Мережковский, дмитрий сергеевич (1865–1941) – русский прозаик, поэт, литературный критик, переводчик, религиозный мыслитель.

Символизм был первым течением модернизма, возникшим на русской почве.

Традиционному познанию мира символисты противопоставили идею

конструирования мира в процессе творчества. Творчество в понимании

символистов – подсознательно-интуитивное созерцание тайных смыслов,

доступных лишь художнику – творцу. «Недосказанность», «утаённость смысла»

- символ – главное средство передачи созерцаемого тайного смысла.

Символ – вот центральная эстетическая категория нового течения.

Д. С. Мережковский, яркий представитель Серебряного века, вошёл в историю как один из основателей русского символизма, основоположник нового для русской литературы жанра историософского романа, один из пионеров религиозно-философского подхода к анализу литературы, выдающийся эссеист и литературный критик[2]. Мережковский (начиная с 1914 года, когда его кандидатуру выдвинул академик Н. А. Котляревский) неоднократно претендовал на соискание Нобелевской премии; был близок к ней и в 1933 году (когда лауреатом стал И. А. Бунин)[3].

Спорные философские идеи и радикальные политические взгляды Д. С. Мережковского вызывали резко неоднозначные отклики; тем не менее, даже оппоненты признавали в нём выдающегося писателя, жанрового новатора и одного из самых оригинальных мыслителей ХХ века.

Родился 2 (14) августа 1865 в Петербурге в семье крупного чиновника – столоначальника при императорском дворе, действительного тайного советника.

Известности у массовой аудитории Мережковский добился еще в 1880-е годы. К 1914 он уже автор 24-томного собрания сочинений, которое немедленно воцарилось на полках едва ли не каждой библиотеки России.

Писать стихи Мережковский начал в 13 лет. Когда юноше было 15, отец организовал ему встречу с Ф.М.Достоевским, которому не понравились опыты начинающего стихотворца. «Чтобы хорошо писать, – страдать нужно, страдать!» – эти слова Достоевского еще не раз отзовутся в судьбе писателя, непрестанно обвиняемого в сухом интеллектуализме, холодности, схематизме, «головном» характере творчества, в отрешенности от «живой жизни» во имя культурно-мифологических «химер».

В 1883 Мережковский поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, по окончании которого четыре года спустя он окончательно решает посвятить себя исключительно литературному труду.

В январе 1889 Мережковский вступает в брак с З.Н.Гиппиус, будущей крупной писательницей, ставшей на всю жизнь его ближайшим другом, идейным спутником и соучастницей духовных и творческих исканий. Союз Мережковского и Гиппиус, пожалуй, наиболее известный творческий тандем в истории русской культуры «серебряного века

Свою публичную литературную деятельность Мережковский начал в 1881 как поэт. В начале 1880-х годах он сближается с С.Я.Надсоном, имя которого стало нарицательным для обозначения целого десятилетия в истории русской поэзии эпохи «безвременья». Будущий основоположник русского модернизма отдает дань свойственным надсоновской поэзии нотам «скорбной» гражданственности, сомнений, разочарований в высоких устремлениях, минорной интимности, переходам от декларативной идейности к исповедальным интонациям, от поэтических абстракций к пышной декларативности сравнений. Испытав в университете влияние «духовных вождей» русского студенчества 1880-х, философов-позитивистов Конта, Милля, Спенсера, Мережковский вторит в своей поэзии ходовой народнической идеологии. Тому способствует знакомство с А.Н.Плещеевым и ведущими литераторами-народниками

Однако уже с этого момента начинается раздвоение, характерное для личности и творчества писателя

Основными темами стихотворного творчества Мережковского в 1880-х годах были «одиночество поэта, призрачность жизни и обманчивость чувств»^[4]; для его стихов были характерны «ноты скорбной гражданственности, сомнений, разочарований в высоких устремлениях, минорной интимности, переходам от декларативной идейности к исповедальным интонациям, от поэтических абстракций к пышной декларативности сравнений»^[6]. Отмечалось впоследствии, что, не будучи в прямом смысле слова «гражданским» поэтом, Мережковский охотно разрабатывал мотивы любви к ближнему («Сакья-Муни») и готовности пострадать за убеждения («Аввакум»)

Первую известность Мережковскому-поэту принесла книга «Стихотворения (1883—1887)» (1888). Широкий резонанс имела поэма «Вера» («Русская мысль», 1890; позже — сборник «Символы», 1892); считающаяся одним из первых значительных произведений русского символизма, она производила «…ошеломляющее впечатление именно силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний, резко отличавшихся от рефлексий на гражданские темы, свойственных народнической литературе»^[

Уже в первой книге Мережковского, принесшей ему известность, – Стихотворения (1883–1887) (1888) – намечен пересмотр народнических заветов: Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу: / Я слишком слаб; в душе – ни веры, ни огня....

Постепенно в творчестве начинающего писателя наметился жанровый кризис: утратив интерес к поэзии, он увлёкся древнегреческой драматургией. В «Вестнике Европы» вышли его переводы трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида

Античные переводы Мережковского, в своё время практически невостребованные, лишь впоследствии были оценены по достоинству; ныне (согласно Ю.Зобнину) «составляют гордость русской школы художественного перевода»^[7].

В «Северном вестнике» состоялся дебют и Мережковского-критика: статья о начинающем А. П. Чехове — «Старый вопрос по поводу нового таланта». Робкий намек автора на возможность существования некой «иной», иррациональной Истины, обусловил окончательный разрыв его с Михайловским.

В дальнейшем — здесь же, а также в других изданиях («Русское Обозрение», «Труд») — Мережковский продолжал печатать эссе и статьи о Пушкине, Достоевском, Гончарове, Майкове, Короленко, Плинии, Кальдероне, Сервантесе, Ибсене, французских неоромантиках.

Окончательный перелом в сознании и творчестве Мережковского приходится на 1892. Именно тогда происходит поворот к религиозному миросозерцанию и ощущению мистической тайны бытия. С этого момента Мережковский становится последовательным борцом с позитивизмом и материализмом.

Прежде всего этот перелом запечатлен в книге стихов с программным для зарождающейся модернистской эпохи названием – Символы. (Песни и поэмы) (1892) – и в лекции О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы.

Лекция, наряду со сборником «Символы», считается манифестом символизма и модернистского обновления искусства. Мережковский обозначил здесь три линии нового искусства, утверждая, что только «мистическое содержание», «язык символа» и импрессионизм способны расширить «художественную впечатлительность» современной русской словесности.^[14] Отмечая, что все три составляющие нового движения уже присутствуют в творчестве Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова, автор объявлял модернизм, в сущности, продолжением тенденций русской литературной классики.^[6]

Лекция Мережковского произвёла фурор, причём либерально-демократический лагерь отнёсся к его теориям как к проявлению «мракобесия», а в петербургских литературных салонах они были встречены презрительно- насмешливо. С восторгом принял доклад лишь немногочисленный кружок сторонников нового направления, сформировавшийся вокруг журнала «Северный вестник»

Начиная с 1890 года стал меняться характер жанровых предпочтений писателя: в его творчестве наметился поворот к крупномасштабной исторической прозе. В 1890 году Мережковский начал, а два года спустя завершил роман «Смерть богов. Юлиан Отступник»

роман стал первым в трилогии «Христос и Антихрист», продолженной впоследствии романами «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» и «Антихрист. Петр и Алексей»^[11], и вошёл в историю как первый русский символистский исторический роман.

После публикации статус писателя изменился: критики, ругая «ницшеанца Мережковского» (это словосочетание некоторое время оставалось неразрывным), вынуждены были констатировать несомненную значительность этого дебюта. Единомышленники почувствовали в Мережковском своего лидера

Трилогия «Христос и Антихрист», в которой писатель выразил свою философию истории и свой взгляд на будущее человечества^[6], была начата им в 1890-е годы. Первый её роман, «Смерть богов. Юлиан Отступник», история жизни византийского императора IV века Юлиана^[2], впоследствии назывался критиками в числе сильнейших произведений Д. С. Мережковского.

За ним последовал роман «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (1901); критики отметили с одной стороны — историческую достоверность деталей, с другой — тенденциозность^[20]. Третий роман трилогии, «Антихрист. Петр и Алексей» (1904—1905), написанный уже после закрытия Собраний, — богословский и философский роман о Петре I, которого автор «рисует воплощенным антихристом»^[2], как отмечалось, во многом — под влиянием соответствующего представления, бытовавшего в раскольнической среде^[11]. Исторические романы Мережковского стали очень популярны в Европе: только «Юлиан Отступник» в течение 10 лет выдержал во Франции 23 переиздания.^[9] Между тем, когда литературный обозреватель английской газеты «Daily Telegraph» назвал Мережковского «достойным наследником Толстого и Достоевского», русская критика единодушно осудила такой отзыв как «святотатство», и писатель вынужден был публично откреститься от похвал такого рода^[

Отношение Мережковского к Первой русской революции было во многом предопределено событиями 9 января, после которых Мережковские, Философов и гостивший у них Андрей Белый организиовали студенческий «протест» в Александринском театре

Свою позицию Мережковский подробно изложил в работе «Грядущий хам», которая в течение 1905 года печаталась в журналах «Полярная звезда» и «Вопросы жизни». Предостерегая общество от «недооценки мощных сил, препятствующих религиозному и социальному освобождению», писатель считал, что интеллигенции, воплощающей «живой дух России», противостоят силы «духовного рабства и хамства, питаемые стихией мещанства, безличности, серединности и пошлости»^[

Д. С. Мережковский одним из первых сформулировал основные принципы русского модернизма и символизма^[1], отделив их от эстетики декаданса. По современного исследователя творчества Мережковского И. В. Корецкой, его труды стали «своеобразной энциклопедией» для идеологии символизма: «…отсюда брали начало многие идеалистические воззрения символистов в области историософии, социологии, эстетики, морали»^[9]. Он же вошёл в историю как основоположник нового для русской (и, как полагают некоторые, мировой) литературы, жанра: историософского романа. Классиков экспериментального романа (А. Белого, А. Ремизова, Т. Манна, Дж. Джойса) некоторые исследователи относят к числу последователей Мережковского. Именно благодаря Мережковскому с 1900-х годов изменился сам статус исторического романа. Наследие Мережковского отразилось в романистике В.Брюсова, А.Толстого, М.Булгакова, М.Алданова.^[4]

Вслед за Вл. Соловьевым (и одновременно с В.Розановым) Мережковский стал пионером религиозно-философского подхода к анализу литературы. Он «…сделал очень много для формирования символистского образа классической традиции»^[4]; такие его произведения, как «Вечные спутники» (1897) и «Л.Толстой и Достоевский» (1901—1902), воспринимались как «ярчайшие литературные события» и оказали определяющее влияние на развитие критики литературоведения XX века.

 

Д. Мережковский (1865-1941) с юных лет оказался в обстановке противоречивых влиянии. На 16-м году жизни стал свидетелем резкого расхождения во взглядах своего отца, действительного тайного советника, и старшего вольнодумствующего брата на убийство царя народовольцами 1 марта 1881 г. Студентом историко-филологического факультета Петербургского университета увлекался позитивистской философией Г. Спенсера, проповедующего подлинное, научное знание, а в душе таил веру в Бога. У истоков творческой деятельности сложился острый интерес Мережковского к несовместимым будто идеям: народничества (знакомство с П. Ф. Якубовичем, Н. К. Михайловским, Глебом Успенским) и мистического учения Вл. Соловьева. Победили, не без содействия Н. Минского, прозрения религиозного мыслителя.

Утвердиться в этой позиции помогла жена 3. Н. Гиппиус (известная поэтесса, автор романов и, под псевдонимом А. Крайний, критик), а несколько позже друг их семьи, религиозный публицист Д. Философов (двоюродный брат Дягилева). Малое сообщество определило свою концепцию мирового развития.

Мережковский предсказывал «всемирное соединение и устроение людей на земле» в «царстве небесно-земном, духовно-плотском» якобы грядущего Третьего Завета (в Библии их два). С высоты такого идеала отвергал официальную церковь, государство, монархию, но и — социальную революцию, считая ее порождением хамства бездуховных масс. О зарождении «религиозной общественности», «народа-богоносца» мечтал Мережковский. Себя видел провидцем этого процесса в истории религий и культуры.

К своей поэзии Мережковский был особенно строг. Может быть, потому, что она обнажала его замкнутую душу. Он — «В любви, и в дружбе, и во всем Один, один навек» — захвачен страхом: «Неужели навек мое сердце мертво?» Но обретает исцеление то в очищении от «праха» любви, то во внутреннем подъеме:

Ты сам свой Бог, ты сам свой ближний, О, будь же собственным Творцом,— Будь бездной верхней, бездной нижней, Своим началом и концом.

Признание «двойных бездн», сближение антиномий (смерть-жизнь, зло-благо, цепи-свобода) — как все это напоминает эстетизацию спадов и противоречий. Если бы не постоянная мечта о божественном знаке, «потерянном рае», «чувствах лучших»... Земной тлен оттеснен мольбой:

О, небо, дай мне быть прекрасным, К земле сходящим с высоты, И лучезарным, и бесстрастным, И всеобъемлющим, как ты.

В самых, казалось бы, безрадостных переживаниях найдено зерно мудрости или красоты. Мережковский — дерзостно находчив. О вынужденном молчании сказано: «все священное объемлет тишина». В зябкой ноябрьской природе открыто волшебство «догорающей земли». И вряд ли где-нибудь есть такие строки о старости:

Тобой обвеянный, я снова буду молол Под светлым инеем безгрешной седины, Как только укротит во мне твой мудрый холод И боль, и бред, и жар весны.

Чеканные концовки могут показаться холодновато-отстраненными. Обилие примет угасания — пессимизмом. Но в контрастах явлений, красок, интонаций проявлена поистине жажда неведомых глубин духа.

В прозе Мережковского — тоже неутомимый поиск тайных начал бытия. Только сфера изысканий здесь на редкость масштабна. Во-первых, тематически: искусство мира и России разных эпох; история античности, Возрождения и отечественная — времен Петра I; религиозная мысль древности и XIX в. Во-вторых, по разнообразию жанров: рецензии, статьи, публицистика, портреты писателей, исследования, наконец, романы, драмы. Взгляд Мережковского был прикован к судьбам мировой культуры. Но священное для себя откровение он нашел у своих соотечественников, Вл. Соловьева и Ф. М. Достоевского — прежде всего. В большей степени великому «ясновидцу духа» Достоевскому посвятил свой труд «Л. Толстой и Достоевский» (2 кн., 1901-1902), где выразил новую веру в царство Третьего Завета, подлинную Христову правду.

Призывом к «религиозной общественности» проникнуты художественные произведения Мережковского. Наиболее значительна трилогия романов «Христос и Антихрист» (1896-1905). В каждой книге речь об одном этапе развития христианства: раннем — в древней Римской империи («Смерть богов. Юлиан Отступник»); у истоков итальянского Возрождения («Воскресшие боги. Леонардо да Винчи»); на переломе России в эпоху Петра I («Антихрист. Петр и Алексей»). Всюду — атмосфера сложных идейно-психологических процессов. И всюду они воплощают разрыв между официальными учениями христианства и правдой Христа, его заветами и аскетическими постулатами церкви. А древнее язычество несет власть смелых, прекрасных, жизнеутверждающих, но равнодушных к слабому человеку богов. Немудрено, что в финале всех романов — знамение грядущего Возрождения земли, пришествия живого Христа.

Умозрительность замысла очень ощутима: довлели проповеднические склонности автора. К счастью, не во всем и не всегда. В любой части трилогии есть свой яркий мир: бытовых реалий, духовных исканий, исторических явлений. Колоритна сильная, страстная личность Юлиана, мечтающего о торжестве уходящей в прошлое античной культуры. Впечатляют противоречивые переживания царевича Алексея, особенно — недюжинная натура правдоискателя Тихона. Самым большим достижением Мережковского стал, пожалуй, образ Леонардо да Винчи. С ним пришли в роман прозрения сложной, двойственной природы человека, мучительных его порывов к постижению сущего, где так странно совмещены божественная красота с дьявольским грехом.

Внутреннее бытие героя смело укрупнено. Иначе художник существовать не может. А писателя увлекал именно феномен творчества. Глазами великого Леонардо да Винчи заново «прочтена» жизнь в ее вечном и всегда неповторимом движении: любви, труде, фантазии, радости и горечи, предчувствиях смерти. Уходя в свой последний путь, гений не прощает себе незавершенных дел. Всего больше гнетет груда деталей, из которых должен был возникнуть летательный аппарат. Мастер не сумел справиться с расчетами — их время еще не наступило. Но силой художественного дара он открыл непреходящее — полет человеческой мысли, мечты, пламень страстей и боль утраты. Старый вопрос о ценности науки и искусства решен в пользу последнего.

После трилогии пролегла длинная писательская дорога Мережковского. Но, думается, и сейчас символом его творчества остались эти романы.