любить Марию. Однажды в начале лета, когда король собрался в охотничий тур на четыре месяца, она написала, чтобы он позволил ей приехать повидаться. Генрих совершенно неожиданно явился сам и провел в ее обществе весь день, «обнаружив великое расположение». На следующее лето он снова «навестил ее, и было у них много веселья». Он говорил с дочерью, как в старые добрые времена, и по-прежнему называл «самой драгоценной жемчужиной королевства». Не стеснялся он превозносить Марию и в присутствии Анны, а та потом всячески ее обзывала. Шапюи полагал, что Анна специально постаралась поселить Марию подальше от двора, чтобы помешать Генриху часто видеться с ней.

В пятнадцать лет Марию все еще одевали как принцессу В 1531 году Генрих приказал своему смотрителю «большого гардероба» обеспечить дочь новыми одеждами из серебряной парчи, черного и пурпурного бархата, малинового атласа и верхними юбками из золотой и серебряной парчи. Одно из платьев и «ночной чепчик» были оторочены мехом горностая, а для комплекта к ее новым одеяниям он заказал шестнадцать пар бархатных туфель, две дюжины пар испанских перчаток, французских чепцов и накидку из атласа, привезенного из Брюгге. Для блузок и нижнего белья отпускались превосходная голландская материя и много метров лент для отделки. Генрих оплачивал стоимость гардероба Марии и расходы по хозяйству, а кроме того, посылал денег, по десять или двадцать фунтов — на Рождество, Пасху или чтобы просто «развлечься». Но людям, которые его развлекали, он платил существенно больше. Генрих не скупился, чтобы одарить тех, кто оказывал ему даже небольшую услугу. Например, женщину, которая возвратила дога Кати, или человека, который привел во дворец Болла, еще одного дога, потерявшегося в Волземском лесу, или простолюдинку, которая угостила его на охоте грушами и орехами, или немого, который принес ему апельсины, или слепую, которая играла на арфе, «парня с танцующей собакой» или бродячего акробата Питера Треме-зина, «который ездил на двух конях одновременно». В год он тратил на Марию немало, но это не шло ни в какое сравнение с суммами, которые он жаловал Анне в неделю.

Генрих осыпал ее нарядами, дорогими безделушками, одаривал землями и рентами. И конечно же, драгоценностями. Королевские ювелиры изготовляли кольца, ожерелья и пояса из драгоценных камней, бриллиантовые пуговицы и орнаменты для рукавов. А он постоянно придумывал новые подарки. Например, в 1531 году купил «для госпожи Анны диадему в виде сердечек и роз, в которые были вделаны двадцать один бриллиант и двадцать один рубин», а вскоре после этого подарил «девятнадцать бриллиантов на золотой короне в виде двойного узла восьмеркой»[16]. Но это еще не все. У Анны были также крупные бриллианты, вставленные в заколки в виде сердечек, и небольшие камни для заколок меньшего размера, которые служили украшениями, когда она распускала свои пышные густые волосы. Для себя Генрих покупал подарки поскромнее. Когда ему перевалило за сорок, его стала мучить болячка на ноге. Он приобрел трость, выполненную из крупнозернистого шероховатого золота, полую внутри, куда вкладывались рулетка, проградуированная в футах, компас и щипцы. Красота ее исполнения не могла избавить Генриха от тревожной мысли, что палка — первый признак возраста. Чтобы сделать вид, что он ходит с ней не по необходимости, а как с модным украшением, король повелел изготовить еще несколько тростей и подарил их молодым приближенным из свиты.

Помимо возраста, на Генриха давила Анна. Причем значительно сильнее. Ей не терпелось стать королевой, и она уже завела королевскую свиту в миниатюре, включая даже альмоиариев[17], окружив себя «почти таким же количеством фрейлин, как если бы была королевой», а по дороге на охоту занимала рядом с королем место Екатерины. Анна и ее приближенные чувствовали себя как дома в роскошных апартаментах всех дворцов, которые прежде принадлежали Екатерине. К визитам короля она надевала атласный черный пеиыоар, отороченный тафтой и бархатом, и изо всех сил старалась заставить короля вновь почувствовать себя молодым. К 1532 году ей удалось добиться заметных успехов. В январе Екатерина послала Генриху новогодний подарок — золотой кубок с прикрепленными к нему «благородными и смиренными словами». В это же самое время он тоже сделал новогодний подарок, но Анне — спальню, заново декорированную прекрасными гобеленами, с великолепной кроватью, снабженной покрывалами из золотой и серебряной парчи, малинового атласа, расшитыми богатыми узорами.

С каждый месяцем Анна захватывала не только апартаменты и драгоценности королевы, но также и королевскую власть. Казначей Генриха, Генри Гилдфорд, его «любимец» и известный непочтительный острослов, презирал Анну и не скрывал этого. Что же касается развода, то Гилдфорд считал всю эту теологическую софистику с обеих сторон полнейшим абсурдом и однажды шутя предложил «посадить всех этих умников, кто придумал подобную чушь, в повозку и отправить в Рим — пусть там болтают». Анну эти слова привели в ярость, и она сказала, тоже как будто шутя, что, как только ее коронуют, она немедленно удалит его из числа придворных. Он холодно возразил, что сделает это сам и гораздо раньше, чем такое случится, а потом, считая себя оскорбленным, пожаловался Генриху. Король нахмурился и сказал Гилдфорду, чтобы тот «не беспокоился насчет того, что говорят женщины», но все равно неприятный осадок от этого инцидента остался. Сестра Генриха, Мария, терпеть не могла Анну, а та в отместку обвиняла мужа Марии, Чарльза Брэндона, в инцесте с собственной дочерью. Тетку Анны, герцогиню Норфолк, которая была на стороне Екатерины, по настоянию племянницы отослали от двора, потому что та слишком много говорила на людях «лишнего», а дядя Анны, герцог, тоже не пользовался расположением своей племянницы. Она считала, что он строит планы женить своего сына на принцессе Марии, чтобы тот впоследствии стал королем. В конце концов, чтобы избежать преследования, герцог был вынужден поспешно организовать для мальчика не слишком выгодный брак.

Анна раскидывала сети все шире и шире, и скоро уже никто при дворе не был гарантирован от ее посягательств. Чувствуя приближающиеся испытания, Мария пребывала в страхе. Преклонив перед алтарем в своей спальне колени, она повторяла короткую молитву Фомы Аквинского[18], которую в одиннадцать лет перевела во время школьных занятий. Эта мольба о выдержке и благодати полностью соответствовала главным принципам ее воспитания. «Господи, — молила она, — сделай меня смиренной без притворства, веселой без легкомыслия, грустной, но доверчивой, пребывающей в страхе, но не отчаявшейся, покорной без пререканий, терпеливой по своей собственной воле и непорочной без развращенности». Она молила Господа, чтобы он даровал ей спокойствие в тот момент, когда ломается судьба, «чтобы я всегда могла благодарить Тебя за все и терпеливо сносить испытания, любые — и возвышение, и угнетение…» Перед лицом надвигающихся событий Марии были очень нужны и выдержка, и спокойствие.

 

ГЛАВА 10

 

Кто станет возлюбленным для тебя,

Когда зелена листва?

Кто же еще, как не я, как не я,

Покуда любовь жива!

 

 

В последний четверг мая 1533 года у пристани Тауэра собралась флотилия королевских барок, а также малых и больших кораблей. Им предстояло совершить короткий путь вниз по Темзе к Гринвичу. Возглавлял процессию небольшой быстроходный корабль с пушками на борту, в носовой части которого был установлен огромный, изрыгаю-щий пламя дракон. Вокруг дракона совершали свои ритуальные танцы дикари и монстры, а сзади, на другом корабле, был воздвигнут помост с эмблемой королевы, увенчанный коронованным белым соколом, обрамленным белыми и красными розами. Дальше следовала барка с лорд-мэром Стивеном Пикоком, а за ней — сорок восемь барок, снаряженных главами купеческих гильдий. Каждая барка была обвешана гобеленами, флагами и вымпелами с древками, отлитыми из чистого золота. Корабли салютовали друг другу выстрелами из пушек, «как того требовал торжественный момент», и на каждом музыканты слаженно исполняли на трубах, свирелях, флейтах и барабанах «неземную музыку». Флотилия держала путь в Гринвич, чтобы приветствовать Анну Болейи и сопровождать ее в тауэрские апартаменты, где она должна была готовиться к коронации.

Анна ожидала у дворцовой пристани в барке, расписанной ее цветами и украшенной многочисленными флагами. В торжественном проходе вверх по реке к флотилии присоединилось еще сто судов. На солнце ярко сияли флаги из позолоченной тафты, которыми был украшен мачтовый такелаж каждого корабля. Встречающиеся на пути малые суда немедленно присоединялись к флотилии, так что вскоре ими оказалась заполнена почти вся река. Когда королевская барка проплывала мимо стоящих на якоре у Гринвича, Рэдклиффа и перед колледжем Святой Екатерины больших военных кораблей, они салютовали ей из своих орудий. Канониры в Лаймхаузском участке лондонских доков и в самом Тауэре салютовали столь оглушительно, что из окон близлежащих домов, где жили иностранцы, повылетали все стекла, а сами дома тряслись так, что казалось, вот-вот развалятся. Когда же Анна ступила на берег у тауэрской пристани, к грохочущей канонаде пушек присоединился рев труб. Это было апокалиптическое зрелище. Испанец, которому довелось быть очевидцем этого, написал: «Поистине казалось, что пришел конец света».

Два дня спустя Анна торжественно проехала по городу, сопровождаемая знатными дворянами, судьями, аббатами и послами. К ее процессии присоединились также недавно посвященные рыцари Бани в голубых одеяниях с капюшонами и французские купцы в камзолах из фиолетового бархата с одним рукавом, окрашенным в цвета Анны. Их кони были покрыты сделанными из тафты фиолетовыми попонами с белыми крестами. Анна ехала в задрапированном снаружи и внутри белым атласом паланкине, который влекли две дамские верховые лошади, убранные белой парчой. Парадное платье новой королевы и накидка были белыми, из тонкой дорогой материи, расшитой золотыми и серебряными нитями. Накидка к тому же была оторочена мехом горностая. Ее волосы свободно спадали на спину, а головной убор украшала драгоценная, диадема. На всем пути следования процессии из распахнутых настежь окон домов ее приветствовали горожане. Немало их толпилось вдоль дороги. Они выкрикивали поздравления, а констебли, наряженные в отделанные шелком бархатные костюмы, с жезлами в руках сдерживали толпу, чтобы не пострадали пышные наряды и украшения следующих мимо дворян. Непосредственно за Анной двигались главные дамы двора: верхом на коне старшая из замужних фрейлин в одеянии из золотой парчи, в паланкинах — вдовствующая маркиза Дорсет и бабушка Анны, вдовствующая герцогиня Норфолк, а далее верхом на конях — двенадцать незамужних дам в одеяниях из малинового бархата и несколько дюжин придворных дам более низкого ранга в черном бархате. В конце процессии двигалась королевская гвардия в новых доспехах ювелирнбй работы.

Дома и магазины на всем пути следования процессии были декорированы гобеленами, коврами, а также богатыми алыми и золотистыми тканями. Почти на каждом перекрестке королеву приветствовали музыка и живые картины. Детские хоры исполняли в ее честь баллады, а у фонтана на Флит-стрит играл оркестр, составленный из «весьма внушительных инструментов, которые издавали звуки, казавшиеся божественными… Музыканты были в высшей степени оценены и похвалены». У собора Милости Господней была сооружена Гора Парнас, на которой сидел Аполлон с девятью музами, читавшими посвященные Анне стихи, которые аккомпанировали себе на различных инструментах, а у рынка Леденхолл другая группа артистов представила сложную живую картину с действием, написанным Николасом Юдлом[19], в котором белый сокол, представляющий Анну, летал над розовым кустом Тюдоров. Затем наблюдающая за этой сценой Святая Анна ниспослала ангела, который увенчал голову сокола короной. На торговой улице Корнхилл королеву приветствовали Три Грации, имена которых были: Светлая Радость, Непоколебимое Благородство и Неувядаемое Процветание. У малого фонтана на Чипсайде было устроено представление с музыкой, в котором изображался суд Париса. Золотое яблоко, предназначенное для самой прекрасной из богинь и смертных, разумеется, было присуждено Анне. Ее красота, добродетель и благородство прославлялись стихами:

 

Прекрасна королева Анна,

Когда скользит походкой плавной.

Ей в мире нет, должно быть, равной,

Блистает се красота!

Лицом, изяществом душою —

Кто не поблекнет пред тобою?

Как звездный свет порой ночною,

Сияет твоя чистота!

Ах, в ней слилось очарованье

И добродетели сиянье.

Сравнить ее с зарею ранней

Посмеют ли чьи-то уста?

Так будь в супружестве счастливой,

На троне царском — справедливой,

Достойна — я скажу правдиво —

Того твоя чистота!

 

Особенно забавным казалось упоминание о «чистоте» Анны, потому что во время коронации она была на шестом месяце беременности. Следует заметить, что далеко не все вышедшие на улицы, чтобы посмотреть на торжественный кортеж новой супруги Генриха, испытывали почтительный восторг. Некоторые называли ее «отъявленной распутницей» и «пучеглазой шлюхой», а один горожанин в толпе удивлялся: Неужели король настолько грешен и глуп, что взял «эту шлюху, Нан Баллен[20], в королевы»? Генрих принял решение жениться на Анне в начале 1533 года, когда та забеременела, а Екатерина все еще считала себя супругой короля.

Брак Генриха с Екатериной папа так официально и не аннулировал. Когда стало известно о беременности Анны, поспешно созвали парламент, который постановил, что отныне все церковные дела в Англии буду решаться без одобрения в Риме или где-либо еще. После этого в начале апреля был созван Собор духовенства Южной Англии (Кентербери и Йорка), который объявил брак Генриха с Екатериной недействительным, узаконив его венчание с Анной, совершенное в январе.

Но лондонцы еще не забыли, как почти двадцать пять лет назад приветствовали Екатерину во время ее коронационного проезда через город. Они по-прежнему любили свою королеву, и потому их сердца к Анне не лежали. Очевидец писал, что в толпе вряд ли можно было насчитать хотя бы десяток человек, которые бы кричали «Боже, храни королеву!». Большинство насмехалось над вензелями, вышитыми на драпировках, развешанных на всем пути следования процессии. Они показывали пальцами на переплетенные буквы «Я» и «Л» и произносили их, как «Ха-ха!». Любое несовершенство во внешности Анны приверженцы Екатерины выставляли как отвратительное уродство. Она носила закрывающие шею платья — значит, хотела спрятать зоб, а похожий на корону венок на голове подчеркивал золотушные пятна на шее. Во время ее движения в коронационной процессии было даже замечено, что если смотреть на Анну под определенным углом, то уши мула, следовавшего сзади, казались растущими прямо из ее головы, «похожие на два острых рога, что заставляло многих людей смеяться».

Торжественность коронации Анны, состоявшейся 1 июня, нисколько не воспрепятствовала этим насмешкам. Как до, так и после своей женитьбы на ней Генрих постоянно испытывал в этом смысле определенное смущение и неудобство. Летом 1532 года король собрался на север поохотиться и решил взять ее с собой. Поездка эта была задумана долгой. По заведенному обычаю король торжественно проезжал деревню за деревней, чтобы показаться людям и принять их радостные приветствия. Путешествие продлилось только четыре дня, потому что везде вместо приветствий он встречал неодобрение. Завидев Анну, крестьяне начинали свистеть и улюлюкать. Они кричали, чтобы король вернул им настоящую королеву Екатерину. Генрих обиделся, охотиться ему вдруг расхотелось, и он вернулся в Лондон.

Судьям и полицейским было приказано сурово наказывать каждого, кто оскорбительно отзывался о короле или Анне. В небольшом городке графства Дебришир 69-летний воин, ветеран первой войны Генриха, «сильно израненный», в разговоре с викарием и двумя горожанами заметил, что не может поверить, чтобы король мог оставить Екатерину, «столь благородную даму, столь высокого происхождения, столь достойную», и жениться на другой женщине. Через несколько месяцев его заключили в тюрьму Маршалси. В Лондоне собрали всех мастеровых и членов ремесленных гильдий и строго предписали им «наговорить ничего оскорбительного для королевского достоинства и чтобы они следили за своими подмастерьями и слугами, дабы те тоже не делали ничего подобного, а также возложили на них еще более тяжелую задачу — следить за своими женами», чтобы те не оскорбляли Анну. Накануне коронации было объявлено, что любой, кто укажет королевским чиновникам «болтунов и скандалистов», получит денежное вознаграждение. По городу были развешаны объявления, в которых запрещались «различные книги, баллады, стихи и другие непристойные трактаты», порочащие второй брак Генриха. Но, как заметил лорд-мэр в день проезда Анны через город, «обуздать сердца людей невозможно, и даже король не знал, как это сделать». А когда вскоре после венчания короля паству одного из приходов попросили помолиться за здоровье Анны и ее благополучие, то почти все присутствовавшие во время мессы покинули храм, не дождавшись окончания службы, «в сильном неудовольствии и с печалью на лицах».

При дворе сразу же началось противостояние между группами, поддерживающими Екатерину и Анну. Сестра Генриха, Мария, публично оскорбляла Анну «ругательствами». За обиду взялся отомстить дядя Анны, герцог Норфолк. Его люди в количестве двадцати человек напали на нескольких приближенных Брэндона и перебили их прямо у алтаря в Вестмин-1 стере. Взбешенный Брэндон в ответ собрал своих людей, чтобы наказать убийц. Его с трудом удержал от этого Генрих, и только страх перед королевским гневом предотвратил дальнейшую междуусобицу.

Тем временем враги Анны нашли более изощренный путь, чтобы нарушить ее душевный покой и ослабить влияние на короля. Своего могущества Анна достигла, используя слабость Генриха к женскому полу, так вот потерять она его может по той же самой причине. Во дворец каждый месяц прибывали юные девушки, дочери знатных дворян. Некоторое время они служили фрейлинами в свите королевы, и король флиртовал с ними напропалую, а иным даже оказывал особое благоволение. Говорили, что в 1532 году он «ухаживал» за одной из таких дам и был «очень влюблен». Группа противников Анны всячески его в этом поощряла, к сильному ее неудовольствию, но новая любовь Генриха не могла соперничать с прочной страстью к давней «возлюбленной». Придворным пришлось это признать. Они утешались тем, что злословили по поводу уродливой руки Анны. На левой руке у нее имелось нечто вроде рудимента шестого пальца — дефект незначительный, который она сглаживала, прикрывая «лишний» палец кончиком другого, но все ненавидевшие Анну считали это ужасным уродством. Впрочем, они вообще преувеличивали любой ее промах и недостаток.

Анна кокетничала с Генрихом ровно семь лет и при этом сильно рисковала. Теперь же выяснилось, что риск этот был полностью оправдан. Не закрывая глаза на ее недостатки, Генрих все равно хранил своей повой супруге верность. А когда она объявила о своей беременности, он вообще от восторга позабыл все на свете. Опять возродилась надежда на появление сына! Беременность Анны стала для Генриха событием чрезвычайной важности, последним доводом в долгом споре по поводу развода. Он опять преисполнился радостных ожиданий, как и тогда, много лет назад, накануне рождения «новогоднего мальчика». Никакая катастрофа Англию не ждет, потому что у короля скоро будет законный наследник. К появлению на свет сына Генрих начал готовиться основательно. Он приказал изготовить кроватку, «самую чудесную и великолепную, какую только можно вообразить»; затем ее перенесли из королевской сокровищницы в опочивальню, где должна была рожать Анна. Когда подошло время, лекари и астрологи подтвердили, что ожидается мальчик, и воодушевленный Генрих тут же объявил, что сразу же после рождения сына состоится роскошный рыцарский турнир. Рождение у Анны сына должно было раз и навсегда заткнуть рот ее хулителям, поэтому родственники и друзья новой королевы загодя начали готовиться к этому турниру, заказав во Фландрии лучших лошадей.

В последние недели беременности настроение Анны испортили два события. Первое было просто досадным, а второе имело зловещий характер. Чарльз Брэндон женился в четвертый раз. В конце июня умерла его жена, Мария Тюдор, и едва минуло шесть недель после ее погребения, как он тут же нашел себе невесту, четырнадцатилетнюю девочку. Девочка была очень хорошенькая, ее мать, испанка, являлась дочерью одной из бывших фрейлин Екатерины. Этот брак в английской истории не имел прецедентов не только из-за скандальной разницы в возрасте жениха и невесты, но также и потому, что девочки эта была прежде помолвлена с десятилетним сыном Брэндона.

Примерно в то же самое время Генрих воспылал страстью к одной из придворных дам — ее имя в анналах истории не сохранилось, — которую сделал своей любовницей. Их связь началась вскоре после коронации Анны. Та жутко ревновала и неосторожно «использовала определенные слова, которые королю весьма ие понравились». Он не удержался от того, чтобы не отчитать как следует супругу, невзирая на беременность.

«Кто ты такая, чтобы выражать недовольство? — прорычал он. — Не худо бы взять пример с тех, кто знает, как надо относиться к желаниям короля. — Здесь он явно намекал на многострадальную Екатерину. — И ты должна все время помнить, кто вознес тебя на эту вершину, кто сделал тебя королевой!»

Пригрозив Анне, что «в любое время ее можно низвергнуть так же, как и возвысить», Генрих с удвоенной энергией предался любовному увлечению. После этого разговора между супругами было много «холодности». Анна, как и Генрих, была упрямой и также склонной к перемене настроения, но теперь они были мужем и женой, и, значит, те рычаги, какие она использовала при управлении королем, уже не действовали. По слухам, Генрих совсем не разговаривал с Анной дня два или три, и она, кажется, удалилась в отведенное ей особое помещение, где должна была находиться до родов, так с ним и не помирившись.

Ребенок родился в полдень, 7 сентября. Девочка. О том, как горевала Анна, наверное, говорить не стоит, а Генрих выругался, некоторое время ходил хмурым, по отчаянию ие предался. Ребенок появился на свет здоровым, а значит, были все основания надеяться, что следующим наконец-то окажется сын.

Вначале девочку хотели назвать Мария. Считалось, что раз она займет место прежней принцессы как наследница престола, то почему бы в таком случае и не дать ей то же самое имя. Идея, в общем, неплохая, но по ряду причин она была отвергнута. Мария же лишилась своего статуса принцессы в тот самый миг, когда родилась сестра. Как только повитухи убедились, что ребенок живой и дышит, герольд вышел к придворным, собравшимся в соседних апартаментах, и объявил, что леди Мария принцессой Уэльской больше не является, и ее приближенным было предписано снять с рукавов эмблемы с девизом Марии и заменить их королевскими. Новорожденную окрестили Елизаветой, и сразу же после церемонии крестин герольд провозгласил принцессу законной наследницей английского короля. Шапюи, сообщивший об этих событиях Карлу V, добавил, что, по слухам, свита Марии очень скоро будет сильно сокращена и расходы на ее содержание тоже. «Остается надеяться, — заметил он, — что Господь в его бесконечном милосердии не допустит, чтобы с ней обошлись еще хуже».

 

* * *

 

Гроза приближалась, и Шапюи это чувствовал, так же как Мария с Екатериной. Посол не сомневался, что, «как только Анна ступит твердой ногой в стремя», она тут же лишит обеих женщин последних остатков достоинства. Анна угрожала Екатерине уже давно, проклинала ее, кричала, что никакая она не королева и что ее место на виселице. Став женой Генриха, она тут же принялась мстить, используя всю власть, которую имела. Вначале она захватила барку Екатерины, которая теперь принадлежала ей как королеве. Удалив стражу, она приказала «разрезать барку на куски, чтобы унизить соперницу». Анна уже забрала себе все ценное, чем раньше владела Екатерина. Теперь осталось только удалить ее подальше от двора и лишить титула.