Можно ли назвать искусственное питание лечением?

Статус искусственного питания — важнейший пункт в лечении больных ХВС. ХВС отличается от остальных заболеваний тем, что поддержка жизнедеятельности организма не требует активного вме­шательства технологии. Больные способны дышать, переваривать пищу и опорожнять кишечник и мочевой пузырь без какой-либо специализированной помощи. Они не нуждаются в жизнеобеспе­чивающей аппаратуре, внутривенных вливаниях или сложном ле­чении. Единственное, что им необходимо, — это искусственное питание через желудочный зонд.

Можно ли это назвать лечением, которое следует прекратить, если его осложнения начинают перевешивать пользу? Или же энтеральное кормление нужно считать формой медицинского ухода, а следо­вательно, нашим долгом перед любым человеком, как сильно бы он ни был покалечен болезнью? Некоторые врачи утверждают, что ав­томатический дозатор для искусственного питания принципиаль­но не отличается от специально созданных ложек и вилок, которы­ми пользуются некоторые инвалиды. Другие доказывают, что необ­ходимость в профессиональных медицинских манипуляцих, таких, как установка пищевого зонда, подтверждает, что это вариант лече­ния. Споры продолжаются и по сей день, и признаков скорого их завершения пока что не намечается.

Насколько ценна жизнь пациента с ХВС?

В рамках философии Питера Сингера, важность и ценность жиз­ни больного ХВС практически равны нулю. Но христианское ми­ровоззрение не позволяет нам придерживаться такого мнения. В конечном итоге, только Бог может определять ценность человечес­кой жизни. Но если мы глубоко верим, что ценность жизни заложе­на в самом человеке, в том, что он был сотворен Богом, а не в его функциональных возможностях, то мы должны признать, что боль­ные ХВС имеют все основания быть частью человеческого общества и, несмотря на свою болезнь, достойны восхищения, уважения, со­чувствия и защиты.

Несмотря на то что прекращение искусственного питания при ХВС было узаконено в Великобритании еще в 1993 г., в течение по­следующих 5 лет было всего около 10 обращений в суд за соответ­ствующим разрешением, тогда как по всей стране приблизитель­ное число больных ХВС составляет около тысячи. Не свидетельству­ет ли это об интуитивном чувстве большинства медработников, что прекращение искусственного питания не самое лучшее проявление заботы об этих тяжелобольных?

Клинический опыт доктора Эндрюса также заставляет нас оста­новиться и задуматься, прежде чем отключать пациента от искусст­венного питания. Можно л и с уверенностью утверждать, что в теле такого больного нет бодрствующей души? Если мы действительно хотим продемонстрировать истинную заботу, то не лучше ли будет больше внимания уделить исследованиям новых препаратов, спо­собных предотвратить такие последствия мозговых травм, или по­иску новых способов восстановления контакта с этими больными?

Слабоумие

Тяжелая форма слабоумия, такая, как при болезни Альцгеймера, — вот еще один трагический пример заболевания, при котором теряется контакте личностью. Причин слабоумия много, но болезнь Альцгеймера является наиболее известной из этого списка. Мозг таких пациентов продолжает работать, но с ними нарушается вся­кая связь и общение. Память становится фрагментарной и искажен­ной. Человек способен высказывать свои желания, но они чрезвы­чайно изменчивы. Одна из существенных характеристик этой фор­мы слабоумия заключается в том, что состояние пациента может быстро меняться, особенно на ранних стадиях. Периоды нормаль­ного поведения и ясной памяти сменяются периодами полной дезориентации и замешательства. Состояние усугубляется особен­но тем, что в минуты просветления больные начинают осознавать тяжесть своего положения и ожидающее их мрачное будущее. Стра­дания от этого становятся еще более невыносимыми. Слабоумие приносит много боли, потому что угрожает самосознанию личнос­ти, ощущению непрерывности существования.

Нередко Мэри охватывал страх, неизвестный и неопределенный страх... Память и люди то появлялись, то вновь исчезали. Она не могла отличить реальность от прошлого... Ванная комната оставалась для нее загадкой. Шли дни за днями, но она так и не могла научиться управ­ляться с водой: иногда она вся убегала, а иногда поднималась и подни­малась, так что она не могла ее остановить... Мэри сильно обрадова­лась, когда ее навестила семья. Порой она помнила их имена, но чаще всего нет... Больше всего ей нравилось, когда ее просто держали в объ­ятиях и проявляли к ней свою любовь²⁸⁷.

Эндрю Фирлик, студент-медик, после встречи с сорокачетырех­летней Марго, страдающей от болезни Альцгеймера, опубликовал статью в «Журнале американской медицинской ассоциации»²⁸⁸. Он навещал ее ежедневно. Она всегда читала романы, «изо дня в день хаотично перепрыгивая со страницы на страницу... может быть, ей просто нравилось сидеть и что-то бормотать, раскачиваясь в крес­ле, качая головой, и время от времени перелистывать страницы». Тем не менее Фирлик пишет: «Несмотря на свою болезнь, а может быть, именно благодаря ей, Марго — один из самых счастливых людей, которых мне доводилось знать». Когда она ела бутерброды с арахисовым маслом и вареньем, на ее лице появлялся неописуемый восторг! Но где во всем этом личность, память и индивидуальность, которые так разрознены между собой? Фирлик задается вопросом: «Что остается от личности, когда она уже не может усваивать новую информацию, а старая информация слишком быстро испаряется из памяти? Где сейчас Марго?»

Для Роналда Дворкина, как и для многих представителей либе­рального течения в философии, слабоумие является ужасным и уни­зительным состоянием. Если сущность человеческого существова­ния заключается в самостановлении посредством принятия авто­номных решений, в самоличном авторстве жизненного сценария, — тогда нет ничего ужаснее неспособности принимать самостоятель­ные решения.

Дворкин утверждает, что право на личную автономию «делает возможным самосозидание. Это позволяет каждому из нас отвечать за создание своей собственной жизни в соответствии со своей гар­моничной или негармоничной, но все же уникальной личнос­тью»²⁸⁹. Но слабоумие размывает фундамент самосозидания. Если «решения и требования слабоумного человека (независимо от того, как часто они высказываются, насколько они соответствуют или про­тиворечат друг другу), не являются продуктом самосознания и не преследуют даже краткосрочных целей, то, вероятно, больше нет смысла защищать его автономию».

Дворкин также утверждает, что мы должны уважать желания че­ловека, высказанные им прежде, еще до развития слабоумия. Если до появления слабоумия Марго выразила желание умереть, то те­перь не имеет никакого значения, что в данный момент она совер­шенно счастлива, поедая бутерброды с арахисовым маслом. Она не способна на автономное существование, и, если ей будет позволено продолжать свое существование, она испортит сценарий своей жиз ни. Предыдущие желания Марго важнее ее настоящего состояния, даже если оно исполнено радости. Позволить ей продолжать свое существование в состоянии слабоумия против ее прежних желаний — значит причинить ей вред. Мы должны позволить ей умереть или, если закон это позволяет, помочь умереть. «Нельзя утверждать, что, отказываясь удовлетворить прошлые желания Марго, мы проявля­ем к ней сострадание, потому что это не было бы справедливым по отношению к личности в целом, попавшей в ловушку слабоумия»²⁹⁰.

В ответ на вопрос Фирлика «Где сейчас Марго?», Дворкин отве­чает: «Настоящей Марго уже не существует». Но, несмотря на то что той, прежней Марго уже не существует, мы должны с уважением от­носиться к ее нынешним желаниям, так же как мы уважаем жела­ния умершего, указанные в завещании. Мы уважаем ее в память о том, какой она была в прошлом.

В следующей главе мы рассмотрим христианский ответ на слож­ные вопросы заката жизни и эвтаназии. Есть ли альтернатива убий­ствам из милосердия? Недостаточно только доказать абстрактные нравственные принципы. Нужно быть готовым дать практические ответы тем, кто сегодня испытывает страх и ужас перед смертью, боясь потерять достоинство и стать зависимым от других.