О вознаграждениях и благосостоянии

О. ТОФФЛЕР

БУДУЩЕЕ ТРУДА

(Новая технократическая волна на Западе. М., 1986. С. 250-275)

 

 

Вопрос. Кто будет работать? Что такое работа? Действительно ли мы движемся к некоторой близкой к реальности фантазии, в соответствии с которой два процента населения используют роботов и осуществляют всю работу по найму, а девяносто восемь процентов не делают ничего?

Ответ. В конце 50-х и начале 60-х годов введение автоматизации на фабриках было встречено предсказаниями массовой безработицы. Доказывая, что полная занятость более невозможна (или даже нежелательна), некоторые экономисты предлагали ввести минимальный гарантированный доход для всех независимо от того, имеют они работу или нет.

Страхи 50-х и 60-х годов исчезали, по мере того как изменялась структура занятости. Во многих странах уменьшалось число рабочих мест в промышленности, но в то же время появились новые рабочие места для служащих и в сфере обслуживания.

Сегодня страхи возникли вновь в связи с ростом технологиче­ской безработицы и с очень быстрой автоматизацией конторского труда, и не похоже, что спад в сфере занятости служащих будет преодолен вновь.

Откуда сейчас появятся рабочие места?

Как изменится сам характер труда?

В. Вы утверждаете, что в нашей экономической жизни происходит значительная структурная перестройка и это сопровождается столь же значительными изменениями в социальных институтах и ценностях. Но остается вопрос: кто выиграет от этого?

К каким изменениям в институциональных отношениях приведет это технологическое развитие? Разве не существует конфликта интересов в сфере труда между капиталистами, управляющими, профессионалами, рабочими, мужчинами, женщинами, белыми и черными? Почти 30 миллионов людей в западных странах не имеют работы. Миллионы других занимаются работой, разрушающей их душу, и при этом им говорят, что им повезло. Угроза даже худшего экономического кризиса принимает все более четкое очертание. А в большей части остального мира ситуация несопоставимо хуже.

И все же вы, как кажется, настроены оптимистично, несмотря ни на что. Почему?

О. Я ни в коем случае не оптимист, если речь идет о ближайшем будущем. Я полагаю, что мы, возможно, находимся на грани еще большей экономической катастрофы. Я твержу об этом по крайней мере с 1975 г., когда я опубликовал «Экоспазм». К сожалению, эта книга и сегодня выглядит актуально ввиду всех сообщений о новых банкротствах банков и остановках производства.

Но сегодняшний кризис не похож на все предыдущие депрессии. Это не вновь пришедший всеобъемлющий кризис 1933 г. Он проистекает из совершенно других причин, и, если мы хотим бороться с ним, мы должны выявить его отличительные черты.

Отличительным в этом кризисе является то, что это радикальная реорганизация, а не крах. Это кризис переструктурирования. Если мы не осознаем этого факта и не начнем намечать контуры будущей экономики, то как мы можем надеяться справиться с нашими проблемами? Мы нуждаемся в новых идеях.

Мы говорим о безработице, но мы даже не знаем, какой «работа» будет в новом обществе. В самом деле, ни работа, ни безработица, если хотите, не являются сегодня такими, какими они были в прошлом.

В. Что такое в вашем представлении труд? О. Я всегда мысленно делал различие между работой по найму в экономике, основывающейся на обмене, и не оплачиваемой работой, не основывающейся на обмене, — деятельности, которую я называют «протребление» (рrosuming). Протребление — это то, что женщины или мужчины делают, когда растят детей... Это то, что женщины или мужчины делают, когда они строят пристройку к дому. Это то, что люди делают, когда они выращивают свои собственные овощи, шьют себе одежду или по своей инициативе работают в больнице. Они производят блага и услуги. Они работают. Но не за плату. Протребление является ключевым фактором в новой экономике. Но для наших целей давайте сейчас будем держаться проблемы оплачиваемой работы, являющейся тем, что большинство людей имеет в виду, когда говорит о труде.

В. И вы считаете, что эта работа сама претерпевает трансформацию?

О. В отличие от многих людей, которые пишут об этом, я проработал много лет на самых грязных фабричных работах. Труд рабочего. Ручной труд. Работа на конвейере. Кроме того, я бывал на фабриках во всем мире. Я изучил труд на некоторых самых современных фабриках и в конторах.

Все это убеждает меня в том, что наши общие представления о труде устарели. Они восходят к Адаму Смиту и К. Марксу и связаны с представлениями о разделении труда и отчуждении. Более близким им источником является концепция конторского труда Ч. Райта Миллса. На деле мы до сих пор в основном представляем труд в соответствии с «Новыми временами» Чарли Чаплина или со «Свободой нам» Рене Клера. Все эти представления и критика были верны в свое время. Но они подходили к традиционному индустриализму, а не к новой системе, которая быстро развивается сейчас.

Мы все знаем, насколько жалкой была и до сих пор остается частичная работа на фабриках в традиционной производящей отрасли. И этот фабричный стиль работы был перенесен в контору, где каждый работающий выполняет очень маленькую, без конца повторяющуюся работу, без какого-либо понимания ее отношения к целому, без какой-либо надежды на своеобразие или творчество.

Но именно эти виды труда, эти формы дегуманизированного труда прекращают свое существование.

Что меня постоянно изумляет, так это ностальгия, которая заставляет сохранять такую работу, бытующую обычно среди тех людей, которые никогда ее не выполняли.

В. Вы говорите так, как будто это все в прошлом.

О. Конечно, нет. Миллионы рабочих, начиная от сборщиков та кончая машинистками, даже в наиболее технологически развитых странах до сих пор вынуждены занимать жалкие рабочие места, предусматривающие именно такой вид работы.

Но ключ к будущему труда заключается в понимании того, что рутинная, повторяющаяся, частичная работа не является более эффективной. Она уже отжила в технологически развитых стра­нах. Поэтому такой труд будет изживать себя независимо от того, что различные компании, союзы и правительства предпринимают по этому поводу. Нам не следует плакать и стенать в связи с этим.

И кое-что в этом направлении уже наличествует. Это часть реструктурирующейся экономики, о которой я говорил ранее.

Распространение сферы Третьей волны предполагает совершенно отличный тип работы.

Уже имеются или вскоре появятся новые профессии, начиная с техника по обслуживанию ПЭТ-скеннеров[1] в больницах, специалистов по восстановлению ресурсов, людей, способных ремонтировать аппаратуру для распознавания голоса, организовывать и координировать производство на дому, занимающихся разработкой недр океана, дизайнеров по материалам, специалистов по установлению фотовольтных панелей, подводных археологов, специалистов по волоконной оптике, архитекторов космических лабораторий до программистов непосредственного спутникового вещания, теоретиков видеообучения и консультантов по телеконференциям.

Не многие из этих профессий нового типа, если вообще какие-либо, могут оказаться пригодными для рутинизации и тейлоризации, как это было возможно с большинством профессий в прошлом.

В. Но у нас всегда были различные типы рабочих мест. Не являются ли они примерами технологической экзотики? А как насчет более обычной работы? Не могут ли технологические инновации оказаться ширмой и прикрытием для сохранения жестко иерархиизированиого труда и частичной работы? Если мы допустим это, не окажется ли так, что освобождающие труд технологии будут игнорироваться, а технологии, благодаря которым сохраня­ются современные иерархические отношения, заполонят производство?

О. Конечно, никто не любит терять власть. И мастер на самом низшем уровне управления, и управляющий на самом высоком уровне иерархии могут делать ставку на сохранение отношений старого стиля. Но обстоятельства работают против них. В традиционных отраслях Второй волны частичная, монотонная, бессмысленная работа была выгодна для компаний. Сейчас компьютеры очень часто могут делать подобную работу быстрее и лучше, а роботы могут выполнять опасную работу. Старые формы труда все менее и менее выгодны и продуктивны. Поэтому существует стимул и потребность заменить их.

Не так давно я побывал в сборочной зоне компании «Силикон-Вэлли» по производству компьютеров. Это не было производство кристаллов, которое все еще организовано по принципу Второй волны с рядами рабочих, преимущественно женщин, преимущественно из Азии, выполняющими жалкую, монотонную работу. Таово до сих пор массовое производство. По контрасту компания, которую посетил я, получает эти кристаллы и производит из них конечный продукт. То, что я увидел, было совершенно иным стилем работы.

Это было типичное разукрупненное производство. Физическая среда была чистой и удобной. Сборочный цех был светлым и радостным, рабочие места были разукрашены цветами, семейными фотографиями, различными памятными вещами. У рабочих были маленькие приемники и даже стереоаппаратура.

Работа как таковая была противоположна той, какую можно было бы ожидать. Вместо выполнения вновь и вновь одной маленькой операции, каждый из этих сборщиков делал много сложных операций и проверок с небольшим числом объектов каждый день. Механического конвейера там вообще не существовало.

Я не хочу сказать, что вся их работа была игрой и забавой. Это не так. Но контраст между нею и работой старого стиля был вопиющим. Это как раз тот труд Третьей волны, который сейчас распространяется, тогда как сфера Второй волны приходит в упадок.

В отраслях Второй волны мы имеем остановки производства и снижение заработной платы, снижение прибылей, все более и бо­лее сильное давление па рабочего.

В отраслях Третьей волны речь идет по преимуществу об уча­стии рабочих в принятии решений; об увеличении производства и обогащении вместо увеличения дробности; о подвижном во временном отношении графика работы вместо жесткого; о таких сопутствующих преимуществах, когда рабочему дают возможность выбора, а не ставят его перед свершившимся фактом; о том, как поощрять творчество, а не требовать слепого послушания.

 

Творческие стили труда

 

В. Но какую часть составляют те, о которых вы только что говорили, по отношению к женщинам на Тайване, работающим на предприятиях с потогонной системой труда? И сколько рабочих здесь в США являются безработными? У капиталистической экономики существует только ограниченная потребность в высококвалифицированных интеллектуальных рабочих. Для того чтобы получить удовольствие от условий труда, которые вы описали, от каждого потребуется изменение в организации не только произ­водства, но и в образовании и социализации как таковой. До известной степени наличная классовая структура будет сжата, почти каждый станет профессионалом или управляющим в рамках полностью кооперированной структуры. Но для того, чтобы достигнуть этого — предположим, что это состояние желательно, — требуется широкое движение по направлению к значительно большему равенству в знании и возможностях. Тот, кто сейчас имеет преимущества, будет сопротивляться этому процессу, не так ли? И не будут ли более гуманные условия, которые вы описываете, в некоторых высокотехнических отраслях промышленности по преимуществу функцией исключительно высокого роста прибылей, которыми обладают эти предприятия?

О. Конечно. Тот факт, что технически высокоразвитые отрасли промышленности сравнительно более выгодны, облегчает это. И тот факт, что высокое мастерство является дефицитом, дает всем, кто его имеет, преимущество. Все это верно. Но этого недостаточно для того, чтобы объяснить, что происходит. Взгляните па проблему с другой стороны: труд был грубым и жалким в отраслях Второй волны, даже когда они были высокодоходные. В действительности грубость труда была обязательной составляющей прибылей. Чем больше вы выжимали пота из людей, тем больше денег вы делали.

По отношению ко многим компаниям Третьей волны верно прямо противоположное. Грубость в процессе работы уже более не является прибыльной — она непроизводительна.

Компании Третьей волны не увеличивают свои прибыли посредством выжимания пота из своих рабочих. Они достигают своей цели не тем, что делают труд более тяжелым, а тем, что работают более умело. Потогонная система уже не оправдывает себя так, как это было когда-то.

Драматизируя различия, мы должны сказать, что в старом массовом промышленном производстве главным были мускулы. В развитых разукрупненных отраслях главными являются информация и творчество. И это изменяет все.

Я помню одну из своих бесед в Токио с Акио Морита, одним из основателей «Сони». Он говорил откровенно: «Я могу велеть рабочему фабрики начать работу ровно в семь часов утра. Но я не могу исследователю-инженеру велеть выйти на работу в семь утра и при этом иметь творческую идею».

Морита знает это так же, как и другие люди, добивающиеся успеха в отраслях Третьей волны. Поговорите со Стивом Джобсом из «Эппл» или с Джимом Трейбигом из «Тандем компьютере».

Когда компании Третьей волны попадают в беду, то это только из-за плохих товаров, не соответствующих требованиям рынка, плохой организации или других причин. Это не из-за того, что из их рабочих недостаточно выжимают пот.

Отличается сам характер труда, и это требует совершенно иного типа рабочих.

 

Новый рабочий

 

В. Как по-вашему, чем отличается рабочий нового стиля от рабочего старого стиля?

О. Рабочий Третьей волны более независим, более изобретате­лен и не является больше придатком машины. Типичным является рабочий, обладающий специальностью или профессиональным знанием. Подобно ремесленнику доиндустриальной эпохи, обладавшему набором ручных инструментов, новые интеллектуальные рабочие (если хотите, то именно так будем их называть) обладают мастерством и информацией, которые и составляют их набор духовных инструментов.

Новые рабочие значительно более похожи па независимых ремесленников, чем па взаимозаменяемых рабочих конвейера. Они моложе, лучше образованны. Они ненавидят рутину. Они предпочитают работать бесконтрольно для того, чтобы выполнять свою работу так, как они это считают нужным. Они хотят иметь право слова. Они привыкли к изменению, неясности ситуации, гибкой организации. Они представляют собою новую силу, и их число растет.

По мере того как экономика совершает переход от Второй волны к Третьей волне, мы получаем наряду с новыми профессиями новый набор ценностей, а это подразумевает значительные последствия для работодателей в сфере правительственной политики, в марксистской политэкономии, для профсоюзов...

В. Мы можем согласиться, что такой вид «умственного труда» существует в обществе, и это способствует улучшению ситуации в сфере труда. Несомненно, рабочие, занятые таким трудом, обладают определенной степенью уверенности в своих силах и требуют — иногда даже и получают — какую-то гибкость в организации производства и чувство причастности к делу. Но сколько их?

А какие факторы определяют то, насколько далеко пойдет тенденция к этому типу трудового стиля?

Вы указываете на изменения в технологии и на назначен знания в производстве как на критические факторы. А что можно сказать о желании существующих социальных групп сохранить свои относительные преимущества? Не будут ли капиталист противодействовать посягательству на их статус и власть, которое неизбежно будет сопровождать растущую автономию и право голоса для интеллектуальных рабочих? Не будут ли нынешние профессионалы и менеджеры ревностно охранять свою относительную монополию на интеллектуальный труд, а также «превосходящую позицию», которую эта монополия предоставляет им по отношению к другим рабочим? Даже сейчас не стремится ли Американская медицинская ассоциация ограничить число врачей? А разве менеджеры в компаниях, таких, как «ИБМ», не противостоят решительным шагам в направлении к рабочему участию?

Насколько изменится базисная структура в тех новых отраслях промышленности, которые вы предвидите? Являются ли служащие по-прежнему служащими, от которых ожидают, что они будут производить прибыль для фирмы независимо от личностных или социальных затрат?

Короче говоря, предвидите ли вы такое рабочее место, где каждый выполняет свою долю механических задач, в равной мере яв­ляясь самоуправляющимся партнером в целостном индустриальном проекте? Или вы в действительности видите лишь слегка измененную версию того, что мы имеем: больше интеллектуальных рабочих, разумеется, но при этом наличие боссов, обладающих полнотой власти, и множество традиционных рабочих, выполняющих свои традиционные задачи?

О. Я не утопист. Я не воображаю, что появятся совершенные рабочие места, на которых каждый получает равную долю ответственности за принятие решений, механического труда и экономического вознаграждения. Я бы не считал такую ситуацию совершенной, даже если бы она была достижимой. Подобная система могла бы хорошо функционировать при одних обстоятельствах, а при других означала бы катастрофу. Одни люди могли бы получать наслаждение от работы на таком предприятии, а другие могли бы ненавидеть ее.

Хорошее общество должно предоставлять максимальное разнообразие — рабочие места, которые созданы для вас, и рабочие места, которые вы создаете сами, которые требуют участия, и такие, что не требуют. Большинство утопистов и социалистов, об этом говорит мой опыт, по-прежнему мыслят в терминах единообразия, присущего Второй волне.

Если верно то, что я говорю о демассификации общества, то мы, вероятно, будем наблюдать взрыв новых и самых разнообразных организационных форм. Вместо экономик, образуемых частными и государственными предприятиями или даже их смешением, мы сможем увидеть «электронные кооперации», религиозные и семейные производственные объединения, бесприбыльные рабочие объединения — куда больше форм, чем мы может сейчас себе представить.

Среди них, без всякого сомнения, будут также и самоуправляющиеся предприятия. Насколько я знаю, до сих пор самоуправляющиеся предприятия, превышающие определенные размеры, не были успешными. В числе того, что не понимают относительно интеллектуальных рабочих, следует отметить, что они гораздо лучше подготовлены к тому, чтобы управлять самими собой, чем типичные рабочие прошлого. Поэтому могут появляться разнообразные формы самоуправления.

В ближайшем будущем тем не менее в зависимости от страны мы будем все еще говорить или о государственных, или о частных компаниях. Они во все большей степени будут испытывать давление необходимости провести реорганизацию на менее бюрократических и менее иерархических основах. Чем в большей степени экономика и общество вступают в период Третьей волны, тем менее эффективными будут становиться традиционные формы организации.

Конечно, фирмы будут стремиться получать прибыли, если говорить об основах их деятельности, однако не только прибыли. Разумные компании уже не стремятся максимизировать прибыли — независимо от того, что говорит Мильтон Фридман, — но это отдельный вопрос. Давайте вернемся к нему позже. Пока же давайте будем говорить о труде, поскольку то, что я рассказываю об изменениях характера труда, имеет значительные политические последствия.

По мере того как изменяется природа труда, мы можем видеть и возникновение двух различных рабочих классов, этот термин еще применим.

У нас всегда, конечно, были различные подразделения в рабочем классе. Однако идеал профсоюзов, а также левых и радикальных движений всегда был связан с понятиями солидарности, единства, объединенных усилий, равноправия, равенства в получении благ и т. д.

Как в капиталистических, так и в социалистических странах система промышленного производства требовала стандартизованной, единообразной рабочей силы, и можно практически утверждать, что профсоюзы помогали предпринимателям создавать такую рабочую силу. Так или не так, но вся система подавляла разнообразие и индивидуальность. Маркс утверждал, что фабричная система сама способствует коллективизации сознания, так что все рабочие в конечном счете начнут рассматривать себя как членов одного и того же класса — как «трудящиеся массы».

То, что происходит сейчас, является диалектической противоположностью этого. Во вновь появляющихся секторах экономики им уже не нуждаетесь в тысячах рабочих, выполняющих единообразную, стандартизированную, повторяющуюся работу. В действительности система нуждается в инициативных, изобретательных, образованных и даже индивидуалистичных рабочих.

На этот тип рабочего в настоящее время большой спрос в развитых секторах экономики, и его нелегко привлечь в профсоюзы. Эти люди изобретут свои собственные формы организаций — более товарищеские, но столь нивелирующие. А если они присоединятся к профсоюзам, то навяжут серьезные изменения в структуре, практике и идеологии профсоюзов.

Новые стили труда, новые ценности, новое разнообразие и индивидуализация прекрасно согласуются с денацификацией производства, потребления, коммуникаций и структуры семьи.

В действительности изменения во всех этих сферах помогают определить, что происходит в экономической сфере. Дело обстоит не таким образом, что экономика направляет всю систему.

Подобно тому как потребители во все большей степени требуют индивидуальных товаров и услуг, так и рабочие (очень часто это те же самые потребители, но в другой роли) требуют индивидуального отношения к себе на работе. И в то время, как в прошлом технология Второй волны содействовала единообразию, технология Третьей волны обеспечивает и поощряет социальное разнообразие. Это укрепляющая самое себя реальность.

 

О вознаграждениях и благосостоянии

 

В. Утверждаете ли вы, что мы создаем экономику, в которой только те люди, которые имеют высшее образование и приобретают специализированные рабочие профессии, найдут работу? Какое благо в том, что мы сумеем гуманизировать определенные виды труда, но структурируем образование и экономику в целом таким образом, что исключим занятость большинства людей в ней?

О. Было бы трагедией, если бы мы строили экономику вокруг только интеллектуальных профессий... если бы мы вознаграждали только людей, которые владеют абстрактным мышлением и умеют оформлять вербально свои мысли — литерократию.

Но я не думаю, что это вероятно. Экономика Третьей волны, даже если она опирается на солидную информационную базу, требует всех видов человеческих талантов и ресурсов, а не только чистый интеллект. И я верю, что эта экономика предоставит стимулы также и для других видов деятельности. К примеру, нам нужны будут в большом количестве инструкторы обычного цикла обучения и инструкторы по переучиванию на новые профессии. Это потребует умения вести межличностное общение, а также визуальных, графических и драматических дарований. Нам потребуются люди, которые умеют сочувствовать другим; люди, которые обладают эстетическими и атлетическими дарованиями, отзывчивые менеджеры и организаторы. А для всего этого нужно гораздо больше, нежели просто интеллектуальные способности. Нам нужны борцы и те, кто умеет примирять; люди, которые могут вести межкультурное общение, и многие другие типы людей.

Идея о том, что какое-либо общество или экономика могут управляться бесплотным интеллектом, является мифом. Ее проповедуют технократы, но она просто не соответствует истине.

Вопрос в том, как вознаграждать все великое множество профессий, которое требуется.

Никакая цивилизация не вознаграждала все профессии одинаково и не должна делать этого. Сельскохозяйственная цивилизация, или цивилизация Первой волны, вознаграждала за определенные качества и способности, особенно за голую мускульную силу. Промышленная цивилизация, или цивилизация Второй волны, платила за различные профессии. Цивилизация Третьей волны также будет платить за определенные свойства и способности лучше, чем за другие.

Во все периоды те, у кого были плохо оплачиваемые профессии, должны были принимать менее значительную роль в обществе или должны были бороться за изменение системы вознаграждения. Я подозреваю, что такое положение сохранится и в будущем.

А это возвращает меня к идее о какой-то форме гарантированного минимального дохода для всех тех, кто вносит вклад в производство. Делается ли это посредством отрицательного подоходного налога, который был предложен Мильтоном Фридманом, или так, как это предлагает такой экономист, как Роберт Теобальд, — все технологические общества, как я полагаю, должны будут двигаться в этом направлении. Подобные системы оплаты не должны быть стандартизированы или централизованы. Они могут охватывать и частный сектор. Мы можем проявить значительную творческую инициативу относительно метода, но, если высокотехнологические страны не будут решать эту проблему, они столкнутся со взрывными социальными конфликтами.

В. Но разве сегодняшние нападки на общество благоденствия не двигают нас в совершенно противоположном направлении?

О. Я ничего не говорил о благоденствии. Я сказал, что мы должны будем вознаграждать всех тех, кто вносит вклад в производство. Это нечто иное. Это не то же самое, что система благоденствия, и не тоже самое, что вознаграждение только тех, кто имеет работу. Это нечто совершенно отличное и от того и от другого.

То, о чем я говорю, не подпадает под какие-либо старые категории правого или левого толка, либерального или консервативного.

Я не говорю, что мы должны вознаграждать непроизводящих членов общества, как иногда делается при системе благоденствия.

Я говорю, что есть много людей, которые производят богатства и ценности для общества, но которых не видят наши традиционные экономисты и мыслители. Я говорю о непризнанных производителях.

Многие протребители, к примеру, вносят вклад в производство вне рамок экономики обмена, как я указал в своей Третьей волне. Они производят реальные блага и услуги для самих себя, освобождая общество от потребности делать это. Миллионы женщин подпадают под эту категорию, и они производят ценности для самой обменной экономики. Только делают они это, работая в экономике использования, так что мы не замечаем их. Они являются тем, кого я называю производителями и потребителями в одном лице — «протребителями». Вдобавок, даже в рамках обменного сектора многие третьи партии участвуют в производстве ценностей, но их не признают в этом плане — так было с телевизионной станцией, которая помогла улучшить фермерское хозяйство.

«Протребители» и сопроизводители являются прямой противоположностью непроизводителей. Но их вклад невидим, потому что мы используем архаические, несправедливые системы учета.

Я не призываю к тому, чтобы давать каждому милостыню посредством системы социального обеспечения. Я утверждаю, что мы должны признать подлинный их вклад в производство и вознаградить их. В действительности я предполагаю, что мы не сможем разрешить кризис безработицы до тех пор, пока не сделаем этого.

 

Семь потоков безработицы

В. Вы утверждаете, что мы движемся к повой форме экономики. Но здесь мы сталкиваемся со старейшей проблемой — безработицей. Чем сейчас эта проблема отличается от того, какой она была в прошлом? И как мы можем справиться с ней?

О. Мы можем сохранить каждого работающего, если мы будем готовы заплатить за это определенную цену. Война, например. Она является экономическим амфитамином, но, как реальная вещь, она может затронуть и вас.

Мы можем также создавать ненужные рабочие места и платить людям за выполнение ненужной работы.

Западным средством преодоления безработицы, по крайней мере со времен Кейнса и Рузвельта, был экономический рост. Но даже если бы у нас не было беспокойств, связанных с ОПЕК и инфляцией, политика экономического роста сама по себе, видимо, не может устранить высокий уровень безработицы.

Это происходит в силу того, что проблема безработицы не просто количественная проблема. Это не только вопрос о том, сколько существует рабочих мест. Это вопрос о том, какой тип рабочих мест, где, когда и кто может их заполнить. Это качественные проблемы. Если вы не будете на них смотреть как на качественные проблемы, вы не сможете решить количественные их стороны. Экономика требует сейчас куда больше профессий, чем когда-либо ранее, и профессия должна постоянно изменяться все изменяющимися темпами. Рабочая сила стала более разнообразна. Сама экономика является более дефференцированной, более напряженной и подвижной. Сегодняшняя экономика стремительна, в ней сферы, которые испытывают депрессии, сосуществуют рядом с цветущими отраслями. В результате мы уже не можем решать проблему посредством простых всеохватывающих мер.

Сама безработица более разнообразна в своих истоках.

В. Для безработной матери, пытающейся поднять двоих детей, и для 59-летнего рабочего, уволенного с остановленного автомобильного производства, безработица, вероятно, означает одно и то же, даже если вызвана разными причинами.

О. Да, но вы не сможете справиться с болезнью средствами одной только медицины. В действительности вы имеете дело с полудюжиной одинаково проявляющихся различных болезней. Сведе­ние их воедино под общим названием «безработица» подобно тому, как раком называю одно заболевание. И большинство наших лекарств для излечения безработицы потенциально несут в себе смертельную угрозу, они подобны поражению всего тела радиацией.

В действительности я могу выделить по крайней мере семь со­вершенно различных потоков, которые питают общую безработицу.

Во-первых, это структурная безработица, Которая возникает при переходе экономики от этапа Второй волны к Третьей волне. Она затрагивает все мировое хозяйство. В силу того, что старые традиционные отрасли прекращают свое существование или пере­мещаются в такие районы, как Таиланд или Мексика, они оставляют пустоты в индустриальных отраслях и миллионы людей остаются без работы.

Одним из результатов этого сдвига является усиление давления в международной торговле конкуренции, демпинга, неравномерно­сти, неожиданных спадов и экономических ростов на мировом рынке. Это создает второй поток — поток безработицы, связанной с тенденциями развития международной торговли.

Существует еще одно явление, оказывающее общее влияние на занятость, связанное с тем, что уровень технологии повышается и требуется все меньше и меньше рабочих для функционирования промышленности. Это хорошо известно по дискуссиям как техно­логическая безработица.

Существует безработица, являющаяся результатом чисто локальных и региональных причин—местных перепроизводств, сдвигов в потребительских предпочтениях, торговых или промышленных слияний, экологических проблем и так далее, — назовем это «нормальной» безработицей.

Существует также более высокий, чем обычный уровень фрикционной безработицы — неизбежной, по существу временной безработицы людей, которые временно не работают в связи со сменой места работы. Чем короче этот период, тем быстрее происходит изменение и тем выше должен быть уровень этой безработицы. Сегодня уровень изменения очень высок.

Существует также безработица, которая полностью является результатом раздробленности информации. Вследствие все более утонченного разделения труда становится все меньшей и меньшей взаимозаменяемость рабочих мест. Проблема достижения квалификации, соответствующей современным требованиям, которые были куда проще ранее, когда большинство рабочих выполняло рутинную, взаимозаменяемую работу, становится сейчас значи­тельно труднее. Это требует значительно более сложной системы информации, чем та, которая существует сейчас. До тех пор пока она не будет создана, мы можем ожидать высокий уровень информационной безработицы.

И наконец, безработица, которую я называют ятрогенной,— не намеренная безработица, которая проистекает из глупой правительственной политики, часто из политики по увеличению занятости.

Я подозреваю, что очень большая часть нашей неструктурной безработицы имеет именно такой характер. Это заболевание, вызванное врачом, и оно может убить вас. К сожалению, политики и экономисты не отвечают за преступную небрежность своих действий.

Мы можем перечислить значительно больше потоков безработицы, все они перекрещиваются и перекрывают друг друга. Я назвал семь только для того, чтобы показать, что это не единичная проблема. Это множество взаимопереплетенных проблем громадной сложности.

Имея в виду, к примеру, что когда мы говорим, что технология может вызвать безработицу, мы видим только один из ее результатов. Технология может также создавать где-то в системе рабочие места и обычно создает их.

В самом деле, даже безработица увеличивает занятость. Она создает рабочие места для социальных работников, врачей, полиции.

Она изменяет уровень заработной платы в определенных отраслях промышленности, может создавать новые возможности для занятости с более низкой заработной платой.

Все, что мы делаем, имеет множество последствий, каждое из которых в свою очередь имеет свои последствия второго, третьего и следующих порядков. Так как система демацифицируется и растет более сложным образом, наши наличные модели теряют какую бы то ни было силу, которую они имели ранее.

В любом случае представление о том, что безработица — это просто механически сложная проблема, то есть количественная, а не качественная, является типичной абсолютно индустриальной идеей. Она основывается на предположении, что мы до сих пор имеем дело с традиционной массовой экономикой.

Как и сама экономика, безработица существенно различается в зависимости от того, из каких причин она проистекает — и следовательно, в средствах своего излечения. Каждому из этих типов безработицы следует подходить в соответствии с его сутью. Мы до сих пор пытаемся лечить заболевание посредством применения антибиотиков широкого спектра действия, вместо того чтобы использовать быстродействующее, точное, целенаправленное средство.

В. А какой из этих потоков вы считаете наиболее важным?

О. Более всего это безработица, которая возникает от разложения отраслей промышленности Второй волны и роста новых, основывающихся па новых профессиях и культурных установках, — структурная безработица.

В классических спадах или депрессиях фабрики и учреждения закрывались, и люди умирали с голоду до тех пор, пока не открывались эти же самые старые фабрики и учреждения с теми же самыми рабочими местами. Сейчас во многих случаях старые фабрики и учреждения никогда более не открываются вновь, а если и открываются, то, вероятнее всего, они не имеют тех же самых рабочих мест. Вот почему оказываются неэффективными те старые средства - монитаристские, кейнсианские, фридмановские, Голбрейта. Никакая простая программа не может основываться на идеологическом пуризме, свободном предпринимательстве, на­ционализации, рабочем контроле или еще на чем-либо.

 

 

Перевооружение сознания

В. Говоря реалистически, сможем и мы когда-нибудь вернуть обратно на работу нынешних структурных безработных? Сталелитейных рабочих... текстильных рабочих... рабочих автомобильной промышленности... не говоря уже о миллионах тех, которые вообще не имели работы до этого?

О. Будем откровенны. Мы столкнулись с таким фактом, что многие из этих рабочих, лишившихся работы с остановкой производства, не будут вновь возвращены на свои рабочие места или на какие-либо другие рабочие места в секторе экономики Второй вол­ны, а также с тем, что большинство этих рабочих не подготовлено для новых рабочих мест, появляющихся в экономике Третьей волны.

Это означает одно из двух — уход от дел или переучивание.

Безработица в результате усиливает уход от дел, но ни одно современное общество не может позволить большинству рабочих, лишившихся работы в связи с остановкой производства, жить на свои собственные скудные ресурсы. Массовая безработица без какой-либо формы субсидии или доходов создает опасную политическую нестабильность, и это понимает каждый. Поэтому действительный вопрос состоит в том, как оплачивать уход от дел большого количества рабочих.

Мы можем заставить компанию поддерживать своих собственных лишних рабочих из своих прибылей. Но отрасли промышленности, которые чаще всего останавливают производство, имеют самые низкие прибыли, а некоторые на самом деле уже обанкротились. Поэтому, если мы заставим их постоянно поддерживать лишнюю рабочую силу, они просто должны будут переложить на покупателя расходы в форме повышения цен.

Или мы можем социализировать расходы, заставив правительство нести их. В этом случае расходы опять ложатся на население, на этот раз в виде налогов. В любом случае расходы ложатся на большую часть населения, а эти расходы могут оказаться огромными.

Вот почему другой выбор — переучивание — нужно будет использовать везде, где это только возможно. Я считаю, в действительности в скором времени мы приступим к делу обучения и переучивания в огромных масштабах. Все развитые технологические общества должны будут вкладывать средства в эту деятельность независимо от того, решается ли эта задача сейчас частным секто­ром, системой образования, армией, средствами массовой информации или всеми вместе.

Это начинает осознаваться теми, кто будет у власти. Только что конгрессу США был представлен доклад, где утверждается, что отсутствие стратегии в деле переучивания является основным препятствием на пути экономического обновления Америки. У меня была возможность обсудить именно этот вопрос с высокопоставленными чиновниками из Белого дома, и даже в администрации, при­верженной политике свободного рынка, растет понимание того, что что-то надо делать.

Дело в том, что, когда я говорю об обучении или переучивании для работы в промышленности Третьей волны, я говорю о чем-то большем, нежели просто о профессиональных навыках. Эти новые отрасли также действуют в рамках новой культуры или создают новую культуру — они создают новые ценности; вознаграждают новые установки и стили жизни.

Например, для безработного рабочего сталелитейной промышленности резкий переход с завода в одну из новых отраслей может оказаться в высшей степени сложным. Это культурный скачок, а не только простое изменение трудовой профессии.

Обучение в этом смысле — очень сложное дело. Мы не знаем, как правильно осуществлять его, и, вероятно, оно будет очень дорогим.

Тем не менее это будет гораздо более дешево, нежели просто выбрасывать этих рабочих на свалку и субсидировать их все время постоянного отсутствия у них работы.

Если мы не поможем тем, кого во все больших количествах вытесняют, не поможем им войти в новую культуру и новую экономику, то мы разрушим общество.