Русский символистский роман: историософия и поэтика.

Эволюция романного мышления А. Белого: концепция романной трилогии «Восток или Запад» и этапы ее воплощения – от «народнического» романа «Серебряный голубь» к замыслу романа о «мозговой игре». Роман «Петербург» как итог развития мифа о Петербурге в русской литературе XIX в. (традиции Пушкина, Гоголя, Достоевского). Историософия романа: Восток (происхождение рода Аблеуховых) или Запад (петербургская монархия)? Поэтика романа: художественное пространство, мотивы движения по кругу и провокации как основа сюжетного развития, образы ирреального мира и его героев (Шишнарфнэ).

Самым большим вкладом символизма в русскую литературу явилось создание совершенно особой, специфической и трудно определимой эстетической культуры, той нравственно-философской атмосферы, внутри которой и осуществлялись поиски новых путей и средств художественной изобразительности; среди них свое место занимают и поиски в области прозаического письма. Особенно здесь нужно отметить прозаические эксперименты А. Белого: с «Петербургом» русский символизм выходил на дорогу общеевропейского искусства, он приобретал новое качество, которое лишало его черт и особенностей замкнутой секты. Он становился явлением общеевропейским и общемировым.

«П» является второй частью трилогии «Восток или Запад» (романы «Серебряный голубь», «П», «Невидимый Град»). Трилогия задумывалась Белым как посвящение исторической судьбе России, где главной темой выступала обобщенная тема государства, историческим роком поставленного в промежуточное положение между Западом и Востоком. Третья часть трилогии так и не была написана, поскольку ее замысел так и не отложился в сознании Белого как художественное целое.

Роман «Серебряный голубь» был задуман и написан в 1909 году (горожанин Петр Дарьяльский приехал в деревню Целебеево, к своей невесте, Кате; она – внучка и наследница местной помещицы немецкого происхождения Тодрабе-Граабен. Петр - интеллигент, который впитал изысканнейшую европейскую и античную культуру, но он неудовлетворен этим и от Запада хочет обратиться к Востоку. Его оскорбляет бабушка его нареченной невесты, и это помогает ему порвать с западной цивилизацией. Он встречает группу крестьян, принадлежащих к мистической и оргиастической секте Белых голубей; герой присоединяется к ним и живет жизнью крестьянина. Петр зачарован рябой бабой Матреной, женой деревенского сектанта столяра Кудеярова. Голуби ждут, что от Дарьяльского и Матрены родится какой-то новый бог (синтез запада и востока). Петр чувствует, что его засасывает мистицизм голубей, но при этом его временами опять тянет к чистому образу его отвергнутой ”западной” любви. Он пробует бежать от Белых голубей, но его заманивают в ловушку и убивают мистики, опасаясь разоблачений, которые он может сделать, ускользнув от их чар. Сходил «в народ», что называется…). Значение романа современники увидели в том, что в нем художественно исследуется привычная в России народническая тема, тема греха перед народом и вины перед ним - но в новом, мистически-религиозном ключе. Н. Бердяев в статье «Русский соблазн» отмечает, что «дух народничества неискоренимо присущ русским. Народничество являлось у нас в разных одеяниях, постоянно перевоплощалось, а теперь, когда наступили дни выявления мистики, народничество принимает явно мистическую окраску. Интеллигенты нового мистического образца надеются получить от народа не социальную правду, а религиозный свет. Петр Дарьяльский - культурный русский интеллигент, переживший все новейшие течения от марксизма до оккультизма; его встреча с голубями есть как бы встреча мистики культурной с мистикой народной. Соединение Дарьяльского с Матреной, отмечает далее Бердяев, и есть соединение интеллигенции с народом, от которого должна родиться новая Россия. Но Дарьяльский идет к народу с пустыми руками, он ничего не привносит в народную жизнь. Народ же в мистической своей стихии могуч, но темен, почти демоничен. Исхода не видно». Путь России, таким образом, теряется в тумане и хаосе. В такой постановке вопроса уже явно проглядывает и будущий роман «П».

В незаконченном томе воспоминаний Белый детально излагает историю возникновения и кристаллизации основных образов второй части трилогии, романа «Петербург» (сенатор Аблеухов, провокатор Липпанченко=Азеф), который становится с этого времени (по разным источникам, начинает писать его в 1911 или 1913 году) самостоятельным произведением, связанным с «Серебряным голубем» лишь упоминанием нескольких персонажей и сюжетных ситуаций. Белый, однако, продолжал называть свой новый роман «второй частью голубя», но здесь больше говорит инерция замысла, нежели реальное содержание нового романа. Скрытая эволюция идеи, овладевшей Белым еще в период «Сер голубя, - идея России, оказавшейся на границе двух миров, взаимоотношение между которыми – и притяжение, и отталкивание – определяет собой характер ее исторической судьбы, эта идея, безмерно углубившись, сама требовала отказа от специфически деревенской сюжетной и образной системы «Сер голубя». Появление темы Петербурга, в ее широком сюжетном разветвлении, как центральной темы нового произведения, оказалось поэтому естественным. Петербург в романе Белого – это, в традиции Достоевского, материализовавшаяся греза, чья-то мозговая игра, где границы изображаемого зыбки и неотчетливы. Идея «мозговой игры», положенная в основание философии романа, и есть то средство, которое связывает в одно целое разнородные и разностильные элементы романа, она держит на себе роман как единое и завершенное художественное целое, вбирая в себя произвол логических и исторических ходов Белого. Взаимодействие и пересечение черт реальных и воображаемых, исторически-конкретных и потусторонних есть главная особенность поэтики «П». «Весь роман мой, - как отмечал сам Белый, - изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм», подлинное место действия романа – вовсе не реальный город Петербург, а «душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговою работою». Петербург в романе, таким образом, это как бы условный город, созданный в целях реализации представлений самого автора о характере исторического процесса, каким она оказался в России в начале 20 столетия.

Для русской литературы тема Петра и особенно Петербурга, города, соединившего отсталую Россию с Европой, стала совершенно особой темой, не имевшей прямых аналогий ни в одной из европейских литератур. Петербург уникален в русской истории тем, что ему в соответствие поставлен особый «Петербургский» текст. Начало Петербургскому тексту было положено на рубеже 20-30-х годов 19 века Пушкиным (в основном «Медный Всадник», 1833, но также и «Уединенный домик на Васильевском», 1829, «Пиковая дама», 1833 и ряд «петербургских» стихотворений 30-х годов). Это начало, уже в 30-е годы, было подхвачено петербургскими повестями Гоголя (1835-1842) и его петербургскими фельетонами, печатавшимися в «Современнике». Также в лермонтовском наследии существенны некоторые фрагменты «Княгини Лиговской», 1836, в частности, описание узкого, угловатого, грязного и зловонного петербургского двора, предвосхищающее Достоевского. В 40-50-е годы происходит оформление петербургской темы в ее «низком» варианте - бедность, страдание, горе - а также появляются первые описания инакости города, его мистического слоя - почти весь ранний Достоевский, включая и «Петербургскую летопись», 60-80-е годы - петербургские романы Достоевского. В истории становления петербургского текста Пушкин и Гоголь осознаются как основатели традиции; Достоевский – как ее гениальный оформитель, сведший воедино в своем варианте Петербургского текста свое и чужое, и первый сознательный строитель Петербургского текста как такового.

В своем романе Белый явно продолжает линию Гоголя и Достоевского, связанную с восприятием Петербурга как города глубоко нереального, призрачного, мифологического и фантастического; а вот ориентация Белого на Пушкина соседствует с полемикой по отношению к нему. Двух авторов роднит следование идее Петербурге как городе-символе, а также идее о Медном всаднике как воплощении Петербурга, но у Пушкина Петр действует во времени, то есть в истории, пространство – и географическое, и философское – несущественно для него. У Белого, напротив, Петр действует прежде всего в пространстве – он воздвигает новую столицу на границе Запада и Востока. Эволюцию от «Медного всадника» Пушкина к «П» Белого можно выразить следующим образом: от темы исторической судьбы России к гораздо более широкой теме Востока и Запада.

В своем романе Белый создает сложную и разветвленную мифологию города. Как отмечает Долгополов, роман Белого есть в условном плане литературный миф о Петербурге, однако он одновременно знаменует собой и конец «петербургского периода» русской истории, не случайно Белый пророчит Петербургу исчезновение: в результате великого «труса» (землетрясения, т.е.) он уступит свое место исконно русским городам – Нижнему, Владимиру, Угличу. Роман «П» стал последним в цепи петербургских романов, романом итогов, как определила его Ольга Форш (1925 г.). Мифология Петербурга постепенно уходила в прошлое, хотя элементы мифологизма дают знать о себе и в «Петре 1» А.Н. Толстого, и в «Поэме без героя» А.Ахматовой.

Историософия: «П» - один из первых, а по значению и глубине анализа первый в русской литературе – историософский роман, как отмечает Долгополов. Здесь излагается сложная и разветвленная, во многом субъективная полемическая философия русской истории за последние двести лет существования России – от возникновения на одной из северных ее окраин новой столицы новой империи до событий 1905 года. С основанием Петербурга мировая история принимает совершенно иной характер. Вслед за Достоевским Белый утверждает, что с петровскими нововведениями Россия лишилась национального единства и национальной почвы, мало того, она оказалась расколотой на западную и восточную части, между которыми установились сложные взаимоотношения. Все в России – от быта и психологии личности до характера государственной системы – лишилось цельности. Запад и Восток взяли в плен страну, разложили, раздробили ее. Во всем проявляется двойственность. Восток в романе олицетворяет происхождение рода Аблеуховых (в описании истории и личности сенатора, Аполлона Аполлоновича, отразилось прямое воздействие на Белого последнего крупного произведения Вл. Соловьева «Три разговора» - туда входит и новелла-притча «Краткая повесть об антихристе» - Аполлонии): предки Аблеуховых «проживали в киргиз-кайсацкой орде, откуда в царствование императрицы Анны Ивановны доблестно поступил на русскую службу мирза Аб-Лай, прапрадед сенатора, получивший при христианском крещении имя Андрея и прозвище Ухова». Но сам сенатор Аблеухов, при восточном происхождении, олицетворяет в романе Запад: он западник по взглядам и действиям, и он символизирует в романе Империю, имперское начало, российскую государственность, ее верхи. Противостояние восточного и западного начал можно увидеть и в разделении города на две части, на два «района» - центральный и островной. Центральный район (Запад) - это район дворцов, государственных учреждений, Адмиралтейства и Медного всадника. Здесь находится и дом сенатора Аблеухова. Район островов (Восток; главным образом Васильевский остров, остальные острова лишь подразумеваются, но не называются), напротив, населен островной беднотой, рабочим людом, фабричным населением; Белый вводит даже специальное понятие - жители островов, островитяне. Однако противопоставление восточного и западного начал в романе – обман, фикция. Идущая с Востока угроза - это угроза центру со стороны периферии. Но Восток изначально засел в самом центре построенной Петром по западному образцу империи: и сенатор-реакционер Аблеухов, и его сын - потомки мирзы Аб-Лая. Таким образом, объединение восточного и западного начал, по мысли Белого, уже произошло, никакого примирения она не дало, а оказалось губительным для России, поскольку свело на нет исходно-исторические, национальные истоки ее развития. Выход для России Белый видит в преодолении обоих тенденций – и восточной, и западной, - что должно будет вернуть страну к национальным истокам.

Художественное пространство романа сконцентрировано в одном городе – Петербурге. Петербург Белого характеризуется грязно-желтым туманом, ощущением призрачности, нереальности того, что происходит вокруг – эти качества стали уже общей принадлежностью петербургской темы, но вместе с тем Петербург Белого наполнен гораздо более явным ощущением конца, катастрофичности, которая усиливается в романе постоянным указанием на прямизну петербургских проспектов, четкость его строительных и архитектурных линий, что служило в глазах Белого показателем сухой и мертвящей западной цивилизации. Интересно, что именно за Петербургом установилась в художественной литературе традиция сохранения чисто городского правдоподобия и даже топографической достоверности. Однако «П» Белого - не историческое сочинение, Белый рисует в своем романе не столько конкретный город, сколько город-знак. Белый использует здесь принцип топографической контаминации, то есть объединения на одном участке, в одном топографическом месте черт, признаков и деталей, действительно существующих, но разбросанных по другим местам города. Объединяя их, Белый создает как будто реально существующий, на самом же деле воображаемый участок города, здание, набережную и т.д. Он любит и ценит деталь, но она у него перестает быть просто деталью, а становится деталью-символом. Так выработался принципиально новый аспект в развитии петербургской темы.

Мотив движения по кругу, частотный в романе, обусловлен специфическим взглядом Белого на характер мировых видоизменений (философия «космизма», космогонии). Движение жизни, если понимать это слово широко, имеет, согласно Белому, круговой характер, оно есть сложная система "возвратов", в которой каждое последующее воспроизведение, сохраняя всю видимость самостоятельности, сохраняет вместе с тем и прочную связь со своим праистоком. Мотив циркуляции в романе воплощается на двух уровнях: внешнем и внутреннем, более глубоком. На внешнем уровне циркуляция проявляется в работе Учреждения, возглавляемого Аполлоном Аполлоновичем – Учреждение это занято «бумажной циркуляцией»; по Невскому циркулирует толпа; на островах «циркулирует браунинг»; по улицам циркулируют городовые; среди обывателей циркулируют слухи; строго прономерованные дома циркулируют вдоль обеих сторон проспекта… На внутреннем уровне то или иное явление предстает перед нами в нескольких ипостасях одновременно: и как уже бывшее, далекое, и как настоящее, новое, и как возможное будущее. Так, Николай Аполлонович, сын сенатора, одновременно и русский интеллигент начала XX века, эпохи революционных потрясений и общественных сдвигов, и древний "туранец", таинственными нитями связанный с ордами Чингис-хана, в жилах которого течет кровь его доисторических предков. Белый далеко идет в своей философии «космизма»: даже Петр I и провокатор Липпанченко объединились в его фантазии. Сместились исторические плоскости, утратили свое реальное значение и конкретно-историческое содержание пространство и время. Они приобрели условный характер, превратившись в движение по замкнутому кругу. Таким крутом в романе оказывается исторический процесс, который по-своему предопределил трагедию каждого из действующих лиц, ибо все они есть повторение, воспроизведение уже бывшего.

Мотив провокации: в первой половине 1909 года произошли события, повлиявшие, как это видно из содержания романа, на окончательное оформление замысла «П»: наиболее важным из них стало разоблачение агента охранки Азефа, занимавшего высокий пост в Боевой организации партии социалистов-революционеров. Подробности провокаторской деятельности Азефа и роль правительства, пошедшего на сделку с провокатором – эти материалы широким потоком хлынули на страницы демократической печати. Имя Азефа скоро стало нарицательным, а в сознании Белого история Азефа вырастает до размеров грандиозного обобщения; именно провокации придаются в «П» черты исторического рока. В романе «П» - все провокация, бесконечная система провокаций: это и дело Петра, построившего умышленный город; это и революционное движение, провокациям которого посвящена фабула; это и отдельная сюжетная линия, связанная с газетной провокацией, раздувающей частный случай появления красного домино в определенное явление жизни; это и вывернутые к началу ХХ века мотивы «Медного всадника», «Бесов», «Анны Карениной», «Петербургских повестей». Белый кроит мистическую реальность романа из «второй реальности» — «летящей в пустоту культуры».

Образы ирреального мира и его героев: Петербург в романе - мистический город, носящий явную потустороннюю окраску; Белый прямо отмечает в тексте, что Петербург «принадлежит к стране загробного мира». Роман изобилует инфернальными мотивами, в частности, причастность Петербурга к загробному миру подчеркивают настойчиво повторяющиеся образы теней, туманов (туман – это постоянный атрибут подземного царства), а сам город населяют не живые люди, а люди-тени, люди-силуэты. Инфернальность является едва ли не главным показателем и для всех основных персонажей романа. Печатью инфернальности отмечены Дудкин, отец и сын Аблеуховы, Софья Петровна Лихутина. Что же касается непосредственно образов инфернального мира, то исследователи расходятся в их оценке. Л. Долгополов считает, что образы ирреального мира, особенно оборотень Шишнарфнэ, являются «третьей силой», в задачу которой входит ликвидировать конфликт между Дудкиным и Аблеуховым, между центром города и островами. Шишнарфнэ – это зло, нечистая сила, дьявол, но законы равновесия требуют введения противостоящей злу силы добра, силы "чистой", Бога. Белый приходит к этой мысли, как отмечает Долгополов, лишь в процессе написания романа, чем и определяется то, что призрак Христа, не однажды появляющийся (или упоминаемый) на его страницах, не занял в итоге в концепции романа значительного места. Он так и остался гипотетическим символом, но не художественным образом. Его иконописный лик и общий европеизированно-арлекинский внешний вид (пальто с короткими рукавами, длинные кисти бледных рук, длинные ноги) хорошо соотносятся с европеизированным же обликом города. Никакой "простонародности" в облике Христа из "Петербурга" нет, хотя выполняет он вполне "русскую" функцию - указания людям истинного пути к спасению и преображению жизни. Е. Сабуров, статья «Прошло сто лет, и юный град…»: поселившийся в мозгах Николая Аполлоновича и Дудкина Шишнарфнэ – это коллективное бессознательное Европы. Этот персомонгол – истинный бес. Но есть ли в романе фигура, которой противостоит этот бес? Сабуров не согласен с мнением, что персонаж, описанный как “печальный и длинный” – это Христос. Это, говорит Сабуров, скорее персонаж Леонида Андреева, и это слабо для Белого, с его несравненным чувством слова. Если это Христос, продолжает Сабуров, то какой-то опереточный (вот и Софья Петровна Лихутина принимает его за своего мужа-идиота). К.Мочульский считает, что черный призрак Шишнарфнэ, с которым борется и в когтях которого погибает террорист Дудкин – это темная сила, влекущая Россию в первоначальное ничто. В. Пискунов: Шишнарфнэ – дудкинский двойник.

Поэтика: Белым создан в «П» совершенно особый, ни у кого из русских писателей более не встречающийся стиль романического повествования, в котором монологическая форма рассказа перекрещивается с полифонизмом изображения внутреннего мира героев и их жизнеощущения. Кроме того, роман написан ритмизованной прозой, который приближается ближе всего к анапесту (трехсложный размер с ударением на последней стопе).

Использовала:

Долгополов Л. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л., 1988:

Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992.

Пискунов В. «Второе пространство» романа А. Белого «Петербург» // Андрей Белый. Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988.

Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995.

Интернет во всем его многообразии;)