Очерки о некоторыхъ аспектахъ психоаналитического учения.

Часть 2

Великая Ересь (2)

«И вся история - голое поле с торчащими пнями.»

Василий Розанов «Опавшие листья»

«Славянская духовность - явление особое. Это наиболее, если так можно выразится, уретральная духовность в Европе. А Европа, как я уже говорил, сама является уретральной...

Но запомните вот что: для уретральника - основная ценность - свобода. И он будет за нее бороться. Его невозможно ничем, кроме хитрого обмана, посадить на цепь. Он вырвется, ценой жизни, но вырвется...»

Проф. Толкачев (1 часть, глава 20)

 

1.

 

«Следует сказать, что Вацлав IV, хотя и популярный среди простого народа, был не в состоянии контролировать внутренне положение с требуемыми тактом и твердостью»

Франтишек Дворник «Славяне в европейской истории и цивилизации»

«В августе 1393 года, в день св. Сикста[1] у Томаша Гуски – крестьянина из Моравского местечка Требич[2] – родился мальчик. В двадцатый день августа родной брат Томаша, священник Микулаш крестил новорожденного. Назвали сына Мартином – в честь деда.

Детство Мартина пришлось на первые годы правления Вацлава IV – человека сложного нрава. В Праге распространялись слухи, что молодой король слишком много пьет и из ленности пренебрегает своими обязанностями. Это поощрило панов на заговор против короля. Была организована конфедерация старейших панских родов, во главе которой встали пан Рожмберк и двоюродный брат Вацлава моравский маркграф Йошт. Брат Вацлава, германский император Сигизмунд, покровительствуя конфедерации, вел двойную игру. Так произошло опасное нарушение мира и согласия в Люксембургском доме, заботится о сохранении которых так горячо призывал родичей отец Вацлава покойный Карл IV. Когда Вацлав отказался выполнять требования конфедерации назначать только представителей высшей знати на государственные должности и править, руководствуясь их советами, те взяли его в плен и назначили маркграфа Йошта старостой с диктаторскими полномочиями.

Спас Вацлава его брат Ян Згоржелицкий из Лужицы, который появился в Праге и добился поддержки горожан. Затем помощь пришла от германских князей. Собирать силы начали бюргеры королевских городов. Паны вынуждены были освободить короля, но он так и не смог победить своих могущественных противников. Междоусобная война продолжалась, и Вацлав вынужден был просить о посредничестве Сигизмунда и даже Йошта. Панам были выгодны условия соглашения Вацлава с Сигизмундом и Йоштом. Рожмберк стал бургграфом, а Йошт правил в Праге. Однако, как только смог, Вацлав отвоевал власть и изгнал Йошта из Чехии.

Борьба за власть, которая сделала такой неустойчивой положение Чехии, осложнялась различными событиями, происходившими в её религиозной жизни. Шестая часть земель принадлежала короне, две шестые – дворянству, а всё остальное являлось собственностью епископов, капитулов, городского и сельского духовенства и религиозных общин.

При таком положении дел церковная должность рассматривалась как лучшее и самое надежное средство к существованию. Многие дворянские семьи стремились обеспечить своим сыновьям одну или несколько высших церковных должностей. Деятельность Папы Иоанна XXII способствовала этому, путем всевозможных денежных соглашений с курией. Многие должности давались мирянам за службу, которую они несли королю и даже иностранцам.

Все это вело к упадку нравов и расколу в среде духовенства. Богатые пожертвования порождали роскошь и суетность. Вскоре стало не хватать приходов для все растущего числа священников. Такое неравномерное распределение церковных богатств порождало сильную горечь среди низшего духовенства, недовольного также огромными суммами, которые приходилось отсылать курии.

Микулаш Гуска был очень бедным священником. Средств его едва хватало, чтобы помочь семье брата, который бедствовал: прокормить трех его сынов – Петра, Якоба и младшего - Мартина.

Когда Мартину исполнилось одиннадцать лет, чума унесла его мать и старшего брата Петра. Отец совсем обеднел и много болел, оставив детей почти без присмотра. Микулаш вынужден был наняться викарием к пану Венцеславу. К тому времени он успел обучить Мартина грамоте, латыни и Священному Писанию. Мальчик обладал поразительной памятью и способностью к учебе. Незаурядный ум сочетался у юного Мартина с независимым свободолюбивым нравом. Он был вожаком ватаги мальчишек, совершавших частые набеги на сады пана Венцеслава, и затевающих драки с сыновьями богатых крестьян и пребендариев.

Весной 1408 года Томаш Гуска умер. Его брат Микулаш написал письмо своему дальнему родственнику епископу Штефану Крабице с просьбой взять четырнадцатилетнего Мартина и пятнадцатилетнего Якоба в обучение.

Ранним июньским утром братья, поклонившись могилам отца и матери, отправились в город Брно к епископу Штефану. Делая нечастые привалы, они одолели путь за два с половиной дня и в жаркий полдень девятнадцатого июня достигли ворот Брно. Здесь пути братьев неожиданным образом разошлись. Произошло это так. На главной площади Брно в этот жаркий день было не так уж много народу. В тени большого здания мальчики заметили одиноко стоящего монаха – по виду – францисканца. Был он высок и худощав, и выглядел лет пятидесяти. Братья подошли к нему:

- Не подскажете ли, святой отец, как найти дом епископа Штефана Крабице?

- Я знаю его дом и покажу вам. Но с какой целью вы направляетесь к епископу? – Монах говорил по-чешски с акцентом.

- Отец послал нас учиться к нему. – Сказал Якоб.

- И чему же вы хотите научиться? – Спросил монах.

- Научиться во всем являть себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах. Чтобы нас огорчали, но мы всегда радовались, чтобы мы были нищи, но многих обогащали, чтобы ничего не иметь, но всем обладать[3]. – Отвечал Мартин на латыни словами Священного Писания.

Монах поразился столь удивительным словам, сошедшим с уст подростка:

- И что же – много ли ты еще знаешь из Писания?

- Все Евангелия, Деяния апостолов, послания Павла и Апокалипсис. – Гордо произнес мальчик.

- А что же ты? – Обратился францисканец к Якобу.

- Грамоте обучен. – Смущенно ответил тот, отдавая должное удивительным способностям и памяти своего брата.

- А ты писать тоже, конечно, умеешь? – Снова спросил монах Мартина.

- Умею.

- Как звать тебя?

- Мартин Гуска. А это мой брат Якоб.

- А меня зовут Флорентий. Флорентий Радейвин. Я возвращаюсь из странствия в свой монастырь на юге Германии. Скажу прямо, что тебя Мартин я хотел бы видеть среди наших монахов. В библиотеке монастыря нужны толковые переписчики. Твой брат тоже может отправиться с нами, ибо и для него найдется место в монастыре.

- Я никуда не пойду. – Отозвался Якоб. – Я должен выполнить волю брата моего отца и поступить в обучение к епископу Штефану.

- А я никому ничего не должен. – Сказал твердо Мартин. И добавил словами от Иоанна: - Верующий во Христа не судится, а не верующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единородного Сына Божия[4].

Флорентий вновь был восхищен познаниями мальчика и его решимостью. Он велел Мартину ждать его здесь на площади. Якоба же монах отвел к дому епископа Штефана Крабице: и более мы ничего сказать о дальнейшей судьбе Якоба не можем.

Затем Флорентий и Мартин скромно пообедали и тем же днем, помолившись в церкви св.Якуба, двинулись в долгий путь...

 

 

2.

 

«История – это наш утраченный референт, то есть, наш миф»

Жан Бодрийяр «Симулякры и симуляции»

 

Есть такая детская игра – отгадывать слова. Сидящие в комнате люди договариваются, что один из них выходит, а остальные загадывают какое-нибудь слово. Затем ушедший возвращается и задает наводящие вопросы. Скажем, он спрашивает: «это растение?» А ему отвечают: «Нет». – «Животное?» – «Да». И так далее. Но допустим, что те, кто остался, вообще не договорились ни о каком конкретном слове, а решили, что в зависимости от вопроса, ответ будет строиться так, чтобы определить возможный ответ каждого, кому будет задан следующий вопрос. То есть, загаданное слово будет возникать в зависимости от того, какие вопросы будут заданы, и ответ в конечном итоге установится по ходу разговора.

В этом случае для того, чтобы анализировать мир и человеческое бытие, нужно одновременно рассматривать становление и того, что говориться о мире, и того, о чем говориться. Понимать мир, как нечто, что порождает человек, способный понять то, что он же и порождает. Но есть нечто, что мешает так воспринимать реальность. Что это? – Допущение, что есть готовый, завершенный мир всех законов и всех смыслов. Идея Бога предполагает обычно такую завершенность, когда все как бы решено, уже пройдено... Лишь в вечности предстают друг пред другом создание Бога – человек и создание человека – Бог. В разворачивающемся же потоке времени можно и нужно научиться жить в мире не готовых смыслов, а в таком мире, где смыслы становятся по ходу дела...

Жить в мире готовых смыслов проще. Так, впрочем, живут очень и очень многие,... почти все... Так жил и Костя. Ведь главное – не то, что ты думаешь и каких учений придерживаешься, а то, как ты живешь. Костя считал себя последователем гностиков и постмодернистов, автором оригинальных мировоззренческих построений, смыкающих учения тех и других. Мысль его взлетала и уносилась в головокружительные горизонты – туда, куда редко добирается мысль смертного. А как он жил? – А жил он в очень четко очерченной клетке, где все расставлено по местам и, честно говоря, совершенно безрадостно. Иллюзия свободы, в том числе и свободы творения новых смыслов, подпитываемая изящным философствованием, в которое так хотелось верить! Попытка защититься от депрессивного эмоционального фона, робости, закомплексованности, неспособности на поступок, неспособности любить, в конце концов.

Разрыв между иллюзией свободы и жесткой клеткой своей жизни Костя прозревал (не только мысленно – он, конечно, сознавал этот разрыв; сознавал, но не прозревал) лишь несколько раз в жизни. Первый раз – когда влюбился в Настю и отправился с ней к маленькому лесному озеру. Второй – когда Толик Медведенко после назидательной лекции о «царе, рабе, черве и боге», спросил Костю, осознает ли он это в своей жизни. Третий раз – после вопроса Ивана Куренного о том, является ли Костина жизнь Бытием-к-смерти. И четвертый раз – в тот же день, когда произошла эта таинственная история, как-то связанная с 1421 годом. Она и явилась тем, что перетрясло не только Костино представление о себе, но и саму его жизнь. Внимание Кости стало проникать не только в область мышления (что, между прочим, само по себе далеко не каждому доступно), но и в те смыслы, которые выстраивали его бытие. Ждали его неутешительные открытия.

Постмодернистский плюрализм и гностические озарения были лишь тонким слоем, под которым скрывалась могучая фигура ветхозаветного фарисея с четко очерченным кодексом правил и запретов. Фарисей жестко карал все вольнодумные Костины порывы, следствием чего были и самоуничижение, и депрессия, и множество страхов. Фарисей этот - архетип зловещих деяний Моисея, накинувших бремя удушья на цивилизацию, заложивших фундамент таких сверхценностей, как власть и монополия на истину. (Нерон, Сталин, Гитлер, фашизм, религиозный фанатизм, терроризм, серые кардиналы, управляющие денежными потоками и влекущие мир от одной катастрофы к другой – из этой же серии). С этими сверхценностями западной цивилизации боролась Костина мысль, обращаясь к постмодерну, но боролась безуспешно, так как не была направлена внутрь - к тому, что гнездилось в самой Костиной душе. Конечно, сказать, что фарисей и был единовластным хозяином тех смыслов, что обустраивали Костину жизнь, - значит очень сильно упростить положение вещей. Великое множество других фигур кружили хоровод жизни (что великолепно описал Герман Гессе в своем «Степном волке»), но реальной законодательной и исполнительной властью обладала именно эта - ветхозаветный фарисей.

Именно в поисках того, что было бы способно противостоять фарисею, Костя ухватился за Мартина Гуску. Желая вывести эту фигуру из тени, он решил написать историю жизни Мартина. Историю жизни этого великого еретика. Погружаясь, с помощью Мартина в свои собственные глубины, Костя постигал, что там – за ересью – таится еще один полюс его жизни – атеизм. К нему-то Костя и двигался сейчас. Как к горькому лекарству... Читатель в этом месте вправе возмутиться – разве может быть движение к атеизму верным шагом к постижению своей сущности? А почему бы и нет? – отвечу я вопросом на этот гипотетический вопрос. Погрузившись в эту книгу, мы вместе с ее героями путешествуем по непредсказуемым лабиринтам ризомы, играем в игру без правил, отгадываем слово, которое еще не было загадано. На этом пути неизбежно рушатся все авторитеты, в том числе и духовные. Лично мне движение Кости в сторону раскрытия в себе атеиста кажется сейчас очень уместным в предложенных обстоятельствах. Куда он двинется дальше, я пока так же, как и ты, читатель, не знаю... Но коль скоро я употребил слово атеизм, я хотел бы раскрыть его насколько возможно объемно, ибо часто оно ассоциируется с довольно плоским мировоззрением диалектического материализма и какими-то отголосками советского пионерско-комсомольского воспитания. Мы же обратимся к философскому словарю 2000-го года:

«Атеизм – в традиционном понимании – мировоззренческая установка, альтернативная теизму, то есть, основанная на отрицании трансцендентного миру начала Бытия. Атеизм может подразделяться как религиозный индифферентизм (то есть отсутствие фокусировки на вопросах веры), религиозный скептицизм (то есть сомнение в определенных догматах вероучения), вольнодумство (то есть внеконфессиональная интерпретация символа веры), антиклерикализм (то есть позиция неприятия института Церкви). По форме проявления атеизм варьируется в предельно широком диапазоне - от моделей, исключающих Бога в качестве объяснительного принципа из картины мира (материализм) до смысложизненной позиции богоборчества (романтизм)».

Костины раскопки в себе с использованием такого исторического персонажа, как Мартин Гуска, включают в себя, пожалуй, все позиции атеизма, исключая религиозный индифферентизм... Написание истории жизни Мартина стало воплощением желания принять эту противоречивую и отвергаемую ранее сторону своей личности, и создать противовес фигуре фарисея, которую Костя с ужасом открыл в себе сразу после событий в Университетской группе.

Почему все-таки Мартин Гуска? Тут уместно сказать несколько слов о Костином отношении к реинкарнации. Конечно, после того, что произошло с группой на лекции о Хайдеггере, проще всего было бы занять позицию, что Мартин Гуска, возможно, одно из прошлых Костиных воплощений. Но Костя относился к столь упрощенным мыслям снисходительно. Считая себя прогрессивным философом (а тут еще и надвигающийся атеизм!), Костя не разделял расхожих представлений о переселении души. Его мысль тяготела к нелинейным моделям квантовой физики (тут прослеживается влияние Юры и Гриши) – моделям так называемых «запутанных состояний». Но о запутанных состояниях мы еще поговорим в конце главы...

К атеистическим позициям Костю направил и вопрос Куренного о Бытии-к-смерти. С того дня мысль о смерти стала навязчивой. Как бы ни хотел Костя уверовать во что-то, что отвлекло бы от холодного, парализующего ужаса неизбежного полного и окончательного исчезновения, - не получалось. Все, что он смог, так это придать ужасу оттенок возвышенности. Мысль Кости о смерти, когда ей удавалось придать поэтическую форму, выглядела примерно так: «когда-нибудь я неизбежно вступлю в наиширочайшую пустыню, совершенно гладкую и неизмеримую... Погружусь в непостижимые сумерки, в немую тишину, в неописуемое согласие, и в этом погружении утратится и всякое подобие и всякое неподобие, и в этой бездне душа моя утратит сама себя и не будет больше знать ни подобного, ни неподобного, ни иного; и будут забыты любые различия в этом простейшем начале, молчащей пустоте, там, где не видно никакой разницы, в глубинах, где никто не обретет себе собственного места, в этом молчаливом ненаселенном совершенстве, где нет ни дела, ни образа...»

Когда-то в юности он думал уже подобным образом, но мысль эта всякий раз упиралась во взрыв липкого потного ужаса, который рассыпал во прах любое дальнейшее размышление. Оставались лишь какие-то междометия: «как это я - никогда больше...? никогда!!! никогда!!! абсолютно никогда!!!...» В дни же, последовавшие за странной лекцией, Костя стал приучать себя не бежать от этого липкого, судорогой скручивающего ужаса, а, напротив, идти ему навстречу, продолжая думать о смерти, о полном и окончательном исчезновении. Через несколько дней это удалось. Оказалось, что ужас переваливает за некоторый пик, а затем на его место приходит совершенно новое чувство. Переложить его на слова очень трудно, но Костя попробовал записать ассоциации, которые от этого чувства остались:

«Как в детстве меня охватывал ужас перед Ничто, но сейчас я не убегал от него. Усилием воли продолжал проникать вглубь ужаса, который выходил на максимальный уровень, а после вдруг преобразился в экзистенциальный пик духа, переживание чего-то вечного по сути и одновременно преходящего, общечеловеческого. Мне как будто открылось величие человека, стоящего лицом к лицу с молчащим холодным космосом, постигающим, что мгновение преходяще и что всё когда-либо окончательно и бесповоротно исчезнет - и при этом имеющим мужество творить смыслы и совершать поступки... Человек наедине с собой и своим абсолютным одиночеством... Это было высокое состояния духа. В нём была какая-то отчаянная романтика. Романтика от ясного переживания того, как на каждый найденный человеком способ быть, само Бытие отвечает безупречно выверенным ходом, дающим понять, что Жизнь бессмысленна, Бога нет, а ты - пустое место неустойчивого равновесия Проявленного и Непроявленного. Этим, возможно, дается шанс человеку опереться на себя в разверзнувшейся пропасти Нигде и Никогда».

Несколько дней после этого переживания Костя вынашивал гордое и одновременно скорбное чувство романтического атеизма. Перечитывание средневековых мистиков еще более углубляло это состояние. Эрхардт, Сузо, Таулер, Ареопагит - смыкали Ничто Хайдеггера и божественное Ничто. То, что раньше было предметом Костиных рассуждений, проникло, наконец, в область чувств.

В эти дни он читал очень много из средневековых авторов. Особенно глубоко запали в Костину душу рассуждения Фомы Кемпийского, современника Мартина Гуски. Костя принимал Фому (его «Подражание Христу»), тут же отвергал, переиначивал, подвергал деконструкции, прочтению с точки зрения ницшеанства и экзистенциализма... Все это еще найдет отражение в истории Мартина Гуски...

 

А вот сама эта история... Почти пять с половиной веков прошло с тех пор, как закрылись последние глаза, видевшие Мартина. В летописях осталось лишь несколько страниц о его жизни и совсем небольшие кусочки его работ и проповедей. Можно ли сказать, что то, что писал Костя - соответствовало тому, как было «на самом деле»? - Да!

Чтобы разобраться, почему я ответил «да», мы и поговорим о квантовой теории «запутанных состояний». Теория «запутанных состояний» связана с квантовомеханическим парадоксом Энштейна-Подольского-Розена и относится к микромиру. Парадокс состоит в том, что элементарные частицы, принадлежащие к квантовой системе, например, к атому или атомному ядру, будучи разделены, вследствие некоторого воздействия, сохраняют информационную общность так, как если бы они по-прежнему составляли единое целое. Такое их состояние называется «запутанным». При этом управление состоянием одной частицы вызывает мгновенное изменение состояния всех других. Дело в том, что состояние квантовых частиц не определено в те моменты, когда их не наблюдают!!! Например, не определено направление спина[5]. Наблюдение частицы, как бы, фиксирует ее состояние (в данном случае, спин), а вместе с тем, и состояние всех остальных частиц, запутанных с наблюдаемой. Это означает, что то, как мы выберем измерять реликтовое излучение, то есть, излучение возникшее в момент Большого Взрыва – возникновения Вселенной, повлияет на состояние этого излучения в сам момент Большого Взрыва. Парадоксальным образом мы сейчас можем влиять на то, что произошло миллиарды лет назад. Иными словами, пока мы не обратили внимание на то, что уже как бы произошло, - оно неопределенно, то есть, как бы и не произошло. Более того: мы можем выбирать то, как оно (то что уже давным-давно произошло) произойдет! Мы можем создавать то прошлое, которое не засвидетельствовано!

Для нашего повествования все вышесказанное означает, что Мартин Гуска и Флорентий Радейвин сейчас, когда Костя пишет свои строки и, парадоксальным образом в июне 1408 года направились из Брно через Прагу в окрестности Вюрцбурга, где располагался монастырь Братьев Общинной Жизни. Ну а о том, как проходило их путешествие, мы узнаем из следующей главы...

 

 

3.

«Истинно, не высокие слова делают человека святым и праведным, а жизнь добродетельная делает его угодным Богу. Пусть не умею определить, что есть благоговение: лишь бы я его имел. Если знаешь всю Библию и все изречения мудрецов, что пользы во всем том, когда нет у тебя любви и благочестия? Суета сует, все суета, кроме любви Божией и служения Ему Единому. Презирая мир, взирать на небесное Царствие - вот в чем состоит верховная мудрость».

Фома Кемпийский «Подражание Христу»

 

«Утром шестого дня пути Мартин с Флорентием вошли в город Кутна Гора. До Праги оставалось совсем недалеко, а затем, по расчетам Флорентия понадобится еще неделя, чтобы добраться до монастыря под Вюрцбургом. Мартин, всё детство проведший в сельской местности, впервые видел города: Брно, Пршибислав, Немецкий Брод и вот, наконец, Кутну Гору. Мальчик удивленно и восхищенно рассматривал богатые дома, часовни и соборы, дивясь великолепию и, вместе с тем, строгости форм готической архитектуры. Флорентий, еще в Пршибиславе заметив любопытство Мартина, принялся увещевать его не строгой, но настойчивой проповедью:

- Смущаешь ты, мой юный друг, свою неокрепшую душу прелестями земной красоты. Это меня беспокоит, ибо судьба твоя – служить лишь одному Богу. Говорят ведь многие безумные и малодушные: «Вот какая счастливая жизнь тому-то или тому-то человеку! Как богат он, как знатен, как возвышен и могуч!». Но стремись к небесным благам, и увидишь, что все те временные - ничтожны; увидишь, как они неверны и как тягостны, потому что нельзя никогда без заботы и без страха обладать ими. Не в том счастье человеку, чтоб иметь все временное в изобилии: достаточно ему и необходимого. По истине жалость - жить на земле. Чем ближе к Богу хочет быть человек, тем более горька становится ему здешняя жизнь. Чувствует он совершеннее, и оттого видит яснее болезни поврежденной человеческой природы.

- Про ничтожность богатства я уразумел еще с детства: дядя Микулаш часто говорил об этом. Но почему восхищение красотой вы считаете дурным и недостойным для того, кто решил посвятить свою жизнь Богу? Ведь красота – тоже творение Бога...

- Не говори так, Мартин. Ты еще не понимаешь опасность соблазна всем земным и плотским. Мы, удалившиеся от мира, ради Христа отказавшиеся от всех внешних прикрас, считаем все прекрасное на вид, услаждающее слух, нежно пахнущее, сладкое на вкус, приятное на ощупь – одним словом, все плотские удовольствия – нечистотами. Так учил еще святой Бернар Клервосский.

- Но ведь в Евангелии про это ничего не сказано! Почему мы должны слушать Бернара?

- Что ты! – Флорентий перекрестился, удивленно посмотрел на Мартина и продолжал уже строго: - Не богохульничай! Смири свою гордыню! И я в молодости предавался вольнодумию, о чем сейчас горячо сожалею и до сих пор замаливаю этот грех. Смирись, чтобы не повторить ошибок многих. А что касается Писания, - Тут Флорентий смягчился, - то вот слова апостола: «Нужно нам держаться в терпении и ожидать Божия милосердия, доколе пройдет здешнее беззаконие и смертное поглощено будет жизнью»[6].

Мартин хотел было возразить, что слова Павла можно истолковать совсем иначе, и что вовсе не обязательно пренебрегать преходящим, даже если стремишься к вечному, но сдержался: он не хотел ссориться со своим старшим спутником. К тому же, он заметил, что Флорентий испытывает нечто подобное сожалению, от того, что ему приходится отрекаться от земного и плотского, но мужественно справляется с этим сожалением благодаря упорству аскета. Это наблюдение вызвало двойственные чувства: сочувствие, с одной стороны и уважение к подвижнику, неуклонно идущему к своему идеалу, с другой. Победило все же уважение.

- Я согласен с вами, учитель. – Произнес он, открыто глядя в глаза Флорентию. Тот улыбнулся и положил руку на плечо мальчика.

- Видит Бог, из тебя получится настоящий монах.

Мартин смирился лишь внешне, из чувства уважения, но остался при своем мнении. Он продолжал восхищаться красотами архитектуры и пейзажей, но не выражал свои восторги столь явно. Мартин чувствовал во Флорентии Радейвине огромную внутреннюю силу и знал, что жизнь в монастыре придаст подобную силу и ему самому. Так что расхождение во мнениях, которое наметилось и с которым, Мартин предчувствовал, предстоит еще не раз столкнуться, вовсе не убавило в нем желание стать монахом.

 

Здесь следует сказать несколько слов об искусстве Чехии, особенно об архитектуре, развившейся под сильным влиянием готики, которое как раз в пору описываемых нами событий достигла наивысшего своего расцвета. Готическая архитектура пришла в Чехию из Германии в тринадцатом веке. Раннеготический стиль был воспринят почти как революция во всей своей чистоте. Бурное развитие архитектуры и искусства началось во время правления Карла IV, отца нынешнего короля Вацлава IV. Было начато строительство собора святого Витта в Праге. Настоящим открывателем нового направления в архитектуре стал Петр Парлерж из Швабии, ставший одним из создателей позднеготического стиля. Именно он и его ученики строили соборы святого Витта, святого Бартоломея в Колине, святой Барбары в Кутной Горе. Петр Парлерж открыл также новый период в развитии чешской скульптуры. В его мастерской чешские и немецкие мастера изготовили ряд превосходных каменных портретных изображений и скульптур, украсивших многие соборы. Богатство украшений и изысканность стиля почти предвосхищают искусство эпохи Возрождения.

 

В то время, как Мартин восхищался этим великолепием, Флорентий был угрюм и даже, казалось, раздражен. Выйдя из собора святой Барбары в Кутной Горе, где спутники совершили утреннюю молитву, он негодовал:

- Люди спешат приложиться к святыне, и они более любуются красотой этой святыни, нежели молятся ей. Зачем в церквах столько золота, которое только отвлекает от молитвы? К чему перед глазами молящихся все это нелепое уродство, какое-то поразительное безобразное изящество и изящное безобразие? Зачем тут мерзкие позолоченные обезьяны? К чему свирепые львы? Ужасающие кентавры? Сражающиеся воины, трубящие охотники? Ты видишь под одной головой множество тел и, наоборот, много голов у одного тела. Здесь у четвероногого животного виден змеиный хвост, там – у рыбы голова четвероногого. В конце концов, здесь такое великое разнообразие всевозможных изображений, что неокрепшего духом мирянина скорее потянет проводить все время только ими одними любуясь, а не размышляя о законе Божием! Ничего, Мартин, когда мы достигнем нашей обители, ты увидишь образчик апостольской бедности и праведной жизни. Потерпи немного!

Словами этими монах подбадривал, прежде всего, себя самого. Мартин вовсе не томился и терпеть ему не приходилось. Видя мужественное борение Флорентия, он вновь испытал порыв уважения к нему и силе его духа.

Вечером следующего дня спутники были уже в Праге. Красоты прочих городов померкли перед великолепием того, что увидел Мартин здесь. К радости Мартина Флорентий оставил его у своих знакомых, а сам исчез на два дня, предоставив возможность мальчику бродить по городу, наслаждаясь его величием.

Вернулся монах вечером второго дня в радостном расположении духа. Он побывал в своей альма-матер – Пражском университете. Рассказал о том, что встретился со старым другом, - ныне ректором Пражского университета – Яном Гусом. Как раз в эти дни Гус выступил на защиту некого мирянина Томаша Штитного, который перевел на чешский язык труды Блаженного Августина, Бернара Клервосского, Иоанна Феданцы, Гуго Сен-Викторского и Фомы Аквинского. За популяризаторство этих работ Штитный подвергся нападкам со стороны духовенства, но Яну Гусу удалось отстоять его дело. Это был открытый вызов высшим слоям духовенства, держащимся за власть и управляющим умами мирян. Доступность творений святых отцов простым мирянам – это первый серьезный удар по церковной верхушке, погрязшей в богатстве и излишествах и давно уже утратившей живой Евангельский дух. Флорентий был восхищен смелостью Гуса и других магистров и студентов университета:

- Большое дело затевается здесь в Праге! Среди магистров и студентов сейчас распространяются труды английского проповедника Джона Уиклифа, призывающего к Евангельской простоте и идеалу бедности. Еще в прошлом веке он считал, что церковь должна быть бедна, как бедны были апостолы, и что Христос наделил ее лишь властью решать духовные вопросы.

- Отчего же это не так на самом деле? – Спросил Мартин.

- В этом мире очень много несправедливости, ибо диавол не дремлет и искушает всякого, а в особенности того, кто вершит судьбы людей.

- И что же теперь будет?

- Я думаю, что начнется великая борьба с диаволом. Господь на стороне таких людей, как Ян Гус и его сторонники. Сейчас они открыто проповедают учение Уиклифа.

- А в чем состоит его учение?

- Изучив Библию, Уиклиф пришел к выводу, что Папа Церкви не нужен. Церковь, учил он, состоит из тех, кого Господь избирает для спасения. Он также отвергал папское истолкование евхаристии относительно действительности плоти и крови Христа, говоря, что хлеб и вино являются символами деяний и благодати Христовой. Уиклиф считал индульгенции, которые приобретались для отпущения грехов, деянием диавола. Деятельность священников угодна Богу в том случае, учил он, если они ведут праведную жизнь; живущих же неправедно государство должно отрешать от должности. Я и мои братья в наших монастырях давно думали подобным образом, но никто пока еще не решился, так как Ян Гус, открыто проповедовать это. Большое дело затевается в Праге!

 

Утром следующего дня путники двинулись в сторону Вюрцбурга, где в холмах южной Германии располагался монастырь, в котором предстояло подвизаться Мартину. Флорентий нес своим братьям радостную весть о событиях в Праге. Во время привалов он продолжал наставлять Мартина в богоугодной жизни. Он говорил:

- Слушай, мой юный друг слова мои, ибо помогут они тебе в твоем служении. Величайшая мудрость - искать Царства Небесного, удаляясь от мира. Суета - искать богатства гибнущего и на него возлагать упование. И суета также гоняться за почестями и надмеваться горделиво. Суета прилепляться к желаниям плоти и того желать, от чего после придется понести тяжкое наказание. Суета желать долгой жизни, а о доброй жизни мало иметь попечения. Суета заботиться о настоящей только жизни, а в грядущий век не смотреть нисколько. Суета любить то, что скоро проходит, и не спешить туда, где пребывает вечная радость.

Мартин соглашался со словами наставника. Сейчас даже внутри его не было отрицания тех истин, над которыми он и сам, бывало, размышлял, читая Евангелия и послания Павла. Флорентий же говорил и такие еще слова:

- Не величайся ни богатством, когда есть оно, ни друзьями, когда есть сильные друзья, но Богом хвались, Кто все дарует, а превыше всего прочего Себя Самого дать нам желает. Не величайся крепостью или красотою тела, ибо малая болезнь разлагает его и безобразит. Не гордись от своего искусства или умом своим, чтобы не стать неприятным Богу, ибо от Него все, что можешь ты иметь по природе доброго. Не почитай себя лучше других, чтоб не явиться худшим перед Богом, Который знает все, что есть в человеке. Не гордись добрыми делами, ибо не таков суд Божий, каков суд человеческий, и Богу многое неприятно, что нравится людям. Если есть в тебе что доброго, думай, что у других доброго больше, да сохранится твое смирение. Не будет тебе вреда, если ниже людей себя поставишь, но вред большой, когда хотя бы над одним возвысишь себя. Смиренный пребывает в мире, а в сердце у гордого ревность и негодование.

 

И вот странники достигли земель Германии. Одежды их были легки, а дни и особенно ночи становились все холодней. Погода в начале июля неожиданно испортилась. Часто шли дожди, и путникам негде было укрыться и согреться. Когда до монастыря осталось всего два-три дня пути, Флорентий приболел. Часто кашлял, ослаб. Передвигались теперь медленно, делая частые привалы в маленьких селениях. Но и тут дух Флорентия был бодр, что в который уже раз восхитило мальчика. Он видел перед собой пример человека, живущего в согласии со своими словами. Его проповедь отражала то, что жило в его сердце, хотя и видно было, что далось это Флорентию не просто, а в результате многолетней мужественной борьбы с искушениями. Хворая, он обращался к Мартину с такой речью:

- Благо нам, что имеем иногда некоторые печали и бедствия, ибо часто напоминают они человеку о душе его, чтобы познал он себя в изгнании и не надеялся ни на что в этом мире. Благо нам, что терпим иногда противоречия, что плохое о нас думают и не правильно нас понимают, когда у нас и в деле и на мысли все доброе. Часто служит это нашему смирению и предохраняет нас от тщеславия, ибо тогда сильнее ищем Бога, знающего наши сердца, когда во внешнем мире люди нас презирают и не понимают нас. Должно человеку всего себя утвердить в Боге, чтоб не имел он нужды искать утешений от других. Когда человек в доброй воле смущается или искушается, или расстраивается от дурных помышлений о нем, тогда сильнее чувствует, как Бог ему нужен и без Бога он ничего не может; тогда стенает и молится, страдая от боли и тяготит его жизнь и смерти хочет, желая разрешиться и быть со Христом. Тогда видит он ясно, что не может он найти на земле полного мира и безопасности.

 

Благодаря Богу и крепости своего духа Флорентий в два дня одолел недуг. Для Мартина это было еще одним свидетельством необыкновенной силы этого человека. Мальчик окончательно утвердился в правильности своего выбора. Он жаждал такой же силы духа и готов был к любым испытаниям монастырской дисциплины.

Когда же на девятый день пути из Праги они достигли своей цели, Мартин был еще раз удивлен, ибо обитель, куда они пришли, была совершенно не похожа на те богатые монастыри, где им приходилось не раз останавливаться на ночлег. Несколько скромных домов на вершине холма и деревянная часовня – никаких признаков не то что роскоши, но хоть какого-то достатка. Встречены путники были очень радушно, и в тот же день Мартин узнал, что монастырь этот вовсе не принадлежит ордену святого Франциска, а является одним из недавно появившихся оплотов Братьев Общинной Жизни. Братство это было основано Флорентием Радейвином и двумя его друзьями: аббатом этого монастыря Герардом Скадде и Любертом Берньером ван ден Бушем – аббатом центральной обители Братства, располагавшейся в Нидерландах. Туда вскоре намеревался отправиться Флорентий, оставив Мартина послушником здесь, в монастыре близ Вюрцбурга.

 

4.

 

«Тот, кто сможет в воодушевлении обнаженного момента истины, в этом состоянии один на один с миром хорошенько расспросить себя (что едва ли или почти невозможно), тот опишет всю Вселенную. Не в том смысле, что человек, как он есть эмпирически – это Вселенная, а в том смысле, что если ты сможешь что-то в себе выспросить до конца и у тебя хватит мужества, веря только этому, раскрутить это до последней ясности, то ты вытащишь и весь мир, и увидишь, какое место в его космическом целом отведено предметам наших стремлений и восприятий».

Мераб Мамардашвили «Картезианские размышления»

 

Во второй главе я писал, что Костя обнаружил в себе фигуру ветхозаветного фарисея, который, как оказалось, доминировал в его жизни, несмотря на тонкий поверхностный слой плюрализма. Открытие это и последовавшие за ним события столь значительны, что стоит подробнее описать как это произошло.

Несколько дней вслед за всей этой странной историей с 1421-м годом, происшедшей во время лекции о Хайдеггере, Костя много времени провел не только в библиотеке, но и в интернете, выискивая всевозможные материалы о гуситах, таборитах, пикартах и Мартине Гуске. О гуситских войнах информации нашлось много, но непосредственно о Мартине и пикартах – всего лишь несколько достаточно противоречивых документов. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, что в перерывах своих поисков Костя несколько раз пытался зайти на собственный сайт. И не смог: два дня подряд в ответ на запрос высвечивалась табличка: «Сайт не обнаружен». На этом сайте Костя публиковал свои статьи и эссе, а так же объявления об уроках английского языка. Именно отклики на эти объявления обеспечивали Косте заработок: зарплата в УПЭЭМе была символической. Исчезновение сайта (который потом можно было бы сделать снова, но раскрутка и привлечение новых посетителей могла занять не меньше года) пробило бы сильную брешь в Костином бюджете. Первый день Костя не особенно волновался: такое случалось и раньше – доступ к сайту восстанавливался через несколько часов. Но когда и вечером второго дня сайт был недоступен, недобрые предчувствия закрались в Костину душу.

Три года назад этот сайт Костя создавал вместе со своим университетским другом Валерой Андреевым. Год назад они поссорились. Поссорились, в общем-то, из-за пустяков, но прекратили общаться и Костя убрал все статьи, рассказы и материалы Валеры с сайта. А не так давно Костя в присутствии общих знакомых неуважительно отозвался о Валере. Итак: отупевший от десятичасового сидения за компьютером, Костя рассудил следующим образом – Валера узнал об этом Костином выпаде и попросту отомстил, закрыв сайт, к которому у него оставались все ключи и пароли. Вначале Костя посмеялся над своей догадкой, но перед сном еще раз попробовал открыть сайт – тот же результат. Не спалось ему до пяти утра: возбуждение и навязчивые мысли о Валере... В пять утра вскочил с кровати и с трепыхающимся сердцем включил компьютер. И снова: «сайт не обнаружен»... И тут мысль его и чувство объединились в порыве мщения. Началось с представления о телефонном звонке Валере и злобной унизительной ругани в его адрес. Потом были сцены, связанные с подкарауливанием Валеры на темной улице и избиением. Но, Валера – парень крепкого сложения, к тому же занимавшийся боевыми искусствами, поэтому далее в ход пошли дубинка, нож, кровь, заметание следов... Но и этого было недостаточно разбушевавшемуся воображению (реагировало и тело: Костю бросало в жар, лихорадило, сводило мышцы). Следующие сцены были связаны с внезапным многомиллионным наследством, которое Костя получает от некого далекого родственника и тратит на то, чтобы уже не убить Валеру, но сделать его жизнь невыносимой насколько это только возможно.

Рано утром, поднявшись после короткого прерывистого сна, в котором тема мести продолжалась, Костя первым делом запустил компьютер. Он уже твердо знал: пусть он не убьет Валеру (только из-за того, что замести следы и не попасть в тюрьму очень сложно), но драться с ним будет обязательно. Драться жестоко, напав неожиданно, безо всякого джентельменства... Но вот выход в интернет установился, Костя дрожащими пальцами набрал адрес сайта. В ответ на мониторе высветилась табличка: «Просим извинения. На сервере ведутся работы, поэтому ваш сайт временно был недоступен». Затем на экране возникла и первая страничка Костного сайта. Костя выругался, выключил компьютер, лег в кровать и сразу же заснул.

Проснувшись в одиннадцать утра, он долго еще лежал в кровати, размышляя над приступом своей неконтролируемой ярости. Тут проявилось не просто ветхозаветное «око за око, зуб за зуб», но нечто и того похлеще. Стало стыдно. Пусть не на деле, а в помысле только, совершил Костя и убийство с особой циничностью, и унижение чести и достоинства. А все из-за чего? Пришлось признаться себе, что две тысячи лет назад, он вполне мог, захлебываясь от удушливой ярости, кричать, стоя возле дворца прокуратора Иудеи: «Распни его! Распни!»...

Был воскресный день и еще в течении нескольких часов Костя заставил себя пересмотреть несколько лет своей жизни. Оказалось, что то, что в ночном бреду больного воображения предстало во всей своей красе, исподволь владело почти всеми мотивами поведения и самим Костиным образом жизни. Жесткость и непримиримость некоторых убеждений, подавление своих желаний и потребностей, всевозможные виды самонаказания за любое вольнодумство... Еще одно открытие - выбор окружения: Гриша, Юра, Ольга, Витя находились рядом лишь потому, что Костя в чем-то был лидером среди них. Неявным, но лидером. Если бы, например, Гриша или Юра в той же философии вдруг стали сильнее, чем он, - еще неизвестно, что бы из этого вышло. Сейчас, кстати, едва заметный налет напряжения (не вышедший еще в сознание) вызывали Витя Назаров и Миша Платонов – какая-то почти неявная позиционная борьба-игра, примеривание друг к другу, оценка силы - уже шла, несмотря на перевес пока что дружеского расположения друг к другу. Кстати, в размышлении над этим вопросом Костина мысль буксовала, ясно было только, что существуют невидимые линии напряжения, которые со временем могут проявиться через какие-то неожиданные ситуации...

Еще к фигуре фарисея: раньше Костя удивлялся - почему вслед за какими-то взлетами мысли, ниспровержением идолов, развенчиванием человеческих заблуждений, следовали приступы депрессии, хандры, разочарования? Теперь, когда фарисей (именно так Костя обозначил его и, замечу, обозначил довольно точно) высветился в осознании, многое стало понятно. Фарисей оказался не надуманной фигурой: ночью он предстал, что называется, во плоти, и Костя с ужасом постигал, какими сетями опутана вся его жизнь, в каком чудовищном рабстве у самого себя (у фарисея в себе) он находился.

Когда читаешь про подобные откровения и примиряешь к себе, то порой мысль лениво соглашается, что да, мол, возможно и мне это все присуще. Но читатель, представь хотя бы на секунду - какую глубину потрясения от ощущения своего бессилия перед маховиком слепой и яростной силы испытывает тот, кто прочувствовал эту силу до мозга костей своих! Когда не переживаешь с обостренной ясностью, что ты – раб, то жить можно весьма сносно. Но познав это всеми фибрами души своей, как хочется свободы! А как к ней прорваться, когда, к тому же понимаешь, что ты – лишь механическая игрушка во власти неподвластной стихии? Дело почти безнадежное... И шанс к действительному освобождению появляется лишь у тех, кто волею случая или Божественного провидения, хотя бы прикоснулся к аду своего нутра.

И тут мы начинаем осознавать Лабиринт... Схема лабиринта мироздания устроена, похоже, так, что в ней каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой. Нет центра, периферии, нет выхода и входа. Путешествие в Лабиринте – ситуация постоянного выбора. Путешествие по дорожкам ризомы – Костя раньше много размышлял об этом, но не применительно к себе, а как-то абстрактно. Теперь же ему открылось пространство игры смыслов, применительно к собственной судьбе... Нет, не к судьбе, ибо игра в развилках пространства и времени разрушает фатальность судьбы и ее место занимает каскад непредсказуемых выборов. Каскад выборов на пересечении дорожек ризомы. Среди них – отношение к постмодерну и гнозису и зачем-то понадобившийся поиск их взаимосвязи... Толик... Витя Назаров... Иван Куренной и Хайдеггеровское Бытие-к-смерти... Теперь вот еще и Мартин Гуска. Его Костя выбрал снова – на этот раз насколько возможно осознанно...

 

5.

 

«Существуют два средства восстановления в человеке подобия божьего, а именно - изыскание истины и упражнение в добродетели, поскольку он тем подобен Богу, что обладает мудростью и справедливостью, но обладает непостоянно, тогда как Бог неизменно мудр и справедлив. И помогают в этом человеку троякого рода действия. Во-первых, те, что управляют его природными силами; во-вторых, те, что противодействуют внешним вредным влияниям; в-третьих, те, что искореняют уже угнездившиеся в нем пороки. Следовательно, если мы стремимся исправить нашу природу, то совершаем действие божественное, а если просто провидим, что необходимо для нашего исправления, то это действие человеческое, ибо всякое действие является или божественным, или человеческим.»

Гуго Сен-Викторский «Семь книг назидательного обучения»

 

«Обитель, куда прибыл Мартин, была весьма скромной. Здесь жили восемнадцать монахов, трое (включая уже и Мартина) послушников и пятеро работников. Монахи, в основном были пожилые. Два послушника, восемнадцати и двадцати пяти лет, держались замкнуто и предпочитали уединение общению с Мартином. Распорядок дня – довольно свободный для послушников: обязательное присутствие на утренней и вечерней молитве, три часа в день хозяйственных работ, а остальное время предоставлялось для чтения Писания и творений святых Отцов Церкви, самостоятельной молитвы и прогулок в окрестностях монастыря. Мартину выделили келью – маленькую комнатушку в одном из домиков.

В монастыре находилась библиотека, весьма богатая для столь скромной общины. Мартину было разрешено читать все, что находилось в этой библиотеке, но прежде всего то, что посоветует аббат. Мартин, который в своей жизни не читал ничего, кроме Писания, которое он знал наизусть, был поражен огромным количеством книг и авторов. Ему не составило труда, после первого же ознакомления с библиотекой запомнить и Мужей апостольских и Отцов Каппадокийских, и Тертуллиана, святых Афанасия Великого и Иринея Лионского, Иустина Мученика, Климента Александрийского, Аврелия Августина, Боэция, Алкуина, Беду Достопочтенного, Иоанна Скотта Эриугену, Алана Лильского, Ансельма Кентерберийского, Бернарда Клервоского, Александра из Гэльса, Альберта Великого, Фому Аквинского, Гийома из Шампо, Петра Абеляра, Гуго Сен-Викторского, Петра Дамиани, Петра Ломбпрдийского, Роберта Гроссетеста, Роджера Бэкона, Иоанна Дунса Скота, Мейстера Экхарта, Иоханна Таулера... Аббат посоветовал начать изучать «Исповедь» Блаженного Августина, но своенравный Мартин решил выбрать что-то на свое усмотрение. Имена всех авторов были ему одинаково незнакомы, но взгляд Мартина остановился на «Книге Истины» Генриха Сузо. Позже послушник был очарован ею, а затем и трудами Экхарта и Таулера по причинам, которые станут нам ясны позже.

 

На следующий же день после прибытия в монастырь, Флорентий представил Мартина аббату Герарду Скадде. Аббат был высоким худощавым человеком лет сорока пяти с выразительным лицом и добрыми глазами. Видимо, Флорентий уже успел рассказать аббату о необычных способностях своего юного спутника, потому что аббат с самого начала проявил особый интерес к его познаниям. Герард Скадде устроил Мартину своеобразный экзамен: просил его читать наизусть главы из Писания, писать по латыни. Мартин с гордостью демонстрировал свои таланты. Аббат сумел скрыть удивление и, в свою очередь, заметив, что мальчик держится гордо и своенравно, сказал ему следующее:

- Ты, несомненно талантлив, Мартин, но ты не знаешь еще себя. Тот, кто себя самого хорошо знает, тот о себе самом думает низко и не услаждается человеческими похвалами. Если бы ты даже знал все, что есть во вселенной, а в любви не пребывал, - что пользы тебе в том пред Богом, который по делам будет тебя судить?

- Я не сделал ничего дурного. – Отвечал послушник.

- А я не о дурном говорю. Я говорю о гордыне, которая питается твоим талантом. Усмири в себе излишн6ее желание знаний, ибо от него тебе прибудет великое рассеяние и обольщение. Знающие любят, чтоб их почитали мудрецами. Много есть такого знания, от которого мало пользы душе или никакой пользы не бывает, и весьма безумен тот, кто наиболее печется о том, что не служит к его спасению. Множеством слов не насытится душа, а благою жизнью мысль освежается, и чистая совесть дает крепкую уверенность в Боге. Чем больше и чем совершеннее знаешь, тем строже судим будешь от знания, если не прибавится тебе от этого святости в жизни. Не превозносись же никаким искусством и никаким знанием, а лучше убойся данного тебе таланта. Если кажется тебе, что многое знаешь и разумеешь достаточно, пойми, что несравненно больше еще того, чего не знаешь. Не высокомудрствуй, но лучше признавай свое неведение.

- Что же мне делать?

- Если хочешь полезное знать и на пользу чему-то научиться, желай быть неизвестным и считай себя как ничто. Знать себя по истине и презирать себя это самый лучший совет. Почитать себя за ничто, а о других всегда думать доброе и высокое - вот великая мудрость и совершенство. Верно, когда придет день суда, не спросится у нас, что читали мы, а спросится, что мы делали, не спросится, хорошо ли мы говорили, а спросится, по вере ли жили мы.

Тут за Мартина вступился Флорентий:

- Заметил ли ты, Герард, с каким красноречием сей отрок читал отрывки из Писания? Я еще при первой встрече с ним в Брно был поражен твердостью и решимостью его речи. Не будь с ним слишком строг. Нам нужны переписчики книг для монастырей Братства, а из Мартина может получится со временем не только благочестивый монах, но и писатель, открывающий новые грани в истолковании священных книг.

Аббат усмехнулся:

- Ты прекрасно знаешь, мой друг, что я вообще не отличаюсь строгостью. Но в Священных Писаниях нужно искать истину, а не красноречие. Каждую часть Священного Писания должно читать в том духе, в котором оно было написано. Мы должны искать в Писании полезного прежде, чем тонкости слова. Также как охотно должны мы читать благочестивые и простые книги, так и книги глубокие и возвышенные. Не нужно соблазняться именем писавшего, великую ли, малую ли славу оно имеет между писателями: пусть одна любовь к чистой истине влечет нас к чтению, писанию и проповеди. Не спрашивай, кто сказал, а внимай тому, что сказано. Люди проходят, но истина Господня пребывает во веки.

При этих словах аббат перекрестил Мартина и велел ему идти.

Время в монастыре летело для Мартина быстро. Несложная работа, прогулки, чтение и совсем немного молитвы – вот что занимало все его дни. Флорентий вскоре отправился в Нидерланды, монахи и послушники предпочитали уединение и, хотя отсутствие общения и тяготило Мартина вначале, он постепенно привык проводить время в одиночестве. Он знал, что одиночество – это одно из условий возрастания той самой силы духа, к которой он так стремился, превознося ее выше всяких других добродетелей. Раз в неделю он исповедовался у Герарда Скадде. Аббат всякий раз наставлял послушника, читая ему длинные проповеди о любви Христовой, но что это за любовь – этого Мартину пока не дано было ни понять, ни почувствовать. Его идеалом была сила духа и воля. Весной 1409 духа, незадолго до пострижения в монахи, Мартин испытал некое возвышенное состояние духа, к которому мы еще вернемся позже. После этого послушник еще более прилепился к трудам немецких мистиков: Сузо, Таулера и Экхарта.

Шестого мая того же года, после утренней молитвы, аббат обратился к трем молодым послушникам, в числе которых был и Мартин:

- Сегодня – день, когда вы становитесь монахами Братства Общинной Жизни. Это знаменательное событие в вашей жизни, но вам предстоит еще пройти немало испытаний. Нужно, чтобы вы научились во многом переломить себя, если хотите удержать мир и согласие в душе. Не малое дело, живя в монастырях или в общинах, обходиться без жалобы и до самой смерти пребывать в верности. Блажен, кто хорошо тут прожил и завершил счастливо! Если хотите стать и преуспевать как должно, считайте себя как странники и пришельцы на земле. Надо вам сделаться безумными Христа ради, дабы вести жизнь монашескую. Наружный обычай и пострижение немного значат, но изменение нравов и внутреннее умерщвление страстей - вот что совершает истинного монаха. Кто еще иного ищет, кроме одного Бога и спасения души своей, ничего не найдет, кроме смущения и печали. Не может долго оставаться в мире тот, кто не утвердился в том, чтоб ему быть наименьшим и всем слугою. Поймите, дети мои, что для служения пришли вы, а не для правления. Помните, что вы призваны на терпение и на труд, а не на праздность или разглагольствование. Вот в чем испытываются люди, как золото в горниле. И никому в этом месте не устоять, если от всего сердца не захочет ради Бога смириться.

Послушники опустились на колени и аббат, по обычаю Братства, дал каждому серебряный крестик, взамен прежнего. Потом продолжил свою речь:

- Жизнь доброго монаха должна богатеть всеми добродетелями, чтобы таков был он внутри, каким видят его снаружи. И внутри его должно быть еще больше, чем видится снаружи, ибо видит нас Бог, которого должны мы глубоко бояться, где бы ни были, и чисты, как ангелы должны ходить пред лицом Его. Всякий день должны возобновлять обет свой и возбуждать себя к ревности, как будто сегодня в первый раз пришли к обращению; и должны молиться так: «помоги мне, Боже, в добром деле и во святом служении Тебе и дай мне сегодня начать совершенно, ибо без Тебя не могу ничего».

Затем молодым монахам была выдана одежда Братства, очень, кстати, похожая на бедное одеяние францисканцев; и выбриты тонзуры. С этого дня у Мартина появилась новая обязанность – переписывать книги. И, если в выборе книг для чтения он руководствовался своими предпочтениями, несмотря на советы аббата, то здесь воля Герарда Скадде была беспрекословной. Мартин засел за переписывание «Исповеди» и «Теологического трактата» Блаженного Августина.

 

Однажды, после исповеди, аббат спросил Мартина:

- Боишься ли ты смерти?

- Не знаю. Я никогда не думал об этом. К тому же я еще очень молод...

- Это плохо, Мартин, что ты не думаешь о смерти. Слушай же внимательно слова мои: сегодня жив человек, а завтра его не видно. А когда пропал он из глаз, то скоро и мысль о нем проходит. Во всяком деле и во всяком помышлении следовало бы тебе так держать себя, как будто бы сегодня надлежало тебе умереть. Если бы добрая совесть была в тебе, не много боялся бы смерти. Лучше остерегаться от греха, чем убегать от смерти. Если сегодня ты не готов, завтра так ли будет? Завтра день неизвестный, и откуда знаешь ты, будет ли у тебя завтрашний день? Что пользы долго жить, когда мало исправляешься? Долгая жизнь не всегда к исправлению, а часто к умножению вины. Если бы хоть один день могли мы доброю жизнью прожить в этом мире! Многие считают годами время обращения, но плод исправления часто бывает скуден. Страшно умирать, но может быть еще опаснее жить долго. Блажен, у кого всегда пред очами час смертный и кто каждый день готовит себя к смерти. Придет утро: думай, что не доживешь до вечера. Когда настанет вечер, не смей обещать себе, что утро увидишь. Всегда будь готов, и живи так, чтоб никогда смерть не застала тебя неготовым. Когда же придет твой последний час, совсем иначе станет тебе представляться вся твоя прошедшая жизнь, и много будешь скорбеть о том, что жил в таком небрежении и так себя расслабил. Как счастлив, как благоразумен, кто ныне в жизни старается быть таков, каким желает явиться при смерти! Совершенное презрение мира, горячее желание преуспевать в добродетелях, любовь к порядку, труд покаяния, готовность к повиновению, самоотвержение и терпение во всяком несчастье ради любви Христовой, вот от чего происходит великая уверенность при смерти. Много доброго можешь сделать, пока ты здоров; но больной не знаю, что сможешь: немногих болезнь исправляет. Придет время, когда одного дня или часа пожелаешь себе на исправление, и как знать, получишь ли.

 

Мартин и до того читал размышления о смерти святых Отцов и учителей Церкви. Но в этот день слова Герарда Скадде запали очень глубоко в его сердце. Выйдя из часовни на улицу, он заметил как изменились его зрение и слух, и чувства. Он жадно пил секунды, ибо твердо знал теперь, что всего, что он видит, слышит и чувствует может не стать в любой момент. В тот день Мартин понял, что детство закончилось. Было ему немногим больше шестнадцати лет.

 

 

 

6.

 

«Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие, всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои за и против, или не иметь их, садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и их пылом.»

Фридрих Ницше «По ту сторону добра и зла»

 

В одной из книг Сартр рассказывает о своем знакомом, которого сбила машина. Раненый, с вывихнутой ногой, в обморочном ясновиденье, он прежде всего ощутил нечто вроде радости «Наконец что-то со мной случилось!» Человек крайностей, он ждал худшего; жизнь, которую он любил беспредельно, не желая никакой иной, была перевернута, быть может, поломана дурацким вторжением случая. Но его, а вслед за ним и Сартра, привело в восторг то, что миропорядок внезапно обнажил перед ним свою угрожающую сущность, что он уловил цепенящий взор стихийного бедствия, устремленный на огни города, на людей, на его собственное тело, распростертое в грязи. Сартр восхищается такой вот готовностью к всеприятию. Если уж любить случайности, то любить их именно до такой степени, до этих редких озарений, раскрывающих переживающим их, что земля создана не для них.

В четверг 9 октября 2003 года со слушателями 31-й группы Университета Педагогического Мастерства и их преподавателем также «что-то случилось». Часы удивления и последующей за ним эйфории прошли, и теперь случившееся угрожало мировоззрению всех без исключения участников события. Соответственно, само событие в душах участников далее могло быть или вытеснено, или преобразовано до неузнаваемости, или, при усиленной душевной работе, принято в расширенное осознание. У кого-то, оно могло увеличить, углубить и без того, как правило, имеющуюся трещину в самых недрах личности и, как следствие, привести к кризису или психическому расстройству. Защитные механизмы психики у каждого работают по-своему... Посмотрим же, что произошло с каждым из наших героев к понедельнику - к следующей встрече группы на Костиной лекции (в пятницу в Университет приезжала делегация иностранцев и занятия отменили).

Куренной, Вознесенская, Кравчук, Григорьева и Станкевич сразу же отправились в кафе. В отличии от плодотворных раскопок в истории гуситского движения, которыми занимались Костя, Витя и Платоновы, компании, расположившейся в кафе, не удалось пойти дальше восторженных восклицаний и общих фраз. Вскоре наступила фаза некоторой нервозности, которую пытались заглушить все более частыми тостами – пили коньяк. Через два часа порядком захмелевшие Зина Кравчук и Рада Григорьева засобирались домой - к детям. Вика Станкевич держалась гораздо лучше, но и она, разочарованная посиделками, ушла еще через полчаса: на её призывы разобраться в том, что случилось, Иван Куренной реагировал фразами, типа «черт знает что такое!», «поверить не могу, но ведь живот-то, язви его, скручивало натурально!», «в голове, блин, не укладывается!». Соня Вознесенская угрюмо молчала и налегала на коньяк. Куренной услужливо подливал ей в рюмку.

Когда Вика ушла, Иван, хотя и пребывающий, несмотря на коньяк, в нервном возбуждении, решил действовать в этот день решительно. Еще бы: больше месяца он не мог осуществить свои желания – за чем он, собственно, и приехал в Питер. Обстановка была вполне подходящей: мерцание огней, слегка оглушающий ностальгический ритм русского шансона и Соня, такая близкая и такая доступная. Иван придвинулся к ней, обнял, стал что-то горячо шептать на ушко. Соня молча кивала: спиртное почти стерло в ней ту мучительную душевную боль, что последовала за эйфорией. Теперь Соня была изрядно пьяна и почти ко всему безразлична.

- Поедем к тебе! – горячо шептал Куренной, и Соня согласилась. Неровным шагом – Соню пришлось почти волочить – добрались до Владимирского проспекта. Поймали такси. Иван расплатился. Возле подъезда Соня вдруг опомнилась:

- Сколько времени?

- Двадцать минут девятого. – Услужливо отвечал Куренной.

- Блин, ко мне же в девять гости придут! Ваня, - Соня потрепала Куренного по щеке и чмокнула в нос, - спасибо, что довез! Чао! – Поплелась к лифту.

Иван зло выругался ей вслед. Впрочем, Соня этого уже не слышала. Эту ночь (впереди было три выходных дня), вернее, часть ночи Куренной провел в плацкартном вагоне поезда. Сон его был тревожным и злым. В полупросоночном состоянии Иван мысленно проклинал Костю с его лекцией, своенравную Соню, да и весь Питер. Дома он хоть как-то оклемался, выполнив супружеский долг: жена Ирина в дни побывки мужа старалась быть особенно темпераментной. Днём в пятницу сходил в церковь и отстоял службу. После этого на душе совсем полегчало и Иван решил, что стоит взять за правило посещать церковь на выходных.

Соня же, добравшись до своей квартиры и провозившись минут пять с замком, первым делом направилась в ванную. Сегодня в девять вечера к ней должен был прибыть на первое свидание Хлопонин. Целый месяц Соня обхаживала заведующего кафедрой и вот, наконец, Георгий Васильевич клюнул. Но несмотря на холодный душ, опьянение не отступило...

Хлопонин, бодро насвистывая, без пяти девять уже поднимался по лестнице. Руки его были заняты джентльменским набором: бутылкой «Советского» шампанского, букетом роз и тортом. Настроение приподнятое: семью удалось отправить на дачу и впереди предстояла сказочная ночь с красавицей Вознесенской. «Потом, - рассуждал Хлопонин, - наши встречи можно будет сделать регулярными. Эдакий маленький праздник души и тела в конце рабочей недели».

И вот в прихожей перед ним предстала Соня... Растрепанные мокрые волосы, распахнутый халатик, под которым ничего не одето. Сама Соня едва держится на ногах, что-то лепечет и падает на шею растерявшемуся профессору. Хлопонин почувствовал себя униженным подобным началом романтических отношений – желание развивать их сразу же пропало. Но плоть восстала и жаждала своего. Почти не раздеваясь, скинув только пиджак и расстегнув ширинку, профессор схватил обмякшее тело Вознесенской, кинул его на диван и жадно обладал ею несколько минут. Затем высвободился из её слабых объятий, застегнулся, набросил пиджак и, оставив на столе шампанское, цветы и торт, захлопнул за собою дверь.

Соня заснула. Лишь утром поняла она, что произошло и какой шанс она потеряла. И вновь вернулась та самая душевная боль, от которой Соня спасалась давеча коньяком в кафе. Все три выходных дня Вознесенская пила в разных компаниях, отдаваясь случайным мужчинам... В понедельник утром душевная боль уже не была столь острой. Вот только голова гудела, но это было не так страшно...

 

Вика Станкевич, придя домой, при помощи контрастного душа избавилась от следов опьянения, уложила ребенка и, найдя в своей библиотеке учебник по истории средних веков, принялась его изучать. Про 1421 год там было совсем немного – в основном речь шла об учении Яна Гуса, несколько слов о его казни, пару страниц о гуситских войнах и Яне Жижке... Впрочем, этой информации Вике было достаточно для того, чтобы прийти в привычное душевное равновесие. То, что произошло сегодня, было структурировано, нашло свою полочку в мировоззрении Вики и, стало быть, повода для беспокойства больше не представляло.

Перед сном Вика думала о Косте. Сегодня он предстал перед ней как еще более яркая, одаренная, неординарная натура, чем представлялось раньше. Желание близости с ним возросло. До сих пор Вика неоднократно давала Косте понять, что она интересуется им. Ответный отклик, несомненно был, но в силу застенчивости и неопытности Кости, до реального сближения дело не доходило