Интерпретация музыки Шумана.

Исполнение сочинений Шумана предъявляет к пианисту высочайшие художественные требования. Проникнуть в сокровенные глубины творчества композитора способны лишь музыканты с богатым духовным миром, тонкой душевной организацией и поэтическим воображением. Пианистам-«прозаикам» и «рыцарям клавиатуры», интересующимся больше техникой, чем музыкой, Шуман оказывается вовсе недоступным. Не могут стать выдающимися интерпретаторами его творчества и пианисты рационалистического склада.

При исполнении многих сочинений Шумана крупной формы нелегко добиться внутренней цельности. Эта задача особенно сложна в некоторых циклах, где основой внутренней связи пьес служит лирический подтекст, тот «тихий звук», «звучащий сквозь все звуки» и доступный лишь «чуткому слуху», о котором словами Ф. Шлегеля композитор говорит в эпиграфе к своей Фантазии.

В других циклах («Бабочки», «Карнавал») трудно создать нужную перспективу в изображении «действующих лиц» и «фона». Пианисту приходится сочетать различные манеры исполнения: «фресковую» — для обрисовки крупным планом массовых сцен и детализированную, богатую оттенками — при воспроизведении главных образов. В работе над этими последними важно проявить внимание ко всем, даже мельчайшим штрихам, какими автор выписал тот или иной музыкальный портрет.

Исполняя шумановские мелодии, необходимо владеть богатой палитрой звучания и искусством «пения на фортепиано». Но этого еще недостаточно для подлинно художественного их воспроизведения. Главное — почувствовать и передать интонационное содержание музыки как выражения глубоких и искренних человеческих чувств. Эта задача возникает при исполнении каждого сочинения. Решение ее, однако, особенно важно, когда играешь произведения Шумана и других композиторов, мелодика которых богата психологическими оттенками.

Многоплановость шумановской фактуры, ее полифоничность требует пристального внимания ко всем элементам ткани произведений. Выявление внутренней жизни выписанных и скрытых голосов особенно трудно потому, что многие из них обладают значительной ритмической самостоятельностью.

Шумановская ритмика таит для исполнителя немало сложных проблем. Ученики и даже концертирующие пианисты порой недостаточно рельефно передают излюбленный композитором пунктирный ритм в пьесе «Порыв» из цикла «Пьесы-фантазии» или в финале «Симфонических этюдов». Очень трудны встречающиеся в музыке Шумана синкопы после «незвучащей» сильной доли такта. В начале разработки первой части Фантазии, где на «раз» приходится пауза, и в аналогичных случаях исполнителю может помочь ощущение «сквозного» ритма сочинения. Находясь в этом ритме, он легче передаст его слушателю.

Выдающуюся роль в пропаганде творчества композитора в те времена, когда оно еще не получило широкого признания и многим было непонятно, сыграла Клара Шуман (В и к, 1819—1896). Глубокий, разносторонний музыкант, великолепная пианистка и автор довольно большого количества произведений, она выделялась как интерпретатор Бетховена, Шопена, Мендельсона, Брамса и особенно сочинений своего мужа. Шопен говорил, что «невозможно играть лучше, чем она». Шуман называл ее «первой немецкой артисткой». Когда Кларе было всего тринадцать лет, он в следующих выражениях сравнивал ее с известной двадцатичетырехлетней пианисткой А. Бельвиль-Ури: «Звук Бельвиль ласкает ухо, но не более того, звук Клары проникает в сердце и говорит духу».

Почитателем таланта Шумана был Лист, включавший его сочинения в свои программы, несмотря на то что они имели незначительный успех у публики. Много сделал для пропаганды творчества композитора А. Рубинштейн, часто игравший наиболее капитальные его произведения. По-видимому, именно Рубинштейну благодаря масштабам и индивидуальному складу его дарования удалось впервые так ярко воплотить лирическую стихию шумановского творчества в ее флорестановском и эвзебиевском проявлениях.

Превосходными интерпретаторами Шумана стали основатели советской пианистической школы А. Гольденвейзер, К. Игумнов, Г. Нейгауз, С. Фейнберг. Под редакцией Гольденвейзера вышло полное собрание фортепианных сочинений композитора. Выдающимся «шуманистом» был В. Софроницкий, вдохновенно исполнявший многие произведения композитора.

Среди зарубежных интерпретаторов Шумана первой половины века в первую очередь необходимо назвать А. Корто. Глубоко одухотворенное исполнение им Концерта, «Симфонических этюдов» и других сочинений композитора производило глубокое впечатление.

Существует немало интересных записей произведений Шумана. Примером самобытной, исключительно образной передачи музыки композитора может служить исполнение «Карнавала» Рахманиновым. Под его пальцами «портреты» действующих лиц обрели скульптурную рельефность. В этой силе передачи характерного чувствуется кровная связь с искусством психологического реализма, с традициями Мусоргского, Репина, Толстого. В памяти возникают параллели и с мощной «лепкой» сценических образов Шаляпиным.

Глубоко жизненного и необычайно рельефного воспроизведения карнавальных масок Рахманинов достигает различными выразительными средствами. В «Флорестане» это пружинная сила ритма и страстная энергия в фигурациях, в «Эвзебии» — неторопливое «плетение» мелодических линий и постепенное погружение в глубины шумановской полифонии, создающее настроение созерцательности, мечтательности, в «Паганини» — настойчивое выделение басов, подчеркивающее в облике знаменитого виртуоза демонические черты, в «Шопене» — мягкость, приглушенность звука, ласковое и любовное развертывание интонационных узоров мелодии: кажется, будто видишь бережно хранимый портрет великого «поэта фортепиано», на котором, чуть затемненные временем, выступают знакомые черты тонкого, одухотворенного лица.

В «Карнавале» есть номер, представляющий загадку не только для слушателей, но и для исполнителей. Каждый, кто играет цикл, задумывается, как исполнить «Сфинксы», написанные скорее «для глаз», чем для реального воспроизведения. Некоторые пианисты применяют в этом номере октавные удвоения, другие попросту его выпускают.

Рахманинов поступает иначе. Он использует текст композитора как канву для импровизации. Возникающая под его пальцами мрачная фантастическая музыка как нельзя лучше соответствует требуемому образу, воплощению его таинственности и грозного величия.

Среди всевозможных исполнительских средств, применяемых Рахманиновым, особенно выразительны и разнообразны его «ритмические характеристики». Пленительной гибкостью, пластикой танца завораживает «Немецкий вальс». Резкий контраст вносит стремительное, напористое движение среднего раздела— «Паганини». Не меньшее воздействие оказывает контраст размеренного, «степенно шагающего» ритма «Пьеро» и полетного движения «Арлекина».

Рахманинов великолепно выявляет роль ритма как конструктивного начала, объединяющего пьесы «Карнавала». С первых же аккордов, взятых пианистом, слушателя захватывает стихия танца. Создаваемое ею внутреннее напряжение исполнитель умело сохраняет на протяжении всего произведения, иногда лишь несколько ослабляя его и создавая «эмоциональную передышку», с тем чтобы потом с новой силой увлечь энергией движения. В финале мастерски использован прием ритмического торможения: резкие замедления темпа обостряют напряжение и создают возможность вновь и вновь «набирать скорость». Это способствует лучшему выявлению динамики развития, присущей финалу.