Людмила Михайловна Куликова /Этот рассказ подойдет и под разум-чувства/ Свиделись 1 страница

РАЗУМ И ЧУВСТВА

Юрий Буйда Химич

Сергея Сергеевича Химича все считали очень нерешительным человеком, а некоторые вдобавок – человеком в футляре, вроде учителя Беликова из чеховского рассказа. Он едва-едва вытянул первый год в качестве штатного преподавателя химии, и в конце концов директор школы предложил ему прекратить мучить себя и учеников и перейти в лаборанты. Нисколько не обидевшись, но даже с радостью Сергей Сергеевич согласился и новый учебный год начал в примыкавшей к кабинету химии узкой комнате, уставленной шкафами, стеллажами и столиками, колбами, штативами и горелками. А учительское место заняла юная красавица гречанка Азалия Харитоновна Керасиди, в которую все сразу влюбились и между собой стали называть просто Ази. Гибкая, тоненькая, подвижная, смуглая, с изогнутыми, как ятаганы, темными бровями и темно-зелеными блестящими глазами, она отлично справлялась с учительскими обязанностями, заставив всех тотчас забыть об этом увальне и недотепе Химиче, который прославился медлительностью, нерешительностью, какой-то вязкостью, если даже речь шла о самых заурядных бытовых проблемках. Прежде чем ответить на вопрос, сколько будет дважды два, он и то держал паузу, задумчиво мычал и только после этого очень неуверенным тоном выдавливал из себя: "Пять".

Из дома в школу он в любое время года ходил одним и тем же однажды выбранным путем, хотя значительная часть его была ужасно неудобна:глинистая тропинка между оградами огородов и довольно глубоким оврагом, тянувшимся параллельно железнодорожной насыпи. Тропинка выводила к переезду, который для Сергея Сергеевича был мучительнейшей преградой на пути к школе. То и дело сверяясь с самодельным расписанием, он ждал, когда же пройдет московский скорый, чтобы, пропустив поток автомобилей, успеть юркнуть через переезд перед самым носом почто-во-багажного. Опоздать к началу урока или попасть под поезд – эту дилемму он решал ежедневно, обливаясь потом, нервничая и доводя себя до тяжелой головной боли и болезненной одышки. Но изменить однажды и навсегда избранный маршрут – это ему и в голову, видимо, не приходило.

Ази посмеивалась над его страстью к порядку в лаборатории. Ну, скажем, на колбе с соляной кислотой была наклеена большая квадратная бумажка с надписями одна под другой: "Кислота соляная", "Хлористоводо-родная кислота", "Раствор хлористого водорода в воде" и наконец – "НСl". Когда по плану урока на столах в кабинете появлялись газовые горелки, Сергей Сергеевич места себе не находил: он не только подробней-ше инструктировал учеников, как пользоваться опасным прибором, но и класса не покидал, пока не завершится опыт.

— Как бы чего не случилось? – подначивала его с улыбкой Ази.

В ответ он лишь пожимал плечами и отворачивался.

Однажды Ази попросила его принести что-то со школьного чердака. Сергей Сергеевич замер в нерешительности и наконец пробормотал:

- Да… но я никогда там не был… не люблю, заходить в незнакомые подвалы и на чердаки… извините, Азалия Харитоновна…

Ази расхохоталась и, махнув рукой, послала на чердак расторопного старшеклассника, которому завидовали все мальчишки, мечтавшие исполнить любое распоряжение, любую самомалейшую просьбу красавицы Ази, даже если бы это было сопряжено со смертельным риском.

Тем же вечером она вошла в лабораторию, села на стул и, закинув ногу на ногу и закурив тонкую сигарету, кивнула на томик Чехова, лежавший между колбами и пробирками:

- Человек в футляре читает "Человека в футляре"? Вы извините, Сергей Сергеевич, но я слыхала, вас многие так называют…

- Глитайабож паук, – пробормотал он, продолжая при помощи ерша мыть колбу в раковине.

- Что? Какой паук? – растерялась Ази.

— Вы, наверное, давно не перечитывали этот рассказ, – сказал он.

Вытряхнув последнюю каплю из колбы и поставив ее в сушилку, он сел напротив Ази и, поправив очки, продолжал тем же бесстрастным тоном:

- Перечитайте, Азалия Харитоновна. Там краснощекие, чернобровые, вечно хохочущие здоровые люди зверски травят несчастного одинокого человека, который ничуть не лучше, но и ничуть не хуже их. Да, не лучше, но и не хуже. – Он помахал ладонью, отгоняя от лица табачный дым. – От скуки его пытаются женить на краснощекой, чернобровой хохлушке, брат которой ненавидит человека в футляре и сравнивает его с пауком – "абож паук". Между ними случается ссора, после которой человек в футляре умирает. – Сергей Сергеевич неторопливо открыл книгу, полистал, кивнул. – Вот послушайте: "Признаюсь, – (это рассказчик истории говорит, не Чехов), – хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие". – Посмотрел на нее поверх очков и продолжал: – "Вернулись мы с кладбища в добром расположении. Но прошло не больше недели, и жизнь потекла по-прежнему, такая же суровая, утомительная, бестолковая…" Видите ли, человек в футляре оказался ни при чем. Поэтому… – Он кашлянул и отвернулся. – Поэтому или не поэтому, все равно, но я прошу вас не называть меня человеком в футляре. И не лезть ко мне в душу, даже если вам вдруг стало скучно! – Посмотрел на нее в упор. – Я же не пристаю к вам, правда? Или я плохо работаю? Так и скажите. Но не лезьте, понимаете? – Он закашлялся, зажал рот платком и промычал: – Уходите, пожалуйста… Не надо… Не надо же! Прошу вас!

Ошеломленная Ази вскочила, отпрянула к двери, не спуская изумленного взгляда с Химича и не зная, куда сунуть погасшую сигарету, – вдруг, хлопнув дверью, бросилась бежать, опомнилась в тупике, резко обернулась – коридор был пуст. Она дрожала, хотелось плакать, хотелось вернуться к этому неуклюжему косноязычному очкарику и все-все ему объяснить… Но что объяснить? Такое с нею случилось впервые в жизни. Это было что-то загадочное, даже, может быть, неприятно-таинственное, тягостное, во всяком случае. Ази на цыпочках пробежала по коридору, спустилась во двор и, всхлипывая, помчалась домой.

Летом из-за болезни матери Ази не удалось поехать к морю, и она целыми днями пропадала на узких песчаных пляжах Преголи и Лавы, окруженная поклонниками, демонстрировавшими ей свои мускулы, умение плавать и бегать за мороженым.

Иногда все и вся ей надоедало, и она после завтрака отправлялась подальше от людных пляжей – на Детдомовские озера, где можно бьыобестревожно мечтать под тишайший шелест ивняков, сонно наблюдая за грубоватыми желтыми кувшинками, сбивавшимися в плоские стада на темной, почти черной поверхности воды. Озера тянулись вдоль Преголи цепочкой, соединяясь с рекой узкими кривыми протоками, скрытыми от глаз теми же густыми ивами.

Ази бродила от озера к озеру, собирая мелкие белые и голубые цветы, или лежала в высокой траве, глядя широко открытыми зеленовато-карими глазами на небо, по фальшивой плоскости которого изредка проплывали кое-как вылепленные белые облака. Над нею с жестяным треском проносились стрекозы или бесшумные стайки бабочек-брюквенниц…

Добравшись до последнего озера, она увидела знакомую громоздкую фигуру Сергея Сергеевича, удившего рыбу с берега, и, поколебавшись, – а сколько времени прошло с того дня! – подошла и села рядом.

- Вот уж не думала, что вы страстный рыбак, – сказала она. – У вас такой хищный прищур, когда вы смотрите на поплавок…

- Я не люблю ловить рыбу, – с вялой улыбкой сказал Сергей Сергеевич. – Просто здесь хорошо сидится. Безлюдно, тихо, задумчиво. А иногда я просто ложусь в траву и сплю…

- Спите? Но… – Она вдруг запнулась, не зная, что тут можно сказать. – Это, наверное, хорошо…

Он с любопытством взглянул на нее и снова уставился на поплавок.

- В общем, да. Одно плохо: в сновидениях слишком много людей… в том числе неприятных, от которых невозможно избавиться, потому что таковы, видимо, законы сновидений… – Он тихо засмеялся. – Бог мой, какую я чушь несу, вы уж извините!

- Что вы, Сергей Сергеевич!

- Можете называть меня просто Химичем – я привык. – Пожал плечами. – В сновидениях ты вроде бы становишься свободным, абсолютно свободным, а на самом деле нет худшего рабства, чем сновидения с их людьми…

- Остается быть царем в жизни. – Ази вдруг испугалась, что он воспримет ее слова как намек. – Кажется, клюет!

- Нет, показалось. – Он снял соломенную шляпу и взъерошил соломенные волосы. – В жизни… с кем не хочется знаться – не знайся… Разве нет?

- А давайте искупаемся! – Ази вскочила и одним махом сбросила платьице, оставшись в белом купальнике. – Давайте, не бойтесь!

Он усмехнулся:

- А я и не боюсь.

Она терпеливо ждала, пока он, по обыкновению своему не торопясь, снимет рубашку, брюки, носки. У него было плотное, полноватое белое тело с густыми рыжими волосами на груди, руках и ногах. В два прыжка он оказался у воды и с шумом обрушился в озеро.

Ази расхохоталась.

— Тюленище! – закричала она. – Сергей Сергеевич, вы тюленище!

Химич вынырнул и мощными гребками погнал свое тюленье тело вперед. Ази с удивлением следила за ним: такой стильный кроль она видела только по телевизору. Мужчина обогнул озеро, перевернулся на спину и в несколько толчков подплыл к берегу, уткнувшись макушкой в песок.

- Вот это класс! – сказала Ази, присаживаясь рядом с ним на корточки. – Где вы так научились?

Он выбрался на берег, тяжело дыша, вяло взмахнул руками.

- Я же родился на Волге, да еще и в спортшколу походил несколько лет. А потом – бенц, и все. – Откинул волосы со лба, виновато улыбнулся девушке: – Сердце, видите ли… Из-за сердца даже в армию не взяли.

— Господи, так вам нельзя же! Я дура, Сергей Сергеевич!

Он с удивлением посмотрел на расстроенную девушку:

- Вы серьезно это? Бросьте, Ази, не надо. Считайте, что я вам ничего не говорил. Да и не рассказывайте про это никому, пожалуйста… Вы же хотели искупаться, Ази, так идите же, вода – чудо!

Она вдруг сообразила, что он впервые называет ее ласкательным прозвищем, а не по имени-отчеству, и чуть не разревелась.

Химич стоял перед нею в растерянности.

- Ази… Что-нибудь случилось? Опять я что-нибудь не так… Она замотала головой: нет.

- Хотите, я научу вас плавать по-настоящему? Нет? Ази… чего ж вы хотите?

- Не знаю… – Она села на песок, перевела дух. – А что еще вы видите во сне?

Он наморщил большой лоб.

- Рыбы снятся. С красивыми женскими животами. – Надел очки. – И много лишних людей. Так что же с вами, Азалия Харитоновна? – Голос его звучал доброжелательно, но суховато. – Чего вы хотите?

Она посмотрела на него с жалобной улыбкой:

- Поцелуйте меня, Сергей Сергеевич, пожалуйста. Не то я разревусь.

Она вернулась домой очень поздно, но мать еще не спала.

- Что с тобой, Ази? – Мать мучилась одышкой. – От тебя веет такой свежестью, как будто ты счастлива…

- А я и впрямь счастлива, ма! Я сегодня влюбилась, полюбила и стала женщиной!

Мать посмотрела на нее – Ази угадала ее взгляд в темноте.

- И кто же твой герой?

- Ма! Ты же сама сто раз говорила, что за героев только дуры выходят.

- Так вы еще и пожениться решили?

- Да. Он не герой, он – любимый, ма! Честное слово.

Их свадьба, конечно же, стала сенсацией для полусонного городка, прочившего Ази в мужья человека ну уж никак не ниже генеральского чина. А тут, подумать только, – невоеннообязанный, годный к нестроевой, как записано в его военном билете. В решении красавицы видели даже не каприз, но – темную тайну и уж никак не любовь.

И спустя годы – а прожили они вместе около шести лет – Ази каждый день открывала странного своего мужа, как неведомую, загадочную планету или страну – с городами и водопадами, ночными кошмарами и бездонными морями. Как большинству русских людей, мир представлялся Сергею Сергеевичу хаотическим сцеплением случайностей, и чтобы хоть как-то упорядочить мир и обезопасить себя и близких (через год у них родилась девочка), Химич прибегал одновременно к двум средствам – медлительности и воображению.

Он не торопился открыть дверь – не из страха или трусости – лишь потому, что пытался перебрать, кажется, все возможные варианты встречи с гостем или гостями: это могли быть соседи, птицы, Козебяка, Дон Кихот или преодолевшая тысячи километров и иссохшая за время пути кобра, утратившая яд и жаждавшая лишь покоя у ног последнего властелина…

Получив письмо, он не спешил распечатывать конверт, упорно стремясь предугадать содержание послания – каждое казалось ему некой вестью, иначе зачем бы кому-то тратить время и чернила? Сам он никому писем не писал, ибо, в чем он был убежден, не владел словом, которое помогло бы кому-нибудь в беде, исцелило душу, остановило злодея или вознесло праведника. Поначалу Ази это забавляло, но вскоре и она, словно заразившись от мужа, стала относиться к письмам, вообще к словам столь же бережно, пугая молчанием даже собственную мать.

- Может, тебе плохо? – тревожилась старая гречанка. – Ты стала такая молчаливая…

- И счастливая.

Мать лишь покачивала головой: бессловесное счастье – это было что-то новенькое в мире, зачатом в слове и словом.

Сергей Сергеевич по-прежнему много спал. Однажды он сказал Ази: "Во сне легче переносить счастье. – И с усмешкой добавил: – И потом, во сне я худею".

Он все чаще оказывался на больничной койке: давало знать о себе больное сердце. Однажды оно остановилось. Ази похоронила его с нераспечатанным письмом, подсунутым под скрещенные на груди руки. Это письмо написала она, узнав о его смерти. Никто не знает, что за весть она послала любимому в вечность, но когда кто-то из коллег в учительской вполголоса предположил, что за миг до смерти Сергей Сергеевич думал не: я умираю или не умираю? – но: умирать мне или не умирать? – она вдруг стукнула кулаком по столу и закричала, вскинув лицо к потолку и срывая голос:

- Не смейте! Не смейте так! Вы его не знали и знать не хотели! А я знала… я знаю его! И ненавижу вашего Чехова! Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу…

 

И.Курамшина "Эквивалент счастья"

- Пап, ты ведь от своих слов не откажешься? Нет? – Димка пытливо заглядывал отцу в глаза, а тот стыдливо отводил их в сторону, прикрываясь «Советским спортом». – Я, правда, могу любое желание загадать? В самом деле? Любое-любое?
«Угораздило же меня ляпнуть… Сейчас точно – начнет собаку просить. Ну, кто, кто меня за язык-то тянул. «Семён Семёныч!» Эх…» - Егор стоически молчал в надежде, что сыну надоест игра в безответные вопросы, и он перекинется на мать, но Димка был сегодня прилипчивее банного листа. Пришлось отложить газету и включиться в разговор:
- Да, любое. В принципе мы с мамой готовы к любым… неожиданностям.
- Уррааааааа! – Димка победно сделал боксерский хук в воздух и, продолжая возбужденно горланить, начал носиться по комнате. – У меня будет собака! Самая настоящая собака! Мой друг! Я буду гулять с ним, и кормить его стану, и ухаживать за ним. И он будет самый красивый, и самый умный, и самый лучший на свете. Правда, пап?
«А куда мы денемся? – Егор утвердительно кивнул головой. - Знал бы ты сколько мать пришлось уламывать…»
На Димкины вопли из кабинета прибежала встревоженная супруга, а со стороны кухни появилась испуганная домработница Наташа.
Егор подмигнул жене, кивнул Наташе и веско, как он умел это делать на совещаниях, произнес:
- Итак, Дмитрий изложит нам свое желание, и мы сообща должны принять окончательное решение по его выполнению. – Он подождал, пока женщины усядутся, и обратился к сыну. - Ну, давай, говори.
Но Димка неожиданно сорвался с места и со словами «я сейчас» выбежал из комнаты.
«Куда это он?» - удивленно спросил глазами супругу Егор, на что Лиза молча пожала плечами.
- За каталогом он побежал, - подала голос Наташа, – в котором все породы собак.
- О, Боже… - застонала Лиза, - это все-таки свершилось… Собака, лужи, обгрызенная мебель, растерзанная обувь, бессонные ночи… О, Боже…
- Успокойся, мы же уже говорили с тобой. Каждый нормальный ребенок в детстве мечтал о собаке, и…
- Ты тоже? – ехидно перебила супруга.
- Я? – Егор растерялся. Положа руку на сердце, он и сам хотел лохматого друга, еще с детства. Но вслух приходилось озвучивать совсем другое – Лиза еще во время медового месяца обмолвилась, что очень боится собак.
- Да, да. Именно ты. Я-то, видимо, ненормальная… А ты? Ты мечтал?.. – Жена теперь стояла напротив и смотрела прямо в глаза. Егору очень хотелось откровенно рассказать Лизе о своих переживаниях, но он боялся её обидеть. Хотелось поделиться воспоминанием о том, как он со своим отцом ежедневно ходил подкармливать бродячих собак на пустыре за домом, о том, как они строили будки для этих бездомных, лечили их, спасали от служб по отлову бродячих собак. У мамы была аллергия, и брать какое-либо животное в дом категорически воспрещалось. С одной стороны, Егор радовался, что сыну передалась любовь к животным, с другой, он понимал и супругу, хотя время от времени вопрос о домашнем питомце Лизе все же задавал: вдруг страхи улеглись?
Положение спас Димка, вернувшийся действительно с каталогом. Он раскрыл его на странице с закладкой и бережно положил отцу на колени. Лиза присела рядом с мужем, с другой стороны на диван примостилась домработница. Втроем они уткнулись в книгу, а Дима с видом победителя взирал на них.
Первым подал голос отец, оторвавшись от чтения и разглядывания фотографий:
- Тебе точно нравится эта порода, сынок? – Было заметно, что Егор нервничает, пальцы точно намертво прилипли к пуговице рубашки и крутили, крутили, крутили несчастную.
- Пап, тебе не нравятся ньюфаундленды? – спросил разочарованный сын.
- Нравятся. Ещё как нравятся. Но таких собак держат, как правило, в частных домах. Они не для городских квартир. Понимаешь, ньюфаундленды очень крупные, им надо много двигаться, как можно больше времени проводить на свежем воздухе. – Егор заметил благодарный взгляд Лизы и воодушевленно продолжил: - А кто будет гулять с ним? Ты? Да ты не удержишь такую махину, силенок не хватит. А если предположить, что выгул собаки происходит в нашем скверике, где гуляют еще и дети, то можно представить последствия… А мама? Ты о ней подумал?
- А что мама? Мама же согласилась – ты сам сказал.
- Я про другое. К такому выбору надо подходить ответственно. Заранее подумать о ситуациях, которые могут возникнуть. Например, ты заболел. Я на работе. А собаку нужно вывести на улицу. Кому это придется делать? – Димка как-то жалостливо посмотрел на мать. – А! Дошло? То-то. Давайте выберем породу, которая устроит всех.
- Может, вот эту прелесть? – робко спросила Лиза, указывая на фотографию, с которой смотрело миленькое существо с красным бантиком и переливающейся на солнце шерстью.
Оба, и отец, и сын, скривились и дружно прыснули.
Весь вечер семья терзала каталог. Лиза пыталась заменить мечту то хомячком, то морской свинкой, даже на крысу отважилась, но мужчины ревностно отстаивали именно собаку. А вот тут их мнения разошлись: Димке нравились крупные породы, отцу – средние.
- Ну, мальчики мои, давайте чихуахуа купим. И места много не занимает, и гулять с ней не обязательно…
- С ней? – хором спросили удивленные Егор с сыном. Таким образом, вопрос с полом решился окончательно.
- Все, думайте дальше сами. Я – пас, – смирилась Лиза и ушла в свою вотчину - кабинет.
Вдвоем мужчины смогли прийти к единому решению быстрее, и в итоге был выбран ирландский сеттер с редким для своей породы окрасом – «березка». Денег такой щенок стоил немалых, но черные вкрапления по серо-белой шерсти заворожили, и Егор с Димкой просто заболели именно этой породой. Лиза для проформы поохала, но тоже согласилась:
- Когда-то надо начинать «не бояться собак».
Почти два месяца ушло на поиски редкого щенка, хорошего и надежного клуба, на изучение материалов о содержании и воспитании собаки. Наконец, Егор нашел то, что надо: щенок удовлетворял всем предъявляемым требованиям. На субботу была назначена встреча с заводчиком и смотрины. Накануне вечером все долго обсуждали будущее нового члена семьи, и Дима так «наобсуждался», что утром Лиза еле растолкала сонного сына.
Питомник находился за городом, поэтому выехали рано. Лиза тоже собралась со своими мужчинами – как-никак, решался важный для семьи вопрос, причем не на один день, а на долгие годы. Ехали молча, каждый ушёл в свои мысли. Егор водил аккуратно, ездил без превышения скорости, поэтому сразу заметил у дороги нечто необычное. Он затормозил и выскочил из автомобиля. Жена с сыном без лишних разговоров последовали за отцом.
На обочине лежала собака, совсем щенок.
- Дворняжка. Месяца два. Машина, наверно сбила, - определил Егор и присел перед жертвой аварии. – Куда тебя понесло, дурачок? Что с тобой делать-то теперь? – Сидя на корточках, мужчина то запускал руку в шевелюру, то терзал подбородок.
- В «ветеринарку» надо везти, - твердо сказала Лиза. – Не оставлять же малыша здесь.
- Пап, а он ранен или убит насмерть? – Димка наклонился и погладил щенка.
Щенок от прикосновения Димкиной руки открыл глаза - бездонные колодцы изумления, внимательно оглядел людей и громко тявкнул. И в ту же секунду перестало иметь значение, каких кровей этот случайный пёс, какой он породы, имеет ли родословную, прививки. Просто кто-то где-то в небесной канцелярии решил, что следует пересечь пути трех людей и маленького существа именно в этой точке вселенной, и пути пересеклись. В нужное время, в нужный час. Эквивалент счастья оказался равен одному «тяф»-у.
Вот так Арчик стал полноправным членом человеческого семейства, а семейство обрело преданного друга и защитника – пёс вырос, как и хотелось Димке, крупным и с виду свирепым, и в то же время – добрейшим, ласковым и веселым, как хотелось Лизе.

ЧЕСТЬ И БЕСЧЕСТИЕ

Мамлеев Юрий "Прыжок в гроб"

Время было хмурое, побитое, перестроенное. Старичок Василий об этом говорил громко.
- И так жизнь плохая,- поучал он во дворе.- А ежели ее еще перестраивать, тогда совсем в сумасшедший дом попадешь... Навсегда.
Его двоюродная сестра, старушка Екатерина Петровна, все время болела. Было ей под семьдесят, но последние годы она уже перестала походить на себя, так что знакомые не узнавали ее - узнавали только близкие родственники. Их было немного, и жили они все в коммунальной квартире в пригородном городишке близ Москвы - рукой подать, как говорится. В большой комнате, кроме самой старушки, размещалась еще ее сестра, полустарушка, лет на двенадцать моложе Катерины, звали ее Наталья Петровна. Там же проживал и сын Натальи - парень лет двадцати двух, Митя, с лица инфантильный и глупый, но только с лица. Старичок Василий, или, как его во дворе называли, Василек, находился рядом, в соседней, продолговатой, как все равно гроб на какого-нибудь гиганта, комнате.
В коммуналке проживали еще и другие: не то наблюдатель, не то колдун Кузьма, непонятного возраста, и семья Почкаревых, из которой самый развитой был младенец Никифор. Правда, к сему времени он уже вышел из младенчества и стукнуло ему три с половиной года. Но выражение у него оставалось прежнее, словно он не хотел выходить из своих сновидений, а может быть, даже из внутриутробного состояния. Потому его так и называли соседи: младенец.
Екатерина Петровна болела тяжело, далее как-то осатанело. Болезнь прилепилась к ней точно чума, но неизвестная миру. Водили ее по докторам, клали в больницы - а заболевание брало свое, хотя один важный доктор заявил, что она якобы выздоровела. Но выздоровела, наверное, только ее мать - и то на том свете, если только там болеют и выздоравливают. Другой доктор так был обозлен ее неизлечимостью, что даже пихнул старушку во время приема. После каждого лечения Екатерина Петровна тяжело отлеживалась дома, но все чахла и чахла. Родственники - и сестра, и Митя, и дед Василек - измотались с ней и почти извели душу.
Тянулись месяцы, и старушка все реже и реже обслуживала сама себя. Только взрослеющий младенец Никифор не смущался и уверенно, словно отпущенный на волю родителями, забредал иногда к Екатерине Петровне и, замерев на пороге, подолгу на нее смотрел, положив палец в рот. Екатерина Петровна порой подмигивала ему, несмотря на то что чувствовала - умирает. Возьмет да и подмигнет, особенно когда они останутся одни в комнате, если не считать теней. Никифору очень нравилось это подмигиванье. И он улыбался в ответ. Правда, Екатерине Петровне иногда казалось, что он не улыбается ей, а хохочет, но она приписывала это своему слабеющему уму, ибо считала, что умирает не только тело, но и ум.
Никифор же думал по-своему, только об одном - взаправдашняя Екатерина Петровна или нет. Впрочем, он не был уверен, что и он сам взаправдашний. Мальчугану часто снилось, что он на самом деле игрушечный. Да и вообще пришел не в тот мир, куда хотел.
Митя не любил младенца.
- Корытники, когда еще они людьми будут,- улыбался он до ушей, поглядывая на стакан водки.- Им еще плыть и плыть до нас. Не понимаю я их.
Старичок Василий часто одергивал его:
- Хватит тебе, Митя, младенца упрекать. Неугомонный. Тебе волю дай - ты все перестроишь шиворот-навыворот. У тебя старики соску сосать будут,- строго добавлял он.
То ли наблюдатель, то ли колдун Кузьма шмыгнет, бывало, мимо открытой двери, взглянет на раскрывшего от удивления рот мальчугана Никифора, на мученицу Екатерину Петровну, онемевшую от неспособности себе помочь, и на все остальное сгорбившееся семейство - и ни слова не скажет, но вперед по коридору - побежит.
Наталье Петровне хотелось плюнуть в его сторону, как только она видела его,- но почему именно плюнуть, она объяснить себе не могла. Она многое не могла объяснить себе - например, почему она так любила сестру при жизни и стала почти равнодушна около ее смерти, теперь.
Может быть, она просто отупела от горя и постоянного ухаживания за сестрой. Ведь в глубине души она по-прежнему любила ее, хотя и не понимала, почему Катя родилась ее сестрой, а не кем-нибудь еще.
Старичок Василек, так тот только веселел, когда видел умирающую Катю, хотя вовсе не хотел ее смерти и, наоборот, вовсю помогал ее перекладывать и стелить для нее постель. Веселел же он от полного отсутствия в нем всякого понимания, что есть смерть. Не верил он как-то в нее, и все.
Только племяш умирающей - Митя - все упрощал. Он говорил своей матери Наталье:
- Плюй на все. Будя, помаялись. Одних горшков сколько вынесли. Чудес, маманя, на свете не бывает. Смирись, как говорят в церкви.
В январе старушку отвезли опять в больницу, но через десять дней вернули.
- Лечение не идет,- сказали.
"Безнадежная, значит",- подумала Наталья. И потянулись дни - один тяжелей другого. Катерину Петровну уже тянуло надевать на свою голову ночной горшок, но ей не позволяли. Потом вдруг она опомнилась, застыдилась и стала все смирней и смирней.
Но оживала она лишь тогда, когда младенец Никифор возникал, и то оживала больше глазом, глаз один становился у нее точно огненный - так она чувствовала Никифора. Младенец же таращил глаза - и ему казалось, что Екатерина Петровна не умирает, а просто стынет, становясь призраком. И он радостно улыбался, потому что забывал бояться призраков, относясь к ним как к своим игрушкам.
Боялся же мальчуган того, чего на свете нет. Колдун-наблюдатель Козьма, завидев Никифора, порой бормотал про себя так:
- Пучь, пучь глаза-то! Только меня не трогай! Знаем мы таких...
Колдун пугался и вздрагивал при виде младенца. Знатоки говорили, что такое может происходить потому, что младенец чист и что, мол, душевная чистота вспугивает колдунов. Но Козьма только хохотал на такие мысли.
- Ишь, светломордники,- шептал он.- Я не младенцев боюсь, а Никифора. Потому что отличить не могу, откуда этот Никифор пришел, от какого духа.
Между тем доктор, серьезный такой, окончательно заявил: возврата нет, неизлечима, скоро умрет Екатерина Петровна, но полгода протянуть может, а то и год.
Но время все-таки шло. Прошел уже февраль, и двоюродный браток-старичок Василий уже десятый день подряд бормотал про себя: "Мочи нет!" Старушка еле двигалась, порой по целым дням не вставала. Слова о неизлечимости и близость смерти совсем усугубили обстановку. И однажды Василек и сестра уходящей, Наталья Петровна, собрались рядком у ее изголовья. Начал Василек, ставший угрюмым.
- Вот что, Катя,- твердо промычал он, покачав, однако, головой,- нам уже невмоготу за тобой ухаживать. У Натальи сердечные приступы, того гляди помрет. Во мне даже веселия не стало. Все об этом говорят. Мне страшно оттого,- тихо добавил он.
Старушка Екатерина Петровна замерла на постели, голова онеподвижела, а глаза глядели на потолок, а может быть, и дальше.
- С Мити толку нет: молодой, но пьяный, больной умом и ничего не хочет. Управы на него нет. Денег нет, Сил нет.
Наталья Петровна побледнела и откинулась на спинку стула, ничего не говоря,
- Ты же все равно умрешь скоро,- сквозь углубленную тишину добавил дед Василий.
- И што? - еле-еле, но спокойно проговорила Катерина.
- Тянуть мы больше не можем,- прошептала Наталья.- И чево тянуть-то?
- Конец-то один, Катерина. Ну проживешь ты еще полгода. Ну, месяцев семь, и что толку? И себя изведешь, и нас раньше времени в могилу отправишь,- вставил Василий.
- А я не могу тотчас помереть, родные мои. Нету воли,- проговорила Екатерина Петровна и положила голову поудобней на подушке.
- Попить дать? - спросила сестра.
- Дай.
И та поднесла водички. Старушка с трудом выпила.
- Ну?
- Что "ну", Катерина,- оживился Василек.- Тебе и не надо чичас умирать. По своей воле не умрешь. Давай мы тебя схороним. Живую,- Василек посерьезнел.- Смотришься ты как мертвая. Тебя за покойницу любой примет. Схороним тихо, без шпаны. Ты сама и заснешь себе во гробе. Задохнешься быстро, не успеешь оглянуться. И все. Лучше раньше в гроб лечь, чем самой маяться и нас мучить. Думаешь, боязно? Нисколько. Все одно - в гробу лежать. Мы обдумали с Натальей. А Митя на все согласен.
Воцарилась непонятная тишина. Наталья стала плакать, но дедок ничего, даже немного повеселел, когда выговорился до конца. Екатерина долго молчала, все сморкалась. Потом сказала:
- Я подумаю.
Наталья взорвалась:
- Катька! Из одного чрева с тобой вышли! Но сил нет! Уйди подобру-поздорову! А я потом, может быть, скоро - за тобой! Способ хороший, мы все обдумали, все концы наш районный врач, Михаил Семенович, подпишет, скажем ему, померла - значит, померла. Сомнений у него ни в чем нет, он тебя знает.
Василек насупился:
- Ты, главное, Катерина, лежи во гробу смирно, не шевелись. А то тебя же тогда и опозорят. И нас всех. А не шевелишься - значит, тебя уже нету... Все просто.
Катерина Петровна закрыла глаза, сложила ручки и тихо вымолвила:
- Я еще подумаю.
- Ты только, мать, скорей думай,- почесал в затылке Василек.- Времени у нас нету и сил. Если тянуть, то ты все равно помрешь, но и Наталью утащишь. А что я один без двоюродных сестер делать буду? Пустота одна, и веселье с меня спадет. Благодаря вам и держусь.
Наталья всплакнула.
- Умирать-то ей все же дико, Васек.
- Как это дико? А что такое умирать? Просто ее станет нету, и все, но, может, наоборот, нас станет нету, а она будет. Чего думать о смерти-то, если она загадка? Дуры вы, дуры у меня. И всю жизнь были дуры, за что и любил вас.
Катеринушка вздохнула на постели.
- Все время нас с Наташкой за дур считал,- обиженно надула она старые умирающие губки.- Какие мы дуры...
- У нас только Митя один дурак,- вмешалась вдруг Наталья.- Да муж мой, через год пропал... А больше у нас никого и не было. Ты подумай, Катя, глубоко подумай,- обратилась она к сестре.- Мы ведь тебя не неволим. Сама решай. В случае твоего отказа если растянем, то, может быть, вместе и помрем. У Василька вон инфаркт уже был. Один Митяй останется - жалко его, но его ничем не исправишь, даже если мы останемся.
На этом семейный совет полюбовно закончился. Утром все встали какие-то бодрые. Старушка Катерина Петровна стала даже ходить. Но все обдумывала и, думая, шевелила губами. К вечеру, лежа, вдруг спросила:
- А как же Никифор?
- Что Никифор? - испугался Василек.
- Он мне умирать не велит,- прошептала старушка,
- Да ты бредишь, что ли, Катя? - прервала ее Наталья, уронив кастрюлю.- Какой повелитель нашелся!
- Дай я с ним поговорю,
- Как хочешь, Катя, мы тебя не неволим. Смотри сама,- заплакала Наталья.
Привели Никифора. Глаза младенца вдруг словно обезумели. Но это на мгновение. Наталья дала ему конфетку. Никифор съел.
- Будя, будя,- проговорил он со слюной.
И потом опять глаза его обезумели, словно он увидел такое, что взрослые не могут увидеть никогда. А если раньше когда-нибудь и видели, то навсегда забыли - словно слизнул кто-то невидимый из памяти. Но это длилось у Никифора мгновение.
Катерина смотрела на него.
- Одобряет,- вдруг улыбнулась она и рассмеялась шелковым, неслышным почти смехом.
Вечер захватила тьма. Колдун-наблюдатель Козьма внезапно исчез. Наутро Екатерина Петровна в твердом уме и памяти, но робко проговорила, зарывшись в постель:
- Я согласная.
Виден был только ее нос, высовывающийся из-под одеяла. Василек и Наталья заплакали. Но надо было готовиться к церемонии.
- Вам невмоготу, но и мне невмоготу на этом свете,- шептала только Катерина Петровна.
После такого решения она вдруг набралась сил и, покачиваясь, волосы разметаны, заходила по комнате.
- Ты хоть причешись,- укоряла ее Наталья Петровна.- Не на пляже ведь будешь лежать, а в гробу.
Катерина Петровна хихикнула.
Один Митя смотрел на все это, отупев.
- Ежели она сама желает, то и я не возражаю,- разводил он руками,- мне горшки тоже надоело выносить и промывать.
- Ты только помалкивай,- поучал его Василек.- Видишь, люди кругом ненормальные стали. Глядишь, и освистят нас, если что...
- Она-то согласная помереть, но сможет ли,- жаловалась Наталья.- Хорошо бы до опускания в землю померла. По ходу.
Начались приготовления. А Екатерине Петровне стало что-то в мире этом казаться. То у сестры Натальи Петровны голова не та, точно ее заменили другой, страшной, то вообще люди на улице пустыми ей видятся (как присядет Екатеринушка у окошечка), славно надуманными, то один раз взглянула во двор - брат-дедок Василек за столом сидит без ушей. То вдруг голоса из мира пропали, ни звука ниоткуда не раздается, будто мир беззвучен и тих, как мышь.
Старушка решила, что это ободряющие признаки.
Наступил заветный день.
- Сегодня в девять утра ты умерла, Екатеринушка,- ласково сказал дед Василий.- Лежи себе неподвижно на кровати и считай, что ты мертвая. Наталья уже побежала к врачу, Михаилу Семеновичу,- сообщить.
Старушка всхлипнула и мирно согласилась.
- Не шевелись только, Катя, Христом-Богом прошу,- засуетился Василек.- Ведь скандал будет. Еще прибьют и тебя и меня. Зачем тебе это?
- Я согласная,- прошептала тихо старушка.
- А я за Почкаревыми сбегаю. Пусть соседи видят,- и Василек двинулся к двери.
- А где Митька? - еле выдохнула старушка. Василек разозлился:
- Да ты померла. Катя, пойми ты это. Уже девять часов пять минут. При чем тут Митька? Он сбег от страху и дурости.
- Поняла, поняла, Василий.
- Гляди, какая ты желтая. Покойница на веки вечные.
И Василек хлопнул дверью.
Скоро пришли супруги Почкаревы, просто так, взглянуть. Старушка не храпела, не двигалась, не шипела.
- Тяжело видеть все это,- проговорил Почкарев и тут же исчез.
Почкарева же нет - подошла поближе, внимательно заглянула в лицо Катеринино. Дедок даже испугался и от страха прыгнул в сторону.
- Царствие ей небесное,- задумчиво покачала головой Почкарева.- Старушка невинная, беззлобная была.
- Она уж теперь в раю! - из угла выкрикнул Василек.
- Это не нам решать,- сурово ответила Почкарева и вышла.
- Ну, что? - тихо-тихо спросила Екатеринушка исчезающими бледными губами.
Василек подскочил к ней.
- Спи, спи, Екатерина,- умильным голосом проурчал он.- Спи себе спокойно. Никто тебе не мешает.
Через час пришла Наталья. Отозвала в коридоре Василька.
- Ну, Вася,- зашептала она,- Михаил Семенович так и выпалил: "Да она уж давно должна помереть. Сколько можно". Но для порядку сестру пришлют, чтоб удостоверить смерть, тогда и справку подпишет.
- Когда сестра придет?
- Часа через три обещала.
Екатеринушка лежала, как мертвая, хотя никто не приходил наблюдать ее. Сама по себе лежала мертвецом. Никаких видений уже не было в ее душе.
Прибежал Митя.
- Как дела? - спросил он у матери и кивнул в сторону лжепокойной.
- Подвигаются,- угрюмо ответила Наталья и смахнула слезинку.
Через час старушка шевельнулась. Василек струсил.
- Не надо, Катя, не надо, привыкай. Ждать недолго, скоро похороним.
- Чаю хочу,- громко, на всю комнату сказала Екатерина.
- Многого хочешь, Катя,- осклабился Василек.- Может, тебе еще варенья дать? Покойницы чай не пьють. Терпи.
- Да ладно, давай я ее напою и поисть чего-нибудь дам, хоть она и мертвая,- разжалобилась Наталья.
- Ты что, мать? - заорал вдруг Митя.- Вы ей жрать будете даватъ! а дерьмо? Что мне ее, из гроба на толчок вытаскивать, что ли, пока она тут будет валяться? Дядя Василий ведь гроб завтра оформит, у него блат. Но пока похоронят, я с ней тут с ума сойду.- Митя даже покраснел от злости и стал бегать по комнате.
- Изувер ты, изувер,- заплакала Наталья,- что ж она, без глотка воды будет три дня в гробу лежать?
- Да, конечно, Наталья, ты права,- смутился Василек.- Небось не обмочится. Как-нибудь выдержим.
- Выдержите, ну и выдерживайте,- рассвирепел Митя.- А если от гроба мочой будет вонять или чем еще - на себя пеняйте. Похороны сорвете. Люди могут догадаться! А я больше таскать ее на горшок не буду, хоть и из гроба.
И он убежал,
- Вот молодежь! - покачал головой Василек.- Все горе на нас, стариков, сваливают.
Екатеринушка между тем была тиха и не сказала ни единого слова в ответ. Наталья, в слезах, из ложечки напоила старушку.
Та умилилась и как-то совсем умолкла, даже душевно.
Пришла медсестра. Василек ее близко к кровати, на которой лежала покойница, не подпущал, но сестра сама по себе еле держалась на ногах от усталости и чрезмерной работы.
- Ну что тут смотреть,- разозлилась она.- Ясное дело - покойница. Приходите за справкой завтра утром. Я побегу.
И побежала. Главное было сделано. Справка о смерти почти лежала в кармане. На следующий день Василек, помахивая этой бумагой перед самым носом чуть-чуть испугавшейся Катеринушки, говорил ей:
- Ну, теперь все, Катя! Документ есть. Гроб завтра будет. И через два-три дня схороним.
- И ты отмучаешься, Катя, и мы,- всхлипывала Наталья.
- Я што, я ничаво,- чуть шамкала старушка, лежа, как ее научили, в позе мертвой.
- Попоить тебя?
- Попои, сестренка,- отвечала старушка.- А то все, все болит. Тяжко.
- Скоро кончится,- заплакал Василек.
Гроб внесли на следующий день. Василек запер дверь на ключ - мало ли что. В комнате оставались еще Наталья Петровна, Митя и будущая покойница.
- Давай, Митька, помогай. Сначала снесем ее на горшок. А потом в гроб.
- Не мучьте меня! - ответил Митя.
- Да я хочу только на горшок, а не в гроб. В гроб - не сегодня,- закапризничала вдруг старушка.
- И правда, пусть еще полежит в постели,- вмешалась Наталья.- Зачем сразу в гроб. Сегодня никого не будет, одни свои. Пусть немного понежится в кроватке. Последние часы,- она опять жалостливо всплакнула.- Путь-то далек.
На том и решили. Василек ушел к себе в соседнюю комнату - бредить, Митька сбежал.
Ночью Катеринушка храпела. И Наталье от этого храпа спалось беспокойно.
К утру старушка во сне вдруг взвизгнула: "Не хочу помирать, не хочу!"
И Наталья, обалдевши, голая встала и села в кресло.
"Наверное, все сорвется",- подумала она.
Но проснулась старушка как ни в чем не бывало и насчет того, чтобы бунтовать там, ни-ни. Во всем была согласная.
Но внезапно у нее возобновились физические силы. Старушка была как в ударе, точно в нее влили жизненный эликсир: сама встала с постели и начала бодренько так ходить, почти бегать по комнате. Этого никто не ожидал.
- Если ты выздоровела, Катя,- заплакала Наталья,- так и живи. А справку мы разорвем, пусть нас засудят за обман, лишь бы ты жила.
Василек согласно кивнул головой.
- Хоть в тюрьму, а ты живи.
Гроб стоял на столе, рядом с самоваром. Наталья, полуголая от волнения, сидела в кресле, а Василек с Катеринушкой ходили друг за другом вокруг стола с гробом.
- Да присядьте вы оба,- вскрикнула Наталья.- В глазах темно от вас.
Они присели у самовара за столом, у той его части, которую не занимал просторный гроб, сдвинутый почему-то к другому краю.
- Самовар-то вскипел, Наталья,- засуетился Василек.- Напои хоть нас с покойницей чаем. Она ведь всегда чай любила.
- Чаи и живые любят тоже. Кто чай-то не любит,- заворчала Наталья и разлила по чашкам, как надо.- Живи, Катя, живи, если выздоровела,
-- Да как же я вас теперь подведу? - отвечала Катеринушка,-сзывая ложку из-под варенья.- Вас же посадить теперь могут из-за меня. Скажут, например, фулиганство или еще что... Нет уж, лучше я помру.
- Да ты что? - выпучил глаза Василек.- Тюрьма - она все же лучше могилы. Подумаешь, больше года не дадут. Стерпим, А то и отпустят, не примут в тюрьму. Все бывает.
- Я теперь помирать охотница стала,- задумчиво проговорила Катеринушка, отхлебывая крепкий чай.- Хлебом меня не корми.
- С ума сошла,- брякнула. Наталья.- Если безнадежно с болью, то, конечно, лучше помереть, а если выздоровела, то чего же не попрыгать и не подумать на воле. Земля-то большая.
- Не пойму я себя,- тихонько заплакала Катерина.- Куда мне теперь идтить? К живым или к мертвым? К вам или к прадеду? Помнишь его, Наталья?
- Помню.
- Я подумаю,- сказала Катеринушка,- но вас все равно не подведу. Чего-нибудь решим.
Василек и Наталья переглянулись. Наталья закрыла глаза.
- Нет, ты живи. Катя, живи,- тихо сказала Наталья.
- Я и живу, хоть и покойница,- прошамкала старушка и стала двигаться вокруг стола.
Вскоре она так же внезапно, как почувствовала ранее прилив сил, ослабела. И ослабела уже как-то качественно иначе, по-особому.
- Нет, то был обман, с силушкой-то,- проскрипела Катерина.- Слабею я. Это конец, Наташа.
- И что? - хрипло спросила Наталья.
- А что? Лягу в гроб, как задумали...
- Может, не стоит? - осведомился Василек.
- А чево? Обман был с силою, и все,- старушка, задумавшись, еле-еле двигалась по комнате, хватаясь за стулья.- Ох, упаду сейчас. Насовсем,- чуть слышно сказала она,
Ее уложили. Катеринушке становилось все хуже и хуже. Вдруг старушка, словно набравшись последних сил, проговорила:
- Хочу в гроб. Но сама. Кладите гроб на пол, как корыто. Я лягу в него. А вы потом перенесите меня на стол.
Старушка вскочила. Гроб поставили на пол перед ней.
- Премудрость прости,- вдруг тихо-тихо проговорила Катеринушка и нырнула живая в гроб.
После этого как-то по-вечному затихла. Василек закряхтел. С трудом родственнички подняли гроб на стол. Украсили, как полагается, цветами. Митя вдруг зарыдал. Старушка открыла один глаз и посмотрела на него.
- Уймись, Митя, не шуми,- засуетился Василек.- Все сорвешь нам. Не тревожь старушку... Чего ревешь как медведь? Убегай отсюдова подальше!
Митя опять сбежал.
На следующий день пришли какие-то отдаленные подруги.
- Помогать нам не надо! И сочувствовать тоже! Чего пришли-то? Выкатывайтесь,- осмелился на них Василек.
Но Наталья задушевно не согласилась с ним, подруги постояли, посидели минут десять и ушли.
- Не суетись так, дедуля,- всплакнула она.- Тишина должна быть в доме, в конце концов. Из уважения к покойнице. Ведь сестра она мне родная... Хам.
Василек обиделся и ушел. Наталья вышла в туалет. Внезапно дверь тихо приоткрылась, и в комнату влез, слегка постанывая, младенец Никифор. Он тихонько подошел к ложу Екатерины Петровны. Старушка скорбно вытянула руку из гроба и ласково потрепала его по щеке. Никифор не удивился - для него и так мир был как плохая сказка. Он изумился бы скорее, если б рука не протянулась. Но он пожалел старушку, думая, что жалеть надо даже пенек.
Покойница пожала на прощание его слабенькую ручку. Глаза младенца засветились. Он что-то прошептал, но старушка ничего не поняла.
Наталья, возвращаясь из клозета, встретила его уже в коридоре.
- Что ты тут шляешься без отца, без матери, кретин! - набросилась она на ребенка.- Ты что, к мертвой заходил? Отвечай, заходил ли к мертвой?
Никифор посмотрел в сторону, и Наталья Петровна решила почему-то, что он полоумный.
- Колдун, сумасшедший ребенок и покойница - вот жильцы нашего дома,- взвизгнула она.- Хватит уже, хватит! Пшел домой, маленький!
Никифор никому не рассказал о своем свидании. Он незаметно не раз приходил и в последующие дни к ложу полумертвой, и веки Екатеринушки подрагивали, но она уже не открывала глаз, а только не шурша высовывала желтую руку из гроба и трепала ею младенца по щеке и всегда пожимала ему ручку на прощание. Младенец взрослел, но по-особому. Только как-то отяжелела его голова, А лицо "покойницы" во время его посещения светлело.
В остальном Катеринушка ничем не выдавала себя, не болтала уже о пустяках с сестрою и братом, а молчала и молчала, уходя в непонятную тишину. Никаких мыслей уже не было в ее душе, словно душа ее провалилась в пустоту. И было ей холодно и покойно.
Настало время похорон. Сначала повезли в церковь.
Василек старался держать крышку гроба в стороне - чтоб не спугнуть старушку. Но никто не обращал на детали внимания - да и народу никого почти.
Только одна девица, пришедшая неизвестно откуда, твердила, что все - обман, и тем перепугала родственников.
Но потом оказалось, что она имела в виду общий обман во Вселенной, а не Екатеринушку. Сама же старушонка оставалась смирная, даже как-то чересчур, во своем гробу.
"Подохла она, что ли? - вертелось в уме Мити.- Ну хоть бы вякнула что-нибудь, дала знать, что жива, а то совсем голова кругом идет. Не поймешь, кто живой, а кто мертвый. И ведь всегда была такой стервой".
В церкви все сначала шло как надо. Но потом произошла нехорошая заминка. Батюшка прочитал положенные молитвы, но в какое-то мгновение вдруг увидел, что покойница неожиданно открыла один глаз, а потом быстро закрыла его, словно испугавшись.
Он подумал, что ему почудилось. Но спустя минуты три он заметил, что покойница опять открыла глаз и подмигнула - кому, непонятно.
Батюшка решил, что его смущают бесы. Он был так смирен, что не мог в чем-либо сомневаться.
Довольно опасно было целовать лжепокойницу, самозванку, можно сказать, и вообще прикасаться к ней при окончательном прощании. Митя ловко увильнул от этого, Василек приложился, а Наталья ухитрилась даже шепнуть в ухо сестрице: "Терпи, Катеринушка, терпи!" У старушки не дрогнул ни один мускул на почерневшем лице. Остальных - а было их-то всего трое, включая странную девицу, не допустили уговором до Катерининого липа.
"Она ведь брезгливая была,- опасаясь, думал дед Василек.- Чужой полезет лизнуть, она еще плюнет ему в харю. То-то будет скандал".
Далее все пошло как по маслу Провожающие двинулись к кладбищу на потрепанном автобусе. Василек суетливо побаивался момента, когда неизбежно надо будет закрыть гроб крышкою. Но Наталья Петровна шепнула ему, что-де они с Митей еще в квартире отрепетировали этот момент. И действительно, на похоронах все сошло с рук, старушка не вздрогнула, не завопила, а из осторожности Василек незаметно оставил ей шелку, чтоб старушка совсем не задохнулась.
- Как бы чего не вышло раньше времени,- шептал Наталье дедок.- Вдруг она не захочет, если начнет задыхаться. Уж когда будут забивать гроб, у могилы,- это недолго и надежней как-то. Тут уж не повернешь назад.
- Помолчал бы,- оборвала его заплаканная Наталья.- Помолился бы лучше о ее душе.
Стояла осень, уже выпал ранний снег, и на кладбище было одиноко и прохладно. Дул ветер, и деревья, качаясь, словно прощались с людьми. За деревьями виднелась бесконечная даль - но уже не даль кладбища, а иная, бескрайняя, русская, завораживающая и зовущая в отдаленно-вечную, еще никому не открытую жизнь.
Процессия вяло подходила к концу. "Умерла уже Катерина или нет?" - робко думала Наталья, пока шли к могиле. По крайней мере, гроб молчал.
Но нервному Васильку казалось, что крышка гроба вот-вот приоткроется и старушка оттудова неистово завопит. Но все было тихо,
Гроб поставили на краю могилы. Пора было забивать крышку.
- Критический момент,- шепнул Василек.- Вдруг она не выдержит?
- Да уснула она уже, уснула,- ответил полупьяный Митя. Крышку забивали так, что у Натальи и Василька стало дурно с сердцем. "Каково-то ей,- подумала Наталья,- бедная, бедная... И меня так же забьют". Неожиданно для себя она вдруг прильнула к гробу. И тогда ей почудилось, что из гроба доносятся проклятья. Страшные, грозные, но не ей, а всему миру. Наталья отпрянула.
- Ты ничего не слышал? - шепнула она деду.
- Не сходи с ума-то! - прошипел Василек.- Она уже задохнулась. Кругом одна тишина. Мышь бы пробежала, и то слышно.
- Отмучилась, несчастная,- заплакала Наталья.- Как страдала от всего!.. А нам еще мучиться.
- Не скули,- оборвал Василек.
Дунул дикий порыв ветра, потом еще и еще. Показалось, что он вот-вот сбросит гроб в могилу. Но гроб спокойно опустили туда могильщики, и посыпалась мать-земля в яму, стуча о гроб. Словно кто-то бился в него как в забитую дверь...
Душа Катерины отделилась от тела. Сознание - уже иное - возвращалось к ней. Но она ничего не понимала: ни того, что теперь, после смерти, происходит с ней, ни того, что было вокруг...
Великий Дух приближался к Земле. В своем вихре - в одно из мгновений - он увидел маленькую, влекомую Бездной, никем не замеченную мушку - душу Катерины, и поманил ее. Она пошла на зов.