Глава 7. Жажда расстройства 3 страница

ЧАСТЬ 3

Когда я нашел гитару, я нашел себя; она определила меня, стала моей целью. Это был творческий выход, позволивший мне понять себя. Бунт моего возраста неожиданно отошел на второй план, игра на гитаре стала для меня ключевым делом. Я не вел дневники, я не мог выразить свои чувства словами возвышенного стиля, но гитара ясно выражала эмоции. Мне нравилось рисовать; это занятие отключало мозги от реальности, но это не было абсолютным средством выражения моих впечатлений. Обычно я завидовал художникам, которые могли выражать себя через живопись, и только через гитару я пришел к пониманию того, что это замечательное средство самовыражения.
Практикуясь часами повсюду, я нашел путь своего освобождения. Игра вводила меня в транс, успокаивая душу: с моими занятыми руками и упорядоченными мыслями, я обретал спокойствие. Как только я вошел в состав группы, я почувствовал физическое напряжение, играя свою партию; когда играю на сцене, я чувствую себя более комфортно, в чем в любое другое время в моей жизни. Это был подсознательный, эмоциональный уровень, отвечающий за игру, и я стал принадлежать к типу людей, которые, заботятся о внутреннем мире, ничто не могло больше помочь мне запутаться в моих чувствах.
Для меня было революционно обрести голос через гитару в пятнадцать лет. Это был прыжок в моей эволюции; я больше не мог думать ни о чем другом. Я не мог забыть только один момент, который случился двумя годами раньше, когда я впервые разгадал тайну секса. Когда я сделал это, то не думал, что есть что-нибудь лучше секса…до тех пор, пока не начал играть на гитаре. И после этого я понял, что эти два занятия не могут мирно уживаться в моем подростковом мире.
Мою первую девушку звали Мелисса (Melissa). Она была привлекательной пухленькой девушкой с большой грудью, и она была на год младше меня. Ей было двенадцать, а мне тринадцать, когда мы лишили девственности друг друга. По тем стандартам, это не было чем-то из ряда вон выходящим; когда подростки занимались взрослыми делами раньше, чем следовало, но в 1978, мы с нею опережали время: большинство наших сверстников продолжали только целоваться по-французски. Мы оба от природы знали, что нельзя портить хорошие вещи, поэтому мы остались вместе, время от времени, на несколько лет. Поначалу мы встречались в прачечной ее дома, которая находилась на первом этаже с другой стороны здания. Мы занимались оральным сексом; это было ново для нас. Со временем мы переместились в квартиру с одной спальней, которую она делила со своей мамой, Кэролин (Carolyn). К сожалению, однажды, когда мы были вместе, Кэролин вернулась домой раньше, чем обычно, поэтому мне пришлось перелазить через окно в спальне Мелиссы с болтающимися на лодыжках штанами. К счастью, кусты были заброшены.
Отношения между нами очень скоро стали горячими и насыщенными; когда ее мамы не было дома, мы делали это в кровати Мелиссы, а когда она была дома, мы занимались этим на кушетке, после того, как Кэролин засыпала под действием транквилизатора-релаксанта, надеясь на то, что она не проснется и не застукает нас. Разумеется, пытаться дождаться, когда подействует транквилизатор Кэролин, было непросто. Стало легче, когда Мелисса и Кэролин переехали на верхний этаж в квартиру с двумя спальнями, и ее мама смирилась с тем, чем мы там занимались. Она решила, что будет лучше, если мы будем делать это в ее доме, чем где-нибудь еще, и не ругала нас сильно. То, что она согласилась с нами по поводу нашего ненасытного сексуального темперамента, с подростковой точки зрения, сделало ее самой крутой мамой.
Она выкуривала тонны марихуаны и открыто говорила об этом; она просила нас свернуть отличные сигареты с марихуаной и позволила мне остаться с ними и спать в комнате Мелиссы несколько раз в неделю. Моя мама даже не догадывалась о том, что мы прожили вместе все лето. Ее мама не работала, она была очень красивой, стареющей подругой наркодилера, который продавал кокаин, марихуану и ЛСД, и все это он бесплатно и в большом объеме предоставлял нам, а мы, пользуясь этим, попробовали все это прямо дома.
Небоскреб находился на Edinburgh и Willoughby, в двух кварталах западнее Fairfax и в полуквартале южнее Santa Monica Boulevard. Расположение было идеальным – the Laurel Elementary School, которую мы с друзьями посещали, находилась на этой же улице. К тому же, там мы познакомились с Мелиссой. Детская площадка была этаким большим сообществом, каким был квартал, в котором жила Мелисса. Ее соседи представляли собой интересную культурную смесь: молодые геи, старые еврейские семьи, русские, американцы и выходцы из Средней Азии жили вплотную друг с другом. Это было забавно, Leave it to beaver, каждый улыбался, махал рукой и здоровался, но при этом чувствовалось напряжение.
Однажды среди ночи мы с Мелиссой вмазали и слушали музыку с ее мамой, потом перешли улицу, чтобы навестить Wes и Nate, двух геев, живших в единственном доме среди небоскребов, которые располагались в радиусе шести кварталов. У них был огромный двор, наверное, больше акра, и высокий дуб, качавший своей кроной и стряхивающий листья на их площадку. Мы покурили с ними марихуаны, потом пошли на задний двор, где легли под дуб и смотрели на звезды.
В то время я узнал много современной музыки. Я уже упоминал, что мои родители все время слушали музыку; это мое самое нежное воспоминание из детства. Я слушаю всю ее до сих пор, от классических композиторов, которые нравились моему отцу, до легенд шестидесятых и ранних семидесятых, которых любили оба родителя. Тот период был временем расцвета рок-н-ролла. Я постоянно ищу и очень редко нахожу музыку лучше этой. Когда я думаю о том, что имею, более детальный анализ показывает, что это всего лишь переделка других авторов. И в итоге я прихожу к выводу, что лучше слушать the Stones или Aerosmith или что-нибудь еще, и это есть основа для дальнейшего прослушивания.
Но когда мне исполнилось тринадцать, коллекция моих родителей перестала удовлетворять меня. Я интересовался новыми звуками, и находил их бесконечные запасы в доме Мелиссы. Он был тем местом, где я впервые узнал Supertramp, Journey, Styx, April Wine, Foghat и Genesis – но ничего из этого не удовлетворяло моему вкусу. Мама Мелиссы часто слушала Pink Floyd, о которых я узнал от своей мамы, но Кэролин интересовала только хорошая марихуана, а их музыка внезапно стала новым целостным смыслом. Эта квартира была раем для начинающего гитариста: бесплатная дурь, новые мелодии и секс с моей подружкой всю ночь, и все это до того, как я закончил среднюю школу.
Я не думаю, что есть что-нибудь лучше, чем слушать любимую группу живьем.
Я прогулял восьмой и весь девятый класс, путешествуя со Стивеном по Голливуду днем, играя на гитаре в своей комнате и проводя ночи с Мелиссой. Однажды я украл большой магнитофон Panasonic, с верхней загрузкой кассет, и таскал его с собой повсюду, слушая такую музыку, как Ted Nugent, Cheap Trick, Queen, Cream, а также Edgar и Johnny Winter. Я воровал множество кассет каждый день, увлеченный какой-либо группой. Я начал с «живых» альбомов группы, потому что я верю, что это единственный способ решить, заслуживает группа твоего внимания или нет. Если они достаточно хорошо звучали живьем, то я воровал все их альбомы. Я также использовал живые альбомы, чтобы послушать самые лучшие хиты перед тем, как украсть их полный каталог – я был расчетливым. Я до сих пор люблю живые альбомы; как фанат рок-музыки – а я до сих пор ощущаю себя фанатом – я не думаю, что есть что-нибудь лучше, чем слушать любимую группу живьем. Я до сих пор уверен, что лучшие творения моих любимых групп были записаны на их живых альбомах, например, можно упомянуть Live Bootleg Aerosmith, Live at Leeds Who, Get Your Ya Ya’s Out the Rolling Stones или Give The People What They Want Kink. Много лет спустя, я был очень горд, когда Guns N’ Roses записали Live Era; я думаю, он запечатлел несколько великих моментов.
Исключая Мелиссу и Стивена, все мои друзья были намного меня старше. Я познакомился со многими из них благодаря своему велосипеду и со многими на своем дальнейшем пути, потому что обычно получал марихуану из разных источников. Моя мама курила марихуану и была очень либеральна в воспитании: она предпочитала, чтобы я курил марихуану под ее наблюдением, скорее получая мировой опыт. Я отдаю ей должное уважение, она руководствовалась самыми лучшими убеждениями, но она не поняла, что я не только курил дома под ее всевидящим оком, но еще и выращивал некоторую часть ее марихуаны (иногда, чтобы она только немного проросла), чтобы курить или продавать во время моих прогулок. Это был, бесспорно, лучший способ самовыражения и поблагодарить ее за это.
Более взрослые ребята в компаниях, в которых я вращался, имели квартиры, продавали наркотики, ходили на вечеринки и совершенно не думали о развлечении малолеток. Кроме очевидной выгоды, такая окружающая среда позволила мне открыть для себя новые группы, о которых я бы не узнал, если бы не общался с ними. Это была группа серферов и скейтеров, с которой я тусовался и которая повернула меня к Devo, the Police, 999 и очень любимым радиостанциями группам Новой Волны. Среди других членов группы, с которой я тусил, был двадцатилетний долговязый черный парень по имени Кевин (Kevin), который на одной своей вечеринке показал мне первый альбом Cars.
Кевин был старшим братом одного из моих приятелей по велотусовке, парня по имени Keith, который называл меня Solomon Grundy. Я уважал Keith, потому что у него обычно были самые горячие девчонки из Fairfax High School, которые бегали за ним повсюду. Когда мне было тринадцать или четырнадцать и я был полностью занят BMX, этот чувак был на сцене, так здорово, что казался в шаге от совместного более серьезного, взрослого дела. Я до сих пор не понимаю, почему Keith называл меня Solomon Grundy.
В любом случае, музыкальный вкус Кевина вызывал сомнения. Ему нравилось диско, чем оно его привлекало, мы не понимали, но сейчас я догадываюсь, что он так выделялся, потому что это предоставляло ему шанс так обманываться, насколько было возможно – поэтому сейчас я больше уважаю его за это. Это работало, потому что девчонки из его круга и на его вечеринках были горячими и очень разными, и это всегда меня очень интриговало. Стоит сказать, что я не предполагал, что Кевин соберется играть за меня в «новой крутой группе», в то время, пока мы курили марихуану в его комнате на вечеринке той ночью. Я изменил свое сознание посередине первой песни, и в течение второй песни я стал фанатом Элиот Истон (Elliot Easton). Элиот была душой Cars, и это первая их запись, которая полностью накрыла меня. По моему мнению, the Cars были одной из нескольких эффектных групп, пришедших надолго во времена, когда Новая Волна захватила радиоканалы.
Только перед тем, как уйти с той вечеринки, я услышал фрагмент музыки, который серьезно привлек мое внимание. Кто-то включил Rocks Aerosmith на стереосистеме и я услышал только две песни, но этого было достаточно. У них была настоящая энергетика сексуальных гулящих девушек, которую я никогда раньше не слышал. У лидер-гитары было неизвестное звучание, что было присуще мне, это была запись, которую я ждал всю жизнь, чтобы послушать. Я посмотрел обложку альбома перед тем, как отключиться, поэтому я знал, кто это был. Я вспомнил название Aerosmith; четыре года назад, в 1975, у них был только один АМ-радио хит того времени “Walk This Way”. Я включил Rocks снова через неделю или две… но это был самый неподходящий момент.

ЧАСТЬ 4

Я должен снабдить следующую историю рассказом о том, что взаимоотношения всегда сложны, особенно, когда обе половинки очень юные, неопытные и в них бушуют гормоны. Мелисса и я очень заботились друг о друге, но мы часто ругались, обычно это было результатом того, что мое занятие изучением игры на гитаре затмевало мое обязательство проводить время с нею. И в этот особый период мы расстались, и я обратил свой взгляд на некую Laurie. Она была значительно старше, и являлась очень заметной фигурой из числа моих друзей. У Laurie была потрясающая грудь, длинные светло-коричневые волосы, и носила она очень тонкие, обтягивающие майки с глубоким вырезом. Они были настолько прозрачными и узкими, что было очень легко увидеть ее грудь. Как и я, Laurie недавно осталась одна: она рассталась с Рики (Ricky), типичным другом-серфером. Я решил быть с ней; меня не заботило, что она была старше меня на 4 года и не уделяла мне ни минуты внимания. Я знал, что смогу сделать это. Я поговорил с нею, обратил на себя ее внимание, и, наконец, у нас завязался диалог. Она снизила свою бдительность и дала понять мне, что вроде забыла, что несколько недель назад я был ничем, но довольно молодым панком, которого она даже не пыталась запомнить. В конце концов, она даже пригласила меня погулять ночью, когда ее мама уедет из города.
Я припарковал свой велосипед на ее лужайке и поднялся на верхний этаж в ее комнату. Эти года были выше моего понимания крутизны и веселья в то время: у нее были шкафы, увешанные лампочками, рок-плакаты, висевшие повсюду, ее собственное стерео и миллионы пластинок. Мы были под кайфом и я должен был выглядеть круто, поэтому я копался в ее пластинках, чтобы найти что-нибудь, что произвело бы на нее впечатление. Я узнал Rocks с вечеринки Кевина, которая была несколькими неделями ранее, и включил ее, игнорируя тот факт, что она непрерывно крутилась в моем подсознании с того момента, как я услышал те первые две песни. После того как вопли в “Back in the Saddle”, заполнили комнату, я стоял с замиранием сердца; я слушал запись снова и снова, подкошенный вокалистами, полностью игнорируя Laurie. Я забыл и о ней, и о тех затейливых планах, которые были у меня на тот вечер. Через пару часов она потрясла меня за плечо.
«Эй», - сказала она.
«Эй», - ответил я. «Что происходит?»
«Думаю, сейчас тебе следует пойти домой»
«О, да…конечно».
Rocks оказывает на меня такое действие и сегодня по следующим причинам: кричащий вокал, грязные гитары, безжалостная красота – все это блюзовый рок-н-ролл в том значении, в каком его надо играть. Это было нечто о шумном подростковом возрасте Aerosmith, что было безупречным в гармонии с моим внутренним развитием в то время; что я записывал звуки так, как чувствовал. После моей неудачи с Laurie, я увлекся изучением “Back in the Saddle”. Я украл кассету и песенник Aerosmith и слушал песню до тех пор, пока не выучил риффы. Я выучил очень ценный урок в процессе: музыкальные книги не могут объяснить тебе, как правильно играть. У меня был способ чтения музыки, поэтому я хочу сказать, что ноты в песеннике были не такими, как игралось на записи. Это был урок: я часами мучился и не мог сыграть правильно. Поэтому я спрятал книги, пока учился подбирать вещи на слух; и теперь я всегда подбираю на слух любую песню, которую хочу сыграть.
В процессе изучения каждого шага в “Back in the Saddle” я понял, насколько специфична игра Джо (Joe) и Брэда (Brad), и что никто другой не сможет сыграть точно так же, кроме них самих. Имитация оставляет мостик для игрока, чтобы найти его или ее собственное звучание, но она никогда не станет его или ее звучанием: никто не может скопировать своих героев нота в ноту. Гитара – очень личное выражение всего, она должна быть такой – исключительным дополнением игрока.
Во время последнего лета в средней школе я мечтал об уединении, я создал мир по своему усмотрению, это было естественно, так как моя жизнь дома была нестабильна, потому что в течение этого периода мои родители поддерживали очень нерегулярные отношения по причине их развода. Я жил с каждым из них небольшие равные промежутки времени, но ни с одним не чувствовал себя нормально. Я перестал жить с бабушкой в ее кооперативной квартире в Голливуде, в то время как мой младший брат жил с мамой. Разумеется, большую часть времени я спал с Мелиссой.
После отношений с Девидом Боуи, моя мама начала встречаться с талантливым фотографом, которого мы называли “Boyfriend”. Они были вместе около трех лет и в скором времени переехали в квартиру на Cochran off Third рядом с La Brea, где я жил с ними какое-то время. Boyfriend был на десять лет младше Олы; когда мы познакомились с ним, он был восходящей звездой: я помню, как встречал Herb Ritts, Moshe Brakha и многих других знаменитых фотографов и моделей в их квартире. У мамы и Boyfriend были милые бурные отношения, в развитии которых она стала его ассистентом и забросила свою карьеру.
У Boyfriend был потайной уголок в ванной, и к концу их отношений я понял, что там он нюхал кокаин с помощью трубки ночи напролет, пока «работал». И все было бы хорошо, если бы однажды нюхание кокаина внезапно не ворвалось в его жизнь, это продолжало быстро останавливать его карьеру – и привело к разрыву их с мамой отношений. Boyfriend очень мучился, он был жалок, и страдания составляли ему компанию, я не любил его за это (и он знал это), он решил дать мне наркотики на прогулке. Мы нюхали вместе, потом шли к соседям и залазили в чужие гаражи. Обычно мы воровали подержанную мебель, старые игрушки и валявшийся повсюду хлам, выброшенный семьями. Однажды мы нашли красную софу и принесли ее к нам домой; потом мы перекрасили ее в черный и поставили в тесную комнатку. Я не представляю, что подумала Ола, когда проснулась на следующее утро. У меня нет мыслей по этому поводу, потому что она никогда про это не вспоминала. В остальных случаях, после наших приключений, Boyfriend хотел сохранить их, записывая их целое утро, и, я подозреваю, весь день. Я возвращался в свою комнату в 7:30 утра, на часок прикидывался спящим, потом вставал, здоровался с мамой и направлялся в школу, как будто бы отлично выспался ночью.
Моя мама настаивала на том, чтобы я жил с ней и Boyfriend, потому что она не одобряла те обстоятельства, которым я подвергался в папином доме. С того момента, как мой отец привык к их разводу, он переехал в квартиру где жил его друг Miles и группа общих знакомых моих родителей. Это было обычным явлением для всех артистов, которые много пьют, а мой отец менял женщин, как перчатки, поэтому моя мама не считала эту обстановку благоприятной для меня. В то время мой отец познакомился с женщиной по имени Сонни (Sonny), с которой у него был роман. Жизнь не баловала Сонни (Sonny); она потеряла сына в ужасном несчастном случае и считала себя привлекательной, но на самом деле она была нервной. Она проводили много времени вместе с моим отцом, выпивая и занимаясь сексом. Поэтому, когда я жил с мамой, я виделся с отцом только по выходным, но когда это происходило, он всегда готовил для меня что-нибудь интересное: несколько необычных моделей динозавров или что-нибудь техническое, например, управляемый аэроплан, который смастерил из подручных материалов.
Позже, я стал видеть его чаще, когда он переехал в квартиру на Sunset и Gardner, в здание, где находятся квартиры с общей ванной комнатой. Его друг, художник Стив Дуглас (Steve Douglas), жил чуть дальше по коридору. На первом этаже находился гитарный магазин, в который я никак не мог заглянуть. Художественная студия моего отца занимала целую комнату, поэтому он пристроил дополнительную комнатку для того, чтобы спать у дальней стены, и я жил там вместе с ним, когда был в седьмом классе, сразу после того, как бросил John Burroughs Junior High ради воровства частей для BMX – но эту историю не стоит рассказывать. В остальном, в тот короткий период я посещал Le Conte Junior High, причем мой отец уже не водил машину, поэтому я ходил пешком в школу пять миль туда и обратно каждый день.
Я не понимаю, как отец и Стив зарабатывали деньги. Стив, как я уже упоминал ранее, был хорошим художником, но все дни они пьянствовали, а ночами рисовали картины для продажи или разговаривали об искусстве. Одним из моих воспоминаний о том времени является случай, когда я нашел старомодную аптечку Стива, полную винтажного (старого) порно, и однажды он застукал меня за просмотром.
Наши квартиры располагались рядом, поэтому для меня было нормальным прийти к нему в студию, когда мне этого хотелось. Однажды он зашел и застал меня за просмотром его коллекции порножурналов. «Вот что я тебе предлагаю, Сол», - сказал он. «Если ты умудришься стащить эту сумку у меня из-под носа, ты сможешь оставить ее себе. Что думаешь по этому поводу? Я могу быстро передумать, так что тебе лучше быть хорошим». Я улыбнулся ему; у меня уже был план как украсть ее еще до того, как он предложил мне это. Я жил в этом же коридоре – прикинув то, что мне надо было сделать с мировыми правилами воровства, я понял, что это будет не самое сложное дело.
Пару дней спустя я зашел в комнату Стива, чтобы найти там отца, но в то время они были так поглощены беседой, что даже не заметили, как я вошел. Это был отличный момент; я схватил сумку и вышел, спрятав ее на крыше. К сожалению, это была короткая победа: мой отец заставил вернуть сумку, когда Стив понял, что случилось. Было очень обидно; те журналы были классикой.
То был период моего детства, когда я настаивал на том, что мои родители не являются моими родителями, потому что я искренне верил, что меня украли у «настоящих» родителей. Также я часто сбегал. Однажды, когда я готовился к побегу, мой отец решил помочь мне сложить рюкзак, маленькую клетчатую сумку, купленную мне в Англии. Он поинтересовался об этом и был очень дружелюбным, в течение этого разговора он уговорил меня остаться. Этот вид изменения психологии был его характерной чертой, надеюсь, я ее унаследовал, потому что мне нравится применять ее к своим детям.
Я говорил, что моим самым большим приключением был день, когда я отключился на Чертовом Колесе в шестилетнем возрасте. Тогда мы жили на вершине Lookout Mountain Road и всегда ездили вниз в Laurel Canyon, потом вдоль Laurel Canyon на Sunset Boulevard, который тянется две с лишним мили. Я не потерялся, у меня был план: я собирался зайти в магазин игрушек и остаться там до конца жизни. Подозреваю, это был решительный шаг. Конечно, было много случаев, когда я ребенком хотел сбежать из дома, но я не сожалею о том, что был шумным. Если бы это было немного другим, если бы я родился даже на минуту позже, или находился бы в строгом месте в правильное время или наоборот, то не было бы той жизни, которую я прожил и нашел любовь. И такую ситуацию я даже не хочу обсуждать.

Глава 4

ЧАСТЬ 1

Институциональные вестибюли всегда одинаковы, и различаются только по цвету. Я видел несколько реабилитационных центров, более высококлассных, чем другие, клиническая уравновешенность их стен была идентична. Везде преобладает белый цвет и оптимистические плакаты типа "Это – путешествие, не цель" ("It's a journey, not a destination") и "Один раз и навсегда" ("One day at a time"). Я нахожу последний лозунг нелепым, учитывая путь, по которому шла Маккензи Филипс (Mackenzie Phillips – американская киноактриса и певица 2 пол. XX века, пережившая две передозировки, и прошедшая неоднократный курс реабилитации). Комнаты характерно окрашены, спроектированы, чтобы вселить надежду в людей любого социального положения, потому что, все, кто был там, знают, реабилитация – это более точный поперечный разрез общества, чем гражданская обязанность быть присяжным. Пребывание в "группе" ничему меня не учило; я на самом деле не приобрел новых приятелей в реабилитации и я также не использовал в своих интересах многократные возможности новых нарко-связей. После того, как я провел дни в кровати, прикованный множеством очищающих капельниц, неспособный поесть, говорить или думать, мне было не до светских бесед. По-моему, коммунальный аспект реабилитации был принудительным — точно так же как средняя школа. И точно также я не стремился туда, как и в среднюю школу. Никакое учреждение не смогло преподать мне свои уроки, но я изучил кое-что важное из каждого из них. В моем случае, покидая их вестибюли, я был уверен, что ухожу точно таким же, каким и был.

Я поступил в среднюю школу (Fairfax High) в 1979. Это была типичная американская средняя школа – на полу линолеум, ряды шкафчиков, внутренний двор, нескольких потайных местечек, где дети уже много лет покуривают украденные сигареты и принимают наркотики. Все было окрашено в институциональный нейтральный светло-серый цвет. Было хорошее место для тусовок рядом с футбольным полем, с другой стороны был колледж имени Уолта Уитмана (Walt Whitman), где собирались все по-настоящему больные на голову. Это было похоже на пограничную линию, хотя это было более интересно, даже издали, чем обычный университетский городок, я попытался избежать того места в максимально возможной степени.
Мой лучший друг, Стивен Aдлер (Steven Adler), был отправлен назад в Долину (Valley) в среднюю школу, которая была для меня столь же далека как Испания. Я действительно посещал его там некоторое время и был разочарован: все было ровно, скучно, более жарко, чем дома, и похоже на ситком соседей. Идентичные лужайки и идентичные жизни. Даже в юности я знал, что кое-что было неправильно с тем местом; ниже нормы, я чувствовал, что те люди были более испорчены, чем кто-либо в Голливуде. Мне было плохо без Стивена, и как только он уехал, я еще глубже окунулся в мой мир гитары. Я ходил в школу, всегда отмечаясь, как будто был там каждый день, но в среднем я посетил только первые три класса и проводил свободное время на открытой трибуне стадиона, играя на гитаре.
Был только один класс, который кое-что для меня значил в средней школе; соответственно, единственный, где у меня были отличные отметки (I earned an A). Это был курс теории музыки, который я посещал на первом курсе, под названием Гармония (Harmony), на котором преподавал парень по имени Доктор Хаммель (Dr. Hummel). Класс сводил элементы музыкальной композиции к ее корням, определяя основные принципы в математических терминах. Я учился писать музыкальные размеры, аккорды, и структуры аккорда, все, анализируя основную логику, которая связывает их. Мы никогда не играли на инструментах: наш учитель использовал фортепьяно как инструмент, чтобы иллюстрировать теории, и всё; класс был просто исследованием теории. В то время как я был ужасен в математике, я был хорош в этом, так что это был единственный курс, который я ни разу не пропустил. Каждый раз, когда я появлялся, я чувствовал, что знаю уроки, которые мы изучили. Я никогда осознано не применял эти знания при игре на гитаре, но я не могу не заметить, что эти знания просочились в мой ум и помогли моей игре так или иначе. В этом классе были разные типы характеров: среди них был Сэм (Sam), фортепьяный виртуоз, еврейский парень с жесткими вьющимися волосами, и Рэнди (Randy), длинноволосый металлист, китаец. Рэнди всегда носил атласный жакет а-ля Aerosmith и думал, что Кит Ричардс (Keith Richards) и Пит Таунзенд (Pete Townshend) сосунки и Эдди Ван Хален (Eddie Van Halen) был Богом. Мы, в конечном счете, стали друзьями, и я приходил, чтобы участвовать в наших ежедневных дебатах, я наслаждался тем классом, потому что он был составлен главным образом из музыкантов, не обсуждающих ничего, кроме музыки.
В других классах, тем временем, дела у меня шли не так хорошо. Был один учитель, который однажды хотел привести меня в пример, когда я уснул на парте. У меня была вечерняя работа в это время в местном кинотеатре, так что я, возможно, устал; более вероятно, что мне все это надоело, потому что класс был общественными науками. Как я понимаю, учитель приостановил урок, чтобы обсудить понятие стереотипа с классом. Он отмечал мои длинные волосы и факт, что я спал и, иллюстрируя слово стереотип, он заключил, что я - рок-музыкант, для которого вероятно нет ничего важнее в жизни, чем играть громкую музыку. Он тогда разбудил меня и задал мне несколько резких вопросов.
"В общем, я думаю, что ты - вероятно музыкант, правильно?" спросил он. "Что ты играешь?"
"Я играю на гитаре ", сказал я.
"Какую музыку ты играешь?"
"Рок-н-ролл, я думаю".
"Это на самом деле громко?"
"Да, довольно громко".
"Обратите внимание, класс, этот молодой человек - прекрасный пример стереотипа".
Я обычно при пробуждении раздражителен, так что единственное, что я мог тогда сделать – встать, выйти к доске, ударить по его столу и удалиться. Тот инцидент, вместе с предшествующим этому задержанием за марихуану, поставил точку в моей карьере в Fairfax High.

Я БЫЛ БОЛЕЕ ЭРУДИРОВАН, ЧЕМ МОИ ПЭРЫ (peers- более высокого статуса, кумиры) на неофициальных сборищах средней школы, когда первокурсники присоединялись к старшим ребятам из Fairfax и других средних школ в конце длинной грунтовой дороги на вершине Fuller Drive, в сторону Голливудских Холмов (Hollywood Hills). Место называлось Fuller Estates; теперь его нет, только кривая пешеходная дорога в Runyon Canyon. Это был пустырь для подростков в конце семидесятых и начале восьмидесятых, но прежде, что интересно, в 1920-ых, здесь был особняк Эррола Флинна (Errol Flynn – киноактер, сценарист, режиссер, 1909 г.р.), занимающий несколько акров на вершине этого большого холма с видом на Лос-Анджелес. Между тем, во времена еще моего детства, все пришло упадок, и к 1979 от фундамента ничего не осталось; только большая бетонная плита и пустой бассейн. К тому времени я увидел величественные руины с удивительным пейзажем.
Напыщенность песни, апокалиптический риф, целиком завладевшие мной.
Рушащиеся бетонные стены были двухуровневым лабиринтом, прекрасно подходящим местечком для наркоманов всех возрастов. Ночью там было безумно темно, вдали от яркого света уличных фонарей. У кого-нибудь всегда было с собой радио. В первый раз, когда я был там под воздействием ЛСД, то услышал Black Sabbath. Я чуть не сошел с ума, смотря в черное небо над головой и разглядывая звезды, как кто-то поблизости врубил "Железного Человека" («Iron Man» - песня Black Sabbath). Я не мог точно выразить свои эмоции: напыщеность песни, апокалиптический риф, целиком завладевшие мной.
То место и все мы напоминали подростковое кино семидесятых. Реально, это было как в фильме Over the Edge («Через край» - фильм режиссера Дж. Каплана 1979 года), главную роль в котором играл молодой Мэтт Диллон (Matt Dillon), о группе подавленных, обкуренных и неконтролируемых подростков из Техаса, которых родители игнорировали до такой степени, что они захватили в заложники весь город. В фильме, думаю, что со мной согласились бы все ребята, зависающие на том пустыре, родители героев понятия не имели, кем на самом деле были их дети. Благодаря своим агрессивным и реалистическим моментам, фильм был настоящим представлением подростковой культуры в то время: большинство родители или не заботились достаточно о своих детях, чтобы заметить проблему или наивно думали, что поступают правильно, доверяя своим детям и закрывая на все глаза.