Пересечение границ привязанности 5 страница

— Горда не знает, — сказал я. — только я знаю, где она находится.

Все были потрясены, и я, пожалуй, больше всех. Я сделал заявление без какого-либо разумного обоснования. Однако в момент, когда я его произносил, у меня была абсолютная уверенность, что я знаю, где она находится. Это было похоже на вспышку света, мелькнувшую в моем сознании. Я увидел горный район с очень зазубренными сухими пиками, пустынную холодную равнину. Как только я кончил говорить, следующей моей осознанной мыслью было то, что я, видимо, видел такой ландшафт в кино и что нагрузка от пребывания с этими людьми вызвала у меня такой срыв.

Я извинился перед ними, что мистифицировал их так прямо, хотя и не намеренно, и уселся.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, почему это сказал? — спросил меня Нестор.

Он подбирал слова осторожно. Естественно было бы сказать, по крайней мере для меня: «значит, ты действительно не знаешь, где она находится?». Я сказал им, что что-то неизвестное нашло на меня. Я описал им местность, которую увидел, и ту уверенность, которая у меня была, что донья Соледад находится именно там.

— Это происходит с нами довольно часто, — сказал Нестор.

Я повернулся к Горде, и она кивнула головой. Я попросил ее объяснить.

— Эти сумасшедшие, запутанные вещи все время приходят к нам в голову, — сказала Горда. — спроси лидию, розу или Жозефину.

С тех пор, как они перешли к новому распределению жилья, Роза и Жозефина мало говорили со мной. Они ограничивались приветствиями или случайными замечаниями о пище или погоде.

Лидия избегала моих глаз. Она пробормотала, что временами ей кажется, будто она помнит еще другие вещи.

— Иногда я могу действительно ненавидеть тебя, — сказала она мне. — я думаю, что ты притворяешься глупым, но потом я вспоминаю, что ты даже заболел из-за нас. Это был ты?

— Конечно, это был он, — сказала Роза, — я тоже вспоминаю разное. Я помню даму, которая была добра ко мне. Она учила, как держать себя в чистоте, а этот нагваль в первый раз подстриг мне волосы, пока она меня держала, потому что я была напугана. Эта дама любила меня. Она была единственным человеком, который действительно заботился обо мне. Я бы с радостью пошла на смерть из-за нее.

— Кто была эта дама, Роза? — спросила Горда, сдерживая дыхание.

Роза указала на меня движением подбородка, жестом, полным отвращения и недовольства.

— Он знает, — сказала она.

Все уставились на меня, ожидая ответа. Я рассердился и заорал на розу, что не ее дело делать заявления, которые в действительности были обвинениями. Я никоим образом не лгал им.

На розу моя вспышка не подействовала. Она спокойным голосом объяснила, что помнит, как эта дама говорила ей, что я еще вернусь обратно после того, как оправлюсь от своей болезни. Роза поняла это так, что дама заботится обо мне, лечит меня, поэтому я должен знать, кто она такая и где она, поскольку я явно выздоровел.

— Что это за болезнь была у меня, Роза? — спросил я.

— Ты заболел, потому что не смог удержать свой мир, — сказала она с полным убеждением, — кто-то говорил мне, я думаю, очень давно, что ты не создан для нас, точно так же, как Элихио говорил Горде в сновидениях. Ты покинул нас из-за этого, и Лидия так и не простила тебе этого. Она будет ненавидеть тебя и за границами этого мира.

Лидия запротестовала, сказав, что ее чувства ничего общего не имеют с тем, что говорит Роза. Она просто очень легко выходит из себя и сердится из-за моей глупости.

Я спросил Жозефину, помнит ли она меня тоже.

— Конечно, помню, — сказала она с улыбкой, — но ты же знаешь, я сумасшедшая. Мне нельзя верить. На меня нельзя положиться.

Горда настаивала на том, чтобы Жозефина сказала то, что она помнит. Жозефина была настроена не говорить ничего, и они спорили, пока, наконец, Жозефина не сказала мне:

— Какой толк от всех этих разговоров о воспоминании? Они ни фига не стоят.

Жозефина, казалось, высказалась за всех нас. Больше нечего было сказать. Они собирались уйти, после того как провели в вежливом молчании несколько минут.

— Я помню, ты покупал мне красивые платья, — внезапно сказала Жозефина мне. — разве ты не помнишь, как я упала с лестницы в магазине? Я чуть не поломала ноги, и тебе пришлось меня вынести.

Все опять уселись с глазами, прикованными к Жозефине.

— Я помню также одну сумасшедшую, — сказала она, — она Хотела побить меня и гонялась за мной, пока ты не рассердился и не остановил ее.

Я был растерян. Все, казалось, уцепились за слова Жозефины, хотя она сама говорила, чтобы мы ей не верили, так как она сумасшедшая. Она была права. Ее воспоминания не имели для меня никакого смысла.

— Я тоже знаю, почему ты заболел, — продолжала она, — я была там, но не помню, где. Они взяли тебя через эту стену тумана, чтобы разыскать эту глупую Горду. Я полагаю, что она заблудилась. Ты не мог вернуть ее назад. Когда же они принесли тебя обратно, ты был почти мертв.

Молчание, последовавшее за ее словами, было гнетущим. Я уже боялся что-нибудь спрашивать.

— Я не могу вспомнить, чего ради она отправилась туда и кто принес тебя обратно, — продолжала Жозефина. — я помню, что ты был болен и не узнавал меня больше. Эта глупая Горда клянется, что она не знала тебя, когда ты впервые вошел в этот дом несколько месяцев назад. Я узнала тебя сразу. Я помнила, что ты нагваль, который заболел. Ты хочешь что-то узнать? Я думала, что эти женщины просто развлекаются, и мужчины точно так же, особенно этот глупый Паблито. Они-то должны помнить, ведь они были там.

— А ты помнишь, где мы были? — спросил я.

— Не помню, — сказала Жозефина, — однако я узнала бы это место, если бы ты меня туда привез, когда мы все были там, нас обычно называли пьяницами, потому что мы там легко хмелели. У меня в голове было меньше тумана, чем у всех, поэтому я помню довольно хорошо.

— Кто называл нас пьяницами? — спросил я.

— Не тебя. Только нас, — ответила Жозефина. — я не помню, кто, наверное, нагваль Хуан Матус.

Я посмотрел на них, и каждый из них отводил глаза.

— Мы подходим к концу, — пробормотал Нестор, как бы говоря сам с собой, — наш конец уже смотрит нам в глаза.

Казалось, он был на грани слез.

— Я должен был бы быть рад и Горд, что мы прибыли к концу, — продолжал он. — и все же я печален. Не можешь ли ты это объяснить, нагваль?

Внезапно всех охватила печаль. Даже дерзкая Лидия опечалилась.

— Что с вами случилось? — спросил я. — о каком конце вы говорите?

— Я думаю, что каждый знает, что это за конец, — сказал Нестор. — в последнее время у меня странные ощущения. Что-то зовет нас, а мы не отпускаемся. Мы цепляемся.

Паблито, как истинный кавалер, сказал, что Горда, единственная среди нас, не цепляется ни за что. Все остальные, заверил он меня, безнадежные эгоисты.

— Нагваль Хуан Матус сказал, что, когда придет время идти, мы получим знак, — сказал Нестор, — что-то такое, что нам действительно нравится, выступит вперед и позовет нас.

— Он сказал, что это не обязательно будет что-то большое, — добавил Бениньо, — любое, все, что нам нравится, может сгодиться.

— Для меня знак придет в форме оловянных солдатиков, которых у меня никогда не было, — сказал мне Нестор, — отряд оловянных солдатиков, конных гусар, явится, чтобы забрать меня. А чем это явится для тебя?

Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне однажды, что смерть может стоять позади чего угодно, даже позади точки в моем блокноте, потом он дал мне некоторую метафору моей смерти.

Я рассказал ему, что однажды, гуляя по бульвару голливуда в Лос-анжелесе, я услышал звуки трубы, игравшей старый идиотский популярный мотив. Музыка исходила из магазина грампластинок на этой улице. Никогда я не слышал более приятного звука. Я был захвачен им. Я был вынужден присесть на паребрик. Медный звук трубы попадал мне прямо в мозг.

Я его ощущал над своим правым виском. Он ласкал меня, пока я не опьянел от него. Когда он умолк, я знал, что нет способа когда-нибудь повторить это ощущение, и у меня было достаточно отрешенности, чтобы не броситься в магазин и не купить эту пластинку вместе со стереопроигрывателем, чтобы проигрывать ее.

Дон Хуан сказал, что это было знаком, который был дан мне силами, управляющими судьбами людей. Когда придет мое время покинуть этот мир в какой бы то ни было форме, я услышу тот же самый звук трубы и тот же самый идиотский мотив, исполняемый тем же самым трубачом.

Следующий день был суматошным днем для них. Казалось, им нужно было сделать бесчисленное множество дел. Горда сказала, что все их заботы были личными и должны выполняться каждым из них без всякой помощи. Я был рад остаться один. У меня тоже были дела. Я поехал в ближайший городок, который так сильно нарушил мое спокойствие. Я подъехал прямо к тому дому, который имел такую притягательную силу для меня и для Горды. Я постучал в дверь. Открыла дама. Я сочинил историю, что жил в этом доме ребенком и хочу взглянуть на этот дом опять. Она была очень доброжелательной женщиной. Она провела меня в дом, многословно извиняясь за несуществующий беспорядок.

Этот дом был переполнен скрытыми воспоминаниями. Они были там. Я мог их чувствовать, но ничего не мог вспомнить. На следующий день Горда на рассвете уехала. Я ожидал, что ее не будет весь день, но к обеду она вернулась. Казалось, она была очень взволнованной.

— Соледад вернулась и хочет тебя видеть, — сказала она прямо. Без единого слова объяснений она отвела меня к дому Соледад. Донья Соледад стояла около двери. Она выглядела более молодой и более сильной, чем в последний раз, когда я ее видел. С дамой, которую я знал много лет назад, у нее осталось самое отдаленное сходство.

Горда была на грани того, чтобы расплакаться. То напряжение, через которое мы проходили, делало ее настроение вполне понятным для меня. Она ушла, не сказав ни слова.

Донья Соледад сказала, что у нее лишь немного времени для разговора со мной, и она собирается использовать каждую минуту этого времени. Она казалась странно почтительной. В каждом ее слове звучала вежливость.

Я сделал жест, чтобы прервать ее и задать вопрос. Я хотел знать, где она была. Самым деликатным образом она прервала меня. Она сказала, что подбирала свои слова очень тщательно и что недостаток времени позволит ей сказать лишь то, что существенно. Она секунду пристально смотрела мне в глаза, и эта секунда показалась мне неестественно длинной. Это раздражало меня, она могла бы говорить со мной и ответить на какие-нибудь вопросы за это время. Она прервала молчание и заговорила о том, что я воспринял, как абсурд. Она сказала, что нападала на меня, поскольку я сам об этом просил, в тот день, когда мы впервые пересекли параллельные линии, и что она может лишь надеяться, что ее атака была эффективной и послужила своей цели. Я хотел закричать, что я никогда не просил ее ни о чем подобном, что ничего не знаю о параллельных линиях и то, что она говорит, бессмыслица. Она зажала мне губы ладонью. Автоматически я расслабился. Она казалась печальной. Она сказала, что нет способа, при помощи которого мы могли бы разговаривать, потому что в данный момент мы находимся на двух параллельных линиях и никто из нас не имеет энергии пересечь их; только ее глаза могли рассказать мне о ее настроении.

Без всякой причины я почувствовал себя расслабленным. Что-то во мне опустилось. Я заметил, что слезы катятся по моим щекам, а затем невероятнейшее ощущение завладело мной на секунду. На короткий момент, но достаточно длинный, чтобы пошатнуть основание моего сознания или моей личности, или того, что, я думал и чувствовал, является мной. В течение этого короткого времени я знал, что мы были очень близки друг другу по целям и темпераменту. Наши обстоятельства были похожими. Я хотел сказать ей, что это была отчаянная битва, что эта битва еще не закончена. Она никогда не закончится. Она прощалась, потому что, будучи безупречным воином, каким она была, знала, что наши пути никогда больше не пересекутся. Мы пришли к концу следа. Запоздалая волна, чувство общности, чувство родства вырвалось из какого-то невообразимого темного угла меня самого. Эта вспышка подобна электрическому разряду внутри моего тела. Я обнял ее, мои губы двигались, говоря что-то, не имеющее для меня никакого смысла. Ее глаза загорелись. Она тоже говорила что-то, чего я не мог понять. Единственное ощущение, которое было для меня ясно, это то, что я пересек параллельные линии, не имело никакого прагматического значения. Внутри меня прорывался наружу какой-то источник, какая-то необъяснимая сила разрывала меня на части. Я не мог дышать, и все покрылось чернотой.

Я почувствовал, что кто-то двигает меня и мягко трясет. Лицо Горды выплыло в фокус. Я лежал на кровати доньи Соледад, и около меня сидела Горда. Мы были одни.

— Где она? — спросил я.

— Ушла, — ответила Горда.

Я хотел все рассказать Горде, но она остановила меня и открыла дверь. Все ученики были снаружи, ожидая меня. Они одели свои лучшие одежды. Горда объяснила, что они порвали все остальное, что имели. Время клонилось к вечеру. Я проспал несколько часов. Не разговаривая, мы прошли к дому Горды, где стояла моя машина. Они забрались внутрь, словно дети, собирающиеся на воскресную прогулку.

Прежде чем забраться в машину, я остановился, глядя на долину. Мое тело медленно поворачивалось и совершило полный круг, как если бы оно имело собственную волю и свои задачи. Я чувствовал, что схватываю сущность этого места. Я хотел удержать ее в себе, потому что я знал совершенно точно, что никогда больше в своей жизни его не увижу.

Другие, должно быть, уже проделали это. Они были свободны от меланхолии. Они смеялись и шутили друг с другом.

Я завел машину, и мы поехали. Когда мы достигли последнего поворота дороги, солнце садилось, и Горда закричала, чтобы я остановился. Она выбралась наружу и побежала на небольшой холмик сбоку от дороги. Она забралась на него и бросила последний взгляд на свою долину. Она протянула ей свои руки и вдыхала ее в себя.

Поездка вниз с этих гор была странно короткой и совершенно без событий. Все были спокойны. Я пытался втянуть Горду в разговор, но она наотрез отказалась. Она сказала, что горы, будучи собственниками, хотят завладеть нами и что если мы не сохраним своей энергии, то горы никогда не отпустят нас.

Как только мы спустились в долину, все они стали очень оживлены, особенно Горда. Она, казалось, кипела энергией. Она даже добровольно поделилась информацией без всяких уговоров с моей стороны. Одним из ее утверждений было, что нагваль дон Хуан Матус говорил ей, а Соледад подтвердила, что у нас есть другая сторона. Услышав это, все остальные выступили с вопросами и замечаниями. Они были в смущении из-за своих странных воспоминаний о событиях, которые логически не могли иметь места. Поскольку некоторые из них встретились со мной несколькими месяцами раньше, то воспоминания обо мне в отдаленном прошлом были чем-то выходящим за границы их понимания.

Я рассказал им тогда о своей встрече с доньей Соледад. Я описал им свое чувство, что я очень близко знал ее раньше. И то чувство, что я, несомненно, пересек тогда то, что она называла параллельными линиями. Их реакцией на мое заявление было смущение. Казалось, они слышали этот термин раньше, но я не был уверен, что все они понимали, что это значит. Для меня это была метафора. Я не мог поклясться, что для них это было тем же самым.

Когда мы приехали в город Оасаку, они выразили желание посетить то место, где, по словам Горды, исчезли дон Хуан и дон Хенаро. Я поехал прямо туда. Они высыпали из машины и, казалось, принюхивались к чему-то, приглядывались к каким-то признакам. Горда указала направление, в котором они ушли.

— Ты сделала ужасную ошибку, Горда, — сказал Нестор. — это не восток, это север.

Горда запротестовала и защищала свое мнение. Женщины и Паблито поддерживали ее. Бениньо в разговор не вступал, продолжая смотреть на меня, как если бы я должен был дать ответ, что я и сделал. Я обратился к карте города, которая была в моей машине. Направление, указанное Гордой, было севером.

Нестор заметил, что наш отъезд из их города, как он все время и чувствовал, не был преждевременным или насильственным ни в коей мере; срок был правильным. У других такого чувства не было, и их колебания были вызваны ошибкой Горды. Они считали, как и она сама, что нагваль указал на их родной город, что значило бы, что они должны остаться там. Я признал с опозданием, что в конце концов виноват был я, потому что, хотя и имел карту, я не воспользовался ею вовремя.

Потом я заметил, что забыл им рассказать, как один из тех людей, а именно тот, которого в тот момент я принимал за дона Хенаро, позвал нас за собой кивком головы. Глаза Горды раскрылись от искреннего удивления или даже тревоги. Она не заметила этого жеста. Приглашение было только для меня.

— Вот оно! — воскликнул Нестор. — суд судьбы. — он делал отчаянные жесты руками, чтобы успокоить их.

Он повернулся к другим. Все они заговорили одновременно.

Я лишь надеюсь, что вы все действовали так, как должны были действовать, как если бы вы никогда не вернулись обратно, — сказал Нестор. — потому что мы никогда не вернемся назад.

— Ты нам правду говоришь? — спросила Лидия со свирепым выражением в глазах, в то время, как другие выжидающе уставились на меня. Я заверил их, что у меня не было причины выдумывать что-либо. Тот факт, что я видел, как тот человек кивнул мне головой, не имел для меня совершенно никакого значения. И к тому же я совсем не был убежден, что эти люди были доном Хуаном и доном Хенаро.

— Ты очень хитрый, — сказала Лидия, — ты, может быть, говоришь нам это лишь для того, чтобы мы покорно следовали за тобой.

— Подожди минутку, — сказала Горда, — этот нагваль может быть таким хитрым, как ты хочешь, но он никогда не поступит таким образом.

Они все заговорили сразу. Я попытался выступить, и мне пришлось перекрикивать их, чтобы сказать, что то, что я видел, в любом случае ничего не меняет.

Нестор очень вежливо объяснил, что Хенаро говорил им, что, когда придет время, чтобы они покинули свою долину, он каким-нибудь образом даст им знать об этом кивком головы. Они успокоились, когда я сказал, что если их судьбы решены благодаря этому событию, то то же самое можно сказать и о моей судьбе. Все мы отправляемся на север.

Затем Нестор отвел нас к месту ночевки, к постоялому двору, где он останавливался, когда у него бывали дела в городе. Их настроение было приподнятым. Даже Лидия обняла меня, извиняясь за свою несносность. Она объяснила, что верила Горде и поэтому не позаботилась о том, чтобы эффективно оборвать все связи с долиной. Жозефина и Роза вновь и вновь гладили меня по спине. Я хотел поговорить с Гордой. Мне надо было обсудить с ней наши дальнейшие действия. Но этим вечером не представлялось никакой возможности остаться с ней наедине.

Нестор, Паблито и Бениньо ушли рано утром, чтобы сделать кое-какие дела. Лидия, Роза и Жозефина тоже ушли за покупками. Горда попросила, чтобы я помог ей купить новое платье. Она хотела, чтобы я выбрал для нее платье, которое бы дало ей уверенность в себе, необходимую для того, чтобы быть гибким воином. Я не только нашел ей такое платье, но и весь набор, то есть туфли, чулки, белье.

Мы пошли с ней прогуляться. Мы кружили по центру города, как два туриста, глазея на индейцев в их местных одеяниях. Будучи бесформенным воином, она уже совершенно легко себя чувствовала в своем новом элегантном одеянии. Выглядела она очаровательно. Казалось, она никогда и не одевалась иначе. Не она, а я не мог никак привыкнуть к ее новой одежде.

Вопросы, которые я хотел задать Горде и которые прямо рвались из мены, было очень трудно сформулировать. Я вдруг, оказалось, не имел представления, о чем ее спросить. Со всей серьезностью я сказал, что ее новое одеяние воздействует на меня. Очень спокойно она ответила, что на меня воздействует не это, а пересечение границ.

— Мы пересекли вчера вечером некие границы, — сказала она. — Соледад говорила мне, чего надо ожидать, поэтому я была подготовлена. А ты не был.

Она начала медленно и мягко объяснять, что мы пересекли границы привязанности. Она четко выговаривала каждый звук, как если бы говорила с ребенком или иностранцем. Я не мог сконцентрироваться. Мы повернули назад, к нашему жилью. Я нуждался в отдыхе, но кончилось тем, что я опять пошел в город. Лидия, Роза и Жозефина ничего не смогли найти и теперь хотели чего-нибудь такого же, как на Горде.

К полудню я уже вернулся на постоялый двор, восхищаясь сестренками. Розе было немного трудно идти на высоких каблуках. Мы шутили над ее ногами, когда дверь медленно открылась, и появился Нестор. Он был одет в сшитый на заказ темно-синий костюм, розовую рубашку и синий галстук. Его волосы были тщательно причесаны и слегка вились, как если бы их специально так подсушивали. Он смотрел на женщин, а те — на него. Вошел Паблито, а следом Бениньо. Оба выглядели ошеломляюще. Их туфли были ослепительно новыми, а костюмы сшиты по последней моде.

Меня поражало, как все они адаптировались к городской одежде. Это очень напоминало мне дона Хуана. Я, пожалуй, был также поражен, увидев трех Хенарос в городской одежде, как был когда-то потрясен, увидев дона Хуана в костюме; тем не менее их перемену я воспринял мгновенно. С другой стороны, хотя я и не удивлялся преображению женщин, привыкнуть к нему я не мог.

Я подумал, что Хенарос, видимо, улыбалась удача магов, раз им удалось купить такие прекрасные костюмы. Они расхохотались, услышав мои рассуждения об их удаче. Нестор объяснил, что костюмы для них сшил портной еще несколько месяцев назад.

— Каждый из нас имеет еще по одному костюму. У нас есть даже кожаные чемоданы. Мы знали, что время нашей жизни в горах подошло к концу. Мы готовы к отъезду! Конечно, сначала ты должен сказать, куда. А также то, сколько времени мы будем находиться здесь.

Он сказал, что у него есть старые деловые расчеты, которые надо закрыть и которые требуют времени. Горда вышла вперед и сказала, что этим вечером мы отправляемся так далеко, как только позволит сила. Следовательно, до конца дня они должны уладить свои дела. Нестор и Паблито медлили у дверей. Они смотрели на меня, ожидая подтверждения. Я думал: наименьшее, что я могу — это быть честным с ними. Но Горда прервала меня как раз в тот момент, когда я решил сказать, что сам нахожусь в затруднительном положении относительно того, куда мы должны ехать и что нам следует делать.

— Мы встретимся на скамейке нагваля в сумерках, — сказала она. — оттуда мы и отправимся. Нам следует сделать все, что следует, и все, что мы хотим, до этого времени, зная, что никогда больше в нашей жизни мы не вернемся назад.

После того, как все уехали, мы с Гордой остались одни. Резким и неуклюжим движением она села мне на колени. Она была такой легкой, что я мог встряхнуть ее тело, напрягая мышцы голени! Ее волосы слабо пахли какими-то духами. Я пошутил, что запах невыносим. Она сотрясалась от смеха, когда из ниоткуда пришло ко мне чувство-воспоминание. Внезапно я как бы держал другую Горду на коленях. Жирную, в два раза толще той, которую я знал. Лицо ее было круглым, и я дразнил ее, потешаясь над запахом ее волос. У меня было ощущение, что я забочусь о ней.

Действие этого потрясающего воспоминания заставило меня встать.

Горда шумно упала на пол. Я описал ей то, что «вспомнил». Я рассказал ей, что видел ее толстухой только один раз и то так кратко, что не смог бы описать ее черты, и тем не менее только что я видел ее лицо, когда она была еще жирной.

Она никак этого не комментировала. Она сняла свою одежду и вновь надела старое платье.

— Я еще не готова к нему, — сказала она, указывая на свое новое одеяние. — нам еще предстоит сделать одну вещь, прежде чем мы будем свободны. Согласно инструкциям дона Хуана, мы все должны посидеть на месте силы его выбора.

— Где это место?

— Где-нибудь поблизости, в горах. Нагваль говорил, что на этом месте есть естественная трещина. Он сказал, что определенные места силы являются дырками в этом мире. Если быть бесформенным, то можно пройти через такую дырку в неизвестное, в другой мир. Тот мир и этот, в котором мы живем, находятся на двух параллельных линиях. Есть шансы, что всех нас в разное время брали в другой мир через эти линии, но мы этого не помним. Элихио находится в том, другом мире. Иногда мы достигаем его при помощи сновидения. Жозефина, конечно, самый лучший сновидящий из нас. Она пересекает эти линии ежедневно, но то, что она сумасшедшая, делает ее безразличной, даже туповатой, поэтому Элихио помог мне пересечь эти линии, считая, что я более разумна, но я оказалась такой же тупой. Элихио хочет, чтобы мы вспомнили нашу левую сторону. Соледад говорила мне, что левая сторона — это линия, параллельная той, на которой мы сейчас живем. Потому что, если он хочет, чтобы мы вспомнили, мы должны были там побывать, и не в сновидении. Вот почему все мы время от времени несем какую-то чертовщину.

Ее заключения были логичными, учитывая те исходные данные, которыми она располагала. Я знал, о чем она говорит. Эти случайные, необоснованные воспоминания отдавали реальностью повседневной жизни, и тем не менее, мы не способны были для них найти ни временной последовательности, ни хоть какого-нибудь промежутка в непрерывной последовательности наших жизней.

Горда села, откинувшись на кровать. В ее глазах была измученность.

— Что меня беспокоит, так это вопрос, что делать, чтобы найти это место силы, — сказала она, — без этого места нет возможности для нашего путешествия.

— Что меня заботит, так это то, куда я собираюсь везти всех вас и что я собираюсь там с вами делать.

— Соледад говорила мне, что мы поедем на север до самой границы, — сказала Горда. — а некоторые из нас, пожалуй, еще дальше на север. Но ты не поедешь с нами. У тебя другая судьба.

Горда на минуту задумалась. Ее лицо скривилось от попытки привести мысли в порядок.

— Соледад сказала, что ты возьмешь меня, чтобы я выполнила свое предназначение. Я — единственная из всех нас, кто находится на твоем попечении.

Должно быть, по моему лицу разлилась тревога. Она улыбнулась:

— Соледад сказала мне также, что ты закрыт заглушкой, — продолжала Горда, — но что иногда ты бываешь нагвалем. Все остальное время, по словам Соледад, ты подобен сумасшедшему, у которого временами проясняется сознание, а затем он опять возвращается к своему безумию.

Донья Соледад подыскала очень подходящие слова, чтобы описать меня, такие, которые я мог понять. Должно быть, по ее мнению, у меня был такой проблеск сознания, когда я знал, что пересек параллельные линии. Тот же самый момент, однако, по моим собственным стандартам, был самым абсурдным. Мы с доньей Соледад были явно на разных уровнях мышления.

— Что еще она говорила тебе? — спросил я.

— Она говорила, что я должна заставить себя вспомнить, — сказала Горда. — она совсем выдохлась, пытаясь поднять на поверхность мою память, именно поэтому она не могла поподробнее заняться тобой.

Горда поднялась. Она была готова к выходу. Я повел ее прогуляться по городу. Она, казалось, была очень счастлива. Она ходила с места на место, наблюдая за всем, насыщая свои глаза миром. Дон Хуан давал мне такую картину. Он говорил, что воин ждет и что он знает, чего он ждет, а пока он ждет, то насыщает свои глаза миром. Для него окончательное выполнение задачи воина было радостью. В тот день в оасаке Горда следовала учению дона Хуана буквально.

В конце дня после захода солнца мы уселись на скамейке дона Хуана. Первыми показались Паблито, Бениньо и Жозефина, а через несколько минут к нам присоединились и остальные трое. Паблито уселся между лидией и Жозефиной, положив свои руки им на плечи. Они опять переоделись в свою старую одежду.

Горда поднялась и начала рассказывать им о месте силы.

Нестор рассмеялся над ее словами и остальные к нему присоединились.

— Никогда больше ты не заставишь подпасть нас под твое начальство, — сказал Нестор. — мы свободны от тебя. Прошлой ночью мы пересекли границы.

Горду это не затронуло, но остальные рассердились. Я громко сказал, что хочу поподробнее узнать о тех границах, которые мы пересекли прошлой ночью. Нестор объяснил, что это относится только к ним. Горда не согласилась. Казалось, они были на грани схватки. Я отвел Нестора в сторону и велел ему рассказать о границах.

— Наши чувства создают границы вокруг чего угодно, — сказал он. — чем больше мы любим, тем сильнее границы. В данном случае мы любили свой дом. Прежде чем уехать, нам пришлось забрать свои чувства назад. Наши чувства к своему дому доходили до вершины гор на западе нашей долины. Это была наша граница, и когда мы пересекли вершины гор, зная, что никогда не вернемся назад, мы эти границы сломали.

— Я тоже знал, что никогда не вернусь туда, — сказал я.

— Ты не любил эти горы так, как любили мы, — сказал Нестор.

— Это еще нужно посмотреть, — загадочно бросила Горда.

— Мы были под ее влиянием, — сказал Нестор, поднявшись и указывая на Горду. — она держала нас всех за шиворот. Теперь я вижу, насколько мы были глупы в отношении ее. Мы не можем плакать над разлитым молоком, но мы больше не попадемся.

Лидия и Жозефина присоединились к Нестору и Паблито. Бениньо и Роза смотрели так, как будто вся стычка их совершенно не касается.

В этот момент у меня опять был проблеск уверенности и авторитетного предвидения. Я поднялся и без всякого сознательного желания заявил, что я беру все руководство на себя и освобождаю Горду от каких-либо обязанностей делать замечания и представлять свои идеи в дальнейшем, как единственное решение. Когда я закончил, то был шокирован своей собственной смелостью. Все, включая Горду, были довольны. Та сила, которая стояла за моей вспышкой, а затем, что я знал, о чем говорил дон Хуан, и где находится место, которое мы должны посетить, прежде чем станем свободными. Когда открылись мои лобные пазухи, предо мной встало видение того дома, что так меня заинтриговал.