Лишь цель дает силы для прохождения пути.

Из «Свидетельства» от Петра.

И послал Бог спасителя – Сына своего возлюбленного.

Дабы указал он людям путь правильный.

Да светил бы им звездой путеводною.

Научил бы их молитвам спасительным.

Много лет ходил Божий Сын по земле выжженной.

Но везде видел только смерть да разорение.

И взмолился Он к Богу – Отцу своему: Неужели не осталось людей праведных?

И указал Ему Бог путь к поселению, где жили люди безгрешные.

И пришел Божий Сын к воротам.

Но спросил его стражник: Ты кто таков?

И отверзлись небеса, и Божественный свет опустился на тот город.

И услышали все жители глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение.

И увидел народ, сидящий во тьме, свет великий.

Осветил тот свет Сына Божьего.

С того времени Миронос начал проповедовать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное.

 

- Филипп, попробуй этих перепелок. Всевышний меня балует. Они такие нежные, сочные, просто… - Миронос смачно причмокнул, облизал жирные пальцы и потянулся к тарелке с фруктами. – Он ничего не сказал?

Главный чистильщик разорвал птичку надвое, впился зубами в грудку и коротко бросил:

- Нет.

Первосвященник забросил в рот виноградину и откинулся в кресле.

- Совсем ничего? Не раскаялся? Не просил пощады?

- Нет. Наоборот, пытался взбунтовать монахов.

Миронос поднял брови.

- Но они, - продолжил Филипп, обсасывая косточку, - отвернулись от него.

Миронос кивнул прислуживающему монаху с кувшином и улыбнулся.

- Хорошо.

Тягучее красное вино наполнило золотые кубки.

- Но я опасаюсь, что проклятую книгу будет искать тот панголин, - медленно проговорил чистильщик.

Первосвященник взялся за мясистый подбородок.

- У меня есть для тебя еще одно поручение.

- Святейший… - Филипп слегка поклонился.

Он давно уже начал подготовку к походу. Он видел себя, исполняющим древний наказ Спасителя. Себя! – вершителя святого правосудия. Он повергнет творение демона в прах, предаст его пламени карающего огня. Имя Филиппа войдет в историю, как великого чистильщика, уничтожившего дьявольскую книгу. Да, борьба с ересью – его задача, задача главного чистильщика!

Миронос прищурился, рассматривая рубины на чаше, затем медленно пригубил вино и закрыл глаза от наслаждения.

- Надо найти эту книгу.

Филипп замер с поднятым бокалом.

- Надо раз и навсегда покончить с этим, - твердо сказал Миронос.

- Ваша воля – свята, - чистильщик сделал большой глоток.

Подошел монах с кувшином, поклонился и негромко сказал:

- Святейший, время.

Миронос скривился и разом допил вино. Пора собираться на молитву. Из тени появилось четыре монаха. Они помогли подняться первосвященнику и принялись суетиться вокруг. Его облачили в просторные белые одежды, расшитые золотом. На шею повесили крест. На голову водрузили сверкающую драгоценными камнями тиару. На ноги – мягкие кожаные сапоги.

- Идем, Филипп, - сказал Миронос.

Он вышел из своих покоев в просторный зал с бархатными золочеными креслами, камином и огромными витражами. На них изображались райские сцены: среди белых облаков порхали ангелы, а полуголые люди веселились за праздничным столом.

- Святейший, мне лично возглавить поход или…

- Это великая честь – исполнить пророчество, к тому же весьма щепетильная. Нельзя доверять ее кому попало.

Филипп поклонился.

Они зашли в длинный коридор с множеством дверей и узких высоких окон.

- И это место… - продолжил Миронос. – Там должно остаться еще много интересного… Филипп, благословляю тебя на святую миссию во славу великого Мироноса.

Он перекрестил главного чистильщика и зашел в одну из дверей. За ней оказалась маленькая комната с зеркалом во всю стену. Столик в углу был весь завален косметикой. Первосвященник посмотрел на свое отражение, повернулся боком, другим, выпрямился, поднял голову и замер в царственной позе. Два монаха, смиренно стоявшие по углам будто статуи, тут же бросились поправлять одежду, тиару, крест, припудривать лицо.

- Благословляю! – изрек Миронос и поднял руку.

Монахи отступили к стене, и первосвященник вышел в маленькую дверцу.

Тысячи свечей вспыхнули перед глазами. Отражаясь в золотом убранстве храма, они слепили не хуже солнца. Первосвященник слегка прищурился, но ни один мускул на лице не дрогнул: он не вправе противиться блеску славы Церкви. Он величаво проследовал к сверкающему трону и сел так медленно, насколько хватило сил. Внизу, у ног повелителя, склонила головы черно-серая человеческая масса. Он – Миронос! Владыка мира! Бог воплоти!

Забил колокол, призывая к молитве. Чернь упала на колени. «Ооооо!..» - понеслась песнь, подхваченная тысячей голосов молящихся. И все ради него, ради Мироноса! Он восседал на троне и смотрел на величественный спектакль – акт повиновения и принятия божественной сути его.

* * *

По преданию бог посадил на земной трон в главном храме сына своего Мироноса, чтобы через него доносить волю свою. Но сын Всевышнего только один, а церквей много. Поэтому в остальных молельнях устанавливали лишь позолоченную статую Спасителя, к которой, впрочем, следовало относиться с неменьшим почтением. Рядом располагался вечно голодный рот жертвенника. По бокам – голосистые певчие на клиросе. Вдоль стен – кабинки для покаяний. Ну, а остальное храмовое пространство отводилось прихожанам, которые теснились словно огурцы в бочке. Но ни живое воплощение Мироноса, а тем более статуя, ни жертвенник, ни хор, а именно кабинки для покаяний давали власть и богатство Церкви. Все дело в том, что они имели слуховые каналы, ведущие в комнату записи, где постоянно работали несколько преданных вере монахов. Они записывали и отсылали в канцелярию чистильщиков интересные исповеди горожан.

Этой скрытой жизни Церкви Грэм не знал. И не мог знать. Он искренне исповедовался и рассказывал обо всем, включая свои путешествия в осознанных сновидениях, а это уже шло вразрез с догматами веры и считалось сатанинским знанием. Если б не отец Иаков, который лично контролировал отправку записей в столицу, Грэма бы уже отослали на дальние заставы охранять границы Божьих Земель или, того хуже, сгноили в каких-нибудь лабораториях.

Кроме исповеди божеству панголин никому не рассказывал о своих способностях. Только отец Иаков знал и подталкивал его к их развитию. Он говорил, что это великий дар и не пользоваться им – великая глупость, но велел держать все в тайне. Грэм во всем слушался своего отца-наставника, но его никогда не покидало чувство обмана. Он в каждой молитве просил прощения у Мироноса за свою ложь и верил, что искреннее покаяние оберегает его.

Как-то прогуливаясь по излюбленному маршруту вокруг храма, он спросил у отца Иакова:

- Скажи мне, ведь я нарушаю закон божий. Почему меня не карает святой Миронос?

- Ты не нарушаешь закон. Я уверен, что это дар, а не проклятье. Ты не должен винить себя за то, что идешь его дорогой.

- В Библии Мироноса сказано, что все люди изначально греховны и должны молиться о прощении, так?

- Да… Все мы грешные. И мы должны минимум трижды в день читать спасительные молитвы. Но человеческая греховность и твой дар – разные вещи… Мне кажется, тебе надо благодарить Мироноса за такую способность.

- Тогда почему я вынужден скрывать это? – не унимался Грэм.

- Видишь ли, это очень редкий и опасный дар. Пользоваться им надо аккуратно. Ты сам знаешь: все люди, в том числе и монахи, грешны в страхе неизвестного и еще больше в зависти.

- Ведь ты веришь мне. Веришь, что это божий дар. Почему?

- Потому, что он направлен на расширение возможностей человека без использования мутагенных грибов. Твой дар приносит вреда меньше, чем когда ты случайно наступаешь на жука.

Священник улыбнулся.

- Спасибо, отец. – Грэм поклонился. – А скажи, надо ли молиться о спасении души раздавленного жука?

- У жука нет души, но это не значит, что он не заслуживает жизни. Молись, сын мой, всегда искренне, и если ты нечаянно раздавил кого-то, то помяни и его, - серьезно сказал отец Иаков.

И Грэм молился. Искренне. Стоя на коленях в храме Подгора, он всегда чувствовал незримое присутствие бога в статуе Мироноса. Она возвышалась на троне мира и сверкала золотым блеском. Глаза сына божьего смотрели в небеса, а вытянутая рука с открытой ладонью как бы ложилась на преклоненные головы прихожан и даровала благословение. Хор завораживал высокими нотами мелодичной песни. Запахи благовоний приятно щекотали нос. Свечи, золото, тени – все кружилось и пело: ты в Доме Божьем. Как тут можно сомневаться в святости Мироноса?

Грэм вышел из оцепенения. Дул легкий теплый ветерок, и панголин уверенно зашагал на восток. Он придерживался насколько это возможно прямого направления и не приближался к большаку. Несколько раз переходил старые муравьиные тропы. Слышал рев великана в стороне дороги. Эти вечно голодные муталюды научились пастись возле трактов и нападать на обозы. А караванщики придумали нехитрый способ откупиться: они специально возят с собой курицу и бросают ее, как только завидят людоеда. И пока он ловит птицу по кустам, спокойно уезжают. Но все же чаще в сторону гигантов летят огромные болты со станинных арбалетов, стрелы и копья солдат. Ходить же в одиночку всегда было опасно.

Пробираясь сквозь чащу панголин откопал несколько крупных корней хлебной травы. Скрутил их тонкой полоской коры и подвесил к поясу. В широкий лист набрал ягод.

Когда солнце коснулось горизонта, он уже сидел на раскидистой ветке старого дуба, болтал ногами и с наслаждением жевал мясистые клубни вприкуску с кисло-сладкими ягодами. Если корни хлебной травы высушить, размолоть в муку и испечь лепешки, то их легко можно принять за ржаные, но в сыром виде они тоже ничего.

Вскоре совсем стемнело. Затихший лес плавно пробуждался к ночной жизни: отрывисто закричал горбонос, вдалеке завыли волки, совсем рядом кто-то сухо тявкнул, и послышались мягкие шаги. Чуть поодаль звонко хрустнуло.

На землю до утра Грэм не спускался. Поужинав, он привязался лианой к ветке и под уханье филина постарался заснуть. Но не тут-то было. Если кто-нибудь хоть раз в жизни спал на дереве без гамака, то он знает, что назвать сном это мучительное чувство ожидания рассвета невозможно. Если к шуму и крикам еще можно привыкнуть, то холод и просто дикое неудобство, да вдобавок вездесущие сучки и заусеницы делают ночь просто адом.

Наконец небо посветлело. Ночной лес смолк, чтобы вскоре заново проснуться дневным многообразием голосов. Панголин размял затекшие конечности, спрыгнул на землю, умылся росой и двинулся в путь.

Чем дальше он уходил в лес, тем глубже погружался в воспоминания последнего месяца. Всплывали картины прощания с отцом Иаковом, дорога до Мирограда, полная энтузиазма и надежд, арест, тюрьма, побег. Сейчас казалось, что решиться на побег было полным безумием.

Прежняя жизнь ушла. Туманное будущее представлялось в вечных скитаниях по лесам. Теперь Грэма будут искать и чистильщики, и наемники, и церковные охотники за головами, да что там говорить, любой крестьянин задумает ударить вилами в спину за награду. Он стал изгоем, коих великое множество околачивается по лесам. Они собираются в разбойничьи стаи, становятся отшельниками, живут вблизи грибниц, уходят за горы в неизведанные земли, селятся в развалинах проклятых городов. Но рано или поздно их кости все равно зарастают мхом в болотах или белеют вокруг логова людоеда.

Вскоре Грэм вышел к первым вестникам грибницы – каменным деревьям, название которых говорило само за себя. Их закрученные спиралями ветки вспахивали землю, разрывали на части гигантские сосны и выкорчевывали дубы. Они походили на огромных спрутов с десятками щупалец. Старые толстые ветки покрывали маленькие листочки. На сильном ветру они стрекотали, как кузнечики. Сейчас было тихо, листья молчали и только слегка потрескивали молодые побеги.

Старики считали, что грибницы разрастаются, и что в будущем они соединятся в одну всемирную грибницу. Человечеству придется научиться жить вместе с постоянно меняющимися видами существ и растений. Люди переродятся, и выведется новый приспособленный универсальный организм или исчезнет вовсе.

Возникали целые течения сторонников таких идей с многочисленной армией последователей. Некоторые добровольно уходили в грибницы и исчезали там навечно. Узнав больше о грибницах и их свойствах, страх поубавился. Главное открытие доказало, что грибнице для жизни необходимо наличие обильной влаги – чаще всего это обширные болотистые территории. Правда, исследователи также доказали, что грибница способна удерживать воду, делая запруды и плотины.

Долговременные наблюдения за этим странным живым организмом показали, что она выращивает определенные виды растений в проблемных местах своего огромного тела. Так она улучшает, защищает себя и захватывает новую территорию. И первыми идут каменные деревья.

Грэм свернул налево в обход болота. Он старался держаться леса по краю грибницы. Хатка находилась с противоположной стороны, а без надобности и снаряжения соваться в это опасное место не было смысла.

Обходя очередные крученые заросли каменных деревьев, панголин наткнулся на переродыша. Он спрятался под нависшим кустом и был практически незаметен. Переродышем называли прочный упругий кокон с вязкой строительной субстанцией, в котором идет процесс формирования мутанта.

Грэм подошел ближе, присел на корточки, и положил ладонь на теплую шершавую поверхность: внутри шевелился и дергал конечностями новый зверь – процесс был в самом разгаре.

Сквозь мутную жидкость невозможно было разобрать, что за животное скрывалось в упругом яйце. Первоначальная форма кокона уже деформировалось. Но еще было заметно, что зверь свернулся калачиком – это естественная поза переродыша. Все шло правильно, без видимых ошибок.

Грибы заставляют принимать самую подходящую позу уже сразу после отключения организма. В таком положении он замирает и начинается самый загадочный и удивительный процесс перерождения. Все волосы выпадают практически сразу после оцепенения. Температура тела резко повышается. Кожа отслаивается, превращаясь в тот самый пузырь-кокон. Подкожный и внутренний жир растапливается и разбавляется влагой, образуя мутную прослойку. Все это происходит за два-три часа – в зависимости от размеров организма. Далее следует десяти-пятнадцатичасовое изменение костей, мышечных тканей и внутренних органов. На это тратится большая часть запасов жира, и это самый опасный процесс: при больших трансформациях нередко рвутся кровеносные сосуды, что может привести к смерти еще не сформировавшегося мутанта. После этого происходит образование кожи за два-три часа. К концу перерождения на организме остается только тонкая оболочка. Она высыхает и лопается, словно старая змеиная кожа. Мутант еще какое-то время находится в коме, пока к нему не возвращается полноценное дыхание. Еще несколько часов, в зависимости от изменений в организме, он привыкает к переменам: как к внешним превращениям, так и к новому восприятию мира. И первое осознанное чувство нового мутанта – всегда голод и жажда.

Панголин поднял клок кабаньей щетины.

Дикие свиньи очень часто становятся мутантами из-за своей всеядности, наглости, смелости и беспокойной жизни. Некоторые образовали устойчивые виды, которые процветают уже несколько сотен лет.

Грэм собрал в пучок щетину, крепко обмотал травинкой и сунул в карман.

Среди панголинов и охотников найти правильного переродыша считалось хорошим знаком. Отчасти, потому, что это говорило о присутствии в грибнице родников слезы. Из волос, найденных возле кокона, делали амулеты. Это не нравилось Церкви, но чистильщики закрывали глаза на такие мелкие вольности для тех, кто ежедневно рисковал жизнью в далеких лесах.

К вечеру Грэм подошел к заветному домику. Уже почти стемнело, когда показалась знакомая изгородь из омертвевших веток каменных деревьев. На длинной жерди пусто – верный знак, что хатка свободна. По давней традиции, если внутри кто-то есть, он обязан вывесить флаг своего прихода или города, если панголин не церковный, но таких свободных искателей давно вывели. Не заходя за ограду, следовало громко назваться и попросить разрешения войти – жест скорее предупредительный, чем вежливый: отказа не звучало никогда. Если этого не сделать, то можно угодить в смертельную ловушку.

Грэм притаился в кустах. Надо было осмотреться. Лишние встречи сейчас ни к чему. Бывали случаи, когда в хатках селились бандиты, беглые солдаты или разбойники одиночки. Эти постояльцы не вывешивали флаг, они забредали случайно и оставались только на ночь: вблизи грибниц жить не хотели даже они.

Никого. Панголин вышел из укрытия. Дверь была не заперта и сильно заросла травой. Похоже, тут давно никто не появлялся. Грэм не бросился в шкаф с едой, не растянулся на соломенном матраце, не упал на колени в молитве – он припал к крышке сундука с амуницией.

По традиции каждый панголин, гостивший в хатке, кроме еды и снадобий, оставлял в «тревожном сундуке» часть своего оружия или доспехов. Со временем набирался довольно неплохой комплект снаряжения, а то и не один.

Протяжным скрипом крышка извинилась за содержимое ящика. На дне валялся старый рваный плащ, кухонный нож и драная сумка. Было похоже на то, что тут уже побывал такой же бродяга. Однако обноски нищего были не самой плохой находкой, может даже лучше любого снаряжения воина: наверняка его ищут как панголина в чешуйчатых доспехах.

Грэм надел лохмотья. Огляделся: плащ волочился по полу. Вынул кинжал и укоротил его быстрым движением. Теперь в самый раз. Не так давно сюда вошел бродяга, а вышел панголин, теперь вошел охотник за слезой, а выйдет нищий оборванец. Капюшон и наплечная сумка окончательно превратили в обычного странствующего бедолагу. Таких искателей куска хлеба на дорогах шатается столько, хоть режь – все равно меньше не станет.

Утром Грэм двинулся дальше. В одежде нищего можно было идти по дороге смелее. Правда, завидев вдали приближающихся людей, панголин все-таки убегал в лес – это было обычным поведением бродяги. Он раньше замечал такие нелепые действия оборванцев, но не понимал их. Сейчас же для него открывались истинные мотивы скрытности этих людей.

Грэм боялся встречи с настоятелем и в то же время желал увидеться с ним. К тому же гнетущее чувство тревоги не покидало его ни на минуту. Иногда он думал о том, чтобы уйти в далекие леса и не возвращаться больше к людям, и каждый раз отгонял эту мысль.

На второй день пути показалась каменная стена Подгора. Возле главных ворот кипела своя особая жизнь. Она в миниатюре копировала городской уклад и развивалась по тем же законам, только разница между богатством и бедностью здесь была куда меньше, чем за стеной. По сути, нищий – он везде нищий, а богач тут – бедняк в городе.

Основная масса населения Подгора существовала на мизерные заработки в полях. Остальную часть составляли более-менее обеспеченные торговцы, мастеровые и солдаты. Служители Церкви стояли особняком. Нужда их не трогала, но и в роскоши они не купались: монахи жили на обязательные пожертвования горожан и оплату обрядов. Неплохо зарабатывали владельцы разного рода увеселительных заведений. Но были в городе и очень богатые люди – главы монастырей и их многочисленные родственники, занимающие различные места в церковной иерархии. Им бог воздал сполна за преданную службу: роскошные дома, девочки, а кому и мальчики с муталюдами, слуги, конюшни, псарни, погреба – рай на земле.

Грэм притаился в зарослях у постоялого двора. Тут пахло мочой и конским навозом. Надо было немного подождать, чтобы пробраться за ворота: к вечеру каждый, кто по каким-то нуждам покидал город, поспешит укрыться за каменными стенами.

Вдоль дороги в два ряда расселись попрошайки. Все с одинаковыми жалостливыми лицами и прозрачными руками. Придорожный трактир гудел как встревоженный улей. Небольшой рынок пытался оспорить с ним звуковое первенство, но явно проигрывал житаре и компании в кабаке. Все это связывали в единую сеть невидимыми нитками бесцельно шатающиеся оборванцы.

Не в силах больше прятаться, Грэм вынырнул из укрытия и смешался с серостью приворотной нищеты. Никто не заметил появления еще одного бродяги. Курсируя от одной компании до другой, он не сводил глаз со стражников у ворот. Солдаты устало подпирали стальными спинами поросшие мхом стены. Их красные лица чаще смотрели в сторону трактира, чем на шныряющих туда-сюда прохожих. Несмотря на это панголин пока не рисковал.

В компаниях обычно жаловались на жизнь, обсуждали местные новости, говорили на религиозные темы, а один раз Грэм слышал даже угрозу в сторону кузнеца, но глядя на распаленного мужичка, можно было сделать вывод, что он либо пьян, либо не в себе. Высказывания, доносящиеся со стороны трактира, выделялись наибольшей остротой и богатством выражений местного разговорного наречия. Рынок пел десятками голосов, уверовав, что от громкости зависит спрос на товар. Попрошайки нараспев голосили, подражая церковному пению и кланялись каждому прохожему, пытаясь зацепить глазами его чувство милосердия.

И тут унылое торжество приворотной жизни нарушил отчаянный вопль. Затем послышалось не менее волнующее кудахтанье. Телега, доверху нагруженная крестьянским скарбом, резко остановилась у самых ворот. Стопка клеток качнулась, и самая верхняя полетела на землю. Она лопнула, словно спелая тыква, и выплеснула трех сине-зеленых пленниц. Не веря своему счастью, куры ринулись врассыпную. Светловолосый мальчуган спрыгнул с телеги и стал поправлять оставшуюся невредимой поклажу. Возница, изрядно обросший жиром коротышка, бросился к одной, затем к другой изворотливой несушке. Он кричал и размахивал руками как петух, лишившийся своего гарема. Пробегая мимо мальчика, он отвесил тому звонкую затрещину, и к общей какофонии добавился еще один вой.

- Лови, лови! – осипшим голосом закричал возница.

Хохот, крик, плач – идеальное время для действия. В такие моменты у одних зевак пропадают кошельки, у других отнимают жизни, а мимо третьих незаметно проходят. Несколько бродяг, в том числе и панголин, бросились за курицей. Она побежала к воротам. У самых ног солдат птица круто развернулась и помчалась вдоль стены, увлекая за собой преследователей и довольные взоры стражников. Грэм завернул в каменную арку, проплыл мимо охраны, заметил объявление со своим лицом и надписью «розыск» и растворился в толпе.

На улицах Подгора никогда не высыхала грязь. Повсюду желтели лужи, валялись кучи навоза, в воздухе кружили мухи. Закутанные в бесформенные черные одежды замужние женщины аккуратно ступали по сухим местам, а мужчины в полинялых простых рубахах особо не разбирали дороги. Кое-где пестрили красками юноши и девушки: до замужества им разрешалось носить разноцветные наряды. Это правило распространялось и на уличных девок. Изредка в толпе мелькали черные монахи.

По закону первым делом Грэму надо было посетить церковь и только после подношения, долгой молитвы и покаяния в грехах можно отправляться по личным делам. До недавнего времени он именно так и поступил бы, но на этот раз решил сначала взять снаряжение, а затем пойти в храм. Как ни желал он поскорее увидеться с отцом Иаковом, но понимал, что ему, возможно, придется спешно покидать город.

Грэм вышел на торговую улицу. Придерживаясь типичного поведения нищего попрошайки, он выставил вперед руку, опустил голову и медленно побрел вдоль лотков с товаром. Продавцы не обращали на него внимания. Они наперебой кричали свое: «Лучшие ткани с юга! Стекло, горшки, миски! Сапоги на любую ногу! Веревки, канаты!..»

Кузнецы ничего не кричали, но свое присутствие оглашали звонкими ударами молотов о наковальню. За ними начинались лотки с продуктами. И тут уже кричали: «Свежий хлеб! Приправы с юга! Картошечка! Яйцо, курица, яйцо! Домашняя свинина и мясо бизона, говядина и ящерица!..»

Сильно пахнуло рыбой, похоже, она, как и кузнечные товары, не нуждалось в представлении. Ни одной монеты Грэм не получил, но кто-то сунул в руку кусок сдобной булки, что было весьма кстати. Панголин поклонился и поблагодарил:

- Да благословит Миронос тебя, добрый человек.

Впереди среди усталых лиц прохожих заблестели три шлема – военный патруль. В начищенных до серебряного блеска доспехах солдаты медленно двигались посередине улицы. Люди перед ними шарахались, словно перед мчащейся лошадью, а тех, кто не успел убраться с дороги, военные отшвыривали как котят. Нищие растворились.

Грэм свернул в подворотню и вскоре вышел на знакомую улицу. Жуя свежий, еще теплый с хрустящей ароматной корочкой батон, он прошел мимо своего дома. Ничего не изменилось, даже замок висел закрытый так же – вверх ногами. Но что-то было не так. Панголин не решился зайти. Он направился в таверну за несколько кварталов от дома.

«Голодные рыбы» было типичным заведение для солдат, бродяг, наемников и всяких темных личностей, о занятии которых обычно не спрашивают. На входе под резной вывеской с рыбами, ухватившими друг друга за хвосты, стоял минотавр – устойчивая форма мутации человека бычьим мутом. Он лишь поинтересовался платежеспособностью гостя. В ответ Грэм хлопнул по кошельку на ремне. Приятный для любого уха звон убедил громилу, и он отошел в сторону.

До вечера было еще далеко, но в плохо освещенном зале уже вовсю гуляли. Справа – солдаты и наемники, побросав на столах недопитое пиво и куски разорванных рыбин, окружили тараканью беговую дорожку. Слева – две небольшие компании бродяг заняли столики у стены. Они сидели тихо, лишь изредка шушукаясь между собой. Солдаты же чувствовали себя хозяевами. На их половине стоял дикий гогот, крик, ругань и визг девок. В проходе шаркала метлой закутанная с ног до головы в черное жена владельца – щекастого распаренного от жара кухни толстяка. В глубине зала пока еще молчала житара и скучали барабаны. В воздухе кружили мухи. Пахло пивом, селедкой и кислой капустой.

Грэм уселся за свободный столик у входа и посмотрел на круглолицего хозяина. Тот молча закатил глаза кверху. Под потолком висела доска с сегодняшним меню. Среди отпечатков пальцев и меловых разводов белели коряво выведенные названия блюд.

- Уха-голова, лепешки из картошки, бобы-рябы… - прочел Грэм и улыбнулся.

Громкий вопль заставил повернуться к беговой дорожке.

- Старт!

Солдат махнул рукой – три таракана пустились галопом по желобкам на деревянной станине. Зрители завыли. Испуганные истошным воплем бегуны что есть мочи засеменили лапками. На середине трассы явно определился победитель – огненно-рыжий таракан с правой дорожки вырвался вперед и на целых два корпуса опережал преследователей.

- Ииий-ий-ий-ий! – завыл наемник – владелец быстроногого скакуна или просто везунчик, который поставил на него.

Оставалось пройти не больше четверти дорожки, но фаворит остановился: просто встал, как будто уперся в невидимую стену. На мгновение зал стих, а затем разразился истеричными воплями. Наемник прыгнул к своему таракану и захлопал в ладоши:

- Ай-ай-ай!

Бегун рванул, но было поздно: остальные уже финишировали и отправились в клетки дожидаться следующего забега. Проигравший под задорное улюлюканье полетел на танцплощадку – раскаленный помост с высокими бортиками.

- Оп-ап-оп-ап!

Солдаты захлопали в ладоши, а таракан пустился в пляс. Он прыгал, задирал ноги выше головы, вертелся и кувыркался.

- Оп-ап-оп-ап!

Кто-то метнулся к житаре, выхватил меч и ударил по толстым струнам – комната взорвалась металлическими вибрациями. Дробью вступил барабан.

- Оп-ап-оп-ап!

Взревел горн и тут же затих: таракан лежал на спине со скрюченными обожженными лапками. К запаху рыбы и капусты добавился смрад паленого насекомого.

Над перилами второго этажа появились рыжие взъерошенные кудри проститутки. Она, видимо, только что проснулась. Заспанное лицо выражало недовольство, но глаза уже ощупывали посетителей. Взгляд остановился на шумной компании.

К столику подбежал мальчишка в длинном колпаке.

- Что будете есть, пить? – спросил он, изучая потрепанный плащ панголина.

- Принеси воды.

Мальчик скривился.

- Хозяин будет недоволен. Воды и на улице можно попить.

- И тарелку бобов, - сказал Грэм.

На большее в кошельке Буя денег не было. Мальчишка улыбнулся беззубым ртом и исчез. Через секунду он вновь появился и поставил на стол стакан воды. Панголин кивнул.

В дверях показались два солдата.

- Храни вас Миронос, черти драные! – крикнул один из воинов, и они присоединились к пивному пиршеству.

Прибежал мальчик с дымящейся тарелкой. Там в оранжевой поджарке с луком, помидором и перцем плавали крупные черные зерна.

- Хочешь заработать пару монет? – спросил Грэм.

По лицу молодого человека было видно, что он не против.

- Что нужно сделать?

- Для начала принеси мне чернила и пергамент.

Не успел панголин сдуть ароматный пар с тарелки, как перед ним уже лежал скромный кусок пергамента и чернильница со старым пером. Он быстро написал несколько слов, помахал листом в воздухе, скрутил трубкой и протянул пареньку.

- Передай это. Вот адрес. Только зайди с задней двери, и если будет висеть замок, перелезь через забор и громко постучи в дверь. Если не откроет – просунь записку в дверь. Мой друг любит закрываться на все замки и сидеть один. Я буду ждать здесь. Держи. Получишь еще одну, когда вернешься. Храни тебя Миронос.

Грэм сунул монету в худую ладонь, и паренек исчез так же быстро, как и содержимое тарелки. Панголин расплатился с хозяином и кротчайшим путем поспешил к своему дому. На соседней улице он остановился у рыбацкого лотка. Отсюда хорошо была видна задняя дверь его скромного жилища.

Перед высоким седым продавцом лежали мотки с тонкой прочной нитью, разноцветные поплавки, разных размеров крючки, грузила и еще множество непонятных приспособлений.

- А что это у вас такое? – Грэм ткнул пальцем в продолговатую пластинку.

- Тебе-то что? Ты же не рыбак.

- Мне просто интересно, - пожал плечами панголин и продолжил разглядывать товар.

- Эээй! Это блескна! – торжественно заявил продавец.

- Что?

- Блескна, дурья твоя голова! На нее хищников ловят. Я вчера вот такую щуку поймал! – Он развел руки в стороны, смерил расстояние и растянул во всю ширь. – Не. Вооо!..

В это время задняя дверь дома панголина распахнулась, и на порог вышел молодой гонец в сопровождении двух монахов в черных рясах с красной каймой. Мальчик сжался в комок и был бледен, как простокваша. Он всхлипывал, что-то мямлил, оглядывался, но чистильщики грубо разворачивали и подталкивали его вперед. Они направились в сторону таверны.

- Удачной торговли. Слава Мироносу, - бросил панголин продавцу и спокойно зашагал к дому.

Внутри мог остаться еще один чистильщик. Грэм бесшумно вынул кинжал, приоткрыл входную дверь: никого не было. Взгляду открылась обычная картина обыска с долговременной засадой. Изрядно выпотрошенная комната была немного приведена в порядок – ровно на столько, чтобы не спотыкаться о перевернутые стулья.

Панголин перескочил через кровать, зачем-то выдвинутую на середину комнаты, и широко распахнул дверь в кладовую. Окон в маленькой комнатушке не было и света явно не хватало. Под руку попадались склянки, шкуры, пучки сухих трав, пергаменты, осколки, тряпки. Когда пальцы врезались в твердые полукруглые чешуйки, Грэм рванул и вытащил из кучи хлама заветную куртку.

Первый доспех. Его делают из кожи красноголового ящера. Своего рода выпускной экзамен в школе и право называться панголином. Только после этого на левое предплечье наносят татуировку из трех извилистых линий – бегущую ящерицу.

Перед глазами вихрем пронеслась зубастая пасть. Красный гребень. Зловонное дыхание. Желтые глаза с черными вертикальными зрачками. Треск кожаной куртки. Серповидные когти. Холод чешуек болотного хищника. Удар! – визг. Бурая кровь на белой мягкой шее ящера. Долгие яростные конвульсии в примятой траве. Хрип. Кончик хвоста бьется, словно рыба, выброшенная на берег, пока не затихает навечно. Затем вспомнился отец Иаков. Он сидел у постели и еле слышно читал молитву. Да, тогда ящер сильно разодрал Грэма. Он еле выкарабкался с того света, и все благодаря молитвам настоятеля и простой заживляющей мази на основе слезы грибницы – средству, способному в течение нескольких часов полностью затянуть даже самые глубокие раны.

Панголин нырнул в привычный чешуйчатый доспех и продолжил шарить руками в кладовке.Короткий меч в кожаных ножнах весело клацнул застежкой на уже родном солдатском ремне. Походная сумка, колчан стрел и лук. Все, больше нельзя задерживаться. Грэм накинул капюшон и превратился в бродягу-лучника. Открыл дверь – поздно! Два огорошенных чистильщика уже мчались назад к беспечно оставленной ловушке.

Панголин нырнул в подворотню, выскочил на широкую улицу и попытался раствориться в толпе. Люди и муталюды, повозки и телеги, широкие лавки и мелкие лотки уличных торговцев исчезали позади, но преследователи не теряли беглеца. Подходило время дневной молитвы и горожане начинали готовиться: продавцы спешили прикрыть товары накидками, прохожие искали уголок поудобнее, кто-то расстилал коврик, кто-то просто расчищал землю под ногами от мелкого мусора. Лишь три темные фигуры молча бежали по улице в направлении храма Мироноса, сея хаос и суматоху на торговой улице. Прохожие шарахались в стороны, крестились и вспоминали черта. Глядя со стороны можно было подумать, что трое монахов, во что бы то ни стало, хотят успеть на молитву в храм.

Молчаливая погоня оборвалась ударами колокола. Все, включая возмутителей порядка, упали на колени и затянули молитву. Сотни рук устремились к небесам и опустились на землю. Снова и снова. Лилась благодарственная песнь. Вздымались волнами руки.

Грэм зарылся в грязь. Холодная жижа просочилась сквозь чешуйки и растеклась по ногам. Запахло лошадиной мочой. Панголин сморщился: неудачное место для восхваления божества. Но зато он прекрасно видел преследователей. Чистильщики тоже не сводили с него глаз.

Рядом на тележке булочника зашевелилось покрывало, вздулось и недовольно пискнуло. Пробежала крутая волна и сдобный каравай шмякнулся на пол. Следом спрыгнула мохнатая крыса. Она фыркнула, принюхалась, схватила зубами трофей и потащила в дыру канализационного стока, прямо между молящимися людьми. Взвизгнула женщина от прикосновения к босой пятке шершавого хвоста. На нее тотчас многоголосо шикнули со всех сторон.

Повсюду раздавался топот маленьких лап – крысы и другие мелкие твари начали свой ежедневный грабеж. Большого вреда эти вылазки не причиняли и жалобы, постоянно попадающие на стол городской охраны, оставались без решительных действий.

Пропели последний стих. Не сводя глаз друг с друга, Грэм и чистильщики быстро перекрестились, вскочили и продолжили забег. Лавки, двери домов и магазинов, узкие проходы и улочки мелькали, растворяясь в бранной ругани позади. Панголин юркнул в очередной проход. Преследователи отставали, и на следующем перекрестке уже потеряли след. Развилка – налево. Впереди – патруль. Грэм перешел на шаг, оглянулся: чистильщиков не было. Где-то на соседней улице кричали, и солдаты поспешили на зов. Панголин завернул в узенький проход между домами и остановился за старыми бочками. Все, ушел! Горячий воздух царапал высохшее горло, мозг кипел и пульсировал, сердце бешено колотилось. Чуть поодаль две женщины, в бесформенных черных накидках с тоненькой прорезью для глаз замерли – того и гляди закричат.

- Не бойтесь… - прохрипел Грэм. – Я уже ухожу… Слава великому и милосердному Мироносу.

Он вышел на малолюдную улицу и быстро пошел в направлении главного храма. Медлить нельзя. Сейчас чистильщики поднимут весь город. Патрули выйдут из казарм у церкви через несколько минут.

На площади у храма толпились зеваки. Они не обращали внимания на догоревший костер с обугленными останками еретика. Их интересовала суета солдат у ворот. Там же были и недавние компаньоны по уличному забегу. Кроткими черными воронами стояли в стороне монахи. Некоторых Грэм узнал только по манере двигаться. Это была его семья, от которой он теперь оторван навсегда. Отца Иакова среди них не было. О том, чтобы попасть сейчас внутрь, можно и не думать. Оставалось ждать.

Панголин свернул в узкую улочку и попал во внутренний дворик. Тут стоял каменный колодец с деревянной крышей и несколько сараев. Внутри хрюкали свинья. Рядом в небольшом загончике кудахтали куры.

- Грэм? О боже, ты? – раздался тихий голос за спиной.

Панголин не узнал его. Кровь прилила к вискам.

- Не бойся, – прошептал голос.

Пальцы нащупали гладкую рукоять кинжала. Грэм медленно повернулся: коротко стриженная круглая голова, острый нос, полуоткрытый детский треугольный рот с искусанными губами.

- Брат Морр?

Панголин убрал руку с пояса. Морр был обычным монахом. Он выполнял работу по хозяйству и ничем особо не выделялся: маленький, худой, с рассадой прыщей и божественным благословением на лице. Грэм никогда не общался с ним, за исключением взаимных приветствий и, может быть, случайных фраз.

- Идем, идем, - озираясь, прошептал монах и потащил панголина по узкому проходу вдоль сараев. Укрывшись от посторонних глаз за старыми ящиками, Морр остановился. – Уходи из города. Тебя ищут солдаты и чистильщики.

- Я знаю. Мне нужно увидеться с отцом Иаковом.

Морр отпрянул и быстро перекрестился.

- Его арестовали за богохульство неделю назад. И… ну, в общем…

Он затих. Тут же подпрыгнул на месте, посмотрел по сторонам и принялся оживленно креститься, будто перед ним возник покойник.

Грэм отпрянул. Костер на площади! Обугленные останки! Звон в ушах заглушал шепот монаха. А тот продолжал говорить, озираясь:

- Три дня назад ворвались чистильщики, обыскали всю церковь и схватили настоятеля. Про тебя все выспрашивал, ну, такой, монах там был, Филипп вроде.

Панголин вздрогнул и спрятал лицо в ладонях.

- Нет, не может быть… Его больше нет.

- Когда его выводили, ну, он благословил всех и сказал: «Будьте верны богу и поступайте, как велит вам сердце, ну, ибо через него говорит с вами создатель».

Морр открыл рот. Рука вновь принялась выписывать кресты на теле.

- Прощай. Да хранит тебя Миронос, - сказал Грэм и пошел прочь.

Он не мог больше находиться тут. Если сейчас не уйти, то он просто упадет в обморок. Морр что-то говорил вслед, но панголин уже не слышал ни единого слова. Ему было все равно. Он просто шел. Больше никто не ждал его в этом мире. Он один. У него ничего нет. Идти ему некуда. Осталась только жизнь, которую надо прожить до конца и не важно, где и когда она оборвется. Глаза заволокло туманом. По щекам покатились слезы.

Впереди показались два воина в легких кольчужных доспехах. Они расталкивали прохожих, всматривались в недовольные лица, хватали и срывали капюшоны с голов бродяг. Грэм шел прямо на них. Еще десяток шагов и они встретятся.

Панголина обогнал человек в рваном плаще. Он старался пересечь улицу перед самым патрулем, но не успел. Один из стражников вцепился ему в рукав – тот вырвался и побежал сквозь толпу. Солдаты выхватили мечи и рванули за ним.

- Держи! Держи его!

Но никто не пытался остановить беглеца. Серая толпа только расступалась и старалась поскорее убраться с дороги. Люди прилипали к стенам домов, как грязь из-под копыт лошади. На перекрестке бродяга скинул плащ и растворился в воздухе. С криком и лязгом солдаты скрылись за поворотом.

Грэм остановился. Нет, это не конец. Оставалось незаконченное дело.

- Я найду это место, - сказал он.

Собственный голос вернул к реальности. Впереди сверкнули начищенные шлемы – еще один патруль. Панголин перешел улицу, нырнул в ближайшую подворотню по направлению к городской стене. До нее не более пяти минут ходьбы. Пройти через ворота не удастся, и рассчитывать еще раз на божью помощь не стоит.

Город со своей грязью, стражниками, монахами и всяким сбродом с каждым шагом становился все более омерзительнее. Панголин почти бежал от всего этого. И лучше бы сейчас не попадаться солдатам на его пути. «Стража! Стража!» - послышались крики за спиной.

Грэм только криво улыбнулся – внутри разгорался огонь!

Острые каменные зубья уже выглядывали из-под убогих построек бедноты, когда сзади зазвенели солдатские латы. Панголин вскарабкался на крышу крайней хибары и перебросил через стену сумку с вещами. На ходу скинул ненавистный плащ и прыткой зеленой ящерицей перемахнул через стену, сверкнув малахитом в лучах заходящего солнца.

Звук житары – тяжелый жужжащий звон металла, лязг тысячи мечей, он завывает на пике и падает в пропасть, на мгновение замирает и начинает восхождение с новой силой. Большой толстокожий барабан не спеша ухает, отбивает четкий ритм, а барабаны поменьше пытаются угнаться за житарой в ее несложных звуковых перекатах. Когда эта троица восходит к самой вершине, и металлические вибрации срываются вниз, вступает горн, утробно воя, словно бык весной. Стремительно выдыхаясь, он переходит в победный человеческий крик!

- Вперееед!.. – протяжно завопил Грэм, летя по непроходимому лесу.

Деревья и кусты, как великаны растопырили костлявые ветки, стараясь поймать в колючие объятия, остановить зеленую тень. Но панголин извивался ящерицей.

- Я идууу!..

Под ногами – мягкая трава! Свежий ветер – в лицо! В голове – музыка! И на каждом разрешении мелодии вырывается победный крик, дающий новые силы и желание бежать, бежать, бежать! Не хотелось останавливаться ни на секунду. Кузнечным мехом шумела грудь, вдыхая прохладный лесной воздух, мысли замерли – им не было места в стремительной гонке, только растущая металлическая музыка рождалась внутри и рвалась наружу. Ревела. Гнала вперед. Только вперед!..

Бешеная скачка продолжалась до тех пор, пока изможденный Грэм не рухнул в сочную весеннюю траву. Раскинув руки в стороны, он утонул в ее прохладном воздушном покрывале. Сквозь редкую листву деревьев пробивались косые лучи солнца – день близился к концу. День, вновь перевернувший все верх дном. Утром была надежда, днем – боль утраты, а сейчас неуемная энергия и желание довести начатое до конца.

Панголин жадно глотал воздух. Яростная песнь закончилась, уступив место монотонному стуку сердца в висках и шипящему дыханию пересохшего горла.

Притихшие от внезапного появления человека невидимые певцы мало-помалу продолжили разноголосую перебранку: сперва неуверенно устроив отрывистую перекличку, затем зашумели, словно детвора в классе без учителя.

Хотелось просто лежать в ароматной траве и слушать лес. В полудремотном состоянии перед глазами появилась карта. Та самая карта.

От Подгора надо держать курс на восток, отклонившись на север на десять-пятнадцать градусов. Пещера находится где-то у подножия плато. Но до него лежали огромные заболоченные равнины, на которых бурно разрослись древние грибницы. Про них ходили самые разные слухи, и в своем большинстве недобрые.

Дальние земли рассказчики населяли множеством неведомых тварей. Грэм не особо верил таким сказкам, но ведь недаром Подгор был последним городом на востоке, за исключением нескольких деревень. С этой стороны Божьих Земель ни разу не видели «диких» и не выставлялось пограничных постов, так как они бы только привлекали к себе внимание болотных хищников. Те немногие панголины и просто отчаянные искатели приключений, которые отваживались на походы в эти районы, если и возвращались живыми, то на повторные вылазки больше не решались. Они вносили небольшие путаные изменения в карты и на этом забрасывали исследования. Их героические приключения звучали только в кабаках да тавернах, где под звуки кружек и житары они распевали о своих подвигах и победах.

Грэм поднялся. Солнце уже спряталось за деревьями. В лесу темнеет быстро – надо было найти укрытие на ночь.

Невдалеке стоял высокий раскидистый дуб – неплохое место для ночлега. Панголин без труда вскарабкался и открыл сумку – все необходимое на месте. Переложил в карман, на всякий случай, заживляющую мазь и бинт. Подвесил походный гамак, искусно связанный из тоненьких веревок. Сделал из листьев и травы подстилку и укрылся легкой накидкой. Только он закрыл глаза, как глубокий сон тут же схватил в охапку и потощал в тягучую пустоту забытья.

 

Опасные встречи.

Из проповеди Мироноса у ворот.

Молитесь дети мои, обращаясь ко мне:

Отче наш, Миронос, сущий на небесах! Да святится имя Твое;

Да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.

 

На рассвете натужно скрипнули несмазанные петли восточных ворот Мирограда, и солнце осветило двенадцать всадников. Впереди на черном коне ехал Филипп. Следом – волколак в кольчужных доспехах. У него за спиной крест-накрест висели два меча. За ним – панголин в сверкающей малахитом чешуйчатой броне: лук, короткий меч, кинжал. Дальше – два минотавра в стальных латах на конях тяжеловозах, за спинами – двуручные топоры. Замыкали небольшой отряд семь воинов-арбалетчиков в легких кожаных доспехах и серых плащах с черными крестами на белых ромбах – элитные войска Мироноса. Все вооружены короткими мечами, копьями и арбалетами, у каждого за спиной щит.

Кони недовольно фыркали, выпуская клубы пара в холодный утренний воздух. Их провожали ответным храпом лошади в загоне у постоялого двора. Воинов же провожал мутным взглядом заспанный солдат без шлема, поливая угол обильной струей. Справив нужду, он высморкался, вытер пальцы о металлический нагрудник и скрылся в недрах трактира.

Отряд ехал молча. Каждый думал о своем. Солдаты – о кружке пива, картах и мягкой заднице проститутки. Минотавры – о просторных сочных лугах, кулачных боях и толстой шлюхе. Панголин – о предстоящем походе, о то, что не место в грибнице этой лязгающей металлом толпе городских вояк, о том, как уберечь их от неминуемой гибели. Волколак – о Филиппе: удобно ли тому сидеть в седле, не понесет ли лошадь, не спит ли хозяин и не холодно ли ему? Главный чистильщик не спал. Он думал о великой миссии уничтожителя дьявольской книги.

* * *

Луч солнца пробил завесу листвы и резанул глаз. Грэм вылез из гамака. Сладко потянулся, собрал вещи и спрыгнул на землю. Оранжевый шар только начал свой неспешный переход по небу и точно указывал направление. Панголин даже не стал сверяться с компасом и зашагал навстречу солнцу.

Целый день он шел по молодому лесу. Видимо, несколько лет назад здесь все уничтожил пожар. Часто встречались высохшие обугленные стволы некогда гигантских деревьев. Многие из них уже упали и превратились в труху. Но некоторым удалось выжить, и сейчас они разрослись в кронах, как огромные зонтики. В остальном лес оправился от былой катастрофы и сиял новыми красками жизни.

К вечеру панголин добрался до подножия холма. Здесь он решил переночевать. На полянке нашел разросшийся куст колючек – подходящее место для ночлега. Ни один крупный зверь не полезет в этот клубок смертоносных иголок, а великаны ночью обычно спят. Все гигантские ящерицы и насекомые тоже предпочитают охотиться днем.

Кусты зашевелились. Грэм приник к земле, юркнул за толстый ствол сосны и выглянул: кто-то старался вырваться из цепких объятий. Панголин выхватил стрелу… и усмехнулся: остатки старой кожи гигантской сороконожки запутались в ветках колючки и на легком ветерке слегка подрагивали, издавая мерзкий приглушенный звук.

Два таракана выскочили из-под скорлупок бывшего панциря и скрылись в траве. Грэм скривился от их вида, сплюнул: во рту появился горький вкус. Он проткнул кинжалом лохмотья и оттащил подальше от будущего укрытия: мало ли кто придет ночью полакомиться ими.

До захода солнца оставалось достаточно времени для подготовки походного однодневного домика. Сначала панголин прорубил узкий вход. Внутри кустарника расчистил достаточно места и для кровати, и для очага. Постель выложил из сухой травы и листьев. Натаскал дров для костра.

Хор дневных певцов постепенно умолк, отдавая инициативу ночным крикунам. Их резкие вопли эхом разносились по бескрайним просторам древнего леса. Когда совсем стемнело, Грэм закрыл проход кучей колючек, развел огонь и приготовил нехитрый ужин из подстреленного накануне кролика.

Он жевал сочное мясо и не сводил глаз с костра. Пламя завораживало и гипнотизировало. Огонь – древний идол. Как гром и молния, он наводил ужас на любое живое существо, едва только ветер приносил запах дыма. Но если другие явления природы для человека были только гневом богов, то огонь вошел в дом – приготовил пищу, осветил и согрел его. С тех пор даже самый маленький огонек придает силы и уверенности, дает надежду и спокойствие.

Панголин потушил слабеющий костер и стал на колени лицом к Подгору. Но привычные слова вечерней молитвы застряли где-то глубоко внутри. Не хотелось читать заученные наизусть фразы, не хотелось просить прощения грехов и восхвалять великого Мироноса.

- Неужели Ты покинул меня? - спросил Грэм, глядя в звездное небо.

Звезды равнодушно смотрели миллиардами холодных глаз.

- Зачем Ты убил его?.. За что?.. За то, что он хотел найти запретную книгу?!

Заухал филин.

- Так знай же! Я иду за ней! – Панголин встал, лицо исказилось злобой. – И ты не сможешь мне помешать!.. Я найду ее! Пусть мне придется спуститься в ад!..

Он упал на ворох сухой травы и свернулся калачиком. Ледяной озноб волнами прошел по мокрой спине, губы затряслись, и Грэм разрыдался. Он чувствовал себя ребенком, брошенным в темном лесу на съедение диким зверям. Он ждал ужасной смерти и вечных мук, но ничего не происходило: звезды все так же холодно смотрели и непонимающе часто моргали. Легкий настороженный шелест листвы переплетался со стрекотанием ночных насекомых. Где-то совсем рядом тявкнула лисица. Мерно потрескивали угли.

Грэм лежал и слушал звуки ночи, пока крепкий сон не растворил его в бездонной пустоте.

Солнце первыми косыми лучами осветило остывшую землю и выдавило из поникшей травы клубы тумана. Панголин вскочил как монах, проспавший утреннюю молитву. Разом нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере, и он тут же упал на колени.

- Прости меня, Господь наш Миронос всевидящий! Дьявол овладел мной прошлой ночью. Спаси меня грешного от нечистого. Не дай злу похитить душу мою. Ты один ведешь меня дорогой праведной. Отче наш, Миронос, сущий на небесах! Да святится имя твое! Да будет царствие твое! Да будет воля твоя и на земле и на небе!..

Чувства облегчения и всепрощения овладели им. Снова хотелось жить и двигаться к цели. Пусть наместник святого Мироноса и не дал благословения, но Грэм знал, что сейчас оно ему не надо. Он выполняет последнюю волю отца Иакова.

Бог простил его. Бог всегда прощает. Бог любит.

Плавно вернулись дневные звуки. Легкие перышки облаков медленно уплывали за горизонт – день обещал быть солнечным. Ветерок слегка покачивал верхушки сосен. Они колыхались как церковный хор – каждая в свою сторону, но в общем спокойном ритме.

Грэм выбрался из ночного убежища и уверенно зашагал на восток. Впереди предстоял трехдневный переход к началу грибницы. Насколько она велика – не известно, но можно было предположить, что в этом месте болота разрослись до самого предгорья.

Панголин поднялся на обветренный холм. Отсюда открывался чарующий пейзаж. Густой лес заканчивался и сменялся травянистыми лугами с разбросанными клубками кустов. За ними чернел дремучий бор. Севернее, за петляющей змейкой рекой, виднелись руины проклятого города.

Грэм никогда раньше не видел остатки прежних цивилизаций, но много слышал о них. В древности это были огромные поселения с красивейшими зданиями из стекла и камня. Но уходящие в небо строения со всеми жителями были в одночасье уничтожены, сожжены и разбросаны на многие километры невообразимой дьявольской силой «огненного гриба». Отсюда не было заметно его следа – словно кто-то выдернул из небольшого покатого холма огромный, идеально круглый кусок земли. Некоторые города не имели таких воронок – они были просто покинуты жителями и разрушены временем.

В библии было написано: «Как увидишь камень из мертвого города, тотчас беги. Ибо всякий, кто войдет в такой город получит печать сатаны, заболеет всеми болезнями и погибнет в страшных муках от лучей смерти». Поэтому никто и никогда не ходил в них.

Выбрав ориентир, Грэм начал спускаться вниз по крутому склону. Прошлогодняя листва скользила под ногами, и с каждым шагом он ускорялся. Схватился за ветку, затем – за тонкий ствол лещины, проехал, но споткнулся о торчащий корень и покатился вниз. В бок впился острый сучок, что-то пнуло в плечо – и панголин плюхнулся в воду. Изворачиваясь змеей, он вскочил и мгновенно выпрыгнул из небольшой лужи на дне оврага. Криво улыбнулся, отряхнул прилипшую грязь и полез на склон, потирая ушибленный бок. Выкарабкавшись из ложбинки, остановился – глаза привычно пробежались по зеленой стене леса, и Грэм замер как цапля на одной ноге. В десятке метров два бродячих муравья терлись длинными усиками – разговаривали. По пятнистой черно-серой окраске было ясно, что это муравьи-разведчики.

Эти лазутчики, размером с небольшую собаку, забегают вперед колонии в поисках районов богатых живностью. Следом идут муравьи-солдаты. Они убивают все живое в радиусе нескольких километров и приносят трофеи к центру муравьиного кортежа, где медленно шествует королева со своей свитой: носильщики тащат личинок и запасы еды, услужливо суетятся муравьи-няньки. Так колония движется до самого захода солнца. Когда наступает ночь, все муравьи сбиваются в кучу вокруг своей королевы, а утром вновь разбегаются, и смертоносная процессия двигается дальше.

Муравьи-солдаты – это настоящие рыцари, закованные в шипастые латы. Спереди они вооружены двумя изогнутыми клинками жвал. Ими муравьи без труда перерубают небольшие деревья. Сзади в брюшке спрятано орудие дальнего боя – разъедающая кислота. Попадая на кожу, она не причиняет особого вреда, но если на свежую рану или затекает в глаза, рот, или еще в какую-нибудь дырку, то жжет не хуже раскаленного железа. К счастью, этим дальнобойным оружием насекомые пользуются очень неумело: они опорожняют свой боезапас в примерную сторону противника, особо не надеясь на успех. Вот в ближнем бою это серьезные противники: наваливаясь черной волной на врага и окутывая плотным клубком, они разрывают плоть на части мощными жвалами. Не знающие боли и усталости разбойники нападают и уничтожают все живое. Муравьи-разведчики обладают таким же арсеналом, только их размеры уступают солдатам.

Эти кровожадные воины боятся только огня, стоит им почувствовать запах дыма, они тут же разворачиваются и спасаются бегством. Впрочем, грибниц они тоже сторонятся, толи из-за сырости, толи по другим причинам. Города бродячие муравьи не сильно беспокоят. Когда дозорные в сторожевых башнях замечают разведчиков, они сразу же поджигают приготовленные заранее кучи хвороста и колония спешно ретируется.

Ведущие свой немой диалог муравьи не заметили панголина. Один из них более оживленно жестикулировал усиками-антеннами – рассказывал о своих находках, а второй еле заметно отвечал. Грэм осторожно достал две стрелы. Одну воткнул в землю перед собой, а вторую положил на лук и медленно натянул тетиву.

Пронзительный свист нарушил тишину леса, и стрела пробила слабую броню основания головы разведчика. Она вылетела из глаза вместе со струей белесой жижи. Свист! – второй муравей повалился набок – стрела пробила грудь и отколола кусок панциря. Прозрачная липкая жидкость потекла по ногам насекомого. В отличие от первого, тихо зарывшегося в траве, этот быстро оправился от удара – вскочил, яростно защелкал челюстями, завертелся на месте, пытаясь схватить невидимого врага. Встав на задние лапы, бесстрашный воин подтянул под себя брюхо и выпустил струю кислоты в лес. Тяжело опустился и пошатнулся – передние лапы не слушались. Средняя левая нога барабанной палочкой забила по земле, подкидывая мелкий мусор, но челюсти продолжали кромсать ветки. Грэм спокойно достал третью стрелу.

Разведчики еще дергались в траве, когда он поставил сумку рядом с телами. Достал небольшой пузырек с синеватой водой и зубами вырвал пробку – в нос ударил едкий отвратительный запах «отпугивателя». Панголин отшатнулся, в глазах потемнело, брызнули слезы. Отойдя в сторону по ветру, он разбрызгал содержимое бутылочки. К тому времени насекомые окончательно затихли. Надо спешить. Отпугиватель – хорошее средство, чтобы скрыть любые запахи и отвадить кого угодно, но муравьи успели послать невидимые сигналы бедствия, и вскоре появится подкрепление.

Грэм наступил ногой на шипастое тело и выдернул стрелу. Расколов панцирь насекомого, он просунул руку в отверстие и стал вынимать желтые тряпки внутренностей. Вырвал темный упругий пузырь с трубочкой, похожий на бурдюк. Вскрыв его кинжалом, перелил темно-зеленую жидкость в приготовленный флакон, вместо воронки используя свернутый листик.

Вытерев руки о траву, оглядел трупы: тут еще есть чем поживиться. Вырвал с корнями несколько лапок и сунул в сумку. Запеченные в углях, с овощами – блюдо, достойное внимания самых изысканных гурманов. В сумке еще лежала половина подстреленного накануне голубя и кучка мелких бататов. Несколько штук Грэм тут же закинул в рот. Быстро собрался и, жуя сладковатые клубни, поспешил в долину.

На широких равнинах было опаснее, чем в лесу. Тут негде спрятаться, и хищники покрупнее. По всем правилам надо было обойти открытое поле, если есть такая возможность. Но ее не было: с севера – извилистая речушка и проклятый город, с юга – грибница.

На переход травянистых лугов уйдет день, а то и больше. Проведя взглядом по горизонту еще раз, Грэм вышел из тени деревьев на залитый солнцем луг.

Быстрый переход от укрытия к укрытию, короткий отдых с тщательным осмотром окрестностей и новый забег – вот тактика, которой придерживался панголин. Некоторое время никого видно не было, но вскоре к нему присоединился острокрыл. Он кружил высоко в небе и пока не представлял угрозы, но Грэм ни на секунду не упускал ящера из вида. Острокрыл тоже не обделял вниманием своего подопечного. Когда панголин выходил из-под защиты куста или дерева, крылатый хищник начинал снижаться. Он с бешеной скоростью проносился над самой головой, и Грэму приходилось буквально зарываться в густую траву, чтобы избежать когтистых лап серой твари. Спасало только близкое расположение кустов.

В очередном укрытии панголин тщательно взъерошил волосы. Жирной черной землей нарисовал рот от уха до уха. Вышел на поляну, расставил руки в стороны и заорал так, что летающий ящер даже вздрогнул, пронзительно крикнул в ответ и чаще замахал длинными крыльями. Зрение и слух у острокрыла превосходное, и он точно понял послание земного ящера, но не отказался от своих намерений, не улетел, а только перестал выделывать крутые виражи и поднялся выше.

Основной пищей острокрылам служат небольшие травоядные, которые пасутся на обширных лугах: детеныши бизонов, диких лошадей и оленей. Но позариться летающие ящеры могут на все, что подходит под нужный размер и вес. Они хватают свою жертву длинными когтями, взлетают как можно выше и просто сбрасывают. Дважды это делать не приходится.

Солнце уже клонилось к горизонту. Грэм добежал до очередного укрытия под раскидистым кленом на пригорке. Отсюда открывался хороший вид, и никто не сможет подкрасться незамеченным – лучшего места для ночлега не найти. Панголин разложил костер у самого ствола, чтобы дым рассеивался. Пока готовился ужин, залез на дерево и подыскал подходящее место для гамака. Сквозь листву заметил далеко на севере стадо бизонов, черной кляксой уползающее прочь. За ними обычно следуют хищники. Но они были далеко, и тревожиться по этому поводу не стоило.

Острокрыл, видимо, разгадал маневр Грэма и, покружив еще немного, исчез. Он повис на одном из соседних деревьев вниз головой до утра.

Уже совсем стемнело, когда панголин устроился на ветках и разложил перед собой муравьиные лапки с запеченными клубнями батата и кусок голубя.

Взявшиеся из ниоткуда облака полностью скрыли тускло мерцающие ночные светила. Наступила холодная черная ночь в бескрайнем океане. Как моряк, потерпевший кораблекрушение, панголин качался на волнах в шлюпке-гамаке. Беспокойные рваные сны мягко охватывали, уносили в небытие и резко швыряли в реальность.

Едва забрезжил рассвет Грэм достал остатки ужина и нехотя поел, отдирая закоченелыми пальцами липкое мясо голубя. Завтрак придал сил, и с первыми лучами солнца он спрыгнул на землю, умылся росой, поправил волосы и нарисовал углем рот до ушей. Вперед! Пока не жарко и не проснулись хищники.

Острокрыл уже ждал в небе. В отличие от панголина, он еще не завтракал, и по резким воздушным маневрам было ясно, что он собирается это исправить. Но Грэм не давал ему такой возможности. Когда ящер делал большой круг и высчитывал расстояние до жертвы, панголин бежал изо всех сил. Затем острокрыл круто заходил на вираж и атаковал, но Грэм уже скрывался под защитой дерева или куста. Оставшись ни с чем, гигант вновь взмывал к облакам. Повторялся вчерашний день.

Вскоре крылатый ящер изменил тактику: он проделал два больших круга вместо одного и улетел назад, закружив вдалеке. Грэм воспользовался моментом и убежал довольно далеко. Ящер вернулся. После нескольких крутых виражей, он вновь отлетал назад и делал пару кругов, крича как встревоженная чайка. Кто-то шел по следу панголина. И острокрыл не нападал, а лишь пытался отпугнуть преследователя. Это открытие придало сил. Лес уже обозначился на горизонте синей лентой, и Грэм побежал не останавливаясь: там можно укрыться и от ящера, и от неизвестного преследователя. А острокрыл отлетал все ближе и ближе. Добежав до очередного островка кустов, панголин оглянулся.

- Нет! Только не ты, - вырвалось из пересохшего рта.

Грузной походкой за ним шел великан. Грэм закрутил головой: до ближайшего дерева далеко, спрятаться в кустах не получится, просто бежать – бесполезно. Оставалось одно – встречать людоеда здесь.

- Господи! Господи, помоги! - взмолился Грэм.

Расстояние быстро сокращалось.

Панголин сбросил сумку и вынул флакон с муравьиной кислотой. Скинул колчан, достал стрелу и полил наконечник зеленой жидкостью.

Полуголый великан быстро приближался – груда мышц, высотой около трех метров. Голод гнал людоеда вперед. Он видел только худой костлявый кусок мяса, стоящий по колено в траве и обреченно дожидающийся его.

Грэм выждал, когда муталюд подойдет на выстрел, и спустил тетиву – стрела воткнулась великану в ногу. Он даже не заметил этого, но через секунду дико взвыл и остановился. Одним рывком вырвал тонкий прутик, который непонятно как причинил столько боли и ринулся на стрелка. Из раны потекла кровь.

Панголин выпустил вторую стрелу – муталюд заслонился рукой, и древко пробило ладонь насквозь. В ответ раздался злобный рык. Третья стрела попала в грудь, когда великан размахивался для сокрушительного удара. Грэм отбросил лук и, на ходу вынимая короткий меч, нырнул под руку. Кулак просвистел над головой как стенобитный молот. Одного такого удара достаточно, чтобы переломать половину костей и мгновенно приготовить отбивную. Людоед по инерции развернулся и ударил наотмашь второй рукой. Панголин видел боевую систему великанов и знал, что она не отличается тактикой и хитрыми приемами: расчет был на силу. Он легко отскочил назад, только кончики толстых пальцев с каменными ногтями чиркнули по груди, не причинив вреда. Гигант развернулся и встал, широко расставив ноги. Он стрельнул глазами на лук и колчан в траве. Грэм уже пожалел о том, что кинул его: сейчас можно было сделать хороший выстрел.

Великан не своди