Протокол допроса очной ставки битілеуова и Дулатова 8 января 1929 года

12 января 1929 года

Родился я в 1894 году в бывшей Акмолинской губернии, Акмолинском уезде, Нуринской волости, тогдашнего № аула своего не знаю. Родители мои бедные. С 7-ми или 8-ми лет начал учиться в мусульманской школе, в 11 лет умерла моя мать, до 15 лет я жил на иждивении своего отца, который в то время имел 2-3 коровы и одну лошадь. Нас было 2 брата и сестра, из которых самый старший был я.

Затем в 1909 году, по совету одного муллы, я поехал учиться в Петропавловск, где поступил в татарское медресе и проучился 2 зимы. Там я учился читать по-арабски, по-татарски, а летом работал у баев.

В 1911 году летом вернулся в свой аул и нанялся у одного бая обучать его единственного сына мусульманской грамоте.

Затем в 1912 году поехал в Оренбург, где поступил в медресе Хусаиновых. Средств у меня никаких не было и меня приняли там на вакуфную стипендию. Проучился я там зиму, потом, по окончании учебных занятий, в мае м-це поехал в г. Туркестан, где нанялся обучать детей одного купца. В конце августа я на несколько дней съездил в Ташкент, затем к началу сентября приехал обратно в г. Оренбург и продолжал свое учение в медресе. Весной выехал в аул обучать детей. Аул этот был первый в Буртинской волости, Актюбинского уез­да, Тургайской области, где прожил до осени. Затем осенью приехал обратно в Оренбург и продолжал свое учение.

Весной по окончании учебного года, я приехал в г. Туркестан, где провел время до осени, ничего не делая и живя гражданина Утегенова Садыка. Осенью вернулся опять в Оренбург. В этом году учение в медресе прекратилось, потому что помещение его было отобрано правительством под военный лазарет.

До второго года обучения моего в медресе в Оренбурге у меня были панисламистские настроения. Затем наступил известный перелом, которому способствовали татарская литература и воспитание в медресе.

Когда закрылось медресе, я поехал в Акмолинскую губер­нию в Атбасарский уезд. В то время в газете "Казах" появилось объявление, что требуется учитель и жалование назначе­но за 5 м-цев 200 рублей и вот по этому объявлению я выехал из Оренбурга, приехал в Атбасарский уезд, где у одного волостного управителя Матенова прожил 5 м-цев до мая 1916 года, занимаясь с детьми. Таким образом, зиму 15 и 16 года я пробыл в Атбасарском уезде в Кентубекской волости в 200 верстах от г. Атбасара. В мае м-це опять приехал в г. Оренбург, откуда выехал на ст. Чиили и остановился у казаха Конратбаева Халджана, в качестве домашнего учителя, обучая его бра­тьев и детей его аула. Там жил до осени. Знаменитый приказ царского правительства о реквизиции инородческого населения на тыловую работу застал меня...

Затем, кажется, в октябре м-це 1916 года я приехал опять в Оренбург, видел я по дороге, как перепугались казахи от реквизиции, проезжал я через Перовск и встречался с делегатами, ехавшими в Петербург с жалобами. Оставаться мне нельзя было, т.к. мой возраст подходил к реквизиции.

На родину вернуться тоже нельзя было, поэтому я выехал в г. Москву, посоветовавшись с Байтурсуновым и Дулатовым, тогдашними работниками в г. Оренбурге, Они мне советовагги поехать в Москву и поступить в Земгор, т.к. тогда стало известно, что реквизированные казахи будут находиться в ведении этой организации.

С Дулатовым и Байтурсуновым я познакомился в 1913 году, во время моего пребывания в медресе в г. Оренбурге, когда они занимались выпуском газеты "Казах". До 16 года, каждый год, когда я приезжал в Оренбург, я с ними встречал­ся, т.к. считал их вождями казахского народа. Газета "Казах" была чисто национальной казахской газетой. В Москву я приехал с чужим паспортом, т.к. своего у меня не было. Одно время у меня был годичный паспорт, который я просрочил, несколько раз писал домой, чтобы мне выхлопотали его, но мне так и не прислали его.

По рекомендации редакции газеты "Казах", я поступил в Земгор: со мной поступили еще несколько человек из казах­ской интеллигентной молодежи. Эту рекомендацию, кажется, подписывали или Байтурсунов, или Дулатов. До этого в Мос­кву и Петербург ездил Букейханов для переговоров с руководителями Земгора на счет вербовки казахских работников, и у них было условие принимать работников только по рекомен­дации этой газеты.

Западный комитет Земгора послал меня в одну из рабо­чих партий, находящуюся на ст. Ганцевич. Здесь казахи за­нимались рубкой леса, постройкой блиндажей, проволочных заграждений и т.д. Там была 9-я Инженерно-строительная дружина, в ведении которой было несколько тысяч казахов. Я находился там недолго, т.к. ввиду ревизии в учреждениях Земгора, от меня потребовали паспорт и, узнав, что, я беспас­портный, велели ехать в Москву в распоряжение Московского комитета Земгор. Таким образом, я опять вернулся в Москву. Это было в декабре 1916 года. В Москве мне удалось достать паспорт, и мне посоветовали ехать к себе на родину. Я выехал из Москвы в Омск, где прожил около 20 дней и достал себе годичный паспорт, с которым я опять приехал в Москву. Мос­ковский комитет снова послал меня на старое место и, таким образом, я опять стал работать в 9-й Инженерно-строительной дружине. В это время произошла февральская революция. Если я не ошибаюсь, я подался в Минск в мае м-це, где организовался в это время при западном комитете Земгора ино­родческий отдел, заведующим которого был Кенжин. До мое­го приезда заведующим был Букейханов, но его в то время не было, он выезжал в Петроград. Инородческий отдел коман­дировал меня в казахские рабочие партии для отправки на родину. Здесь я впервые познакомился с Кенжиным. Временное правительство издало приказ об освобождении инородцев, мобилизованных на тыловые работы. Помню, мне было дано поручение собрать сведения об этих партиях. Точно такое же поручение, кроме меня, давалось Тюрякулову, Галимджанову Файзулле, Омарову Ильдесу, Испулову Мурзагазы и другим.

В мае м-це я сопровождал казахских рабочих, возвращаю­щихся на родину, и проводил их до г. Уральска, где пробыл дня два, а затем вернулся опять в Минск. Инородческий от­дел был ликвидирован и нас - казахских работников освобо­дили. Мы решили с Галимджановым съездить в Петроград, с целью посмотреть город. Пробыли там около недели, а затем через Москву вернулись в Оренбург. Перед моим приездом в Оренбург состоялся Всеказахский съезд, на котором я не был. Впоследствии я узнал, что организатором этого съезда был Букейханов, областной комиссар Тургайской области. Кроме него, организатором также была редакция газеты "Казах". Все это было в 17 году в июне или июле м-це. Пробыв несколько дней, я выехал в Ташкент, где поступил в редакцию газеты "Бирлик туы". Эта газета издавалась после февральской ре­волюции на собранные пожертвования от отдельных казахов. Редактором был Ходжанов, со стороны же принимали участие Токтабаев Иса, Кумышали Бориев и еще некоторые ученики. Газета эта была национально-демократической, в то время партии "Алаш" еще не было.

Когда организовалась алашская партия, то газета относи­лась к ней сочувственно и была близка к этой партии. До орга­низации партии "Алаш" мы имели связь вообще с редакцией газеты "Казах", в частности с Байтурсуновым. Наша газета просуществовала до лета или весны 18 года, в точности не помню, мне кажется, что в мае м-це эта газета прекратила свое существование. В Ташкенте проживал Мустафа Чокаев, бывший комиссар Временнного правительства. В ноябре м-це 1917 года в Коканде открылся Всетуркестанский съезд, на ко­торый ездили я и Ходжанов, хотя и не были приглашены. Орга­низаторами этого съезда были Губайдулла Ходжаев, Мустафа Чокаев и другие мусульманские деятели, бывшие в то время в организации "Шураи-Исламия", в переводе – мусульманский совет. Туда приехали из казахской интеллигенции Тынышпаев, Акаев, Мустафа Чокаев и др. Они хотели провозгласить автономную Туркестанскую республику, с включением туда казахского населения Семиреченской и Сырдарьинской облас­тей. Я в то время был против присоединения этих областей к Туркестанской автономии, я хотел, чтоб все казахское населе­ние объединилось вместе и организовало свою самостоятель­ную республику. Мне же доказывали обратное, что все равно Казахской республики не может быть. Это мне говорили Мус­тафа, Акаев, Тынышпаев и Уразаев.

На этом съезде Председателем Совета Министров был выбран Тынышпаев, Министром иностранных дел – Чокаев, каким-то министром был выбран Уразаев. Это было в конце 17 года.

Затем, после этого съезда, я приехал в Ташкент и, узнав о созыве. Всеказахского съезда в Оренбурге, я поехал туда. Съезд был этот чисто национально-казахский. Приехал я в Оренбург в одном поезде с Чокаевым, который ехал из Коканда. Мы приехали на 3-й или 4-й день съезда. Чокаев де­лал доклад о происходившем съезде в Коканде, об образова­нии правительства. Я выступал на этом съезде и говорил, что председателей казахского населения на кокандском съезде не было. "А почему не было?" – спрашивал Чокаев. "Потому, что нас никто не избирал, если ты и поехал, то ты поехал от организации "Шураи-Исламия" – говорил я ему. Меня под­держивал Букейханов. С этих пор я с Чокаевым был в пло­хих отношениях. На этом съезде среди казахской интеллигенции произошла группировка, одна часть стояла за немедленное объ­явление Казахской автономной республики, а вторая – на другой точке зрения. За первую точку зрения стояли, главным образом, Досмухамедов...

Вторая часть – Семипалатинская и Акмолинская группы возглавлялись Букейхановым, Ермековым, Габбасовым, Бай­турсуновым, Дулатовым. Габбасов на этом съезде был. Они хотели обождать учредительного собрания, а не провозглашать автономной Казахской Республики. Я в то время примыкал к группе Букейханова.

После этого съезда я поехал в г. Туркестан на Сырдарьинский областной съезд. Эот было в декабре 17 года. Кто соз­давал этот съезд, сейчас не помню. Там обсуждался вопрос, главным образом, о том, к какой автономной единице при­соединить Сырдарьинскую область. От Кокандского прави­тельства на этот съезд приехал Ходжиков и еще один какой-то узбек. Ходжиков выступал за присоединение Сырдарьинской области к Туркреспублике.

Из Оренбурга от алашского правительства приехали: Дулатов, Кулманов и сын Абая, они выступали за присоединение этой области к Казахской Республике.

Да, я забыл, на 2-м съезде победила Уральская группа, семипалатинцы согласились на немедленное объявление Казахской автономной республики и было избрано Алаш-Ордынское правительство. Это было единое правительство для всего Казахстана. Дулатов и Кулманов были представителями Алаш-Ордынского правительства на Туркестанском съезде. Из туркестанцев, помню, Ходжанов был за присоеди­нение к "Алаш-Орде". Чокаев на Сырдарьинским съезде не был, Тынышпаев также не был. На этом съезде я вообще не выступал. Фактически было вынесено постановление о при­соединении Сырдарьинской области к Казахской автономной республике. Ходжиков, Чокаев, Акаев и Тынышпаев не люби­ли меня и считали за алашинца, сами же они стояли за Туркес­танскую республику.

После окончания съезда я вернулся в Ташкент и находился в редакции газеты "Бирлик туы" до ее закрытия. После съезда в Ташкент также приезжали Кулманов и сын Абая. Пробыв там некоторое время и осмотрев город, они оттуда уехали. Я в то время, по своему убеждению, был близок к Алаш-Орде и меня считали алашинцем. Ходжанов тоже стоял за присоеди­нение Сырдарьинской и Семиреченской областей к Казахской республике. Он в то время был беспартийный.

Вернувшись в Ташкент, я снова работал в газете, в это вре­мя связи с алашординцами не было, т.к. Оренбург был занят Красной Армией и Байтурсунов с Омаровым и Букейхановым уехали оттуда. Впоследствии я узнал, что они уехали в Семи­палатинскую губернию и таким образом, связь с алашинцами у нас прекратилась. Когда шел спор между Кокандским и Алашинским правительством, наша газета выступала за Алаш-Орду, поэтому многие туркестанцы были недовольны нашей газетой. Насколько я помню, газета просуществовала до мая 1918 года.

До осени 18 года я был безработным, хотел ехать на ро­дину, дорога в это время закрылась, т.к. был фронт, никакой связи с Алаш-Ордой мы не имели, т.к. там было колчаковское правительство, поэтому, когда осенью в г. Ташкенте откры­лись педагогическое казахские курсы, я поступил на них в ка­честве преподавателя. Таким же преподавателем поступил и Ходжанов. Пробыл я на этих курсах зиму 18-19 года и когда весной открылись еще курсы, то я опять на них поступил пре­подавателем.

Летом 1919 года в Ташкент приехал Адилев, с которым я был знаком еще в бытность мою в Омске, где он учился в гимназии. Это было еще в 1916 году. Адилев остановился у меня. Он приехал из Сибири, бежав от Колчака. Насколько я понимал, он в то время, по убеждению, был националистом. Ходжанов жил отдельно.

В декабре м-це того же 1919 года из Ташкента я поехал в Актюбинск, где была созвана всеказахская конференция по инициативе Кирревкома. Приехали я, Ходжанов и другие представители от Туркестана. На эту конференцию мы были командированы от какой-то Туркестанской организации. На этой конференции председателем был Пестковский, были Айтиев, Мурзагалиев.

Затем я поехал опять в Оренбург и поступил на службу в редакцию газеты "Ушкун". Мендешев в это время был в Наркомпросе. Из Ташкента я уехал с намерением уехать на роди­ну, но остался до весны в Оренбурге. Весной, в марте м-це я заболел тифом и пролежал в больнице 1 ½ м-ца. По выздоровлении, в июне м-це поехал в Акмолинскую губернию с ко­миссией Кирревкома по присоединению Семипалатинской и Акмолинской областей к Киргизскому краю. Во главе этой ко­миссии были Джангельдин, Авдеев, Сарсенов. Я с этой комис­сией доехал до Омска, а затем уехал в Акмолинск. Комиссия эта разделилась, если память мне не изменяет, Джангельдин поехал в Москву, а Авдеев с Сарсеновым - в Семипалатинск. Таким образом, я попал в Акмолинск. Пробыв в своем ауле 1 ½ м-ца, я обратно поехал в Оренбург, где поступил на служ­бу в качестве преподавателя на открывшихся курсах, в част­ности на курсах при Политуправлении Военкомата, где в это время служил Кенжин. Это было осенью 20 года. До моего приезда в Оренбург там состоялся 1-й Всеказахский съезд. Из алашинцев в то время в Оренбурге были: Букейханов, Байтурсунов, Сарсенов Биахмет, Омаров Ильдес, все они служили, но какие занимали должности, не помню. Когда я был в Оренбурге, я был в хороших отношениях с алашинцами. В то время я относился к советской власти недоброжелательно и, как я понимал, все алашинцы также относились недоброжела­тельно. Правда, были среди них разные. На советской ориентации, мне хорошо помнится, был Байтурсунов, но в то время был коммунистом и комиссаром. Я был недоволен советской властью, потому что не верил в строительство социализма, не верил в долговечность этой власти и смотрел на нее, как на переходящее временное явление, коммунизма на территории России я себе не представлял. Мне казалось, что не сегодня завтра должна быть какая-то другая власть. В то время многие так думали. Одни думали, может быть, у власти будут кадеты, может быть эсеры, даже были опасения, что восстановится монархия, но определенно сказать, что такая-то власть бу­дет, никто не мог. Никто также не мог сказать, что советская власть обязательно пропадет, вообще у нас было неверие в эту власть. Я лично думал, что население будет недовольно всеми теми мероприятиями, которые в то время проводились (разверстка и.т.д.). Я думал, что в совершающихся событиях казахский народ никакого реального политического веса не имеет и судьбу России решит русский народ. Поэтому я был против подъема казахской массы, против агитации, чтобы ка­захи были против власти. Недовольство наше выражалось в разговорах. Общих тактических установок у националистов мне не известно. Националисты в то время идеологически выдержанной национальной линии не вели, и их недовольство выражалось только в разговорах.

Эту зиму я прожил в Оренбурге, а весной выехал в Таш­кент. В то время недовольство было и у Букейханова. Байтурсунов среди националистов был попутчиком Советской власти. Хотя он и имел партийный билет, не верил, чтобы он был убежденным коммунистом. Все же он стоял за сотрудни­чество с Советским: "уехал" – "в частности на курсах" – "ре­ального" – Я лично <…> верить.

Болганбаев (подпись)

*** *** ***

(№) СТЕНОГРАММА. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА БОЛГАНБАЕВА ХАЙРЕТДИНА АБДРАХМАНОВИЧА (ПРОДОЛЖЕНИЕ) [46]