М. Хайдеггер: глубина и поверхность 7 страница

Беседа 9

ности, задаваемым эпохой расписаний, графиков и времени циферблатов, и оазисами измененных состояний сознания, крайне высока Между ними нет никаких дозволенных переходов. Все покрыто если не мраком, то принципиально фальшивой недоговоренностью.

И вот о чем я задумался в данной связи — ведь первые способы переходов в ИСС, будь то под воздействием мескалина, псилоцибина или производных алкоголя, знаменовали собой то, что можно назвать бытием для другого. Как ни странно, но тот, кто переходил в измененные состояния сознания, делал это не для себя, а для других. Исступление шамана или жреца под воздействием химических трансцензоров, некое первое, изначальное трансцендирование использовалось другими — умными интерпретаторами — в качестве источника первичных идей, которых больше неоткуда было взять. Бедный шаман входил в исступление не для себя, он, в сущности, от этого ничего не получал, да возвращаясь назад ничего, как правило, и не помнил, но он совершал страшно важное дело — дело единения социума, синтез первых образцов трансцендентного. Вполне возможно, что здесь была создана решающая предпосылка антропогенеза. Едва ли не последний по времени пример — это отношение пифии и ее толкователей.

Ведь пифия — тоже существо, вводимое в измененное состояние сознания, в транс, но опять же в качестве бытия для другого. Она не обязана была отдавать себе отчет в своих словах, она пророчествовала. И находились те, кто интерпретировал ее высказывания. Спрашивается, зачем им нужна была пифия? Это крайне загадочный вопрос, на него трудно ответить. Неужели они не могли бы сами продуцировать горстку бессвязных предложений? Пифия — последний затухающий образец функционирования сдвоенной системы; ныне основания ее устойчивого бытия утра-

Измененные состояния сознания

чены. Пребывающий в психоделическом трансе никакого смысла внешним наблюдателям не сообщает, от него отводят глаза или делают его элементом шоу. Обращение к медиаторам, выводящим за пределы обычного сознания, становится в принципе личным делом каждого, — и этот факт представляет собой фундаментальную новацию как в психологическом, так и в социальном плане. Не исключено даже, что речь идет о первом личном деле, учреждающим саму территорию личного. Тут есть над чем задуматься.

В случае употребления большинства наркотиков другой делается ненужным. Окна монады закрываются, если они и были открыты, в чем многие сомневаются, и возникает автономный мир галлюцинаций. А как быть с самым главным трансцензором измененных состояний сознания, со всеми производными этилового спирта? Другой и здесь на первый взгляд оказывается факультативным, но только на первый взгляд. Просто в какой-то момент произошла инте-риоризация, присвоение внешнего другого и присвоение бытия для другого себе самому. Сейчас мы, переходя в ИСС, являемся не только собственными пифиями, но и ее собственными интерпретаторами, тем самым обретая в себе действительно интересного другого. Да и внешние другие повышают ранг присутствия, как только они оказываются здесь, по нашу сторону разделительной черты. Овеществленный мир объектов — вырезанных из картона фигурок — обретает очертания и плоть. Режим бытия с другим все-таки восстанавливается. Конечно, если его нет, возможна продукция заместителей, всевозможных фантомов. Более того, даже если он есть, но не имеет никакого отношения к настоящему другому, он точно так же легко фантомизирует-ся, и в какой-то момент кажется, что хотя и «ходят в праздной суете разнообразные не те», но на этот случай и они сгодятся. Презумпция другого реализуется, может быть, именно потому, что другого я обнаруживаю в себе, — обна-

Беседа 9

руживаю как интересного собеседника, как милующее зеркало, которое уже вовсе не является на тот момент кривым Понятно, что оптика измененных состояний сознания визуализирует множество подделок все вокруг двоится, расплывается, наполняется ложными узнаваниями и неузнаваниями Тем не менее, я полагаю, что даруемый нам алкоголем и некоторыми наркотиками способ перехода в ИСС является своего рода гарантом того, чтобы трансцендирование было вообще возможно Если мы это не проверим здесь, где мы это еще проверим' Понятно, что интеллектуальное трансцендирование все равно будет вторичным, производным Оно опирается на первичное трансцендирование, на переакцентуацию монады, когда мы оказываемся как бы в другом мире и становимся другими самим себе, — ибо отключается паразитарная рефлексия, которая нас тормозит и запрещает высказать то, что мы обдумаем только завтра Паразитарная рефлексия прекращает возможности бытия заново, она уводит субъекта за многочисленные ширмы функциональных режимов, где он является покупателем, продавцом, гостем, официальным лицом и т д Вспомогательные медиаторы преобразуют мир первых встречных в мир субъектов — а ведь это важнейшая экзистенциальная операция И пифия, и жрец, и султан из первой династии Османов, куривший трубку с гашишем, совершали значимое общественное деяние, к которому нельзя было отнестись кое-как Теперь это, наоборот, нечто общественно вредное А почему' Почему так приватизировался и маргинализировался модус бытия, в котором совершались решающие для социума и для сознания вещи' В общем упадке, в нарастающей богооставленности и забвении именно дискредитации измененных состояний сознания принадлежит едва ли не решающая роль, хотя они продолжают сохранять изначальный опыт трансцендирования

Измененные состояния сознания

Т Г Современная европейская цивилизация, по крайней мере в того момента, как в ней окончательно возобладал дух капитализма, утратила опыт великих культур прошлого, где важнейшие решения всегда принимались в состоянии абсолютной беззаботности и легкости Прежние общества были основаны не столько на примитивном утилитаризме, сколько на расточительности Батай связывает этот факт с космологическими идеями, в частности с тем, что Солнце настолько могущественно и дарит миру так много энергии, что ее невозможно непрестанно аккумулировать в форме золота или иного богатства, а следует растрачивать в обширных циклах раздариваний и обменов. Подобный принцип потлача, о котором писал Мосс, был включен в систему предельных представлений человека о богах, о мире и о себе самом, он отражал часть мироустро-ения Современный экономический принцип прямо противоположен Он основан на том, что человек должен все время что-то получать, выигрывать, наращивать имущество, капитал, загромождать пространство собственного существования ненужными, но обладающими ценностью вещами

Основная проблема в том и состоит, что необходимо дистанцироваться от плоской рассудочности современного мира, следует быть немного безрассудным, слегка безумным и совершенно легким Все великие культуры и религии противились духу тяжести и исходили из принципа антидепрессии Тому, что давит на нас, тянет вниз и утяжеляет наши шаги, они противопоставляли легкость К идее легкости через трудные болезненные состояния пришел Ницше Пришел одиноко В «Заратустре» он описал этот путь следующим образом сначала нужно стать верблюдом, потом львом, затем ребенком Принцип необычайной легкости я находила в Оптикой Пустыне среди монахов Очевидно, что он присутствовал и у старца Амвросия, и у других старцев прежней Оптиной Пустыни, помогав-

Беседа 9

ших Гоголю, Достоевскому, Толстому.. — очень тяжелым людям Быть может, именно за тем они и приходили в обитель — чтобы в буквальном смысле снять груз с души, обрести хотя бы немного беззаботности. Все великое должно быть легким по духу. Момент тяжести должен быть преодолен. Это очень русское умонастроение — в самых тяжелых ситуациях находить место для какого-то безумного, непредсказуемого действия, вносящего момент облегчения. Ницше говорил, что предпочтет русскую печаль всем европейским радостям.

Недавно я перечитывала «Мертвые души». Мне всегда очень нравился Ноздрев, а теперь понравился еще больше. Ноздрев гротескно воплотил принцип легкости. Он постоянно все преувеличивает. Например, говорит, что выпил за обедом семнадцать бутылок шампанского, или купил неказистого жеребца за десять тысяч рублей, или, показывая на просторы за пределами своих владений, уверяет, что все ему принадлежит. Он преувеличивает абсолютно все, но это и правильно, потому что он все персонализирует. Все принадлежит ему. Это и есть принцип легкости. Нельзя принимать разглагольствования Ноздрева за банальное вранье, ибо в них явлена беззаботность. Он смеялся так, будто его зубы должны были выпасть. Я видела этот смех у индейцев. Их боги смеются. Я разговаривала с монахами Оптиной Пустыни о том, что смех в православии не то чтобы запрещен, но выглядит несколько сомнительным, и подумала, что бывает ведь и легкий, непринужденный смех, освобождающий нас отдуха тяжести. Они согласились со мной. Можно смеяться от преизбытка радости, которая совпадает с щедростью. Мария Магдалина лила драгоценное миро на ноги и голову Христа, а ученики возмущались, потому что можно было бы продать миро за большие деньги и раздать их нищим. А она лила и лила Щедрость без границ В Европе этот дух практически пол-

Измененные состояния сознания

ностью покорен духом капитализма, но у нас он еще не целиком побежден.

Единственный человек, который разоблачает Чичикова, это Ноздрев. Он беззаботно рассказывает о нем всю правду на балу, хотя ему и не верят. Но внутри себя Чичиков посрамлен. Я полагаю, что бытие для другого — это персонализация. Два этих момента необходимым образом совпадают. Помните, Ноздрев говорит, мол, предложите мне выбрать, кто мне дороже, отец родной или Чичиков, отвечу — конечно, Чичиков. В гротескном виде это есть чистое бытие для другого. А рядом с Ноздревым постоянно присутствует совершенно рассудочный персонаж, его зятьМижуев, который ничему не верит и во всем сомневается. При этом он почти все время проводит с Ноздревым, потому что, даже преувеличивая и привирая, Ноздрев оказывается прав. Он порождает жизнь, пребывает в растрате. Пусть гротескно и страшно он демонстрирует легкость и безумие — измененные состояния сознания, о которых мы говорим.

Д. О.. Опыт измененных состояний сознания сохраняет свою уникальную ценность благодаря возможности полного и безоговорочного возвращения в то место, которое ты временно покинул. Какие бы приобретения ни ожидали тебя, какие бы потери ни подстерегали внутри этого опыта, что бы ты ни выносил из него в качестве новой черты экзистенции, место ухода и место возвращения должно оставаться тем же самым — это должно быть одно и то же место. Совершенно понятно, что подобное место не является точкой на карте или пунктом реальной местности — его координаты исключительно внутренние. То, что называется «прийти в себя», вовсе не причудливый оборот языка Этим понятием конституируется не только некое в себе бытие, но также и весь мир для нас, окружающий мир

Беседа 9

как таковой. Лишь поскольку в любых перипетиях измененных состояний сознания сквозит неустранимая возможность «быть в себе», хотя бы в ближайшей перспективе, постольку и мир для нас удерживает свою форму. Это мерцающе-ускользающее место, это достоверно не проясняемое «в себе» нашего постоянно принимающего внешнюю форму или, другими словами, экзистирующего существования, вещь жутко загадочная и едва ли разоблачаемая в своей загадочности. К ней, определенно не обозначая адреса, просто отсылают, как к собирающему началу, все акты нашего восприятия, все наши частичные трансгрессии, все состояния чувств и модусы экзистенции. Подобно тому, как своим Da (вот) собираются экзистенциалы хайдегге-ровского Dasein. Это уже потом мы находим себя в Петербурге, Париже или собственной постели, как в знакомых местах. А ведь эти места, сохраняя объективную действительность, могут и ускользать от нас.

Опять-таки, степень радикальности перехода в таком случае равна изменению сознания, когда «прийти в себя» прежнего оказывается невозможным, а «быть в себе» означает непрестанное смещение точки, собирающей в нас окружающий мир. Это можно проиллюстрировать замечательным отрывком из беседы Карлоса Кастанеды с доном Хуаном после инициирующей встречи с «союзником», где дон Хуан говорит- «...И тогда тебе захочется вернуться домой, в Лос-Анджелес. Это естественно. Первая реакция любого из нас в этом случае — поскорее вернуться домой. Но обратной дороги нет, и домой нам не дано вернуться уже никогда. И ты не вернешься в Лос-Анджелес...

— Но я же могу поехать в Лос-Анджелес! Могу ведь, да? Купить билет на автобус или на самолет и вернуться Ведь Лос-Анджелес останется там же, где был, верно?

— Безусловно, — засмеялся дон Хуан. —...Когда союзник закружит тебя, изменится твое восприятие мира..

Измененные состояния сознания

А восприятие — это все. Изменится оно — изменится сам мир»¹.

Обращает на себя внимание необратимость опыта, описываемого Кастанедой, безоговорочная однозначность ухода. Едва ли мы имеем право апеллировать к этому опыту, однако он прекрасно оттеняет специфику того, о чем мы говорим, — измененных состояний сознания. Их отличает безусловная тяга вновь возвращаться к исходному обстоя-нию дел, совершая лишь возвратно-поступательные шаги, отклонения и покачивания. То, что в свете обыденного здравого смысла покоится на прочных основаниях и выглядит вполне достоверным, оборачивается смехотворным надувательством при взгляде на него со смещенной точки зрения или, точнее, с одновременно возникающих нескольких точек зрения, присущих субъекту измененных состояний сознания. Предметы начинают мерцать и превращаться, являя самые неожиданные свои стороны, о которых мы и понятия не имели, когда просто держали их перед собой на плоском экране представления «я», уподобляя их объемным фигурам, распластанным по поверхности Понятно, что обратная, темная сторона всегда значительно интересней, даже не столько в силу своей недоступности, сколько по причине обнаруживаемого ею бесконечного количества перспектив. Раз вещи имеют обратную сторону, это означает единственно то, что существует кто-то, кто с той стороны их созерцает. Более того, быть может этот таинственный «кто-то» обитает в нас, а мы его не знаем только потому, что не решаемся заглядывать дальше собственного носа, — вовсе не такого острого и длинного, как нос Буратино.

Переход в измененные состояния сознания, исподволь деформируя и телесность, позволяет пусть минимально, но вполне убедительно выступать за ее определяющие нашу

1.Кастанеда Карлос Путешествие в Икстлан Киев, 2001

Беседа 9

«внешность» границы. А когда человеку все труднее и труд. нее становится контролировать свою «внешность», тогда один Бог только знает, кто начинает вырываться наружу, захватывая сцену представления, на которой обыкновенно господствует и солирует «я». И нос удлиняется, и уши делаются ослиными, и губы заворачиваются трубочкой, и копыта, и рога, и хвосты, и крылья внезапно проступают сквозь знакомый облик и также внезапно стираются без следа. Все подобные деформации недлительны, фрагментарны и, как правило, не имеют фатального характера Вскоре происходит возвращение в привилегированный топос сборки, в котором мое бытие вновь тяготеет к совпадению с формой «я», однако возможность раскрывать эти кавычки, обращаться к собственной подлинности сохраняется единственно потому, что существуют моменты выхода из себя, экзистирования. Лишь эти моменты, осуществляясь в нашей душе, доказывают, что мы — не суть автоматы, что автоматизм производства мира для себя, присущий форме «я», может быть отложен.

А. С.: Я думаю, что измененные состояния сознания, даже самые простые, самые немудреные, как у тех самых слесарей, несут в себе что-то, что не предусмотрено распорядком повседневной жизни. Какими бы они ни были по своим итогам — а по своим итогам наша жизнь и так плачевна, — они все же имеют известный смысл. Если Августин называл время текущим образом вечности, то измененные состояния сознания тоже есть образ чего-то большего, — они как осколки архаических и экзистенциальных практик, когда-то создававших человеческое в человеке. Во всяком случае, они действительно дают нам определенного рода гарантию того, что человек не станет колесиком бесконечной машинерии социальных порядков. Алкоголь и другие медиаторы дают возможность добровольно

Измененные состояния сознания

выводить себя из строя — что в принципе недоступно никакой вещи, никакому механизму и, следовательно, является одним из первых атрибутов субъекта Мы видим, что господство современного духа капитализма, дошедшее до безумной дисциплины времени, до дисциплины успеха и преуспевания, в ряде случаев становится более тревожным и гораздо более безумным, чем даже тотальное пьянство, не говоря уже об определенной культуре и иерархии пира в той мере, в какой они сохранились. Потому что наличие такой культуры, наличие сакральных, или прежде сакральных, а нынче непонятно каких пространств, в которые мы все же выходим, является гарантией против клонирова-ния в самом шоковом смысле этого слова — против единообразия, против примитивно понимаемой пользы. Соответствующее положение дел точно отмечено в известной русской пословице: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы». Фармакологически измененные состояния сознания отличаются от экстазов и трансов, обретаемых посредством духовных медиаторов (психотехник) существенно большим разнообразием и обратимостью — вплоть до определенной точки, когда наступает усталость путешественника. Это своего рода пробы глубинного бурения, выхватывание фрагментов, часто приводящее к тому, что вслед за исчезновением паразитарной рефлексии наше самосознание легко утрачивает рефлексивную связность вообще. Человек устроен так, что не может найти островок техники безопасности. Об этом размышляли многие мыслители и поэты, начиная с Хайяма: как застать мгновение между трезвостью и погружением в полное саморазрушение? Не вольны мы его продлить, хотя можем пройти, не задерживаясь, или задержаться. Поэтому я полагаю, что сколько бы мы ни говорили о борьбе с наркоманией и алкоголизмом, мы ничего не в силах поделать, пока не разрешим проблему, почему человек устроен так, что испытывает тягу к изме-

Беседа 9

ненным состояниям сознания. А если не испытывает, то ему же хуже, мы его с трудом и человеком-то называем. Если он, как белка в колесе, вращается в бесконечных машинах, попадая везде секунда в секунду, да еще и на секунду раньше, то мало сказать, что это подозрительно, — он нам кажется инопланетным созданием, лишившимся чрезвычайно важных и существенных вещей. Всем доступная, абсолютно демократичная и в то же время несущая в себе глубинную иерархию и аристократию практика медиаторов и выходов в измененные состояния сознания принципиально важна. Алкоголь, кстати, подобен гормональным впрыскиваниям тестостерона, которые, согласно опытам Лоренца, у доминирующих особей производят вспышку агрессивности, а слабые особи удаляются в свои невротические галлюцинации. Ничего радикально иного не происходит, но проявляется возможность открыть себя иного. Татьяна совершенно справедливо заговорила о трате. Именно раздаривание и растрата ближайшим образом связаны с этими сакральными практиками и состояниями сознания. Можно вспомнить русскую пословицу. «Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец». Сохранившаяся древнейшая клеточка потлача в нашей сберегающей экономике. Надо посмотреть, в чем большее безумие, — в бесконечном откладывании на потом и накоплении, которое никогда не будет предъявлено к проживанию, или в непомерной растрате, которая может, конечно, вызвать массу критики в духе «зачем же ты так себя не жалеешь?». Модус растраты и раздаривания, связанный с измененными состояниями сознания, все равно позволяет нам пре-зентировать лишь то, что в нас уже есть. Петру Первому приписывают известное изречение: надлежит говорить не по бумажке, дабы дурость каждого видна была. Мы можем его перефразировать и сказать, что нигде она так не видна, как в наших пирушках, в ИСС, ибо если есть тебе что ска-

Измененные состояния сознания

зать, то и будешь выслушан, а если нет ничего, то никто тебя не спасет Таким образом, перед нами не просто растрата, а один из способов самопрезентации, попытка предъявить себя в реальном времени, поскольку узурпировавшее реальность календарное и циферблатное время в этом случае снимается. Мы от него дистанцируемся и предъявляем то, чем располагаем, то, что каким-то образом стало частью нас самих, частью аналитического круговорота, наших размышлений и сомнений. Снимаются преграды, мешающие нам сказать самое главное.

Обычно приходится очень долго говорить о погоде, не перепутать деверя с шурином, но когда мы от всех формальностей уходим, тогда чем располагаем, то и высказываем. До тех пор, пока медиатор не переходит на нечетные этапы своей работы, возникает короткий, совершенно удивительный участок содружества Логоса и Бахуса, который на самом деле и соответствует понятию роскошь человеческого общения. Участок действительно короткий, но он существует, и любое философствование как таковое обязательно пробует себя на этом участке. В противном случае оно вообще не может состояться. Татьяна предложила любопытный пример переосмысления Ноздрева, но есть еще один очень важный момент принудительности в общеобразовательной практике измененных состояний сознания. Если в компании находится кто-то, наиболее радикально настроенный, его точка зрения всегда побеждает Это поразительно — ведь интеллектуальный уровень любой тусовки тяготеет к уровню самого примитивного участника, а здесь, наоборот, фиксация осуществляется по самой высшей планке. Остальные просто чувствуют какой-то уровень онтологической принудительности, заставляющей последовать за этим решительным примером самопожертвования. Я думаю, что подобное чувство апеллирует к архаическому принципу Хотя мы и дорожим своим местом в

Беседа 9

расписаниях повседневности, но тем не менее не откажемся и от ситуации пира Место пира нам ничто не заменит

Д О Существует один принципиально важный аспект, который следует отметить Поскольку речь идет об изменениях когитального поля, которое расширяется изнутри, однако под воздействием внешних обстоятельств, то само различие внутреннего и внешнего для нашего восприятия лишается своего безусловного критерия Переходя в измененные состояния сознания, мы никогда в порядке самоотчета не способны в точности утверждать, что именно меняется — мир вокруг нас или мы внутри мира Собственно говоря, сама постановка подобной проблемы оказывается бессмысленной, я даже думаю, что мы используем медиаторы единственно для того, чтобы ее таковой и сделать Другими словами, для того, чтобы окружающий мир снял с нас свою жесткую осаду, перестал бы нас окружать, а мы, со своей стороны, прекратили бы наращивать круги обороны от мира, в центр которых вцементировано наше «я» И чтобы мир, олицетворяемый, к слову сказать, фигурой третьего, собрал бы уже вокруг себя и в своей открытости тех, кто принимает эту открытость, — стал бы в буквальном смысле пиром Конечно, ничто не заменит нам место пира, несмотря на то, что искусственных заменителей не счесть, и даже несмотря на то, что само место пира представлено в современной культуре в чрезвычайно редуцированном виде А зачастую просто в виде собственной противоположности

Любопытно, что когда мы прослеживаем сюжеты, связанные с пиром, на протяжении обозримой истории искусства, то легко замечаем, как с определенного времени пир утрачивает жесткую ритуальную маркировку и сакральное измерение, превращаясь в собственную изнанку На картинах голландцев и, в более широкой перепек-

Измененные состояния сознания

тиве, представителей протестантской, северной школы ре гулярно повторяются сюжеты застольных драк, которые вовсе не сводятся к художественному бытописанию, а демонстрируют более существенный процесс диссеминации древнейшего архетипа пира, его распространения на всю как таковую обыденность и превращения в остаточную форму Иерархия пира заменяется пусть и демократичными, но по сути превращенными его осколками Гоголевский Ноздрев, проинтерпретированный Татьяной, — это тоже один из таких осколков, как и слесари, упомянутые Александром Мы не должны забывать, что былая целостность пребывания с друзьями на пиру утрачена, быть может, безвозвратно, что мы выхватываем и проживаем лишь отдельные фрагменты Ситуация измененных состояний сознания заключена в изломанные фрагменти-рованные границы, порождающие то причудливые, то вполне ординарные очертания и персонажи

А С Почему все же мир устроен так, что мы испытываем тягу к измененным состояниям сознания примерно в той же мере в какой и устремленность к другому.Мне все время хотелось сказать может быть, просто потому, что мир так устроен, и это не требует дополнительных объяснений Однако при дальнейшем размышлении выясняется, что речь идет о принципиально важных вещах — о самотождественности, принципе индивидуации, верности самому себе Если мы вернемся к определению Мамар-дашвили, гласящему, что сознание есть то, что определяет или обуславливает большее сознание, то на первый взгляд это определение кажется пусть не безупречным, но вполне подходящим При ближайшем же рассмотрении выясняется, что в нем есть нечто одностороннее, что-то на уровне эпифеномена или неполного отслеживания Я вспоминаю слова Левинаса, которые мне кажутся очень точными

Беседа 9

Декарт, как известно, считал сон моментом нашего исчезновения, когда только Господь нас сохраняет, а не мы себя сами Это провал, обусловливающий нашу неукорененность в этом мире, нашу неавтономность, несуверенность и не-самодостагочность. А Левинас, наоборот, полагает, что только возможность отключить работающий режим сознания порождает «я». Если в какой-то момент можно погрузиться в сон и отключить всю непрерывно транслируемую данность, то именно тогда, совершенно беззаботно по отношению к тому, случится пробуждение или нет, мы можем говорить о себе в первом лице.

Я думаю, он был совершенно прав, потому что только возможность выхода из состояния навязанной, пусть даже высшей, данности вводит новое измерение в мире — бытие от первого лица. В противном случае такое бытие становится излишним. Конечно, я могу подтвердить существование существующего, когда мыслю и постигаю устройство сущего, но подтвердить существование «я» возможно лишь когда я могу от этого отключиться, а потом подключиться вновь, — хотя вот это уже не гарантировано. Режим перехода к измененным состояниям сознания примерно такого же порядка. Это некое дистанцирование от, казалось бы, максимального присутствия, данного тебе здесь и сейчас. Что же означает подобное дистанцирование, неблагодарное уклонение минимизации, ухода от столбового пути? Примерно то же, что и погружение в сон. Переход к ИСС дает возможность впервые выявить анонимное существование, не имеющее никаких существующих, как нечто объективированное. В нашем нормально обустроенном мире, в нашем распорядке повседневности, где мы так или иначе имеем в своем распоряжении трансцендентальный субъект Канта со всеми его устройствами, со всеми его схемагизмами и схватываниями, мы располагаем объектами относительно которых можем высказываться как угод-

Измененные состояния сознания

но и можем их воспринимать, однако анонимное существование остается внутри нас и мы никак не можем от него дистанцироваться. И только тогда, когда мы действительно совершаем трансцендирование и переходим в измененное состояние сознания, этот режим, расписание, распорядок повседневности возникает перед нами как некий объект, как некое «надо же, а я-то думал, что это все и навсегда». Оказывается, что обрывки обязанностей точно так же объективируемы, как и объекты познания. В данном случае мы совершаем странный акт выключения из розетки и оказываемся в новой точке, вовсе не являющейся точкой совершенного приобретения.