Александр Григорьевич Баздырёв 11 страница

Кони, вырвавшись из переулка на сельскую улицу, дробно, будто по асфальту, застучали копытами по укатанной дороге. Буря ее, точно веником, вымела.

Илька с коня осматривал село. Нового было немного. За конюшней автокран поднимал большие, похожие на огромные подковы бетонные арки. Около старой избы-читальни у бора краснели штабеля кирпича, суетились люди. Остальное было все привычное, старое. Телевизионная антенна поблескивала в синей вышине своей решетчатой головой; неустанно, в такт сердцу отстукивал время движок электростанции.

Дома Ильку встретила бабушка Ананьевна, грязная, запорошенная пылью.

— Два куста помидоров поломало, — огорченно сообщила она. — Ждали дождя, а налетела буря, чтоб ей пусто было!

Илька сочувствующе вздохнул. Наверное, без него дома туго приходится. Он прошелся по двору, заглянул в закуток на поросенка, потом через плетень осмотрел огород. Да, это не то, что в городе. Там уехал в лагерь, и ни о чем душа не болит. А тут вот и огород надо поливать, и за поросенком да теленком смотреть. И Спутник — тоже живое существо. Соскучился, проходу не дает — все время под ноги валится.

Ананьевна повела Ильку в избу, велела переодеться в сухое и, собирая на стол, между делом рассказывала новости. Дядя Алеша привез в колхоз группу студентов. С виду сплошная зелень—парнишки и девчонки лет по девятнадцати, но, говорят, собираются построить за лето арочный скотный двор и механизированный ток. А ремонтную мастерскую и новые дома будет ставить колхозная строительная бригада.

— Только не знаю, что из этого получится, — вздохнула Ананьевна.—Комсомольцы эти вроде хорошо берутся за дело. Я нарочно ходила смотреть. С прибаутками, с баловством, однако споро работают. А вот на нашу бригаду надежд нету. Зачем-то поставили за старшего Пашку Кошкарова...

— А что дядя Петя Рыжаков? -— спросил Илька.

— А что дядя Петя? — развела руками Ананьевна. — Недавно ездил к своим, теперь сюда их ждет. Да! Совсем из ума вылетело: он тебе письмо привез. Посмотри, если в комнате на столе нету, то, значит, у отца. Он собирался его тебе в лагерь переслать.

На столе никаких писем не было. Илька выпил кружку квашеного молока и выбежал на улицу. Димкина Белоножка еще стояла, привязанная около ворот. Илька с плетня взобрался на Буяна и подъехал к кошкаровскому дому:

— Ты долго еще там?

Димка прилепил лицо к стеклу, торопливо дожевывая что-то:

— Сейчас! Только надо к тяте добежать, спросить насчет сетей.

— Ну, тогда подъезжай к конторе. Мне тоже надо папу увидеть.

Еще на крыльце конторы Илька услышал требовательный голос Константина Ивановича:

— «Гигант», «Гигант»! Какого черта молчите? «Гигант»!

Илька прошел по коридору и стал в дверях. В прихожей, около кабинета председателя, сидело несколько мужчин, а Константин Иванович, как привязанный, крутился около телефона с трубкой, приставленной к уху.

— «Гигант», «Гигант»! — кричал он. — Это совхоз? Скажите, у вас дождь был? Был?! И сильный, говорите?

Он бросил трубку на рычаг:

— Вот, разъязви его, везде прошел, везде помочил, а наши поля будто проклятые!

Он не знал, наверное, на ком зло сорвать. Снял с себя кепку, запулил ее в свой кабинет и начал чертыхаться.

Отец Генки Воронцова, Василий Семенович, неодобрительно крякнул и глазами указал на Ильку: дескать, смотри, при ком язык распускаешь.

— Ты зачем сюда? — круто обернулся Константин Иванович. — Из лагеря сбежал, что ли?

— Да нет, мы на минутку, за почтой,—робко поднял на него глаза Илька и попятился в коридор.—Я думал, тут папа...

— Постой, — все еще насупившись, но уже мягче сказал Чиндяскин. — Ты что, купался или в поле дождь был?

— Был! — подтвердил Илька. — Еще какой! Даже на паханом в низинах лужи собрались.

Чиндяскин аж подпрыгнул:

— Ты не врешь? Лужи, говоришь, в ложбинах?

Он сразу повеселел, начал расспрашивать, как идет прополка свеклы, не голодают ли ребятишки в лагере.

— Ну смотрите там, — добродушно наказал он напоследок. — Я как-нибудь на днях заеду к вам, посмотрю.

Отца Илька нашел около строящегося механизированного тока. Он сидел на бревне рядом с незнакомой девушкой, и оба водили пальцами по расстеленному на коленях чертежу.

- Я вас отказываюсь понимать, Степан Ильич, — бойко трещала девушка. — Вы сами поставили такую задачу, чтобы к зерну не прикасалась рука человека и на току могли управляться два-три работника. В то же время вы против того, чтобы строить опрокидывающуюся установку. Если бы у вас было достаточно самосвалов, это было бы понятно. Но у вас их вообще нет! Значит, снова лопаты?

Илька, держа в поводу Буяна, подошел сзади к отцу и через плечо заглянул в чертеж. Розоватый плотный квадрат бумаги был аккуратно разрисован синими линиями, башенками.

— Зачем лопаты? — спокойно ответил девушке отец и показал пальцем на какие-то фигуры на чертеже. — Я не за лопаты, а против такого дорогого сооружения, как эта опрокидывающаяся установка, и против ленточных транспортеров. Вы как-нибудь попросите своих руководителей института устроить экскурсию на наш завод в литейный цех. Мы там с помощью пневмотранспортеров горелую землю убирали.

«Из института! — подумал Илька. — Студентка».

Буян тоже, словно его разбирало любопытство, потянулся к девушке, понюхал ее волосы и фыркнул. Отец и студентка испуганно обернулись.

— Илька? — удивился отец. — Ты откуда взялся, да еще с конем?

— Мне бабушка сказала — у тебя письмо.

Отец начал искать по карманам письмо. А студентка вынула носовой платок, вытерла им себе шею и недовольно покосилась на Ильку и на Буяна.

— Вот она, Пашкина депеша, — сказал отец, подавая Ильке помятый конверт.—Да ты подожди читать. У матери был?.. Забеги обязательно. Она о тебе сны всякие видит...

— Скажи ей, папа, сегодня не могу. Мы ведь потихоньку сбежали, за сетями. К завтрашнему дню собираемся рыбы наловить.

— Тогда давай скачи, — сказал отец.

Пашкино письмо Илька прочитал вместе с Димкой, когда выехали за село. Вот что он писал:

«Здравствуй, Илька! Не подумай, что я нарочно тебе долго не писал. Правая рука болела, левой пробовал писать, но ничего не получается.

Руку обожгла мне ракета. Сделал я ее из старого винтовочного патрона. На горлышке, у самого конца, припаял три пластинки из жести. Получился стабилизатор. Хорошая была ракета. Но мама ее выбросила куда-то.

Пускаешь ли ты в своем Крутояре ракеты?

Да! Кажется, скоро мы с тобой увидимся. Папа в этот раз приехал и велел маме увольняться с работы. Она на него сердится, говорит, что никуда не поедет. Но, наверное, поедет, потому что фикус уже пообещала отдать соседке».

«Пускаешь ли ракеты?» — повторил про себя Илька и сам заинтересовался: почему действительно, приехав в село, он забыл о них? Патрон можно и здесь добыть, железок для стабилизатора хоть сколько вырезай из консервных банок... Только когда этим заниматься — вот вопрос?

К подъему после мертвого часа ребята опоздали. Пока ехали до шалаша дяди Епифана, пока шли обратно да еще искупались в озере, в лагере уже успели закончить полдник.

К палатке они подошли незаметно. Вывернулись из-за березового куста и словно тут всегда были. К ним подбежал Женька:

— Ну как?

Илька весело подмигнул и поднял вверх большой палец — дескать, о чем спрашивать.

Но тут он заметил, что около палатки рядом с Варварой Сергеевной ходит плечистый чернявый парень в клетчатой рубашке. Варвара Сергеевна что-то рассказывала ему, кивая то на палатки, то на вагончики, а он смотрел не на палатки, а только на нее. У Ильки сами собой сузились глаза.

— Кто это?

— Новый учитель, — уважительно поглядел на парня Женька. — Костя Семикин ездил за продуктами в село и привез его. Говорит, что по русскому и по истории будет учить..

— ₍Как — по русскому? А Варвара Сергеевна?

Женька пожал плечами?

— Это ты в районо спроси. Я слышал, папа еще зимой говорил: как бы твой дядя Алеша не оставил школу без учителя. А больше ничего не знаю.

Сети ставить они пошли после ужина. Солнце висело над дубравой красное, подернутое дымкой. Горячая земля, сбрызнутая дождем, парила. В густой пшенице кое-где на листочках поблескивали слезинки воды, а дорога уже высохла. Топавший впереди Ильки Димка Кошкаров взбивал босыми ногами пыль.

Дядя Епифан встретил ребят на берегу. Он перегнал на эту сторону озера свой бат — прямоносую, сделанную из сосны лодку-долбленку, приготовил тычки.

— Ну, давай, паря! — заторопил он ребят. — Я уже свои сети поставил. Вас жду.

От озера веяло холодком. Бат, подгоняемый широким веслом, раздвигал стеклянную гладь воды. То там, то здесь раздавались всплески — рыба играла. Но и разбегающиеся от бата, как усы, волны и круглые блины, которые делали на воде выпрыгивающие рыбешки, быстро сглаживались.

— Вы в селе были, Ваньку Казарлыгу, случаем, не видели? — проворно орудуя веслом, спросил конюх. — Что-то он давно не показывается.

— Он, наверное, дома, за хозяйку, — сказал Димка. — Тетя Валя работает, Нюрка кроликов своих новым пятиклассницам передала и в лагере теперь.

— Да нет, — возразил дядя Епифан, — другое тут: завел он себе вонючую трещалку и про лошадей забыл. Я-то думал — сменит меня... Ведь мне, слава богу, на седьмой десяток, и больше тридцати лет при конях. Как доброй памяти Тарас Матвеевич Морозов, когда колхоз организовали, поставил меня, вот с тех пор...

Дядя Епифан направил бат к горловине, делившей озеро на две половины — ветреное и подветренное Елагино. Начиная от камыша, поперек горловины виднелись из воды тычки.

— Ну, давай, Димша, привязывай первую сеть к крайней тычке, — приказал он. — Попробуем перегородить весь перекат. Может, что и попадет за ночь.

Димка, перегнувшись, быстро обкрутил поводок вокруг тычки и начал потихоньку сбрасывать сеть в воду. Конюх ловко направлял бат кормой вперед, часто оглядывался и покрикивал на Димку:

— Расправляй, расправляй сеть-то!

В лагерь ребята вернулись уже затемно. Илька зашел в палатку, прямо у входа натолкнулся на кровать-раскладушку и больно ушиб ногу.

— Кто это расставил тут? — обозлился он.

Димка засветил фонарик и присвистнул:

— Э-э, да нам шестого подселили!

Подошли остальные. Борька, Женька и Генка заготавливали на завтра дрова, поэтому не знали, кто мог без спроса поставить кровать. Борька предположил, что это, по всей вероятности, им решили сбыть Юрку Убей-Коня. Мальчишки из соседней палатки жаловались, что он сонный сильно храпит.

— А нам он зачем? — пнул раскладушку Женька. — Выбросим ее?

— Выбросим!

И кровать в два счета очутилась около березового куста.

Крикливо, как маленький петух, пропел горн. Мальчишки забрались под простыни и притихли. Сейчас должен был появиться шестой. Вскоре действительно послышались шаги и громкое жужжание, будто рядом крутилось с добрый десяток майских жуков. Затем раздался шум брезента и в палатку ворвался неяркий красноватый луч фонарика... «Ж-ж, ж-ж»,— пел он и несмело ощупывал кровати.

«У кого это «жучок» появился?» — удивленно подумал Илька.

И тут раздался голос нового учителя:

— Извините, ребята. Я, кажется, в темноте не туда попал.

Вход закрылся, и жужжание фонарика стало удаляться.

Несколько секунд в палатке стояла тишина. Димка громко сопел, будто и вправду спал. У Ильки стучало в висках: «Тук, тук! Что же делать? Тук, тук!»

Первым нарушил молчание Борька:

— Женька, вноси кровать! Ты первый придумал...

— Я-я! — зашелестел простыней Женька, наверное, приподнялся. — Сам первый тащил кровать, а теперь ищешь виноватых!

— Ладно, — шикнул на них Генка. — Давайте правда обратно внесем. А если спросит, скажем: раскладушка здесь все время была...

Вскоре снова послышалось жужжание фонарика. Илька, немного приоткрыв один глаз, увидел, как новый учитель, осветив постель, потрогал рукой подушку, словно хотел проверить, действительно ли она есть или ему только кажется.

— Странно, — негромко и явно с расчетом на слушателей сказал он, — оказывается, в этом лагере кровати умеют убегать и возвращаться на место.

Ему никто не ответил.

Илька уже стал засыпать, когда услышал, что его трясут за плечо.

— Как же завтра сети пойдем снимать? — зашептал ему в ухо Димка. — Он увидит, что мы собираемся, и скажет: «Куда?»

— А мы потихоньку, — еле слышно выдохнул Илька.—Он сегодня находился и долго утром спать будет.

Ему показалось, что он не спал. Только сомкнул глаза, успел забыться, как Димка начал стаскивать с него простыню.

— Вставай! Пойдем сети снимать.

Женька, Генка и Борька уже заправляли постели. Раскладушка нового учителя была пуста.

— А где он? — потягиваясь, кивнул Илька на пустую кровать.

— Кто его знает! — отмахнулся Димка.

— На востоке половина неба горела багровым пламенем. Казалось, там, у горизонта, кто-то разложил большущий кузнечный горн и качает во все мехи, греет небо. Снизу от огня оно стало уже белое, чуть выше — вишневое, а еще выше—едва розовело. В степи было почти совсем светло. Но в колке, в густом березняке, еще таились ночные сумерки. И, очевидно, именно они, сумерки, время от времени дышали ветром-свежаком, заставляли зябко ежиться спросонок.

Около кухни, покрыв плечи мохнатым полотенцем, ходила Варвара Сергеевна.

Генка и Борька взяли ведра, сказали Варваре Сергеевне: «Мы коров доить» — и пошли. Илька и Димка последовали за ними. Пусть Варвара Сергеевна думает, что они отправились за молоком.

Бат стоял на месте. Димка подбежал к нему, начал сталкивать его в воду:

— А ты чего стоишь, помо...

Он обернулся к Ильке и замер с открытым ртом.

Илька тоже обернулся. На берегу, в двух шагах от них, с полотенцем под мышкой стоял новый учитель. Чуб у него не торчал хохлом, а был гладко причесан. На белой майке местами проступали влажные пятна.

— Вы куда это, робинзоны?

Димка подтянул обратно бат и улыбнулся безвинной улыбкой:

— Да так, умыться хотели. У берега-то вода грязная.

— Что ж, умывайтесь, -— ответил учитель и присел на траву. — Мы, кажется, из одной палатки?

Илька почувствовал, что у него загорелись уши.

— Да, — едва слышно выдавил он и потупился, — кажется, из одной.

Димка засучил штаны, влез в озеро и начал плескать водой в лицо. Илька тоже решил: «Начну умываться да долго буду. Ничего, посидит-посидит, и надоест ему». Но в это время на той стороне озера, у горловины, верхом на лошади появился дядя Епифан. Он приложил ладонь козырьком ко лбу, присмотрелся.

— Илька, Димша, ну как, вытрясли сети-то?

Озеро у горловины было неширокое, и голос дяди Епифана слышен был очень ясно. У Димки на лице выразилось отчаяние. Он чертил большим пальцем ноги по воде какие-то круги и не поднимал глаз. Илька тоже не знал, что делать.

— Эй, вы чо там, оглохли?! — громче закричал дядя Епифан. — Я спрашиваю, сняли сети или мне ехать помогать?

— Ребята, это, видимо, к вам человек обращается? — спокойно подсказал учитель.

— К нам, — взглянул на него исподлобья Димка. — Слышите, сети просит снять.

— Сети? — приподнялся учитель. — Так чего ж вы в прятки со мной играете? Давайте я вам помогу.

— Поможете? — недоверчиво проговорил Димка. Он, видимо, не мог понять, шутит новый учитель или всерьез хочет ехать снимать сети. — Садитесь в бат. Только туфельки сбросьте, а то он протекает.

Ильке очень хотелось посмотреть, как достают из воды сети с рыбой. Но если поехать, то придется сидеть в бате не менее получаса лицом к лицу с учителем. Вдруг он спросит: «Кто это вчера выбрасывал мою раскладушку?»

«Ладно, — решил он. — В другой раз посмотрю. Попрошусь с дядей Епифаном и посмотрю».

А Димка, должно быть, не знал угрызений совести. Вытолкал бат на глубокое, вскочил на корму и сразу же затрещал как сорока:

— Говорите, какая рыба тут водится? Всякая! Караси, лини, гальяны. Но в сети гальяны не ловятся, зато караси в другой раз попадаются здоровые...

Дядя Епифан обскакал на коне вокруг озера, подъехал к Ильке.

— Здорово, паря! Ково это вы в помощники себе завербовали?

— Да, — грустно сказал Илька, — новый учитель напросился.

— Это чернявенький такой? — Дядя Епифан сошел с коня и, разнуздав его, пустил щипать траву. — Видел я его намедни около конторы. Вроде ничего парень, простой. Только не курит. Сказывает, нельзя ему, иначе не сможет физкультурой заниматься.

— Физкультурой? — недоверчиво покосился Илька. — Он же учитель по русскому, как Варвара Сергеевна...

— Не знаю, — пожал плечом дядя Епифан, — я не спрашивал, по какому он там у вас будет: по русскому или по немецкому. Но про физкультуру разговор был. Он еще расписывал нам: дескать, вот построим в селе спортивный зал да стадион — и, глядишь, через годик-два, может, чемпиона вырастим.

У Ильки отлегло от сердца. Физкультурник! Может быть, он теперь будет вести уроки по физкультуре? Здорово было бы! Тогда бы у Генриетты Степановны осталось только пение да рисование. А может быть, и вовсе ничего не осталось.

Вскоре из-за камышей остроносой щучкой вынырнул бат. Правил им новый учитель! Веслом он помахивал размеренно, без торопливости, тем не менее бат подвигался по воде так, что перед носом у него журчал белый бурун.

— Ну как? — шустро вскочил дядя Епифан. — На щербу добыли?

— На плохонькую! — отозвался Димка.

В Димкины сети попало немного. В ведре трепыхалось десятка полтора карасей и большой темнокожий линь. Зато в носу бата под камышом оказалась целая горка рыбы.

— Это ваша, — указал Димка конюху. — Из ваших сетей.

— Экий ты! — сердито покосился на него дядя Епифан.— Посуду с собой возил, а рыбу по всему бату разбросал. — И начал торопливо ловить непослушными пальцами скользких карасей и бросать их в ведро.

Варвара Сергеевна даже не обернулась, когда Илька и Димка пришли на кухню. Стояла под навесом согнувшись— чистила картошку, да так быстро, только ножичек в руках мелькал. Женька, насупленный, с красными ушами, подкладывал дрова в огонь, хотя этого и не требовалось. Вода в котле и без того бурлила.

Димка высыпал рыбу в тазик, поставил его перед Варварой Сергеевной и осторожно подсказал:

— Картошки уже хватит. Сейчас это будем чистить. Варвара Сергеевна с минуту удивленно смотрела на таз с

рыбой, затем вопросительно поглядела на Димку:

— Где вы взяли?

— Наловили! — с гордостью произнес Димка.

— Сами? — испуганно и недоверчиво опросила Варвара Сергеевна. — Это вы одни рыбачили на озере? Вы же могли утонуть!

Димка сразу стал меньше ростом, заюлил:

— Вы же говорили... вот мы...

В это время мимо кухни проходил новый учитель. Увидав Варвару Сергеевну, приветливо помахал рукой:

— Доброе утро! Как там уха?

— А вы откуда знаете об ухе? — холодно посмотрела на него Варвара Сергеевна.

— Так они помогали нам, — оживился Димка. — И дядя Епифан тоже помогал. Мы не одни...

Варвара Сергеевна осуждающе покачала головой и вздохнула:

— Горе с вами, ребята! И сердиться на вас нельзя и не сердиться — тоже. Давайте берите ножи и начинайте чистить своих осетров.

К завтраку в лагерь приехал на велосипеде Александр Васильевич. Когда ему налили полную тарелку ухи и в блюдечко положили посыпанного мелкой солью и зеленым луком карася, он высоко поднял брови:

— Я смотрю, вы здесь действительно живете как хозяева. И пропитание себе добываете, и готовите так, что... — Он понюхал поднимающийся из тарелки парок и причмокнул: — Вкусно пахнет! Очень! Я, кажется, не ошибся, что к вам приехал за помощью.

16. ВАНЬКА ГОВОРИТ: «ИЩУ БОЛТИК...»

Чтобы узнать, чем, какими заботами живет село, достаточно взглянуть на ребятишек. Весной они привязывали к своим трехколесным велосипедам хворостины, таскали их по переулку и, не жалея голосов, кричали:

— Санька, почему мелко пашешь? Не приму такую пахоту!.. Эй, бригадир, вези семена, иначе машина встанет!

Сев отошел, и ребятня поголовно превратилась в строителей. Девчонки из глины и песка стряпали кирпичи, мальчишки тесали ножами щепки, разбивали молотками половинки кирпича.

Илька по пути из дома в школу или из школы домой часто снисходительно наблюдал ребячьи забавы.

«Ишь маленькие обезьяны! — усмехался он про себя. — Как бабушка Ананьевна говорит: куда конь с копытом, туда и рак с клешней».

Себя Илька с того дня, как Александр Васильевич отобрал их, самых крепких мальчишек, и увез из лагеря, перестал считать маленьким. Он с гордостью проходил теперь по селу то с засохшими брызгами цементного раствора на лице и на одежде, то измазанный красной кирпичной пылью, то черный, как негр, от сажи. Конечно, грязь всякий раз, как идти на обед, можно было смыть. Но, во-первых, какой смысл мыться, если через час снова придется работать, во-вторых, рабочая грязь не позор, а гордость и, в-третьих, надо же, чтобы в селе видели, что ученическая бригада не в игрушки играет, а по-взаправдашнему строит большую учебную мастерскую.

Председатель колхоза сказал Александру Васильевичу, что материалы — кирпич, цемент и все прочее — он школе даст, но людей для строительства мастерской выделить не может. У самого каждый человек на счету. Действительно, колхозные строители работали с восхода до захода солнца и без выходных, старались успеть до зимы, как они говорили, «залезть под крышу». У бора, недалеко от старой избы-читальни, поднимались стены двух кирпичных домов. Там желтели уже оконные переплеты первых этажей. За селом, на току, словно голубые молнии, вспыхивали огни. Электросварщика в колхозе не было, поэтому Илькин отец сам варил положенные в траншеи трубы, по которым осенью побежит зерно от приемного пункта к сушилке, к навесу с очистительными машинами и к погрузочным бункерам.

Недалеко от конюшни вставали бетонные дуги арок будущей кошары. Около деревянного гаража шоферы и трактористы в свободное время возводили стены ремонтной мастерской. И вместе с тем в селе по всей улице с одного конца до другого стучали топоры, пахло сосновой смолой. Казалось, шел негласный спор. На новом месте, в стороне от пыльной дороги, строился новый Крутояр, а на отцовских и дедовских местах спешно перестраивался старый.

А теперь и школьная строительная бригада принялась за работу. В первые дни подновляли осыпавшуюся траншею, возили кирпич, бутовый камень, песок, а потом начали заливать фундамент. Константин Иванович, как только узнал об этом, примчался в школу.

— Александр Васильевич, ты что же это делаешь? — взмолился он при учениках.—Ну, не вышло нынче у нас с мастерской — не снимаю с себя этой вины. Но зачем же материал портить? Ты сохрани его. Даю слово, на будущий год все вам сделаем, что потребуется!

Дома из-за школьной бригады тоже разгорелся спор.

— Так это Александр Васильевич назло председателю затеял! — убежденно заявила мать. — Что ребятишки построят? Намучаются только да наставят друг другу синяков кирпичами.

Отец тоже склонялся к тому, что директор решил перехитрить председателя. Тот, наверное, дал материал с расчетом: все равно, дескать, строить мастерскую некому, поэтому кирпич, цемент и бутовый камень будет лежать в школьной ограде, как в сберкассе. Потребуется колхозу — можно взять обратно. А теперь Чиндяскин хватается за голову, и людей выделить не может, и боится, что ребятишки добро изведут, ничего не построив.

И только дядя Петя Рыжаков держал сторону директора.

— Почему ты уверен, что будут портить цемент? — опрашивал он отца.—Если бы они задумали рубить мастерскую из нового леса, тогда можно было бы заранее говорить: не по силам это ученикам. А вести кирпичную кладку и ребятишки могут. Я, пожалуй, меньше Ильки был, когда отец меня стал брать с собой класть печи. Сперва я помогал кирпичи чистить, а потом и раствор месил и сам клал. Отец, покойник, к рюмке слабинку имел. Выпросит у хозяина задаток и пошел гулять. День-два не является. У хозяина в доме все кувырком. Хоть и не шибко он верит мне, безусому печнику, но рад, что хоть я кладу...

— Скажи, Петр, — перебила его мать,—ты бы хотел, чтобы твоего Пашку увезли раньше времени из лагеря и заставили возиться с кирпичами?

— Откровенно говоря, жалею, что не привез его сюда сразу же после окончания школы. Чем больше я присматриваюсь к тому, как тут живут ребятишки, тем больше убеждаюсь: из-за одного этого стоит переехать в Крутояр. Сами подумайте: чем может заняться мальчишка в Пашкином положении? Работы для него, кроме как сходить в магазин за хлебом, не придумаешь. Вот он и изобретает то, что тыщу лет до него было изобретено. А что-то полезное сделать не умеет. Тут взялся скворечник мастерить — так ведь гвоздь прямо вбить не может!

Илька, слушая этот спор, с обидой думал: «Почему взрослые себя одних считают умными? По их мнению, если ребятишки, то они только и думают, как бы найти воробьиное гнездо или запустить камнем в собаку. Как бы не так! Бывает, что взрослые не могут понять того, что любому первокласснику ясно. Взять хотя бы ту же учебную мастерскую. На собрании в один голос говорят: колхозу нужны токари, слесари, строители, а после собрания по вечерам тюкают в своих дворах топориками, и ни у кого, кроме Александра Васильевича, о школьной мастерской голова не болит».

Константина Ивановича, наверное, и вправду беспокоила судьба строительных материалов. Он, случалось, на дню по нескольку раз заглядывал в школьную бригаду. Походит около траншеи, повздыхает, возьмет у кого-нибудь лопату, с полчасика поработает и уйдет. Потом несколько раз приводил с собой дядю Петю Рыжакова.

— Посмотри-ка, Петр Николаевич, на их работу глазом специалиста, — говорил он, испытующе поглядывая на директора.—Что-то мне кажется, жидко они разводят раствор, рассыплется фундамент.

— Нe пугайте ребят, Константин Иванович, —отвечал дядя Петя.—Бетонщики они что надо! Силенок только у них маловато без механизации работать. Бетономешалочку бы им!

Механизации действительно на стройке не было никакой. Только воду с реки да песок возили на лошадях, а остальное все делали вручную. У траншеи стояли два больших ящика. В них ведрами насыпали цемент, песок, щебень, наливали воду, потом все это размешивали лопатами, а затем снова ведрами носили готовый бетон и сливали в обшитую досками траншею.

Ведро—посудина небольшая, хоть и тяжелая, когда с песком или бетоном. Но ведро за ведром, ведро за ведром — и в траншее пролегло серое квадратное кольцо будущего фундамента. Правда, мальчишкам не все приходилось делать самим. У ящика за старшего стоял новый учитель, Олег Михайлович; фундамент помогал утрамбовывать Кузьма Кузьмич. Кроме того, редкий день обходился без того, чтобы на школьную стройку не пришли добровольные помощники. Дядя Епифан приезжал в сельпо за махоркой. Увидел, что на школьном дворе что-то делают, пришел посмотреть да так и остался до вечера. Подправил опалубку, сбил из досок пару носилок. Несколько раз со всеми конторскими работниками заявлялся бухгалтер Брюханов, чтобы, как он говорил, поразмяться и аппетит нагулять.

Пришел на стройку и Ванька Казарлыга. Он делал вид, будто появился в школьном дворе случайно. Ехал мимо на велосипеде и от нечего делать завернул взглянуть, чем тут занимаются. С безразличным видом прошелся вокруг траншеи, поплевал в бетон и, ухмыляясь чему-то, присел на кучу щебня.

У Ильки в этот день напарником был Борька Чиндяскин. Работать с ним было бы можно, если бы учителя все время находились рядом. На их глазах Борька готов был из штанов выскочить: с пустым ведром — бегом, с полным — бегом. Но стоило Александру Васильевичу, Олегу Михайловичу или Кузьме Кузьмичу отвернуться, как у Борьки вся прыть исчезала: с полным ведром едва ноги переставляет и с пустым — тоже.

Набирать щебень мешал лежащий у края здоровенный зеленый булыжник. Илька попробовал его откатить, но не смог даже от земли оторвать. Взялись вместе с Борькой — тоже силенок не хватило.

- Мало каши ели, гальяны, — поднялся Ванька. — Вот как надо!

Он взялся за граненый край булыжника, поднатужился. Видно было, как у него от напряжения трясутся в коленках ноги. Но камень только слегка покачивался.

- Нет, видно, и ты, дорогой, мало каши ел, — прозвучало за спиной.

Это сказал Олег Михайлович. Ванька выпрямился, с неприязнью оглядел нового учителя и насмешливо заметил:

- Попробуйте вы. Посмотрим, много ли каши ели.

Олег Михайлович рывком приподнял камень и отбросил в сторону. Он был в майке, и поэтому очень хорошо было видно, как на руках и на спине у него на какой-то миг вздулись тугие узлы мускулов и снова спрятались под гладкой загорелой кожей.

Ванька посмотрел широко открытыми глазами на Олега Михайловича, завистливо вздохнул, но тут же, словно спохватившись, принял равнодушную позу и пошел к своему велосипеду.

- Что это за парень? — опросил Олег Михайлович, глядя вслед Ваньке.

— Да это Казарлыга, — с неохотой протянул Борька. — Первый хулиган в деревне. В школе не учится, курит...

- Свистунам по зубам дает, — обернувшись, добавил Ванька.

Борька снизу вверх, как курица на солнышко, взглянул на учителя, точно хотел сказать этим: «Слышали! Вот такой он, Казарлыга». А Ванька вскочил на велосипед, налег на педали, чтобы поскорее завести мотор, и укатил.

На второй день примерно в то же время он снова появился на стройке. Илька как раз насыпал лопатой щебень в ведро, а Борька, присев на отброшенный вчера учителем булыжник, не спеша разувался. Ему почему-то все время в сандалии попадали камешки. Когда ведро было наполнено, Борька встал с камня, поддел под дужку палку и начал вымерять, одинаковые ли получились концы.