Ну да, как же, надо было бежать и под танки ложиться. А может, это учения шли? Ты об этом не подумал? А я подумал, – хотя, если честно, ничего я тогда не думал. 4 страница

– Это Светкины, – пояснила Маня, – ее турки.

– Я и названия такого не знаю, – удивился Гвоздев и задал глупый вопрос: – А они съедобные?

– Все грибы съедобные, но некоторые едят только один раз в жизни, – подколол Снетков.

Юра глуповато заулыбался и бросил заинтересованный взгляд на Светку. Снетков выдал в тему:

Новый год придет к субботе.

Что несет? Одно лишь знаем:

Клюква будет на болоте

Да грибов насобираем!

Такую уверенность в выживании народ встретил с одобрением. Дружно выпили под грибы и за грибы.

Старый год уходил пока еще в совсем недалекое прошлое.

 

 

ПРАЗДНИК

(продолжение)

 

На экране телевизора возник меченый лик первого и, как потом оказалось, последнего президента СССР. В который уж раз он предложил искать консенсус и порадовал нас тем, что глубоко удовлетворен. Правда, для большинства населения страны такое заявление было не совсем ясным: президент четко не уточнял, где и при каких обстоятельствах наступило это самое удовлетворение.

Полковник эффектно открыл шампанское. Создавалось впечатление, что откупоривание бутылок входило в программу подготовки защитников отечества. Зазвенели фужеры из Маниного серванта. Выпили Советское полусладкое за новый 1991 год, пожелав друг другу всего-всего и даже больше. Разговор за столом свернул на политику, и Перьев рассказал анекдот:

– Вы знаете три самые большие чуда конца двадцатого века? Евреи воюют, немцы борются за мир, русские сражаются с алкоголем!

Услышав слово война, полковник вскочил и зычным голосом стал произносить речь. Он начал с того, что враг не дремлет и пытается разрушить страну. Перечислил горячие точки: Карабах, Тбилиси, Приднестровье, Ферганскую долину, Прибалтику. После пяти минут политинформации, проведенной по передовице газеты „Красная звезда“ он сделал веское заявление о надежности и готовности Вооруженных сил СССР отразить любое посягательство на просторы нашей родины. Оратор заверил, что советские солдаты находятся в прекрасной боевой готовности, твердо знают устав, а в нем главное… – и он отчеканил несколько статей строевого устава.

После этого полковник стал показывать, как надо готовиться к стрельбе из положения стоя, затем с колена. Он уже взялся отодвигать стулья, собираясь изобразить, как надо стрелять из положения лежа, но мы дружно стали его отговаривать. В конце концов мы согласились на полевые занятия где-нибудь по весне, чтобы перенять хоть малую часть его знаний и навыков.

– Ладно, – сказал он, – тогда послушайте стихи моего друга политрука Сергея Стального на злобу дня:

Выползают из нор своих гады,

Норовят нанести нам укус,

А вам снятся застоя награды

И былого застолия вкус.

Спите вы на подушках застоя,

А в народе тревожный набат,

Мы с народом, в одном строю стоя,

Видим – в вашей постели бдит гад!

Полковник поднял кулак в манере кубинских революционеров и провозгласил:

– Но пасаран! – они не пройдут!

Как наш бравый вояка смог запомнить такое длинное стихотворение, я не знаю, скорее всего, он хранил его не в голове, а в сердце.

Гвоздев уже почти открыто держался за живот, делая странные гримасы. Светка, похоже, плохо понимала, как к этому отнестись – серьезно или нет. Мы все выдержали стойко, будучи уже людьми натренированными. А Манька, подхватив инициативу полковника, произнесла тост:

– Давайте за то, чтобы в наших постелях никогда гадов не было, а бывали только хорошие люди!

Чокнулись за правильный тост и расслабились. Но полковник решил, что его патриотические призывы не нашли благодарных слушателей. Кроме общего невнимания и ухмылок Гвоздева, его раздражало щебетание Маньки со Снетковым.

В это время неувядаемая прима запела про миллион алых роз. Юра пригласил на танец Светку.

– Слышь, Гвоздев, – заметил Василь, – я как-то в одном сельском клубе правила читал, так там было сказано: танцующий должен одинаково хорошо танцевать как правой, так и левой ногой. Не сачкуй!

– А женщина может сделать партнеру замечание, – добавил я, – если он не соблюдает приличествующего расстояния в три сантиметра.

Но они уже нас не слышали. Юра, склонившись к Светке, негромко читал свои новые стихи. Она же, ошалевшая от внимания умного и талантливого ухажера, млела, даже не замечая, как его рука сползала с ее талии все ниже. Юра дочитал очередной опус и, отдернув руку, извинился за непреднамеренную вольность. Светка от такой галантности еще больше зарделась.

Видя, что в компании пошел разнобой, полковник впал в угрюмую задумчивость, я по праву хозяина пригласил всех к столу и выставил пару Манькиных бутылок. Самогон цветом походил на коньяк: ради праздника он был настоян на скорлупе грецкого ореха.

Выпив этот эксклюзив, разгоряченная Светка начала рассказывать, что в их коммуналке поселился полтергейст. Почти каждую ночь сверху идут какие-то странные звуки, и она подчас до утра так и не может заснуть.

– Я в эти бредни не верю! – заявил Гвоздев. – Бабкины сказки.

– А ты сходи, проверь, – поддержала Светку подруга, – я, между прочим, тоже один раз слышала.

Светка засмущалась – не столько от предложения Маньки, сколько от скептицизма Гвоздева – и сменила тему. Она попросила Юру что-нибудь прочесть. Его уговаривать не пришлось, он считал, что народ должен знать всю правду о жизни, особенно ту, которую поэт доносит до него в своих произведениях. Снетков предупредил, чтоб никакой политики, а побольше юмора. И Гвоздев размеренно продекламировал:

То ль у Казанского собора,

То ль у Казанского вокзала,

Я помню, выпил, и немало…

По невнятной реакции слушателей стало понятно, что шедевр требует пояснения, и как бы между прочим я уточнил, что Казанский собор находится в Питере, а Казанский вокзал в Москве. Полковник несколько обиженно заявил, что ему-то такие тонкости объяснять не надо, он там и там был, там и там пил.

Гвоздев уже вошел в раж и рассказал анекдот, как американский миллиардер скупил все, что было в ГУМе, и начал раздавать людям бесплатно. В давке погибли люди, было много раненых. Его спросили, зачем он это сделал. А он: „Хотел посмотреть, как будет при коммунизме – каждому по потребностям“.

Все рассмеялись. Но полковник, узрев в нашей компании сборище подрывных элементов, а в Маньке не оправдавшую его надежд женщину, склонную к легкому поведению, все чаще прикладывался к стопке. И хотя он был мужик натренированный и крепкий, Манькина продукция оказалась крепче.

 

 

– На улицу, на улицу! – призвала всех раскрасневшаяся Светка. Я поддержал ее в надежде избавиться от самого непредсказуемого гостя. На полковника надели шинель и нахлобучили папаху. Тут он вдруг вынул из кармана ракетницу:

– А сейчас фейерверк! Патронов на всех хватит!

Он блуждающими глазами искал врагов родины, задержал взгляд сначала на Гвоздеве, потом на Снеткове.

– Только не здесь! – я взял его под локоть и стал подталкивать к выходу.

У полковника были три ракеты, которые он и выпустил под наше дружное „Ура!“

 

 

ПРАЗДНИК

(окончание)

 

В доме было прохладно, когда к двенадцати пополудни я открыл глаза. В висках поддавливало, а во рту сушило.

– Переехали… – подумал я, имея в виду из года в год. – Если первый день так тяжело начинается, что же будет дальше?

Но думать о том, что будет завтра, не было никакой возможности.

– Пока не избавлюсь от этой сухости во рту – все дела побоку! – решил я или кто-то, сидящий во мне. Тут еще надо было разобраться…

– Ага! Это же похмелье! – наконец сообразил я.

В любых других случаях у меня вырывалось не „ага“ а „эврика!“ Но сейчас это слово в моей стиснутой голове просто не умещалось.

Выбравшись из-под пледа, я пошел на разведку. Стол имел весьма распотрошенный вид – явно от души погулял Шмон. Котяра сидел на тумбочке и с безразличным видом созерцал весь этот развал. Он по-хозяйски подмел сыр, колбасу и остатки холодца, но на соленые огурцы, мандарины и торт не позарился. „Пост сдал!“ – мяукнул Шмон, спрыгнул с тумбочки и направился к двери. Глотнув из бутылки остатки шампанского, я пошел его выпускать. Открыв дверь, чуть не столкнулся со Снетковым.

– Пошел котам рассказывать, как погулял, – рассмеялся Василь. – Сейчас начнут: кому больше досталось и кто чего со стола спер.

– Зато тарелку из-под холодца мыть не надо, – ответил я, пытаясь найти хоть что-то утешительное в утреннем бардаке. Не найдя больше ничего положительного, тяжело вздохнул: – Надо бы прибраться.

– Брось, – сказал Снетков, – сейчас девочки придут.

– А где Гвоздев?

– А он как прилип к Светке, так приклеенным и вернется. Может, еще и полтергейст с собой притащат. Юра же со всеми общий язык найдет.

Снетков потоптался у стола, заглянул за трюмо и достал оттуда недопитую бутылку.

– Давай-ка лучше головы поправим, а заодно и глаза чуть расширятся. Мой прадед говорил: „Выпьешь – и в глазах враз больше света, а в душе побольше цвета“. Или наоборот? Черт – голова совсем не работает!

– За что выпьем? – спросил я, наливая в стопки.

– В таком состоянии можно пить только за себя и свое здоровье.

Не успели мы дожевать по соленому огурцу, как в дверях показался Гвоздев, а следом Светка.

– Вот так всегда, – наклонился к моему уху Снетков, – сначала мужики сзади ходят, а потом наоборот.

Юра понял, что намечается обсуждение их совместного появления, и перевел стрелки на нас:

– В этом изобилии, за столом, уставленным восхитительными яствами, диковинными фруктами, изысканными напитками, они и вели свои мелочные разговоры.

Снетков отпарировал в том же великосветском ключе:

– Хотя я люблю все человечество, но эта любовь распространяется неравномерно, и ты, Юра, у меня в почетном ряду.

Светка не смогла врубиться в эту игру слов, но по ее лицу можно было легко прочесть: праздник удался и она не прочь продлить его насколько возможно. Она засуетилась с уборкой стола. Работа эта была ей совсем не в тягость, ведь Светка летала на крыльях любви. Снетков хлопнул Гвоздева по плечу:

– За такой женский энтузиазм надо некоторым мужикам ордена давать!

Юра, чуть смутившись, пошел на кухню, где Светка уже мыла посуду.

– Хороший мужик, талантливый, но в систему не вписался, потому и жизнь кувырком, – вздохнув, сказал Снетков и потянулся за огурцом.

 

 

ОТСТУПЛЕНИЕ № 2

 

О Гвоздеве я знал мало – только то, что урывками рассказывал Снетков. Позже я убедился, что он давал людям удивительно точные характеристики. Гвоздев был моложе Снеткова, но старше меня. Однако в зрелом возрасте разница в три-пять лет большого значения не имеет.

Звезд с неба Гвоздев не хватал. Карьера и деньги его не интересовали. Он с детства познавал мир по книгам, и мир казался ему прекрасным. Еще до службы во флоте получил специальность электротехника. Знакомство с жизнью обернулось полным крахом всех его надежд и чаяний.

Поступив на работу электромонтером, он уже на следующий день был направлен на разгрузку химудобрений. Инструмент был простой – лопата, задача тоже вроде нехитрая: бери больше – кидай дальше. Через два часа разгрузка вагона остановилась: салага-электрик доходчиво объяснил бригаде все, что познал на занятиях по охране труда. Согласно трудовому законодательству на работы не по специальности сотрудники могут быть направлены лишь по приказу директора с предварительным ознакомлением каждого под расписку. Кроме того, все должны быть проинструктированы и обеспечены средствами защиты.

Начальство было неприятно удивлено появлением в их шарашкиной конторе борца за права человека, способного так легко агитировать трудящихся. Самое удивительное, что этот борец требовал того, что действительно было предписано ведомственными инструкциями и советскими законами. Через месяц Гвоздев стал свободным и безработным.

Примерно по той же схеме Юра проходил испытательные сроки еще на нескольких предприятиях. Город был маленький, и года через два его знали все кадровики. Чуть дольше он задержался в мастерской по ремонту бытовой техники. Здесь была относительная свобода и самостоятельность, ответственность только за свою работу. Но когда Гвоздева стали оттирать на самые дальние участки, он справедливо возмутился. За жалобу, отправленную наверх, его разобрали на профсоюзном собрании, которое яркими красками расписали в местной газете „Наша правда“.

После этого случая Гвоздев пересмотрел свои взгляды на жизнь окончательно. Во-первых: страна, которой не нужны честные, порядочные и ответственные трудяги, – идиотская и бесперспективная. Во-вторых: если у страны нет перспектив – зачем на нее работать? Политиков Юра считал бездельниками, призывающими к труду не из высоких соображений, а из самых низких – ведь кто-то должен был их кормить. Гвоздев пахать на такое государство не собирался. Несколько лет он перебивался скромными заработками, ремонтировал телевизоры и холодильники пенсионерам.

К тому времени у Юры уже была любимая жена и двое маленьких сыновей. Жена терпела его революционный характер и фактически тянула семью. Ее назначили директором небольшой фабрики. Для Юры это стало ударом. Жену не убеждали доводы мужа-нигилиста, что работать на издыхающую страну – продлевать ее агонию. Не найдя понимания, он развелся.

После этого Гвоздев решил уволиться и из этой идиотской страны. Выписался из квартиры, чтобы не платить за коммуналку, отказался менять паспорт и не ходил на выборы. Загрузив нехитрые пожитки в свой „Запорожец“, отправился в глухую деревню, где они с женой собирались построить дачу.

Здесь он стал местным робинзоном. Лентяем Гвоздев не был. Злость на страну разбудила в нем неиссякаемую энергию: за лето Юра построил теплую времянку, развел кроликов и кур, запасся картошкой, капустой и грибами. Погреб был заставлен банками с огурцами, помидорами и вареньем. Соседкам-пенсионеркам Юра колол дрова, чинил заборы и крыши; на хлеб, сигареты и дешевый портвейн хватало.

Тогда же открылись поэтические способности Гвоздева, ведь одиночество – стимул к творчеству. Его стихи были наполнены иронией и сарказмом, людям они нравились и нередко уходили в народ. Ну как в период борьбы с пьянством мог не понравиться такой бодрящий призыв:

Товарищ, верь! Она придет –

Свобода! Каждому – не вместе!

Кто хочет, пусть по сотке пьет,

А кто желает, и по двести.

На зиму Гвоздев переезжал в город, где подхалтуривал ремонтом быттехники. Потом прикупал стройматериалы и ранней весной вновь уезжал.

Хотя Юра по-прежнему любил жену, но в его мыслях все чаще возникал образ женщины, способной все бросить и уехать с ним на край света. Пределом мечтаний была беззаветная любовь „декабристки“, готовой бесконечно восхищаться его сексуальным напором и поэтическим талантом.

 

 

ПРОГУЛКА

 

За окном послышались шаги – это пришли Маня с Вовкой. Снетков серьезным тоном поздравил Вовку с Новым годом, пожелал успехов в учебе и более умную училку. Закончил речь еще более возвышенно:

– К столу, сэр! Прошу приступить к трапезе.

Малец налег на мандарины, а потом потянулся за тортом. Маня принесла ему чаю.

– Не стесняйся, Вовк, в ближайшем будущем такого стола уже не предвидится, а вот в далеком такие вкусности будут на столе всегда, может, даже и мы до этого доживем.

– А что такое ближайшее будущее и далекое будущее? – заглатывая кусок торта, спросил Вовочка.

Снетков пояснил:

– Ну, например: накрытый стол – это ближайшее будущее, а немытая посуда – это уже более далекое.

Я вышел на кухню посмотреть, что там делается с более далеким будущим. Светка с посудой уже заканчивала – протирала тарелки полотенцем. На вопрос, где Юра, она кивнула на вторую комнату, где я и нашел его склонившимся над листом бумаги.

– По горячим следам решил кое-что набросать, – сказал он, – пришлось у тебя без спросу бумагу позаимствовать. Сейчас закончу.

 

Первый день нового года выдался солнечным и морозным. Мы отправились погулять, а заодно навестить полковника. Вовка забежал за коньками и рванул на заводь, где местные ребята устраивали хоккейные баталии.

Дом полковника выделялся среди остальных. К нему была сделана новенькая пристройка, выкрашенная в защитный цвет. Во дворе стояла неприличного размера баня того же колера. Я рассказал, как взвод солдат с привлечением нескольких единиц военной техники больше месяца трудился над возведением этого монстра.

Гвоздев присвистнул:

– Ого! Я думал, он только маршировать умеет.

Юра, Светка и Василь остались на улице, чтоб не раздражать вчерашнего бузотера, а мы с Маней зашли в дом. Полковник лежал на кушетке с полотенцем на голове. Манька вынула из сумки поллитровку:

– Вот, лекарство принесла, поправляйтесь, товарищ полковник.

Страдалец схватил ее за руку:

– Спасибо, Манечка, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Все они разгильдяи и трепачи, только я могу стать тебе оплотом. Этот дом – моя крепость, она защитит нас двоих… троих. Эх, да что там говорить…

Мы минут десять успокаивали полковника. От предложения выпить отказались и вышли к своим. Доложили о состоянии пациента, отчитались о проделанной работе по восстановлению его здоровья:

– К завтрашнему дню вооруженные силы нашего отшиба будут в боевой готовности.

Гвоздев вздохнул:

– Броня крепка, но водка наша крепче!

– Не узнаешь сладость жизни, не вкусивши горечь бед,– добавил Снетков. – Шота Руставели.

Погода была чудесная. Мы спустились к реке, где пацаны гоняли шайбу. Среди этой ватаги мелькала и голова Вовки.

– Наши с зареченскими играют – пояснила Маня.

Разобраться, кто наши, а кто зареченские, было невозможно, игроки, одетые во что попало, всем гуртом сначала бежали в одну сторону, потом в другую.

Дождавшись гола, мы пошли в сторону дома. Когда поднимались в горку, Василь, видимо, решил подзадорить Маньку. Он демонстративно обнял ее:

Красиво женщин я люблю – кричат все браво!

А сами женщины всегда кричат мне бис!

Манька засмеялась и попыталась вырваться:

– Много на себя берешь. Может, кто тебе и кричал, я не знаю. А чтоб такого от меня добиться – придется очень потрудиться.

– Ого! – удивился я, – Маня уже стихами шпарит!

– Чтобы привлечь внимание одних женщин, я начинаю в их присутствии рассуждать о достоинствах других, – пояснил Снетков. – Это их заводит, и они начинают говорить стихами.

– А тебя не заводит, что меня полковник сватает? Не заводит?

– Учтите, – назидательно начал Снетков, – стоит только сказать девушке что-нибудь приятное, как вас тут же записывают в потенциальные женихи. Юра, тебя это тоже касается, – он обернулся к чуть отстававшей парочке. Однако те были так увлечены друг другом, что никого, кроме себя, не слышали.

 

 

ФИНАЛЬНЫЙ АККОРД

 

После прогулки я почувствовал себя лучше. Быстренько растопил плиту, поставил чайник и присоединился к гостям. Снетков с Гвоздевым отвешивали друг другу витиеватые комплименты вперемешку с легкими подколами. Вдруг Снетков попросил внимания:

– Ладно, ребята, сейчас я вам сам про себя расскажу:

Что было б, если я вдруг не родился?

Навряд ли сильно изменился мир.

Сосед бы гриппом от меня не заразился,

Приятель мой пореже, может, пил.

Никто бы бабке не помог с дровами,

Другой бы муж был у моей жены,

Стране проблем поменьше с сапогами

И со штанами – рвутся ведь они.

И сорняком наверняка заколосился б

Не перекопанный в деревне огород,

И может, до помоек опустился б

Подобранный однажды мною кот.

И лещ был жив, что выловил весною,

И до сих пор еще вилял хвостом,

Я б не участвовал, конечно, ни в застое,

Ни в перестройке, что пришла потом.

Конечно, мир немного б изменился,

Но как? – Мне никогда уж не узнать.

Ведь я однажды взял да и родился,

Спасибочки, отец, спасибо, мать.

Это было первое стихотворение Снеткова, которое я услышал. Легкость и простота раскрытия темы так и подмывали крикнуть „браво!“

Маня на полном серьезе выпалила:

– Правильно сделал, что родился!

Мы дружно ее поддержали.

– Спасибо, други, – Снетков встал, поправил виртуальный галстук и торжественно объявил: – А теперь слово предоставляется более известному поэту Юрию Гвоздеву. Что я могу о нем сказать? Хороший словарный запас позволяет этому самородку объяснять суть любого вопроса без излишних гримас и несуразных жестов. Юра, прошу!

Гвоздев откашлялся и предложил прослушать самое свежее произведение, написанное под впечатлением праздничной речи полковника. Он начал размеренно и тревожно:

У вас мозги слегка подзастоялись,

А я хочу вас всех предупредить:

Уже повсюду гады окопались,

Опасно стало пить и говорить.

Их деды в тех далеких, тех тридцатых

Несли идейный и опасный груз,

А их отцы уже в шестидесятых

Вновь попытались развалить Союз.

Давили их в застенках и психушках,

Но племя их плодится и растет,

Вы на пуховых дремлете подушках,

А к ним уж подкрепление ползет.

В угоду хищным западным акулам

Ползут, за пояс пряча свой наган.

Я сам, прозрев, чуть не упал со стула,

Пришлось бабахнуть водочки стакан.

Я вижу, как с бесчувственным оскалом

Они бесшумно выползают из норы,

По площадям ползут и по бульварам

И заползают в задние дворы.

О мой народ! Укус, а не награда

Любителей ждет безмятежных снов!

Ползут, ползут, ползут повсюду гады,

Струится яд с оскаленных зубов!

Последние строчки Гвоздев произнес с таким яростным вдохновением, что Светка непроизвольно схватила меня за руку.

– Страшно стало, – сказала она, поясняя этот жест. – Я змей боюсь.

– Во люди, их чем хочешь можно запугать! – возмутился Снетков. – Юра, когда пародируешь паникеров, ты уж, пожалуйста, не читай так серьезно, а то у нас народ мигом за солью и спичками побежит.

Честно говоря, на меня стихи Гвоздева тоже произвели впечатление. Но за меня выступил Шмон. Окончательно признав Юру своим, он улучил момент и пустил на штанину поэта струю.

– Ой! вот гад! – вскрикнула Светка.

– Все, Юра! – засмеялся Снетков, – ты теперь в нашем поселке прописан!

Я отчитал поганца за „гостеприимство“, схватил веник и выгнал кота на улицу.

– Придется ехать домой, – как-то растерянно сказал Юра, – еще и в тамбуре, чтоб людей с собаками не смущать.

Сообразив, что появился повод удержать Юру при себе, Светка засобиралась:

– Зачем же в тамбуре, завтра не на работу, пойдем ко мне, я живо все постираю.

– А ему ни завтра, ни послезавтра туда не надо, – сообщил Снетков, – так что у вас полно времени и постираться, и погладиться...

Отказавшись от чая, Гвоздев со Светкой ушли.

– Видишь, Алекс, как наши животные участвуют в процессе человеческих взаимоотношений. В их послужном списке за всю историю, поди, не одна свадьба и не один развод, – резюмировал Василь.

Через часик ушли и Снетков с Маней. Шмон, обидевшись на меня за веник, куда-то исчез.

В комнате на столе я нашел черновик Юриного стихотворения и спрятал этот листок. Он стал первым документом в моем „деле“ на Снеткова и его компанию.

 

 

РЕКОГНОСЦИРОВКА

 

Страна под названием СССР вступила в 1991 год в коматозном состоянии. Но надежда на чудесное выздоровление у людей оставалась. Никому не верилось, что вот так, с бухты-барахты, из-за кашля типа гласности и небольшой поясничной ломки типа перестройки все может закончиться летальным исходом. Но чем дальше, тем больше: подхватили инфекцию под названием инфляция. А как лечить эту иностранную заразу, наши вожди не имели представления.

Из-за своих имперских амбиций правительство два десятилетия держало доллар по цене 90 копеек. Однако законов советской экономики доллар не признавал и на черном рынке рос и рос. Сначала стал „весить“ шесть рублей, потом десять. Продукты и товары, которые мы все реже видели в магазинах, на колхозных рынках и из- под полы, стоили в четыре-пять раз дороже. Квартирные воры переключились с комодов и шкафов на содержимое холодильников.

В конце восьмидесятых для поднятия экономики в строительстве, обслуживании и торговле была дана зеленая улица кооперативам. Туда ринулись предприимчивые люди. По стране заходили „черные“ деньги, которые и решали все вопросы – от согласований чиновников до поставок дефицита от производителей товара.

Как опята, кучками стали расти кооперативные магазины и ларьки. Цены в них были значительно выше государственных. Например, пиво при магазинной цене сорок пять копеек, там стоило рубль восемьдесят. Все было просто: возьми в магазине и продай в ларьке втридорога. Потому основная часть продуктов быстро оказывалась у кооператоров.

Люди не понимали, куда из магазинов подевались все товары. По телевизору по-прежнему рассказывали о трудовых подвигах советского народа и перевыполнении планов. Урожаи был высокими, надои не падали, но нигде ничего не было.

Снетков с присущим ему юмором объяснял это так:

– В коммунизм очень уж торопились. Со своими призывами „Время, вперед!“ и „Пятилетку в четыре года!“ так народ задергали, что не заметили, как на три года вперед все съели.

Бесконечные стояния в очередях унижали людей. Случайная покупка дефицитного продукта без преувеличения считалась большой удачей. Добровольский осветил это так:

Меня радость посетила

И на долгие часы.

Я вчера совсем случайно

Купил палку колбасы!

Возникли слухи, что всю продукцию куда-то отсылают. Народ справедливо негодовал: мы пашем, производим, выращиваем, а все уходит другим! Появилась мода вводить визитные карточки покупателя. Жители других регионов, приезжая в гости или в командировку, не могли купить в магазине даже спички и соль.

Прибалтийские республики уже давно смотрели на русских как на пожирателей их качественных продуктов. Все громче звучали призывы выйти из Союза.В январе в Литве прошли первые манифестации. Москва попыталась навести порядок проверенным методом – танками, что поставило новое пятно на „лицо“ первого президента СССР.

На фоне этих крупных событий происходили и не очень заметные. Например, с нового года ввели дополнительные талоны на чай и мыло и частично урезали месячные нормы на одного человека. На талонах теперь значились такие цифры:

Мясо – 1,5 кг; Колбаса – 1 кг;

Масло сл. – 0,5 кг; Масло раст. – 0,25 кг;

Яйцо – 12 шт. Крупа – 0,5 кг;

Макароны – 0,5 кг; Сахар – 1,5 кг;

Все гадали, приблизятся ли нынешние нормы к нормам 1947 года, и кинулись делать запасы. Дома и квартиры превращались в склады. Как-то в очереди я слышал, как одна бабуля хвасталась, что у нее соли и спичек на пару пятилеток вперед. Правда, очень опасалась, чтобы ее непутевый сосед сверху не залил эти стратегические запасы.

Ситуация требовала какого-то разрешения. Самое простое средство, известное со времен военного коммунизма, – всех уравнять и изъять излишки. Излишками оказались деньги, которые само правительство и напечатало. Поначалу придумали запись и предварительную оплату дорогих дефицитных товаров: холодильников, стиральных машин, мебели и автомобилей. Все эти деньги впоследствии пропали.

Конечно, можно было бы отоварить народ строительными материалами для садоводческих товариществ. Но лес, кирпич, цемент и шифер купить было невозможно – не хватало для плановых объектов. Поэтому с этих объектов материалы просто воровали. И в итоге – ни объектов, ни денег.

Новоявленные реформаторы предлагали пути выхода из кризиса. В СМИ муссировалась программа „500 дней“. Всем предлагалось потерпеть всего лишь 500 дней до всеобщего благоденствия и изобилия на прилавках. Снетков эту программу называл бесполезной:

– Это все равно, что делать инъекцию в протез.

 

 

ОБМЕН ДЕНЕГ

 

В январе правительство возглавил министр финансов Павлов. Он предложил избавить экономику от лишних денег путем их частичной конфискации. Решено было произвести замену самых крупных купюр. Каждый гражданин (в таких мероприятиях слово товарищ было не в ходу) мог заменить наличность из этих купюр в размере своей среднемесячной зарплаты. Причем на этот обмен отводилось два дня.

Для ускорения обмена у рабочих и служащих он проводился на предприятиях, у всех остальных – в сберегательных кассах. На многих предприятиях деньги у рабочих только принимали, обещая вернуть в течение двух недель.

С гражданами, у которых денег оказывалось больше положенного, разбирались в индивидуальном порядке. Они должны были дать внятные объяснения их происхождения: из какой тумбочки взяты и кто их туда положил. Именно на кооператоров и спекулянтов Павлов и собирался направить свой разящий удар.

Реформа готовилась в строжайшей тайне, но о ней кое-кто знал. Даже в тюрьмах за несколько дней до обмена увеличилось количество побегов – надо же было спасать сокрытое. Но для основной массы людей известие об обмене было как гром среди ясного неба, который грянул 23 января 1991 года.