Развевается флаг в деревне абрикосов 4 страница

Все рассмеялись. Дайюй наконец согласилась выбрать одну сцену. Затем по одной сцене выбрали Баоюй, Ши Сянъюнь, Инчунь, Таньчунь, Сичунь и Ли Вань. Выбранные сценки шли по порядку, согласно пожеланиям.

Когда пришло время садиться за стол, матушка Цзя велела Баочай выбрать еще одну сцену. Баочай назвала «Ворота горной кумирни».

— Тебе нравятся такие пьесы? — удивленно спросил Баоюй.

— Эх ты! — засмеялась Баочай. — Уже несколько лет смотришь представления, а не знаешь, что эта сцена одна из лучших, и по стилю и по постановке!

— Я никогда не любил шумных пьес, — возразил Баоюй.

— Да разве в ней много шума? Нет, ты совершенно не разбираешься в пьесах! — заявила Баочай. — Попробую тебе объяснить. Эта сцена исполняется на северный мотив «Алые губки», под прекрасный аккомпанемент, напоминающий металлический звон. Да и стихотворный текст безукоризнен. Ария, исполняемая на мотив «Вьющаяся травка», считается лучшей из этой сценки. Неужели ты об этом не знал?

Баоюй устыдился, выслушав Баочай, и сказал:

— Извини, дорогая сестра! Может быть, ты прочтешь эту арию?

Баочай прочла:

 

Герою слез не утирай.

Расставшись, я уйду. Прощай!

Отшельником отныне буду…

 

За все благодарю тебя,

А сам смиренно и скорбя

Я пострижение приму,

Паду к стопам священным Будды!

 

И хоть законы прежних дней

Из жизни вычеркну своей,

Все ж иногда и обернусь,

Разлуку нашу не забуду.

 

И вот уж вижу, как брожу…

Но где исход? Не нахожу!

Как раздобыть мне шляпу, плащ,

Чтобы скитаться в дождь и тьму?

Я патру нищего возьму[213]

И в рваной обуви иной

Смысл бытия добуду!

 

Слова арии привели Баоюя в восторг, он хлопнул себя по колену и стал громко хвалить Баочай за ее образованность.

Дайюй скривила губы:

— Потише! Смотри лучше пьесу! Еще не исполнили «Ворота горной кумирни», а ты уже изображаешь сумасшедшего!

Сказано это было так метко, что даже Сянъюнь рассмеялась. Спектакль смотрели до самого вечера и лишь потом разошлись.

Из актеров матушке Цзя понравились больше всех две девочки: исполнительница роли молодых героинь и комическая актриса. После спектакля матушка Цзя велела привести девочек, внимательно их оглядела, поинтересовалась, сколько им лет. Той, что играла роли молодых героинь, было одиннадцать, второй — только девять. Все умиленно смотрели на них и вздыхали. Матушка Цзя распорядилась угостить девочек мясом и фруктами и еще дать им в награду денег.

— Вы не заметили, что эта малышка кое-кого здесь напоминает? — улыбаясь, спросила Фэнцзе.

Баочай сразу догадалась, о ком идет речь, но промолчала и только кивнула головой. Смолчал и Баоюй.

— Я знаю кого! — вмешалась тогда Сянъюнь. — Сестрицу Линь Дайюй!

Баоюй укоризненно взглянул на Сянъюнь.

— И в самом деле похожа! — заявили все хором, внимательно присмотревшись к девочке.

Вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Сянъюнь приказала служанке уложить вещи.

— Зачем торопиться? — проговорила Цуйлюй. — Вот соберемся уезжать, тогда и уложу.

— Я завтра хочу уехать, прямо с утра, — сказала Сянъюнь. — Что мне здесь делать? Глядеть на их кислые надутые физиономии?

Это услышал Баоюй, подошел и сказал:

— Дорогая сестрица, зря ты на меня сердишься. Сестрица Дайюй очень обидчивая, все это знают, потому и молчали. Не хотели ее огорчать. А ты взяла и сказала! Вот я и посмотрел на тебя. Зачем же ругаться? Даже обидно! Коснись это не Дайюй, а еще кого-нибудь, мне бы дела не было!

— Хватит, я все поняла! — оборвала его Сянъюнь. — Где уж мне тягаться с Дайюй! Другие над ней смеются — ничего, а мне нельзя. Еще бы! Я даже разговаривать с ней недостойна, будто она госпожа, а я — служанка!

— Я хотел тебе только добра, а оказался виноватым, — взволнованно произнес Баоюй. — Но пусть я превращусь в прах и пусть меня топчут десять тысяч пар ног, если я это сделал со злым умыслом!

— Ты бы хоть в такой день не болтал глупостей! — промолвила Сянъюнь. — Но если тебе это так уж необходимо, иди к своей злючке; насмехаться над людьми — для нее удовольствие, она и тебе не дает спуску. Лучше не выводи меня из терпения, а то мы поссоримся!

С этими словами Сянъюнь ушла в покои матушки Цзя и легла спать.

Баоюй отправился к Дайюй. Но та вытолкала его прямо с порога и заперла дверь. Не понимая, в чем дело, Баоюй подошел к окну и тихонько позвал:

— Милая сестрица, дорогая сестрица!..

Дайюй словно не слышала. Баоюй печально опустил голову и так, молча, стоял.

Цзыцзюань все понимала, но вмешаться не посмела.

Дайюй подумала, что Баоюй ушел, и отперла дверь, но он стоял на прежнем месте. Дайюй было как-то неловко.

Баоюй подошел к ней:

— Почему ты на меня рассердилась? Ведь без причины ничего не бывает! Скажи, я не обижусь!

— Ты еще спрашиваешь! — вскричала Дайюй. — Лучше скажи, почему вы всегда надо мной насмехаетесь? Дошли до того, что сравнили меня с какой-то комедианткой!

— Ни с кем я тебя не сравнивал и не насмехался, — возразил Баоюй, — за что же ты на меня обиделась?

— Не хватало еще, чтобы ты меня с кем-то сравнивал! — вспыхнула Дайюй. — Может быть, и тебе хотелось надо мной посмеяться? Впрочем, ты промолчал, а это хуже насмешек!

Баоюй не знал, что ответить.

— Но это бы еще ладно, — все больше распалялась Дайюй. — А вот зачем ты перемигивался с Сянъюнь? Может быть, ты считаешь, что играть ей со мной зазорно? Что она себя унижает? Что ей, барышне, знаться со мною, простой девчонкой! Так ты считаешь? Да? Но она ведь не поняла твоих добрых намерений и рассердилась. А ты, чтобы завоевать ее благосклонность, сказал, что своими капризами я огорчаю других. Испугался, что я не могу простить ей обиду! Пусть даже так, тебе что за дело?

Баоюй понял, что Дайюй подслушала его разговор с Сянъюнь. Он хотел помирить их, но оказался сам виноватым, точь-в-точь как написано в «Наньхуацзине»: «Умелый вечно трудится, умный постоянно печалится, бесталанный ни к чему не стремится, ест постную пищу, развлекается и плывет по течению, словно лодка без весел». И еще: «Растущее на горе дерево само себя губит, родник сам себя истощает» и все в таком духе. Баоюй думал, думал и в конце концов сам себя завел в тупик.

«Если я сейчас не в состоянии с ними поладить, то что будет дальше?»

Он не стал спорить с Дайюй и пошел в свою комнату.

Дайюй еще больше рассердилась.

— Ну и уходи! — крикнула она ему вслед. — И никогда больше не приходи и не разговаривай со мной!

Вернувшись к себе, Баоюй в самом дурном расположении духа лег на кровать. Сижэнь знала, в чем дело, но прямо ничего не сказала, а завела разговор издалека.

— Наверное, будет еще несколько представлений, — с улыбкой произнесла она. — Сестра Баочай должна устроить ответное угощение.

— Какое мне до этого дело! — Баоюй холодно усмехнулся.

Необычный тон его удивил Сижэнь.

— Почему ты так говоришь? — спросила она. — Ведь сейчас праздник, и все веселятся. Что-то случилось?

— Пусть девчонки и женщины веселятся! — огрызнулся Баоюй. — А я при чем?

— Все стараются ладить друг с другом, и ты тоже старайся, так будет лучше, — продолжала Сижэнь.

— Что говорить об этом! — воскликнул Баоюй. — Они все между собой как-то связаны, только я «ныне не связан ничем, чуждый всему, всюду брожу одиноко»!

Из глаз Баоюя покатились слезы. Сижэнь умолкла.

Подумав немного, Баоюй подошел к столику, взял кисть и написал гату:[214]

 

Коль можно осознать тебя[215],

Возможно осознать меня;

Коль можно сердце осознать,

То можно осознать и мысль;

Отдельно «нечто» и «ничто»

Возможно осознать,

А это подтверждает мысль,

Что осознанье есть!

А ежели нельзя сказать,

Что осознанье есть,

Ты все равно его ищи:

Наверняка найдешь!

 

Баоюй опасался, что другие не поймут смысл написанного, и в конце гаты приписал арию на мотив «Вьющаяся травка». Прочитав все с начала до конца, он почувствовал облегчение, снова лег и уснул.

Дайюй между тем, заметив что Баоюй ушел от нее полный мрачной решимости, последовала за ним, якобы повидать Сижэнь.

— Он спит, — сказала Сижэнь.

Дайюй хотела уйти, но служанка ее остановила:

— Взгляните, барышня, что написано на этом листке бумаги.

Сижэнь взяла со стола листок и протянула Дайюй только что написанную Баоюем гату. Дайюй прочла гату и поняла, что в ней Баоюй излил свой гнев. С трудом сдержав смех, девочка со вздохом произнесла:

— Ничего серьезного, просто шутка.

Захватив листок, она пошла в свою комнату, а на следующее утро прочла гату Баочай и Сянъюнь. Тогда Баочай прочла ей свое стихотворение:

 

Коль нет меня, то есть ли ты?

Есть на вопрос ответ:

Коль нет меня, то и тебя, по сути дела, нет!

Через Него понять Ее?

К чему такой совет,

Когда, по сути дела, нет

в Нем всех Ее примет?

Но это значит: отрешась

от мира, вольно жить

И полагать, что прав лишь ты и больше правых нет!

 

В отшельники уйти… В чем суть

всех чувственных начал?

Не в том ли, что и тягость в них,

и радость, и печаль?

Мирская суета… В чем суть?

Не в том ли наш уклад,

Что в мире и согласье есть,

но есть в нем и разлад?

Ты в прошлом скучно жизнь влачил,

но разве в этом суть?

Как тягостно тебе сейчас

в ту жизнь, назад взглянуть!

 

После стихотворения она еще раз прочла гату и промолвила:

— Это я во всем виновата. Вчера прочла ему одну арию, а он истолковал ее по-своему. Чересчур мудрены и заумны эти даосские книги, очень влияют на настроение. Уверена, что все эти мысли навеяны той арией. Так что главная виновница — я!

Она изорвала листок на мелкие клочки, отдала служанке и велела немедленно сжечь.

— Зря порвала, — заметила Дайюй. — Сначала надо было с ним поговорить. Пойдемте, я докажу ему, что он написал глупости.

Они втроем пришли в комнату брата.

— Баоюй, я хочу кое о чем тебя спросить, — начала Дайюй. — Бао — драгоценный камень — это самое дорогое. Юй — яшма, это самое твердое. А у тебя, что дороже, а что тверже? Скажи нам.

Баоюй молчал.

— Эх ты! — засмеялись девушки. — О себе самом ничего сказать не можешь, а берешься толковать изречения мудрецов!

Сянъюнь захлопала в ладоши:

— Баоюй проиграл!..

— Вот ты говоришь, — продолжала Дайюй, —

 

А ежели нельзя сказать,

Что осознанье есть,

Ты все равно его ищи:

Наверняка найдешь!

 

Это, конечно, хорошо, но мысль, по-моему, не закончена, я добавила бы две строки:

 

Для осознания себя,

Не тратя много сил,

Ты бремя всех земных забот

На ближнего свалил!

 

— В самом деле! — воскликнула Баочай, — Я только сейчас это поняла. Когда-то Хуэйнэн, шестой глава Южной школы, искал себе наставника и прибыл в Шаочжоу. Там он узнал, что пятый глава школы, Хунжэнь, находится на Хуанмэй[216]. Он отправился туда и нанялся поваром к Хунжэню. Когда же пятый глава школы захотел найти себе преемника, он приказал каждому монаху сочинить по одной гате. Первым сочинил гату праведник Шэньсю:

 

Телом Древу Бодхисаттвы[217]

ты подобным будь.

Сердцем будь опорой ты

Зеркалу Прозренья[218].

Нужно нечисть изживать,

чтобы очищенье

Пыль житейскую сполна

помогло стряхнуть!

 

Хуэйнэн в это время был на кухне и толок рис в ступе. Услышав гату, он заметил: «Возможно, это прекрасно, но только мысль не закончена». И прочел свою гату:

 

Коль Древа нет буддийского

Завета И без опоры Чистое Зерцало, —

Нет, стало быть, ни одного предмета

И пыли нет, чтоб к чистоте пристала!

 

После этого пятый глава не раздумывая передал ему свою рясу и патру. А твоя гата, — сказала Баочай, — похожа на гату Шэньсю, только ты не понял ее сути. Так не лучше ли тебе вообще не заниматься подобными вещами?

— Видите, он молчит, значит, проиграл, — засмеялась Дайюй. — Пусть больше не рассуждает о премудростях учения Будды. — И она обратилась к Баоюю: — Нечего браться за толкование мудрейших изречений, если не знаешь даже того, что известно нам!

Когда Баоюй писал гату, ему казалось, что он все прекрасно понимает. И вдруг Дайюй задала вопрос, на который он не смог ответить. А Баочай для сравнения привела цитату из «Изречений известных монахов»! Баоюю в голову не приходило, что у сестер столь глубокие познания.

«Они куда образованнее меня и все же до конца не прозрели, — подумал он. — Зачем же мне ломать голову?»

И Баоюй с улыбкой произнес:

— Да разве я пытался толковать мудрые буддийские изречения? Просто баловался.

Ссора Баоюя с сестрами кончилась полным примирением.

Во время разговора вошла служанка и доложила, что государыня Юаньчунь прислала фонарь с наклеенной на него загадкой, что всем велено ее отгадать, а затем каждому тоже придумать по загадке и отправить во дворец. Услышав об этом, девушки и Баоюй поспешили к матушке Цзя.

Там они застали дворцового евнуха, в руках он держал обтянутый белым флером четырехугольный фонарик, предназначенный для наклеивания загадок. Все стали читать загадку.

— Барышни, — сказал евнух, — кто разгадает, прошу не говорить вслух, а написать разгадку на листке бумаги, и я тотчас отвезу государыне на проверку.

Баочай, услышав слова евнуха, подошла поближе к фонарю и увидела четверостишие по семи слов в строке, ничего особенного в нем не было. Загадка как загадка. Однако она поспешила выразить свое восхищение и заявила, что загадка необычайно трудна, сделав при этом вид, что напряженно думает. На самом же деле она разгадала загадку с первого взгляда.

Баоюй, Дайюй, Сянъюнь и Таньчунь тоже разгадали сразу и написали ответ. То же самое они предложили попытаться сделать Цзя Хуаню и Цзя Ланю. После этого каждый принялся сочинять свою загадку, заранее выбрав тот или иной предмет. Из почтения к государыне загадки переписали уставным почерком и наклеили на фонарик, который евнух отвез во дворец. Вечером он возвратился и передал ответ государыни:

— Загадку правильно разгадали все, кроме второй барышни Инчунь и третьего господина Цзя Хуаня. Государыня в свою очередь разгадала присланные ей загадки и желает узнать, правильно ли.

Он вынул лист бумаги и отдал девушкам. Некоторые ответы оказались неверными. Затем евнух вручил подарки государыни тем, кто отгадал загадки, — футляр для хранения стихов и щеточку. Только Инчунь и Цзя Хуань ничего не получили. Инчунь восприняла это как шутку, а Цзя Хуань обиделся…

Еще евнух объявил:

— Загадка третьего господина Цзя Хуаня неясна, государыня не смогла ее разгадать и приказала спросить у третьего господина, что он имел в виду.

Услышав это, все подошли поближе и стали смотреть, что же такое придумал Цзя Хуань. На листке бумаги было написано:

 

Восемью рогами старший

брат всецело обладает,

А второму брату только

два угла дано иметь[219].

Старший брат, хотя и старший,

лишь на ложе отдыхает,

Младший любит влезть на крышу

и на корточках сидеть…

 

Раздался дружный хохот. Цзя Хуаню ничего не оставалось, как объяснить евнуху:

— Первое — это изголовье, второе — резная голова зверя для украшения крыш.

Евнух все старательно записал, после чего выпил чаю и уехал.

«Видно, у Юаньчунь хорошее настроение», — решила матушка Цзя и очень обрадовалась. Она приказала немедленно сделать обтянутый белым шелком фонарик и поставить в зале. Каждая девочка должна была придумать загадку и наклеить ее на фонарик. К тому же матушка Цзя распорядилась приготовить ароматный чай, фрукты и разные безделушки, чтоб награждать тех, кто отгадает загадки.

Цзя Чжэн, только что прибывший с аудиенции у государя, сразу заметил, как повеселела матушка, и тоже решил принять участие в развлечении.

На возвышении, устланном циновкой, сели матушка Цзя, Цзя Чжэн и Баоюй. Ниже были разостланы еще две циновки, одна для госпожи Ван, Баочай, Дайюй и Сянъюнь, другая — для Инчунь, Таньчунь и Сичунь. Рядом стояли молодые и пожилые служанки. Ли Вань и Фэнцзе заняли места в середине, на отдельной циновке.

— Что это не видно Цзя Ланя? — поинтересовался Цзя Чжэн, заметив отсутствие внука.

Одна из служанок подбежала к Ли Вань. Ли Вань тотчас встала с циновки и обратилась к Цзя Чжэну:

— Моего сына не звали, а сам он прийти не осмелился.

Все рассмеялись:

— Какой же он упрямый и странный!

Цзя Чжэн велел привести Цзя Ланя. Матушка Цзя, когда он пришел, усадила его рядом с собой, дала фруктов. Все оживленно беседовали, слышались шутки и смех. Только Баоюй, обычно любивший порассуждать, из страха перед отцом молчал, лишь почтительно поддакивал. Сянъюнь против обыкновения тоже сидела молча, словно воды в рот набрала. О Дайюй и говорить нечего — она была замкнутой и редко вступала в разговоры. В общем, несмотря на семейный праздник, все чувствовали себя стесненно, кроме Баочай, которая вообще не отличалась словоохотливостью и всегда была сдержанна.

Матушка Цзя сразу догадалась, что это из-за Цзя Чжэна, и после того, как вино обошло три круга, велела ему идти отдыхать. Цзя Чжэн все понял и с улыбкой сказал:

— Матушка, я сразу сообразил, что это вы по случаю Нового года решили устроить вечер загадок, и хотел принять в нем участие, приготовил подарки и угощение. Мне известно, как вы любите внуков и внучек, но неужели вы не подарите мне хоть каплю внимания?

— При тебе они не решаются ни шутить, ни смеяться, — ответила матушка Цзя, — а это на меня тоску нагоняет. Если тебе так уж хочется отгадывать загадки, я загадаю тебе одну. Не отгадаешь, мы тебя оштрафуем.

— Разумеется, — улыбнулся Цзя Чжэн. — Но если я отгадаю — наградите меня!

— Конечно, — согласилась матушка Цзя и прочла:

 

Легка мартышка: на верхушке

висит без всякого труда.

Я намекну лишь на отгадку:

названье южного плода.

 

Цзя Чжэн сразу понял, что матушка Цзя имеет в виду плод личжи, но нарочно дал неправильный ответ, за что и был оштрафован. Следующую загадку он отгадал и получил от матушки Цзя подарок. Потом сам загадал загадку матушке Цзя. Вот какая это была загадка:

 

У этого тела — граненые всюду бока,

А в целом фигура на ощупь тверда и жестка.

Без кисти творца — молчалива, конечно, она,

Но словом владеющему постоянно нужна.

 

Он потихоньку шепнул ответ Баоюю, а тот незаметно передал его матушке Цзя.

Матушка Цзя немного подумала — ошибки быть не могло — и сказала:

— Тушечница.

— Верно, матушка, — подтвердил Цзя Чжэн, — вы угадали!

Он повернулся к служанкам и приказал:

— Живее давайте подарки!

Служанки поднесли блюдо, уставленное маленькими коробочками, где было все необходимое для Праздника фонарей. Матушку Цзя подарки обрадовали, и она приказала Баоюю:

— Налей-ка отцу вина!

Баоюй взял чайник, налил в чашку вина, а Инчунь поднесла Цзя Чжэну. Затем матушка Цзя обратилась к сыну:

— Вон там на фонаре наклеены загадки, их сочинили девочки. Попробуй отгадать!

Цзя Чжэн почтительно кивнул, подошел к фонарю. Первая загадка была такая:

 

Заставить демонов способна

и дух от страха испустить,

На вид пучок из нитей шелка,

но в ней внезапный гром таится.

 

Коль загремит да загрохочет,

вас может и ошеломить.

Но поглядите — от нее

одна зола уже дымится!

 

А в целом — подскажу чуть-чуть —

весьма забавная вещица.

 

Придумала эту загадку государыня Юаньчунь.

— Хлопушка? — нерешительно произнес Цзя Чжэн.

— Совершенно верно! — поспешил ответить Баоюй. Следующей была загадка Инчунь:

 

Тела небесные в движенье —

кто все их до конца сочтет?

Всегда увязаны разумно

движенья этих тел и счет.

Так почему же день за днем

столь беспокойно их служенье?

Да потому, что Инь и Ян

неисчислимы превращенья!

А для отгадки подскажу:

предмет всегда в употребленье.

 

— Счеты! — воскликнул Цзя Чжэн.

— Верно! — подтвердила Инчунь.

Таньчунь загадала такую загадку.

 

Внизу стоящий мальчуган

ввысь обращает взгляд:

Прекрасен светлый день Цинмин,

народ веселью рад!

Но невзначай оборвалась

натянутая нить,

Восточный ветер ни к чему

в обрыве том винить…

Я подскажу вам: эта вещь

способна веселить…

 

— Бумажный змей, — произнес Цзя Чжэн.

— Правильно, — ответила Таньчунь.

Затем шла загадка Дайюй:

 

Погас рассвет. Но кто унес

дымок двух рукавов?

Ни в лютне, ни среди одежд

душистых нет следов.

Предмет сей и без петуха

с зарею будит нас,

Подскажет без служанки он,

что пятой стражи час.

 

Он, утром до конца сгорев,

под вечер оживет,

И день за днем, лучась-струясь,

живет за годом год.

Коль темнотою станет свет —

печаль не обойдешь,

Но преходящи свет и тьма

и при ветрах, и в дождь.

Скажу к разгадке: сей предмет

у нас всегда найдешь.

 

— Не иначе как благовонные свечи, которые жгут ночью, чтобы отметить время! — воскликнул Цзя Чжэн.

— Верно! — подтвердил Баоюй, опередив Дайюй.

Цзя Чжэн принялся читать следующую загадку:

 

Вот без движенья он стоит,

а юг, допустим, слева, —

Тогда направо будет юг,

а слева будет север…

Сян[220]загрустил — тогда и он

объят его тоской,

Весь день смеется Сян — и он

смеется день-деньской…

Я намекну: повсюду есть

у нас предмет такой.

 

— Замечательная загадка! — похвалил Цзя Чжэн. — Пожалуй, это зеркало.

— Верно, — улыбнулся Баоюй.

— А кто придумал? — спросил Цзя Чжэн. — Под ней нет подписи.

— Должно быть, Баоюй придумал, — произнесла матушка Цзя.

Цзя Чжэн ничего на это не сказал и стал читать последнюю загадку, ее придумала Баочай:

 

Есть на лице глаза, но нет зрачков,

и создан весь живот для пустоты.

Но радость есть при встрече у воды,

когда раскрыты лотоса цветы.

Когда ж с утуна падает листва,[221]

разлуке наступает свой черед,

Любовь жены и мужа до зимы,

Лишь до зимы — и то не доживет.

 

…Разгадку средь вещей любой найдет![222]

 

Цзя Чжэн задумался:

«Предмет загадки самый обычный, ничего особенного в нем нет, но если девушка в столь юном возрасте сочиняет такие загадки, значит, не суждены ей ни счастье, ни долголетие!»

Цзя Чжэн опечалился и стоял, поникнув головой. Матушка Цзя решила, что Цзя Чжэн устал, к тому же при нем молодые боялись веселиться, поэтому она сказала:

— Иди отдыхай! Мы скоро тоже разойдемся.

Цзя Чжэн несколько раз почтительно кивнул, попросил мать выпить чашку вина и пошел к себе. Он сразу лег, но уснуть не мог и ворочался с боку на бок, охваченный глубокой печалью.

Матушка Цзя между тем после его ухода сказала детям:

— Теперь можете веселиться сколько угодно.

Не успела она это произнести, как Баоюй подбежал к фонарю и затараторил, высказывая свои суждения о загадках, какая хороша, какая не совсем удачна, а какая вообще никуда не годится. При этом он так размахивал руками, что был похож на обезьянку, спущенную с привязи.

— Что ты разошелся? — остановила его Дайюй. — Куда пристойней спокойно сидеть, вести разговор и шутить, как это было сначала.

Вернувшаяся в это время из внутренних комнат Фэнцзе сказала:

— Отцу нельзя отходить от тебя ни на шаг. Жаль, надо было намекнуть ему, чтобы заставил тебя сочинять загадки в стихах! Вот тогда бы ты попотел!

Баоюй рассердился, подбежал к Фэнцзе, принялся ее тормошить.

Посидев еще немного, матушка Цзя почувствовала усталость — уже пробили четвертую стражу. Она приказала раздать служанкам оставшееся угощение, поднялась и сказала:

— Пойдемте отдыхать. Завтра встанем пораньше и будем веселиться — праздник еще не кончился.

Постепенно все разошлись.

Какие события произошли на другой день, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава двадцать третья

 

 

Строки из драмы «Западный флигель» трогают душу молодого человека;

слова из пьесы «Пионовая беседка» ранят сердце юной девы

На следующий день матушка Цзя распорядилась продолжить праздничные развлечения.

 

Между тем Юаньчунь, вернувшись во дворец, еще раз просмотрела стихотворные надписи, сделанные для сада Роскошных зрелищ, которые она велела Таньчунь переписать, оценила все их достоинства и недостатки, приказала вырезать эти надписи на камне и расставить в саду.

Цзя Чжэн не мешкая пригласил искусных резчиков по камню и поручил наблюдать за работой Цзя Чжэню, Цзя Жуну и Цзя Цяну. Но поскольку Цзя Цяну велено было заботиться о девочках-актрисах во главе с Вэньгуань, он перепоручил свои обязанности Цзя Чану, Цзя Лину и Цзя Пину. Работа шла быстро, но подробно рассказывать об этом мы не будем.

 

Тем временем из сада Роскошных зрелищ были выселены двенадцать буддийских и двенадцать даосских монашек, которые жили в храмах Яшмового владыки и бодхисаттвы Дамо, и Цзя Чжэн собирался расселить их по другим храмам. Узнала об этом госпожа Ян, мать Цзя Циня, чей дом находился позади дворца Жунго, и подумала, что хорошо бы приставить к этим монахиням ее сына, за это он получал бы кое-какие деньги. Однако явиться прямо к Цзя Чжэну она побоялась и решила переговорить сначала с Фэнцзе. Зная, какой острый язык у госпожи Ян, Фэнцзе пообещала ей все устроить и отправилась к госпоже Ван.

— Пожалуй, стоит этих монахинь оставить здесь, — сказала Фэнцзе. — Ведь если государыня снова пожалует, придется их обратно переселять, а это — немалые хлопоты. Лучше всего поселить их в кумирне Железного порога, выдавать ежемесячно несколько лянов на пропитание да приставить к ним для присмотра человека. Тогда, в случае надобности, они смогут явиться по первому зову.

Госпожа Ван посоветовалась с мужем, и тот согласился, заметив:

— Хорошо, что вы меня надоумили. Так мы и сделаем, — и тотчас вызвал Цзя Ляня.

Цзя Лянь как раз в это время обедал с женой. Услышав, что его зовут, он отложил палочки и поднялся из-за стола.

— Подожди, послушай, что я тебе скажу, — удержала его Фэнцзе. — Если речь пойдет о монахинях, делай так, как я тебе посоветую. Остальное меня не касается.

И она изложила мужу суть дела. Цзя Лянь покачал головой:

— Я тут ни при чем! Сама затеяла это — сама и говори!

Фэнцзе нахмурилась, бросила палочки для еды и спросила:

— Ты это всерьез или шутишь?

— Ко мне уже несколько раз приходил Цзя Юнь, сын пятой тетушки из западного флигеля, — улыбнулся Цзя Лянь, — он хочет получить какое-нибудь место. Я обещал его устроить и велел ждать. Но едва подыскал ему дело, как опять ты встала у меня на пути.

— Успокойся, — произнесла Фэнцзе. — Государыня распорядилась в северо-восточной части сада посадить побольше сосен и кипарисов, а у подножья башен — высадить цветы и посеять травы. Эти работы я и поручу Цзя Юню.

— Ладно, — согласился Цзя Лянь и вдруг усмехнулся. — Скажи мне, почему вчера вечером, когда я хотел поиграть с Пинъэр, ты рассердилась?

Тут Фэнцзе густо покраснела, обругала мужа и, склонившись над чашкой, продолжала молча есть.

Цзя Лянь, смеясь, вышел из комнаты и отправился к Цзя Чжэну. Оказалось, тот действительно вызвал его по делу о монашках. Помня о том, что ему наказала Фэнцзе, Цзя Лянь сказал:

— Мне кажется, Цзя Цинь — малый смышленый и вполне справится с этим делом. Не все ли равно, кому платить.

Цзя Чжэн не стал вдаваться в подробности и сразу же согласился.

Дома Цзя Лянь рассказал Фэнцзе о своем разговоре с Цзя Чжэном, и Фэнцзе тотчас же приказала передать госпоже Ян, что все улажено. Цзя Цинь не замедлил явиться с выражением благодарности.

Кроме того, Фэнцзе оказала Цзя Циню еще одну милость: выдала под расписку верительную бирку на право получения денег за три месяца на содержание монашек, после чего Цзя Цинь отправился в кладовые и получил все, что полагалось.

Таким образом, были пущены на ветер триста лянов серебра!

Цзя Цинь, получив серебро, взвесил на руке слиток поменьше и отдал приказчикам «на чай». Остальное приказал мальчику-слуге отнести домой, а сам пошел советоваться с матерью. После этого он нанял коляску для себя, несколько колясок для монахинь и отправился к боковым воротам дворца Жунго. Здесь он вызвал из сада всех монахинь, усадил в коляски и повез в кумирню Железного порога. Но об этом мы пока рассказывать не будем.