ЛИСИЧКА БАЙ-БАСИК. Про Марусю.

Маруся не любила санатории, но врачи считали, что сердце нуждается в постоянной поддержке, и направляли её то в Сестрорецк, то в Зеленогорск. На самом деле, ничего такого ужасного в санаториях не было, и, если бы разрешали хотя бы раз в неделю приезжать родственникам, то всё остальное было бы терпимо. Но родительский день назначался только один – как раз посреди смены. В промежутке существовали только письма и ещё передачи, которые, как Маруся догадывалась, кто-то из родных привозил, а, значит, так или иначе приезжал, но увидеть своё чадо не мог.

Этот единственный за два месяца родительский день только усугублял тоску и страдания – главврач так об этом и говорила: будь её воля, отменила бы его, только детей зря нервируют. С другой стороны, после родительского дня время шло быстрее. Оставался всего месяц, а некоторых счастливчиков забирали на пару дней раньше. К родительскому дню готовили концерт и строго следили за прибавкой веса, заставляя всё съедать. У Маруси был нормальный аппетит, а вот некоторые девочки почти ничего не ели и даже раздавали свои передачи.

Всё привезённое детям лежало на полках в комнате рядом с кладовой, в коробках и ящиках. Когда Маруся приходила в кладовую за сменой чистого белья к бане, она заглядывала и в соседнюю комнату, чтобы взять яблоко. Там стоял густой, изумительный яблочный дух. Маруся хотела бы подольше постоять и понюхать, но кладовщица, ворчливая старуха, курящая Беломор и сбивающая табачным запахом всю картину яблоневого сада (которая представлялась Марусе, если стоять с закрытыми глазами), совала ей в руку самое неказистое, начинающее подгнивать яблоко, и захлопывала дверь.

Маруся училась уже в третьем классе, но как-то до сих пор не обзавелась подругами. Она полагала, что это из-за санаториев: её отсутствие в классе каждое полугодие нарушало возникшие было отношения. Девочки предпочитали иметь постоянных подруг, с которыми можно каждый день видеться, иметь секреты, играть и гулять после школы. Но Маруся уже привыкла, что её сажают за парту с каким-нибудь отстающим мальчиком, на которого она должна, по идее, благотворно влиять, потому что, несмотря на санатории, Маруся училась на хорошо и отлично. Но эти мальчики лучше не становились, а Маруся начинала получать замечания и даже тройки. То есть результат был обратным.

Такой уж у Маруси был характер – она легко поддавалась влиянию. Может быть, ей просто хотелось дружить? А значит проникаться всеми интересами друга и разделять с ним его увлечения. И если другу казалась смешной картинка в учебнике, то Маруся начинала прыскать и трясти плечами, в то время как сам зачинщик строил серьёзную мину и даже с показным удивлением глядел на дрожащие Марусины косички: чего это она? Её пересаживали на заднюю парту, где в одиночестве предлагали подумать над своим поведением.

Желание дружить никак не способствовало дружбе. Вот и в этот раз все девочки в санатории уже разбились на пары, лишь она, сделав несколько неудачных попыток вызвать к себе интерес, осталась одна. Она заметила ещё одну девочку, которая держалась особняком, но её это, видимо, не беспокоило, так как она всё свободное время читала. Девочка была худенькая, на полголовы ниже Маруси, но оказалась старше её на два года и училась в пятом классе. Впрочем, в санатории классов никаких не было, их учительница, Вера Семёновна, занималась со всеми в «рабочей комнате», разделив девочек на группы по возрасту. Все подружки сели парами, только Маруся и эта девочка – Бася – пары не имели, а поскольку парт не хватало, Вера Семёновна посадила их вместе, только задания давала разные.

Больше всего Бася напоминала эльфа: прозрачная до голубизны кожа лица, так густо покрытая веснушками, что казалась загорелой; целый сноп золотых кудрей до пояса, прихваченный зелёной лентой; талия такая тонкая, что её легко можно было обхватить двумя ладонями. И ещё голос: тихий, мелодичный, как голос лесного ручейка, а грассирующее «р» лишь усиливало этот эффект. Походка неслышная, словно и не походка вовсе, а полёт из сновидения, когда почти касаешься земли.

В первый же день, когда девочек посадили за одну парту, Маруся поняла, что она страстно хочет дружить с Басей. Вот просто на всё согласна, лишь бы ходить с ней в паре, шептаться и со значением переглядываться. А ещё – защищать подругу, если кому-нибудь взбредёт в голову её обидеть. Обижать Басю никто не собирался, но и дружбы не предлагал. Так уж она себя держала – отстранённо. Так что само собой получилось, что Маруся больше всех проводила с ней время за одной партой. Как-то она и в столовой села за её стол, и Бася ничего не сказала. Парами они пока не ходили, не шептались и не переглядывались, но все уже их считали подругами.

Почти каждый день Бася получала то письмо, то открытку. Ей писали мама и старший брат. Мама – длинные письма и даже со стихами – Маруся видела краем глаза среди текста стихотворные колонки. А брат в основном посылал весёлые открытки, и Марусе несколько раз удалось прочесть, что там написано, когда почту приносили в столовую перед полдником. Брат, который подписывался как Макс, развлекал Басю забавными короткими историями, которые с ним якобы происходили. Один раз, например, он написал такое: «Зашёл в магазин и споткнулся о рулон бумаги. Тот упал и покатился по проходу. И всех, кто был в магазине, уронил и завернул. Хорошо, что я вовремя выскочил, а то как бы я, завёрнутый, тебе писал открытку? Береги веснушки. Твой Макс».

Вот здорово иметь такого брата! У Маруси есть старшая сестра, Оля, но таких шуток от неё не услышишь. Она всё поучает Марусю, замечания ей делает и страдает, когда приходится брать сестрёнку на прогулку, особенно если она идёт с подругами. Но теперь что об этом сожалеть! Старшего брата у Маруси нет и быть не может.

Конечно, если тебе чуть не каждый день приходят длинные письма, да ещё со стихами, и смешные открытки, подруг иметь не обязательно. Марусе за три недели пришло всего два письма: одно от бабушки, в котором она пишет каждый раз одно и то же: кушай, поправляйся, слушайся, учись; другое из Монголии, от девочки Цэндэ Цолмон. Что из этого имя, что фамилия – не понятно. И письмо не лично ей, Марусе, а «четвертому по журнальному списку». Она как раз четвёртая и есть. Письмо короткое, написано без ошибок, видимо, помогал учитель русского языка. И фотография приложена, с которой, поджав нижнюю губу, смотрит без улыбки широколицая, узкоглазая девочка. Маруся уже переписывается с двумя полячками – обе Терезы – и Ритой из Латвии – это уж совсем своя. Теперь ещё и монголка появилась. Только разве их можно считать подругами? Так, друзья по переписке, русский язык изучают, вот и тренируются.

Когда Бася читает письма и открытки, она преображается: щёки её слегка розовеют, уголки рта поднимаются, а стихи она читает, шевеля губами. Над открытками чуть не смеётся, но она никогда не смеётся, лишь запрокидывает назад голову, закрывает глаза и так морщит губы, что всякому понятно – конечно, смеётся, только беззвучно. В эти моменты Маруся старается держаться в стороне, чтобы не мешать Басе общаться с родными. Перед сном та перечитывает послания, иногда читает новые, иногда – старые: об этом Маруся догадалась, подсмотрев, как она их достаёт из середины пачки, хранящейся в тумбочке. Как бы Марусе хотелось прочесть её письма и открытки! Но этого делать ни в коем случае нельзя, разве что Бася сама разрешит.

***

После родительского дня, на который к ней приехала тётя Тася – и то лишь после обеда, ни концерт не застала, ни викторину – Марусе стало совсем грустно. Она ждала маму или хотя бы бабушку, и уж не сомневалась, что приедет Оля. Оказалось, что Оля болеет, у неё отит, а про маму тётя Тася сказала что-то вовсе не понятное: ей лучше никуда не ездить. Это маме-то, которая только и делает, что куда-нибудь ездит!

Никому-то Маруся не нужна, у всех свои дела, растравляла она себя после отъезда тёти Таси, хотя понимала, что отит – никакое не дело, а болезнь, от которой Оля стала хуже слышать, но избавиться никак не может. Бабушка говорит – хроническая. От грустных мыслей Маруся спряталась в спальне, уткнулась в подушку и стала тихонько плакать, как говорила мама, «точить слёзы». Она не услышала, что скрипнула дверь, только почувствовала, как ей на плечо легла чья-то рука. Потом что-то тёплое прижалось к лопаткам. Маруся оторвалась от подушки и, хотя в спальне было темно, при свете фонаря, светившего за окном, узнала Басю. От этого Марусе стало ещё горше!

К Басе с самого утра прибыло всё семейство во главе с папой, который вёл машину – у них, оказывается, был свой «Москвич»! – и конечно, мама, брат и бабушка, очень похожая на Басю, только волосы седые. И хотя Бася не участвовала в концерте, они всей толпой от начала и до конца просмотрели все номера. Зато в викторине Басе не было равных: она знала ответы на все вопросы, но на сей раз её родственники особого внимания не проявили, папа вовсе куда-то уходил, а бабушка дремала на первом ряду. Только Макс громогласно приветствовал её ответы, но при этом нёс какую-то околесицу, и на него шикали.

Но всё равно Басе досталось столько внимания, что её появление в спальне можно было объяснить одним: она жалела Марусю. От этой мысли Маруся зарыдала в голос, но тут Бася стала тыкаться в Марусино лицо своим носом, «клевать» куда попало, приговаривая: «Лисичка Бай-Басик и медвежонок Май-Масик» - и повторяла эту чепуху до тех пор, пока Маруся не перестала рыдать, а спросила: «Какие ещё лисички-масики и медведи-басики?»

- Ты всё перепутала, - вмиг перестав тараторить и «клеваться», серьёзно сказала Бася. – Я – лисичка Бай-Басик, ты – медвежонок Май-Масик. Мы с тобой друзья!

С этими словами Бася выскользнула из спальни, а Маруся пошла в умывальную и отмыла все слёзы, ведь мечта её начинала сбываться. Она поглядела на себя в зеркало и улыбнулась. Действительно, тёмные волосы подстрижены «под горшок», глазки малюсенькие после плача, да ещё эта новая жилетка с меховой цигейковой оторочкой – ну чистый медвежонок! А Бася, конечно, похожа на лисичку: золотой хвост трубой, остренькая мордочка с рыжими конопушками. Бася – Бай-Басик, а Маруся – Май-Масик. Всё сходится! И когда она только всё это выдумала?! Или это её братец, Макс-насмешник сочинил, когда их вместе увидел?

Целую неделю после родительского дня Маруся с Басей ходили парой как приклеенные. С самого утра Бася первой подбегала к Марусиной кровати и щекотно шептала в ухо: «Привет, мой миленький медвежонок Май-Масик!», потом подставляла своё веснушчатое ушко, чтобы Маруся ей ответила «Доброе утро, моя лисичка Бай-Басик!» Несмотря на шёпот, весть о том, что Маруся с Басей додружились до детсадовских слюней, обежала весь санаторий. Но, вопреки ожиданиям, дразнить их никто не стал, лишь намёками давали понять, что все в курсе их игры и, в общем, не против. Даже тётя Дуся, подавальщица на кухне, ставя перед Басей тарелку с куриным супом, назвала её лисичкой-сестричкой. А Вера Семёновна похвалила Басю за то, что та занимается с Марусей арифметикой.

Только Лиза, самая старшая девочка в санатории, прыщавая и сутулая, то и дело ворчала: «Развели тут зоопарк», но Бася шепнула Марусе: «Завидует!», и Маруся сразу поверила и даже пожалела Лизу, которую все за глаза называли Лизой-подлизой за то, что она общалась исключительно со взрослыми. У этой Лизы был толстый малиновый шов на груди под ключицами, оставшийся после операции на сердце. Все девочки видели его в спальне, и Лиза давала желающим потрогать, но таких было мало: больно уж страшно тот выглядел. Она досаждала своими придирками и разговорами про операцию, так что девочки её избегали.

С Басей было всем интересно, она вечно что-то придумывала! Вот и теперь сочинила историю про лисичку и медвежонка, в основе которой лежали события, действительно произошедшие за день. Она как бы вживалась в роль лисички и вела себя как лисичка, и говорила «специальным голосом», гнусавя и растягивая гласные. Или с подвыванием лаяла, ведь лисицы, оказывается, лают, как собаки. Маруся изо всех сил старалась соответствовать, басила, как могла, и глупо круглила глаза. Понятно, что на уроках они себе этого не позволяли, но зато вечерами Бася пересказывала лисьим голосом эпизоды школьной жизни, переиначивая факты под выбранные роли. В столовую они теперь неизменно ходили «на промысел», воровать мёд у пчёл и кур из сарая. Причём мёд воровала лисичка Бай-Басик, а кур – медвежонок Май-Масик и добытое дарили друг другу. В эту игру можно было играть бесконечно. Бася, как заводила, первой подавала реплику, а Маруся подхватывала. И каждая знала, что все эти глупости на самом деле означают совсем другое, о чём можно и не говорить.

***

Через неделю после родительского дня у Маруси поднялась температура, и её отправили в изолятор. Поначалу ей был предписан постельный режим, потом температура спала, но горло продолжало болеть. Маруся начала вставать, подходила к окну во время прогулок в надежде увидеть свою подругу, но возле изолятора никто не появлялся. Тогда Маруся написала записку и, сложив треугольником, подписала крупными буквами: Басе Кальцендорф. Она попросила нянечку передать записку, а сама переживала, как бы та не заглянула вовнутрь. Маруся столько раз писала и переписывала, что запомнила текст наизусть: «Милая моя лисичка Бай-Басик! Я так по тебе скучаю, что готова сбежать из изолятора. Но боюсь, что меня запрут обратно. Так хочу тебя увидеть! Изолятор на первом этаже, подойди во время прогулки к окну с жёлтой занавеской, там моя палата. Твой верный медвежонок Май-Масик».

Нянечка сообщила, что записку положила на поднос в столовой, как обычно. До конца дня Маруся прислушивалась к шорохам за окном, но никто так и не появился. На следующий день с утра зарядил мелкий дождь, и сменившаяся нянечка сказала, что прогулки отменили. Маруся изнывала, в который раз спрашивала, нет ли ей писем, на что старушка с неизменным добродушием отвечала: «Пишут». Всё было плохо! Горло болело, температура к вечеру опять подскочила, а ночью Маруся кашляла. Утром стало легче, к тому же погода была ясная, как раз для прогулок. После тихого часа Маруся долго стояла у окна, напрягая слух и зрение. Но никто так и не пришёл.

Ночью Марусе снилась их квартира на Шкиперке, будто бы она удрала из санатория и на электричке приехала домой. Квартира больше напоминала тот же санаторий, только всё вокруг ветхое, мебель разномастная и старая. А из спальни свет такой идёт, будто прожектор включён. Она отодвигает на двери портьеру, с бомбошками по краю, и видит посреди комнаты одну кровать, а на ней лежащую фигуру. Ни лица, ни туловища не видно, только золотая кудрявая грива, а кто-то рядом говорит: «Лиса зайчика съела». И она проснулась.

Золото солнечного света пробивалось сквозь жёлтую занавеску, а возле кровати стояла давешняя нянечка, относившая записку, и держала в руках конверт. Самый настоящий, почтовый, с маркой. «Вот, ещё вчера в столовой лежало, да тебя нет, и никто не взял. Тебе письмецо-то». Зачем, подумала Маруся, зачем она через почту ответ посылает? Но тут же узнала мамин почерк и поспешно разорвала конверт. В нём лежал всего один листок, на котором с одной стороны размашистым почерком было написано:

«Маруся, можешь радоваться, у тебя теперь есть брат. Вес три восемьсот, рост пятьдесят три сантиметра. Волосы уже длинные, когда только отрастил? На тебя похож. Назвали Серёжей. Ест хорошо и спокойный. Ты рада? Мы все тебя ждём. Мама».

Серёжа, брат… Как же она не догадалась?! В прошлый приезд на маме было такое широкое платье, и бабушка предостерегала: мол, не висни на матери, ей и так тяжело. Но Маруся тогда решила, что мама просто устала с дороги, а ей, оказывается, было тяжело носить её, Марусиного брата! Теперь он появился на свет, а она тут в изоляторе торчит и не может его даже увидеть!

Всё вокруг Маруси мигом преобразилось: цвет стен показался ей вовсе не серым, а небесным, да и само небо за окнами вдруг выпустило яркий луч, пробралось сквозь тучи голубыми лоскутиками, которые на глазах расползались бельевой синькой, придавая облакам свежесть чистоты. Ещё капли дождя дрожали на ветвях и стекали по оконному стеклу, ещё пенились края луж, а Маруся уже знала, что такое счастье не может так вдруг внезапно кончиться. Обязательно должно быть продолжение! Она подошла к окну, увидела парами идущих по дорожке детей и сразу узнала Басю по рыжему хвосту, торчащему из-под вязаной шапочки.

Маруся принялась прыгать, размахивать руками, но никто в её сторону не взглянул: все слушали воспитательницу и смотрели вниз, под ноги, иногда нагибаясь и поднимая что-то с земли. Это они жёлуди собирают, догадалась Маруся, для уроков труда. Ей на минуту стало снова грустно, но она взглянула на письмо и успокоилась: теперь у неё тоже был брат, а это – безмерное счастье!

***

На следующее утро Маруся умолила доктора отпустить её, и уже к обеду была в столовой. Девочки обступили Марусю, а она показывала и даже зачитывала письмо от мамы. Только Баси среди них не было, а когда Маруся увидела, как она входит, тут же бросилась к подруге. Но на полдороги сбавила темп и подошла уже неуверенно. И больше не радовалась и не размахивала письмом, потому что заметила осунувшееся, бледное лицо. Но всё же подошла и тихо произнесла: «У меня теперь есть братик». Бася кивнула и опустила глаза, а потом прошла мимо Маруси к столу и села рядом с Лизой.

Этого Маруся никак не ожидала. Почему она такая со мной, что случилось, пока Маруся была в изоляторе? И на её письмо не ответила, и к окну не подходила, а вот теперь так с нею холодна и сидит рядом с этой противной Лизой-подлизой. А та и рада, специально хохочет и что-то на ухо Басе шепчет, да так громко, что все, кто рядом, это слышат. У Маруси совсем пропал аппетит, она даже не стала пить компот, встала из-за стола и пошла в спальню. Тихий час ещё не начался, в спальне никого не было, можно полежать и хорошенько подумать обо всём.

Маруся быстро разделась, нырнула под одеяло и накрылась почти с головой. Она снова достала письмо и в двадцатый, наверно, раз прочла: «Вес три восемьсот, рост пятьдесят три сантиметра... На тебя похож...». Ну и пусть! Пусть Бася дружит с Лизой, с которой никто водиться не хочет! У Маруси теперь есть Серёжа, маленький брат! Скоро закончится смена, она вернётся домой, мама с братиком, конечно, никуда не уедут, и они будут теперь жить все вместе. Но приятные мысли перебивала давешняя картина: Бася, грустная и особенно прозрачная на фоне солнечного окна, опускает глаза и, как чужая, проходит мимо Маруси.

Как ни крепилась Маруся, обида и недоумение взяли верх, она зашмыгала носом и, уткнувшись в подушку, тихонько заплакала. Почему, ну почему так всё происходит?! Только, наконец, она почти полюбила санаторий, перестала считать дни до отъезда, как тут же всё кончилось! После радостей – неприятности по теории вероятности, - любила повторять старшая сестра Оля. Наверно, она права, скорей бы домой!

Тут Маруся услышала, как открылась дверь, кто-то зашёл в спальню и направился прямо к её кровати. Скорее вытереть слёзы и притвориться спящей, а то, чего доброго, подумает, что я из-за неё расстраиваюсь. Маруся не сомневалась, что это Бася пришла успокаивать. Или вместе с Лизой посмеяться над её слезами. Но тут же поняла – по лёгкому цветочному запаху духов – что это их учительница, Вера Семёновна. И когда рядом заскрипел стул, ещё больше закуталась в одеяло, но всё же услышала: «Расстраиваться рано, всё должно обойтись».

Откуда Вера Семёновна узнала про их разрыв? - удивилась Маруся, - её ведь и в столовой не было. И тут же поняла, что та имеет в виду что-то другое, о чём Маруся пока не знает. Она высунулась из-под одеяла и с интересом посмотрела на учительницу. А та погладила её по голове и сказала, что медицина шагнула далеко вперёд, и клапаны стали более надёжными, так что не стоит так волноваться. Надо верить в лучшее и поддерживать подругу, а не расстраивать её своими слезами.

Постепенно в спальню стали заходить девочки, и Вера Семёновна, потрепав Марусю по плечу, добавила: «Впереди ещё целая неделя. Держись, как ни в чём не бывало, это будет самым правильным», - и ушла. И тут Маруся всё поняла. Да она и раньше знала, что Басе предстоит операция на сердце. Ей поставят искусственный клапан, и тогда она сможет снова бегать, кататься на лыжах и играть в волейбол. Правда, Лизе пока этого ничего нельзя, должен пройти год после операции, она об этом всем уши прожужжала.

Теперь понятно, почему они вместе... Только как же быть медвежонку Май-Масику? Или теперь уже нет никакого медвежонка и никакой лисички? И тут Маруся подумала, что операцию на сердце будут делать вовсе не лисичке, а девочке Басе, и сразу вспомнила мальчика Колю, который умер в больнице. Только вот Коле операцию не делали, а, если бы это произошло, он, возможно, остался в живых. Значит, операция необходима, просто Бася очень этого боится, а Лиза её успокаивает. Какая-то Лиза-подлиза может успокоить её любимую лисичку Бай-Басика, а она, лучшая подруга, не может? И тут Маруся догадалась, почему Бася с ней так холодна. Она, конечно, подумала, что девочки ей всё рассказали, а Маруся, вместо того чтобы утешить и поддержать Басю, со своими радостями кинулась: вот, мол, у меня теперь брат появился, мне хорошо!

Тихий час уже начался, и все улеглись. Маруся выбралась из-под одеяла и тихонько подошла к Басиной кроватке. Та лежала с закрытыми глазами, но по трепету ресниц было видно, что не спала. Маруся встала рядом на колени и глухим, «медвежьим» голосом произнесла: «Проснись, Бай-Басик, а то медвежонку скучно одному». Бася, не открывая глаз, тяжело вздохнула, а с дальнего угла, где лежала Лиза, раздалось сердитое: «Сама не спит и другим не даёт». Но Маруся решила не отступать, она уселась на пол рядом с кроватью, положила свою голову на край Басиной подушки и стала пыхтеть и тихонько рычать, будто спящий медведь.

Девочки с любопытством на них поглядывали, а Бася ещё крепче зажмурилась и сердито поджала губы. Маруся придвигала свою голову всё ближе, пока они с Басей не стукнулась лбами. Та испуганно открыла глаза, а Маруся вскочила и театрально подбоченясь, грозно произнесла: «Кто лежал на моей кровати и смял её?!» Со всех сторон раздался смех, а Лиза пригрозила позвать нянечку. Марусе пришлось быстренько нырнуть в свою постель, тем более, что по коридору кто-то шёл. Дверь спальни отворилась, вошла Вера Семёновна и сказала негромко, но слышали все: «Маруся, вставай, за тобой приехали».

Оказалось, что в вестибюле её ждёт тётя Тася, она забирает Марусю домой – на целую неделю раньше срока. Как она мечтала об этом дне! На прогулках представляла, что по дорожке от ворот санатория идёт мама, издали вглядываясь в лица шагающих парами девочек. Маруся уже машет ей рукой и твёрдо знает, что вещи ещё с вечера собраны, её адрес написан на четвертушках листа и роздан некоторым девочкам, а, главное, с Басей самое важное обсуждено накануне: как они будут видеться после санатория. Потому что Маруся не могла и представить, что из её жизни навсегда исчезнет лисичка Бай-Басик, а она сама уже никогда не будет медвежонком Май-Масиком. Что между нею и Басей всё будет кончено, останется за воротами санатория, и каждая из них пойдёт своей дорогой.

Никто уже не спал, многие девочки даже сели на кроватях и с завистью смотрели на Марусю: везёт же некоторым – и братик родился, и домой раньше всех едет. Только Бася не шевельнулась, и Марусе стало так горько, что её не радовал даже предстоящий отъезд. Она вытаскивала из тумбочки свои вещи, а самые младшие девочки принялись плакать. Марусе тоже было грустно, лишь мысль о том, что она скоро увидит маму и братика, помогала ей сдерживать слёзы. Маруся написала свой адрес на листке бумаги и положила его на стол у окна. Потом, попрощалась со всеми и с пакетом в руках вышла в коридор. Маруся не успела сделать и двух шагов, как услышала жалобное тявканье и поскуливание. Она сразу узнала голос лисички Бай-Басика и, бросив пакет, кинулась обратно в спальню.

Бася так и лежала на кровати и, поджав к подбородку сжатые кулачки, отрывисто, с подвыванием лаяла. При этом она делала такую уморительную мордочку, что все обступили Басину кровать и смеялись. Маруся с разбегу плюхнулась рядом с подругой и замычала-зарычала, перебирая в воздухе всеми четырьмя «лапами». И уже через мгновение они, обнявшись, шептали друг дружке на ухо всякие глупые и смешные слова. Слёзы пробивались сквозь смех, и в результате они обе, запутавшись в пододеяльнике, свалились на пол...

К вечеру Маруся была дома, она встретила, наконец, маму и братика, даже подержала его на руках, играла с Олей в морской бой и даже успела с ней поругаться, а потом, забравшись в мамину кровать, рассказала ей про Басю, Лизу и других девочек. Но про их с Басей затею умолчала. Это была тайна, она принадлежала только им двоим. Одно было плохо: впопыхах она забыла попросить у Баси адрес и теперь могла только ждать от неё письма в надежде, что подруга догадалась переписать её адрес, оставленный на столе в спальне.

Но письмо так и не пришло, и Маруся решила, что Бася забыла про адрес. Так прошла зима, весна, наступило лето. Братику Серёже исполнилось полгода, и Маруся нянчилась с ним в деревне, куда мама с папой и Серёжей переехали жить. Как говорила бабушка, поднимать сельское хозяйство. Зачем геологам надо было этим заниматься, Маруся так и не поняла, но потом догадалась, что они уехали из-за жилья, нового кирпичного совхозного дома, который предоставляли специалистам. Папа и оказался таким специалистом, он был хорошим механиком и разбирался в любых тяжёлых машинах. Маруся с Олей остались жить в Ленинграде у бабушки. Оля через год собиралась поступать в дошкольно-педагогическое училище, а Маруся, с её болезнью сердца, нуждалась в медицинском присмотре, которого в совхозе не было.

Наступила осень, и прошлогодние воспоминания всё реже посещали Марусю. Поэтому она была несказанно рада и удивлена, когда на её имя пришла бандероль, в обратном адресе которой было указано: от Баси Кальцендорф. В небольшой коробочке, сложенные вместе лежали фланелевые куклы ручного кукольного театра: оранжевая с жёлтым усатая лисичка с пушистым хвостом из искусственного меха и коричневый медвежонок в передничке с надписью «Мёд». Внизу оказался большой конверт, а в нём письмо и фотография, с которой, улыбаясь, на Марусю смотрела красивая девочка.

Бася... но как повзрослела, особенно глаза... Они смотрят насмешливо, будто говорят: ну и глупыми мы были! Письмо начиналось так: «Здравствуй, мой плюшевый медвежонок! У меня всё хорошо, мы переехали в Москву, и теперь я учусь в физико-математической школе». Дальше Бася очень забавно описывала их переезд из Ленинграда, как они всюду забывали свои вещи и даже грузовик с мебелью чуть не потеряли, указав водителю неверный московский адрес. Всё это было очень интересно, но где же о главном: как прошла операция, как себя чувствует Бася и скучает ли по ней? И вот в конце письма две строчки: «Сердце моё стучит теперь увереннее, но ему порой очень не хватает смешного и преданного медвежонка Май-Масика. Но мы уже выросли из этой игры. Пиши. Бася».

Из игры можно вырасти, а из дружбы? Маруся надела обе куклы на руки и больше часу разыгрывала с ними забавные сценки, которые придумала сама. А зимой, когда она приехала к маме с папой на зимние каникулы, взяла кукол с собой и устраивала для Серёжки целые спектакли. Бабушка купила Марусе детский кукольный театр: там был плюшевый занавес, софиты на батарейках и актёрская труппа из Мальвины, Пьеро и пса Артамона, в которую были приняты и лисичка Бай-Басик с медвежонком Май-Масиком. И когда сестра Оля стала устраивать в клубе совхоза концерты самодеятельности, Маруся тоже выступала со своим кукольным театром. Вместе с Олей и её деревенской подружкой Лидкой они разыгрывали сценки, в которых зрители – по злободневным сюжетам – легко узнавали в сказочных персонажах своих односельчан.

Но это уже другая история.