Маслоу А.Д. Для чего нам экзистенциальная психология // Маслоу А., Мэй Р., Олпорт Г., Роджерс К. Экзистенциальная психология. – М. – Львов, 2005. – С. 61-71.

 

Я не причисляю себя ни к экзистенциалистам, ни даже к тем, кто усердно и добросовестно пытается приобщиться к этому движению. В том, что пишут философы-экзистенциалисты, есть много такого, что мне очень трудно, а норой и невозможно понять и с чем я даже не пытался справится.

Должен признаться, что я изучал экзистенциализм не столько ради него самого, сколько для того, чтобы выяснить, "для чего он мне как психологу?", все время пытаясь перевести его на язык известных мне категорий. Возможно, именно поэтому я считаю его не столько абсолютно новым открытием, сколько подчеркиванием, подтверждением, уточнением и переосмыслением тех направлений, которые уже существовали в американской психологии (различные психологии личности, психологии роста, психологии самоактуализации, телесные психологии, некоторые неофрейдистские психологии, юнгианская психология, не говоря уже о психоаналитически ориентированных эго-психологах, о гештальт-терапевтах и о многих, многих других).

По этой и другим причинам чтение философов-экзистенциалистов стало для меня весьма интересным, приятным и поучительным опытом. И я думаю, оно будет таковым для многих других психологов, особенно для тех, которые интересуются теорией личности и клинической психологией. Оно обогатило, расширило, уточнило и укрепило, мое представление о человеческой личности, даже если это представление и не нуждалось в коренной перестройке.

Прежде всего позвольте мне определить экзистенциализм в своих собственных категориях, в категориях "для чего он мне". В нем я вижу прежде всего абсолютную приоритетность концепции самоидентичности и опыта самоидентичности как sin qua поп ^[125] человеческой природы и любой философии или науки, изучающей человеческую природу. Я выбираю эту концепцию в данном случае как базовую отчасти потому, что понимаю ее лучше, чем такие термины, как сущее, экзистенция и онтология, а отчасти потому, что считаю ее применимой на практике, если не сейчас, то в ближайшем будущем.

Но, как ни странно, американские психологи также были одержимы поисками самоидентичпости (Оллпорт, Роджерс, Гольдштейн, Фромм, Уилис, Эриксон, Хорни, Мэй и многие другие). И должен сказать, что работы этих авторов гораздо прозрачнее и ближе непосредственным фактам, то есть более эмпиричны, чем, например, немцев Хайдеггера и Яспсрса.

(1) Таким образом, мы приходим к первому выводу, что европейские и американские психологи не так далеки друг от друга, как на первый взгляд кажется. Мы, американцы, "все время говорили прозой и не знали об этом". Безусловно, это одновременное развитие в разных странах в какой-то мере свидетельствует о том, что люди, которые независимо друг от друга пришли к одинаковым выводам, откликаются на нечто реальное во внешнем мире.

(2) Этой реальностью, как мне думается, стал тотальный крах всех внешних для личности ценностных начал. Многие европейские экзистенциалисты живо реагируют на вывод Ницше, что Бог умер, и, вероятно, на тот факт, что Маркс тоже мертв. Американцы убедились, что политическая демократия и экономическое процветание сами но себе не решают основного вопроса о ценностях. Теперь уже нет такой инстанции, к которой можно было бы обратиться, остается только путь к самому себе, к своему "я", которое и есть средоточие ценностей. Парадоксально, но даже некоторые религиозные экзистенциалисты отчасти согласны с таким выводом.

(3) Для психологов чрезвычайно важно, что философы-экзистенциалисты создают для психологии философский фундамент, которого ей сейчас так не хватает. Логический позитивизм оказался несостоятельным, особенно в клинической психологии и психологии личности. Во всяком случае, основные философские вопросы, без сомнения, вновь будут открыты для дискуссии, и, возможно, психологи перестанут инфантильно полагаться па сомнительные выводы или на интуитивные, непроверенные философии.

(4) Альтернативным выражением сути европейского экзистенциализма (для нас, американцев) является то, что он радикально расправляется с тем человеческим затруднением, которое вызвано глубоким расхождением между человеческими стремлениями и человеческой ограниченностью (между тем, чем человек является, чем он хотел бы быть и чем он может быть). Это не настолько удалено от проблемы самоидентичности, как может показаться. Личность - в равной мере и актуальность, и потенциальность.

Я не сомневаюсь, что серьезный анализ этого противоречия мог бы революционизировать психологию. Такой вывод подтверждают многие разработки: проективное тестирование^[126], самоактуализация, различные предельные переживания (в которых это глубокое расхождение преодолевается), юигианская психология, а также труды различных теологов.

Авторы этих разработок идут дальше, затрагивая также проблемы и практики интеграции этой двойственной природы человека, высокого и низкого в нем, сотворенного и божественного. Вообще, большинство философий и религий, как восточных, так и западных, содержит в себе эту дихотомию и учит, что путь к "высшему" лежит через отречение и победу над "низшим". Экзистенциалисты же учат, что и то, и другое в равной мере свойственно человеческой природе. Ни то, ни другое нельзя отбросить -их можно только интегрировать. Но мы уже знаем кое-что об этих способах интеграции - о внутренней интуиции, об интеллекте в широком смысле, о любви, о творчестве, о юморе и трагедии, об игре, об искусстве. Я полагаю, что в будущем мы сосредоточим свое внимание на этих способах в гораздо большей мере, чем это было раньше. Еще одним результатом моих размышлений над этой двойственностью человеческой природы стало осознание того, что некоторые проблемы должны навсегда остаться неразрешенными.

(5) Отсюда естественным образом проистекает интерес к идеальному, подлинному, совершенному, богоподобному человеческому существу, желание изучать человеческие возможности как, в определенном смысле, сейчас существующие, как текущую познаваемую реальность. Если в моих словах усматривается излишняя литературность, то уверяю, что это не так. Это всего лишь не совсем обычный способ постановки старых, все еще не решенных вопросов: "Каковы цели терапии, образования, воспитания детей?".

Это также подразумевает еще одну истину и еще одну проблему, которая требует внимательного рассмотрения. Практически каждое обстоятельное описание "аутентичной личности" предполагает, что такая личность по мере своего становления формирует в себе повое отношение к своему социуму и к обществу в целом. Она не только находит разнообразные способы преодолеть себя - она преодолевает и свою культуру. Она не позволяет этой культуре поглотить себя. Она все более обособляется от своей культуры и своего общества. Она все более становится представителем своего вида и все менее - членом своей микросреды. Я подозреваю, что очень многие социологи и антропологи с этим не согласятся, и готов выслушать их возражения.

(6) У европейских авторов мы можем и должны позаимствовать повышенное внимание к тому, что они называют "философской антропологией", то есть их стремление определить человека через его отличие от других видов, объектов неживой природы, механизмов. Каковы только ему присущие и определяющие его свойства? Без каких сущностных качеств его нельзя назвать человеком?

Можно сказать, что американские психологи отказались от решения этой задачи. Всевозможные бихевиоризмы не произвели на свет ни одного определения, во всяком случае такого, которое можно было бы принять всерьез. (Как должен был бы выглядеть S-R^[127] человек?). Созданный Фрейдом образ человека оказался определенно непригодным, ибо он не отражал человеческих стремлений, осуществимых человеческих надежд и высших свойств человека. Тот факт, что Фрейд вооружил нас наиболее всесторонними системами психопатологии и психотерапии, тут совершенно не при чем, что подтверждается открытиями современных эго-психологов.

(7) Европейские экзистенциалисты, в отличие от американских, ставят во главу угла самоформирование "я". В Америке как фрейдисты, так и теоретики самоактуализации и становления личности больше говорят об открытии "я" (будто бы ожидающем того, чтобы быть открытым), и о раскрывающей терапии ("снимающей" верхние слои, чтобы можно было увидеть то, что всегда было под ними, оставаясь скрытым). Однако, такой взгляд на "я" как на проекцию, целиком и полностью созданную раз за разом повторяющимся выбором самой личности, определенно будет преувеличением в свете таких известных нам фактов, как, конституциональные и генетические детерминанты личности. Это расхождение во мнениях - проблема, требующая эмпирического решения.

(8)Мы, психологи, уклоняемся от проблемы личностной ответственности и от непосредственно связанных с ней концепций личностного мужества и личностной воли. Вероятно, ближе всего к этой проблеме современная психоаналитическая концепция "силы эго".

(9)Американские психологи вняли призыву Оллпорта заняться идиографической психологией, но сделали не слитком много в этом направлении. Это справедливо даже по отношению к клиническим психологам. Теперь мы получили от последователей феноменологии и экзистенциализма дополнительный толчок в этом направлении, которому очень трудно и в общем-то, как мне кажется, теоретически невозможно противостоять. Если результаты исследования, подтверждающие уникальность личности, не соответствуют тому, что предлагает нам наука, то тем хуже для такой концепции науки. Это означает, что она должна быть пересмотрена.

(10) Феноменология имеет свою историю в американской психологической мысли, но в целом, мне думается, она утратила свою жизнеспособность. Европейские феноменологи с их скрупулезными и разработанными до мельчайших деталей описаниями могут заново научить нас тому, что лучший способ понять другое человеческое существо, или, по крайней мере, найти какой-то путь к достижению подобных целей, - это проникнуть в его Weltaschaunung ^[128], чтобы увидеть его мир его глазами. Разумеется, это трудный выбор для любой позитивистской философии пауки.

(11) Подчеркивание экзистенциализмом абсолютного одиночества индивида - это хороший стимул для дальнейшей разработки концепций решения, ответственности, выбора, самосозидания, автономии и собственно самоидентичности. А кроме того, это делает еще более необъяснимой и притягательной тайну общения между одиночествами посредством, например, интуиции и эмпатии, любви и альтруизма, отождествления себя с другими и, вообще, единения в самом широком смысле. Все это мы принимаем как само собой разумеющееся. Было бы лучше, если бы мы считали это чудом, требующим объяснения.

(12) Следующую область заинтересованности авторов-экзистенциалистов, можно очертить, как мне кажется, довольно просто. Это существенное и глубинное измерение нашей жизни (или, иначе, "трагический смысл жизни"^[129], противоположное жизни легковесной и поверхностной, половинчатому существованию, защищающему от главных вопросов жизни. Это не просто умозрительная концепция. Она представляет реальную практическую ценность, например, в психотерапии. Я (и не только я) не перестаю удивляться тому факту, что трагедия может иногда производить терапевтическое воздействие, а психотерапия часто оказывается успевшее именно тогда, когда люди втягиваются в нес, понуждаемые страданием. Это происходит, когда поверхностная жизнь не выполняет своего предназначения, и тогда человек обращается к основам. И точно так же не выполняет своего предназначения поверхностная психология, что весьма убедительно доказывают экзистенциалисты.

(13)Экзистенциалисты, наряду с представителями других направлений, помогают нам понять ограниченность вербального, аналитического, отвлеченного рационализма. Они поддерживают популярный ныне призыв вернуться к живому, непосредственному опыту, предваряющему любые концепции и абстракции. По сути это не что иное, как, по моему, вполне обоснованная критика самого способа мышления западного мира в двадцатом столетии, включая ортодоксальную позитивистскую пауку и философию, которые остро нуждаются в коренном пересмотре.

(14)Вероятно, важнейшее из всех изменений, которые собираются произвести феноменологии экзистенциалисты, — это давно назревшая революция в теории науки. Я бы даже сказал не "произвести", а "приблизить", поскольку существует и множество других факторов, способствующих разрушению официальной философии науки или "сциентизма". Необходимо преодолеть не только картезианский раскол между субъектом и объектом. Назрела потребность произвести и другие радикальные изменения, включив душу и непосредственный опыт в область реального и посредством такого изменения повлиять не только на психологическую науку, по и па все другие науки, поставив под сомнение принципы экономности, простоты, точности, порядка, логики, элегантности, характерные для области абстрактного.

(15) В заключение не могу не отметить, что наибольший отклик в моей душе нашла поставленная в экзистенциальной литературе проблема будущего времени в психологии. Нельзя сказать, чтобы этот вопрос, как и все другие упомянутые здесь проблемы или тенденции, был для меня, да и, полагаю, для каждого, кто серьезно интересуется теорией личности, чем-то совершенно новым.

Труды Шарлотты Бюлер, Гордона Оллпорта или Курта Гольдштейна тоже должны были убедить нас в необходимости конкретизировать динамическую роль будущего в сегодняшнем существовании личности, поскольку рост, становление и возможность всегда связаны с будущим, равно как и понятия потенциальности и надежды, желания и воображения. Ограничиваться сиюминутным - значит потерять будущее; угроза и опасность всегда связаны с будущим (нет будущего - нет неврозов); самоактуализация теряет смысл без постоянно воздействующего на нас будущего; жизнь становится целостным образом (gestalt) лишь во временном аспекте, и т. д., и т. д.

И все же для нас поучителен сам факт, что эта проблема имеет для экзистенциалистов основополагающее и центральное значение; об этом, к примеру, говорится в статье Эрвииа Штрауса в книге "Экзистенция". Думаю, будет справедливым утверждение, что не одну психологическую теорию нельзя назвать полной, если она не построена вокруг концепции, согласно которой будущее человека заложено в нем самом и активно проявляет себя в настоящий момент. В этом смысле будущее можно трактовать каквнеисторичное, пользуясь терминологией Курта Левина.

Мы должны также осознать, что только будущее в принципе неизвестно и непознаваемо, а значит, все навыки, защиты и механизмы преодоления сомнительны и двусмысленны, ибо они основаны на опыте прошлого. Только гибкой творческой личности под силу совладать с будущим, только такая личность способна встречать новое с доверием и без страха. Я убежден, что так называемая современная психология в основном занимается изучением уловок, которые мы используем, чтобы избежать страха перед абсолютно новым, заставляя себя поверить, что будущее будет похоже на прошлое.

Я попытался донести до аудитории мысль, что у каждого нового европейского веяния есть американский эквивалент. Полагаю, что в обсуждаемом нами вопросе пока нет достаточной ясности. Я порекомендовал Ролло Мэю издать еще один американский сборник в дополнение к недавно опубликованному. И, безусловно, в моих словах звучит надежда на то, что мы являемся свидетелями экспансии новой психологии, а не нового "изма", который был бы поворотом к антиисихологии или антинауке.

Возможно, экзистенциализм не только обогатит психологию, но и станет дополнительным стимулом для создания нового ответвления психологии, психологии реализованного и подлинного "я" во всех его проявлениях. Сутич предложил назвать это направление онтопсихологией.

Несомненно, становится все более очевидным такой факт: то, что мы в психологии называем "нормальным", на самом деле является психопатологией посредственности, настолько невыразительной и широко распространенной, что обычно мы се даже не замечаем. Изучение экзистенциалистами подлинной личности и подлинной жизни помогает пролить яркий свет на это вссобтцсс умопомрачение, на эту подчиненную иллюзиям и страху жизнь и показать, что это - болезнь, болезнь, имеющая массовый характер.

Я не думаю, что следует слишком серьезно относится к бесконечному обыгрыванию европейскими философами-экзистенциадистами одних и тех же мотивов страха, тревоги, отчаяния и тому подобного, от которых, по их мнению, есть лишь одно лекарство: сохранять присутствие духа. Это вселенское интеллектуалистское нытье начинается всякий раз, когда иссыхает внешний источник ценностей. Психотерапевты могли бы объяснить им, что утрата иллюзий и прорыв к самоидептичности, пусть болезненные вначале, в конечном итоге дают импульс новой жизни и укрепляют дух.

 

 

Франкл В. Доктор и душа. – СПб., 1997. – С. 252-254 (Экзистенциальный вакуум), С. 254-255 (Смысл жизни), С. 255-257 (Сущность существования), С. 257-258 (Смысл любви), С. 258-261 (Смысл страдания), С. 275-277 (Критика пандетерминизма).

 

Экзистенциальный вакуум

 

Экзистенциальный вакуум является широко распространенным явлением в двадцатом веке. Это вполне понятно и может быть объяснено двойной утратой, которую человек претерпел в ходе его становления подлинно человеческим существом. В начале своей истории человек утратил некоторые из базисных животных инстинктов, которые определяли и обеспечивали поведение животных. Такая обеспеченность, подобно раю, закрылась для человека навсегда; человек должен осуществлять свой выбор. В дополнение к этому, однако, человек претерпел и другую потерю в более недавнем своем развитии: традиции, которые поддерживали его поведение, сейчас быстро ослабевают. Никакой инстинкт не говорит ему, что ему делать, и никакая традиция не подсказывает, что он должен делать; скоро он уже не будет знать, что он хочет делать. Все больше и больше он руководствуется тем, чего добиваются от него другие, все больше и больше оказываясь жертвой конформизма.

Нами было проведено статистическое обследование пациентов и персонала неврологического отделения нашей поликлиники. Оно показало, что 55% опрошенных обнаружили более или менее выраженную степень экзистенциального вакуума. Другими словами, более половины из них переживали утрату чувства осмысленности жизни.

Экзистенциальный вакуум проявляется прежде всего в состоянии скуки. Теперь мы понимаем Шопенгауэра, полагавшего, что человечество, видимо, осуждено вечно колебаться между двумя крайностями — лишениями и скукой, фактически скука в наше время создает для психиатров больше проблем, чем лишениями эти проблемы угрожающе нарастают, так как прогрессирующая автоматизация производства, вероятно, ведет к значительному увеличению свободного времени. Беда в том, что многие не узнают, что делать с этим свободным временем.

Давайте подумаем, например, о «воскресном неврозе», этом виде депрессии, которым страдают люди, осознающие отсутствие содержания в их жизни, когда натиск рабочей недели прекращается и становится явной своя внутренняя пустота. Немало случаев суицида можно было бы объяснить подобным экзистенциальным вакуумом. Такие распространенные явления, как алкоголизм и юношеская преступность, нельзя понять, если не учитывать лежащий в их основе экзистенциальный вакуум. Это справедливо также и в отношении психологических кризисов пенсионеров и пожилых людей.

Более того, существуют разного рода маскировки и мимикрии, в которых проявляется экзистенциальный вакуум. Иногда фрустрированная потребность смысла компенсируется стремлением к власти, включая наиболее примитивную волю к власти — стремление к обогащению. В других случаях место фрустрированной потребности смысла занимает стремление к удовольствию. Вот почему экзистенциальная фрустрация часто выливается в сексуальную компенсацию. Мы можем наблюдать в таких случаях, что сексуальное либидо становится чрезмерно активизированным и агрессивным, заполняя экзистенциальный вакуум.

Аналогичное явление наблюдается в случаях невроза. Существуют определенные типы механизмов обратной связи и образования порочного круга, которых я коснусь дальше. Можно наблюдать вновь и вновь, что эта симптомопатология вторгается в экзистенциальный вакуум и продолжает в нем расцветать. У таких пациентов мы имеем дело не с нооген-ным неврозом. Однако мы никогда не сможем помочь пациенту преодолеть его состояние, если не дополним психотерапевтическое лечение логотера-пией. Потому что заполнение экзистенциального вакуума предохранит пациента от повторного заболевания. Следовательно, логотерапия показана не только в ноогенных случаях, как отмечалось выше, но также и в психогенных, и особенно в тех, которые я назвал «соматогенными (псевдо-)неврозами». В этом свете вполне оправдано сделанное однажды Магдой Б. Арнольд утверждение: «Всякая терапия в той или иной степени должна также быть и логотерапией»[130].

Давайте теперь рассмотрим, что мы должны делать, когда пациент спрашивает, в чем состоит смысл его жизни.

 

Смысл жизни

 

Я не думаю, чтобы врач мог ответить на этот вопрос в общих терминах. Ибо смысл жизни отличается от человека к человеку, со дня на день и от часа к часу. Следовательно, важен не смысл жизни в общем, но, скорее, специфический смысл жизни личности в данный момент. Постановку вопроса в общих терминах можно сравнить с вопросом, поставленным чемпиону мира по шахматам: «Скажите, учитель, какой самый хороший ход в мире?» Просто не существует такой вещи, как лучший или даже хороший ход независимо от конкретной ситуации в игре и конкретной личности противника. То же самое справедливо и по отношению к человеческому существованию. Нельзя заниматься поиском абстрактного смысла жизни. У каждого человека имеется свое собственное признание в жизни; каждый должен иметь задачу, которая требует разрешения. Никто не может повторить его жизни. То есть у каждого человека его задача уникальна, как и его специфические возможности выполнения. Поскольку каждая ситуация в жизни представляет вызов человеку и проблему, требующую разрешения, вопрос о смысле жизни может быть инвертирован. В конечном счете человек не должен спрашивать, в чем смысл его жизни, но скорее он должен осознавать, что это он сам — тот, кого спрашивают. Живущему в мире человеку вопросы задает жизнь, и он может ответить жизни, только отвечая за свою собственную жизнь. Он может дать ответ жизни, только принимая ответственность на себя. Итак, логотерапия видит в ответственности саму сущность человеческого существования.

Сущность существования

 

Этот акцент на ответственности отражается в категорическом императиве логотерапии, который гласит: «Жить так, как если бы ты живешь уже второй раз и как если бы ты поступил в первый раз так же неправильно, как собираешься поступить сейчас!». Мне кажется, что ничто не стимулирует чувство ответственности больше, чем эта максима, которая предлагает вообразить сначала, что настоящее уже стало прошлым, и затем, что прошлое может быть изменено и исправлено. Такой прием сталкивает человека с конечностью жизни, а также с окончательностью {законченностью) того, ччо он сделает из своей жизни и самого себя.

Логотерапия стремится побудить пациента к полному осознанию его собственной ответственности, следовательно, ему должна быть оставлена возможность выбора: за что, по отношению к чему или к кому он осознает себя ответственным. Вот почему логотераиевг из всех психотерапевтов менее всею подвержен искушению навязывать пациенту ценностные суждения, потому что он никогда не позволяет пациенту переносить ответственность за суждедие на доктора.

Таким образом, самому пациенту необходимо решать, должен ли он интерпретировать свою задачу, как быть ответственным перед обществом или же перед его собственной совестью. Большинство, однако, считают себя ответственными перед Богом; они интерпретируют свою жизнь не только в терминах поставленной перед ними задачи, но и в отношении к тому, кто ставил задачу перед ними.

Логотерапия не поучает и не проповедует. Она равно далека и от логического рассуждения, и от морального увещевания. Образно говоря, роль лого-терапевта ближе роли офтальмолога, нежели художника. Художник стремится передать картину мира, как он ее видит; офтальмолог старается дать нам возможности видеть мир таким, каков он в реальности. Роль логотерапевта состоит в расширении и Прояснении поля зрения пациента, с тем чтобы весь спектр смыслов и ценностей стал видимым и осознаваемым им. Логотерапия не стремится навязывать какие бы то ни было суждения пациенту, ибо истина утверждает себя сама и не нуждается во вмешательстве.

Декларируя, что человек — существо ответственное и что он должен актуализировать потенциальный смысл его жизни, я хотел бы подчеркнуть, что подлинный смысл жизни должен быть найден в окружающем мире скорее, нежели в самом человеке или в его собственной психике, как если бы она была замкнутой системой. Точно так же реальная цель человеческого существования не может быть достигнута посредством так называмой самоактуализации. Человеческое существование в сущности скорее са-мотрансцендентно, нежели самоактуализируемо. Самоактуализация вообще не может быть целью по той простой причине, что,чем больше человек будет стремиться к ней, тем больше он будет промахиваться. Ибо только в той мере, в какой он будет посвящать себя осуществлению цели его жизни, он и будет себя актуализировать. Иными словами, самоактуализация не будет достигнута, если это становится самоцелью, но может быть лишь сопутствующим эффектом самотрансценденции.

Мир нельзя рассматривать как просто выражение своей самости. Не следует рассматривать также мир и как просто инструмент, или как средство для достижения самоактуализации. В обоих случаях видение мира, или Weltanschauung, ревращается в Weltentwertung, т. е. обесценивание мира.

До настоящего момента мы рассматривали смысл жизни как постоянно изменяющийся, но никогда не исчезающий. Согласно логотерапии, мы можем реализовать смысл жизни тремя различными способами: 1) через деятельность; 2) через переживание ценностей; 3) через страдание. Первый путь — путь достижения — или исполнения вполне очевиден. Второй и третий нуждаются в пояснениях.

Второй путь отыскания смысла жизни состоит в созерцании явлений природы или культуры, а также в переживании любви.

Смысл любви

Любовь — это единственный способ постижения другого человеческого существа во всей глубине его личности. Никто не может прлностью понять самую сущность другого человеческого существа до тех пор, пока он не полюбит его. Посредством духовного акта любви он обретает способность видеть сущностные черты и свойства любимого человека; и даже более того, он начинает видеть то, что потенциально содержится в нем, то, что еще не реализовано, но должно быть реализовано. Кроме того, своей любовью любящая личность делает возможным для любимого человека актуализировать эти возможности. Помогая ему осознать, чем он может быть и чем он должен стать, он делает возможным их осуществление.

В логотерапии любовь не интегзпретируется как просто эпифеномен сексуальноговлечения в смысле так называемой сублимации. Любовь —такой же первичный феномен, как и секс. Вполне нормально, если секс является способом выражения любви. Секс оправдан и санкционирован при условии и лишь до тех пор, пока он является выразителем любви. То есть любовь понимается не как просто побочный эффект секса, но, напротив, секс понимается как выражение переживания, называемого любовью.

Третий способ отыскания смысла жизни состоит в переживании страдания.

Смысл страдания

В тех случаях, когда человек сталкивается с невыносимой и неизбежной ситуацией, когда он имеет дело с судьбой, которую невозможно изменить, например с неизлечимой болезнью, такой как, скажем, неоперабельный рак, именно тогда человеку дается последний шанс осуществить высшую ценность, реализовать самый глубокий смысл, смысл страдания. Ибо самое важное — это позиция, которую мы принимаем по отношению к страданию, позиция, при которой мы берем на себя это страдание.

Позвольте мне привести поясняющий пример. Однажды пожилой практикующий врач консультировался у меня по поводу тяжелой депрессии. Он не мог пережить потерю своей жены, которая умерла два года назад и которую он любил больше всего на свете. Но как я мог ему помочь? Что должен был ему сказать? Я отказался от каких-либо разговоров и вместо этого задал ему вопрос: «Скажите, доктор, что было бы, если бы вы умерли первым, а ваша жена пережила бы вас?».— «О! — сказал он, — для нее это было бы ужасно; как сильно она бы страдала!». На что я сказал: «Видите, доктор, какими страданиями ей это бы обошлось, и именно вы были бы причиной этих страданий; но теперь вам приходится оплачивать это, остававшись в живых и оплакивая ее». Он не сказал больше ни слова, лишь пожал мне руку и тихо покинул мой кабинет. Страдание каким-то образом перестает быть страданием,после того как оно обретает смысл, такой, например, как смысл жертвенности.

Разумеется, это не было терапией в собственном смысле слова, так как, во-первых, его отчаяние не было болезнью, и, во-вторых, я не мог изменить его судьбу, возвратить ему его супругу. Но в тот момент я сумел так изменить его отношение к его неотвратимой судьбе, что с этого времени он мог, по крайней мере, видеть смысл в своем страдании. Один из основных принципов логотерапии состоит в том, что главным стремлением человека является не получение удовольствия или избегание страдания, но, скорее, поиск смысла. Вот почему человек готов даже страдать, при условии разумеется, что его страдание имеет смысл.

Нет нужды говорить, что страдание не будет иметь смысла, если оно не абсолютно неизбежно; например рак, который может быть вылечен хирургическим путем, не должен приниматься пациентом как его крест, который он должен нести. Это было бы мазохизмом скорее, нежели героизмом. Но если доктор не может ни вылечить болезнь, ни принести облегчение больному снятием его боли, он должен задействовать его способность реализовать смысл его страдания. Традиционная психотерапия ориентировалась на восстановление способности человека трудиться и радоваться жизни; логотерапия принимает эти задачи, но идет дальше, восстанавливая способность страдать, если это необходимо, посредством отыскания смысла даже в страдании.

В этом контексте Эдит Вейскопф-Джельсон[131] утверждает в своей статье по логотерапии, что «наша современная философия психогигиены акцентирует идею, что люди должны быть счастливы, что несчастье является симптомом дезадаптации. Такая ценностная система может быть ответственна за тот факт, что бремя неизбежного несчастья усиливается чувством несчастья от того, что ты несчастен». А в другой работе[132] она выражает надежду, что логотерапия «может помочь противодействовать некоторым нездоровым тенденциям в современной культуре США, где неизлечимо больному дается слишком мало возможности быть гордым своим страданием и считать его скорее облагораживающим, нежели принижающим», так что «он не только несчастен, но еще и стыдится того, что несчастен».

Бывают ситуации, когда человек лишен возможности выполнять работу или радоваться жизни; страдание, которого нет возможности избежать, нельзя исключить. В мужественном принятии такого страдания жизнь обретает и сохраняет смысл до конца. Иными словами, смысл жизни безусловен, ибо включает даже потенциальный смысл страдания.

Позвольте мне рассказать о том, что было, может быть, самым глубоким моим переживанием в концентрационном лагере. Шансы выжить в лагере были не более чем один к двадцати, как можно легко проверить точной статистикой. Спасти рукопись моей первой книги, которую я прятал под одеждой, когда прибыл в Освенцим, представлялось невозможным. Таким образом, я должен был пережить потерю моего духовного детища. И в тот момент мне казалось, что ничего и никого не останется в этой жизни после меня: ни естественного, ни духовного дитя! Так я столкнулся с вопросом, не была ли моя жизнь в этих обстоятельствах окончательно лишена всякого смысла?

Я не знал, что ответ на этот вопрос, с которым я ужасно мучился, уже заготовлен для меня, и что скоро я его получу. Случилось так, что мне пришлось поменяться одеждой с заключенным, который сразу после прибытия в Освенцим был отправлен в газовую камеру. Вместо моей рукописи я нашел в кармане вновь приобретенного пальто всего лишь одну страницу, вырванную из еврейского молитвенника, где была главная еврейская молитва «Shema Gisrael». Как мог я истолковать такую «случайность» иначе, чем призыв жить моими мыслями, вместо того чтобы просто заносить их на бумагу?

Несколько позже, я помню, мне казалось, что я умру в скором будущем. В этой критической ситуации, однако, мои заботы отличались от забот большинства моих товарищей. Они задавались вопросом: «Переживаем ли мы лагерь? Потому что если нет, то все эти страдания не имеют смысла». Меня же осаждал вопрос: «Имеют ли смысл все эти страдания, эта смерть вокруг нас? Потому что если нет, тогда в конечном счете нет смысла в выживании; потому что жизнь, смысл которой зависит от того, удастся избежать смерти или нет, вообще не стоит того, чтобы жить».

 

Метаклинические проблемы

 

Все больше и больше врач сталкивается с вопросами: Что есть жизнь? Что такое страдание, в конце концов? Действительно, к психиатру сегодня приходят пациенты скорее с человеческими проблемами, чем с невротическими симптомами. Некоторые из людей, которые в наше время обращаются к психиатру, в прежние времена обращались бы к пастору, священнику или раввину; но теперь они часто отказываются иметь дело с ними, так что врачу приходится скорее сталкиваться с философскими вопросами, чем с эмоциональными конфликтами.

Логодрама

 

Я хотел бы привести следующий пример. Однажды мать мальчика, умершего в возрасте одиннадцати лет, была доставлена в мою клинику после попытки суицида. Мой сотрудник, доктор Коцоурек, предложил ей принять участие в терапевтической группе, и случилось так, что я вошел в помещение, где он проводил сеанс психодрамы. Эта пациентка рассказывала свою историю. После смерти ее мальчика она осталась одна с другим, старшим сыном, инвалидом после перенесенного детского паралича. Несчастный мальчик вынужден был передвигаться в кресле. Его мать, однако, восстала против своей судьбы. Но когда она пыталась совершить самоубийство вместе с ним, ее калека-сын предотвратил это самоубийство: ему хотелось жить! Для него жизнь сохраняла смысл. Почему же она потеряла смысл для его матери? Каким образом ее жизнь еще могла иметь для нее смысл? И как мы могли помочь ей осознать этот смысл?

Импровизируя, я принял участие в дискуссии и обратился к другой женщине из группы. Я спросил, сколько ей лет, и она ответила, что ей тридцать лет. Я сказал: «Нет, вам не тридцать, а восемьдесять лет, и вы лежите на смертном ложе. А теперь вообразите свою прошлую жизнь, в которой у вас не было детей, но которая была полна финансовых успехов и социального престижа». Затем я предложил ей вообразить, что она чувствовала бы в этой ситуации: «Что вы думаете об этом? Что вы сказали бы сама себе?» Позвольте мне процитировать, что она действительно сказала, из магнитофонной записи, сделанной во время этого сеанса. «О, я вышла замуж за миллионера; у меня была легкая жизнь, полная богатства, и я брала от нее все! Я флиртовала с мужчинами, я дразнила их! Но теперь мне восемьдесят. У меня нет собственных детей. Оглядывалась назад, я, старая женщина, не могу понять, ради чего все это было; действительно, я должна сказать, что моя жизнь была неудачной!»

Потом я предложил матери больного сына также оглянуться на ее прошлую жизнь. Давайте посмотрим, что было сказано этой женщиной. «Я хотела иметь детей, и это мое желание было исполнено; один мальчик умер, другой же, инвалид, был бы отправлен в приют, если бы я не взяла всю заботу о нем на себя. Хотя он инвалид и беспомощен, тем не менее это мой ребенок. Таким образом, я создала для него максимально полную жизнь; я воспитала самого лучшего человека из моего сына». В этот момент у нее брызнули слезы и, плача, она продолжала: «Что касается меня, то я спокойно могу смотреть на мою жизнь, потому что я могу сказать, что моя жизнь была наполнена смыслом, и я очень старалась осуществить его; я сделала все, что могла, я сделала все, что было в моих силах, для моего сына. Моя жизнь не была неудачей!». Смотря на свою жизнь как бы со смертного ложа, она внезапно осознала ее смысл, который включал даже все ее страдание. Подобным образом стало ясно также, что короткая жизнь, как например жизнь ее умершего сына, может быть столь богатой радостью и любовью, что она может содержать больше смысла, чем жизнь, длящаяся восемьдесят лет.

Через некоторое время я продолжил разговор, обращаясь на этот раз ко всей группе. Я спросил, способна ли обезьяна, подвергаемая болезненным процедурам, постичь смысл своих страданий? Группа единодушно отвечала, что, разумеется, обезьяна не способна на это, ибо с ее ограниченным интеллектом обезьяна не может войти в мир человека, единственный мир, в котором страдание может быть осмысленно. Тогда я предложил следующий вопрос: «А что касается человека? Вы уверены, что человеческий мир является конечным пунктом развития космоса? Разве нельзя представить, что имеется еще другое возможное измерение, мир за пределами человеческого мира, мир, в котором вопрос об окончательном смысле человеческого страдания нашел бы свой ответ?»

 

Супрасмысл

 

Этот окончательный смысл с необходимостью превышает и превосходит ограниченные интеллектуальные способности человека; в логотерапии мы говорим в этом контексте о супрасмысле. От человека требуется не способность выдерживать абсурдность жизни, как утверждают некоторые философы-экзистенциалисты, но, скорее, умение выдерживать свою неспособность постичь ее безусловный смысл в рациональных терминах; логос глубже, чем логика.

Психиатр, который идет за рамки понятия суп-расмысла, раньше или позже будет озадачен своими пациентами, точно так же, как я однажды был озадачен моей шестилетней дочерью, которая однажды меня спросила: «Почему мы говорим о добром Господе Боге?» На что я сказал: «Несколько недель назад ты болела корью, а потом добрый Господь Бог послал тебе полное выздоровление». Однако этот ответ не удовлетворил маленькую девочку, и она возразила: «Это так, но пожалуйста, папа, не забывай, что сначала он послал мне корь».

Однако, когда пациент стоит на твердой почве религиозной веры, нет оснований возражать против использования терапевтического эффекта его религиозных убеждений, тем самым привлекая его духовные ресурсы. С этой целью психиатр может поставить себя на место пациента. Именно так поступил я однажды, когда раввин из одной восточной страны обратился ко мне и рассказал мне свою историю. Он потерял свою первую жену и пятерых сыновей в концентрационном лагере Освенцим, где они были отправлены в газовую камеру, а теперь его вторая жена оказалась бесплодной. Я заметил ему, что продолжение рода — не единственный путь реализации смысла жизни, ибо тогда жизнь сама потеряла бы смысл, а тому, что само по себе бессмысленно, не может быть возвращен смысл просто посредством его повторения до бесконечности. Однако раввин расценивал свое несчастье, как ортодоксальный еврей, отчаиваясь из-за того, что у него не было собственного сына, который мог бы прочитать «Kaddish»[133] за него после его смерти.

Но я не сдавался. Я сделал последнюю попытку помочь ему, спросив его, не надеется ли он увидеть снова своих детей на небесах. Однако в ответ на мой вопрос у него брызнули слезы, и теперь вскрылась подлинная причина его отчаяния: он объяснил, что его дети, которые умерли как невинные мученики, заслуживают самого высокого места на небесах, а он, старый, грешный человек, вряд ли может рассчитывать на то же самое место. Я не сдавался и возразил: «Разве не может быть так, что именно в этом заключается смысл того, что вы пережили своих детей, что вы, может быть, очистились за эти годы страдания, так что в конечном счете вы также, хотя и не невинны, как ваши дети, но можете стать достойными того, чтобы соединиться со своими детьми на небесах? Разве не написано в Псалмах, что Бог сохраняет все ваши слезы? Так может быть, ни одно из ваших страданий не осталось напрасным». В первый раз за много лет он испытал облегчение от его страдания, благодаря новой точке зрения, которую я сумел ему открыть.

 

Мимолетность жизни

 

К таким вещам, которые, казалось бы, лишают смысла человеческую жизнь, принадлежит не только страдание, но и умирание, не только мучения, но также и смерть. Я никогда не устаю повторять, что единственно преходящими аспектами жизни являются возможности, но с момента актуализации они становятся реальностью; они спасены и переданы в прошлое, в котором они зафиксированы и сохраняются от исчезновения. Потому что в прошлом ничто не теряется безвозвратно, но все сохраняется.

Итак, преходящий характер нашего существования никоим образом не делает его бессмысленным. Но он обусловливает нашу ответственность. Потому что все зависит от нашей реализации потенциальных возможностей. Человек постоянно делает свой выбор: какие из них будут осуждены на небытие, а какие будут реализованы? Какой выбор будет сделан раз и навсегда, «бессмертный след на песке времени?». В любой момент человек должен решать — к лучшему или к худшему, — что будет памятником его существованию. Обычно человек осознает только сферу мимолетности и не замечает полных гарантий прошлого, в котором оказываются спасены раз и навсегда его дела и радости, а также и его страдания.

Ничто не может быть отменено и ничто сделанное не может быть не сделанным. Можно сказать так, что осуществление чего-то есть самый надежный способ его сохранения.

Логотерапия, сознавая преходящий характер существования человека, не пессимистична, но, скорее, активистична. Образно выражаясь, можно сказать: пессимист похож на человека, который со страхом и печалью смотрит, как его настенный календарь, от которого он каждый день отрывает по одному листку, становится все тоньше с каждым прошедшим днем. С другой стороны, человек, который активно борется с проблемами жизни, подобен человеку, который отрывает каждый последующий лист его календаря и кладет его заботливо и бережно вместе с его предшественниками, предварительно сделав на оборотной стороне краткие дневниковые заметки. Он может размышлять с радостью о всем богатстве, сохраненном в этих заметках, о всей полноте уже прожитой жизни. Что из того, что он замечает, что стареет? Есть ли у него причины завидовать молодым или ностальгически переживать собственную утраченную молодость? Из-за чего завидовать молодым людям? Из-за возможностей, которыми они располагают, из-за будущего, которое у них впереди? «Нет, благодарю вас, — думает он. — Вместо возможностей у меня имеются реальности в моем прошлом, не только реальность осуществленного дела и пережитой любви, но и реальность пережитого страдания. Таковы вещи, которыми я больше всего горжусь, хотя они и не могут вызывать зависть».

Логотерапия как техника

 

Реалистический страх, такой как страх смерти, не может быть снят посредством его психодинамической интерпретации. С другой стороны, страх невротический, например агорафобия, нельзя вылечить с помощью философского понимания. Однако логотерапия разработала специальную технику для лечения также и этих случаев. Чтобы объяснить, что происходит,.когда применяетсяданная техника, рассмотрим состояние; которое часто встречается у невротиков, а именно антиципаторную тревогу. Для этого страха характерно то, что он продуцирует именно то, чего пациент боится. Например, человек, страдающий боязнью покраснеть, входя в большое помещение, в котором находится многолюден, входит и действительно краснеет. В этом контексте, перефразируя известное выражение «желание — отец мысли», можно сказать: «страх — мать происходящего».

Изрядная ирония содержится в том, что, как страх порождает то, чего человек боится, так чрезмерно сильное желание делает невозможным то, чего он желает. Эта эксцессивная интенция, или «гиперинтенция», как я ее называю, особенно часто наблюдается в случаях неврозов на сексуальной почве. Чем больше мужчина старается демонстрировать свою сексуальную потенцию или женщина — ее способность переживать оргазм, тем менее они в этом преуспевают. Удовольствие есть и должно оставаться побочным эффектом, и оно разрушается или уничтожается в той степени, в какой оно делается самоцелью.

Помимо описанной выше эксцессивной интенции эксцессивное внимание, или «гиперрефлексия», как это называется в логотерапии, также может быть патогенным фактором (т. е. вести к заболеванию). Следующий клинический случай показывает, что я имею в виду. Молодая женщина обратилась ко мне с жалобой на фригидность. Как стало известно из ее рассказа, в детстве она была изнасилована отцом. Однако не это травматическое переживание само по себе явилось тем, что вызвало сексуальный невроз, в чем нетрудно было убедиться. Ибо обнаружилось, что в результате чтения популярной психоаналитической литературы пациентка все время жила в тревожном ожидании тяжелых последствий этого травматического переживания. Эта антиципаторная тревога обусловила как эксцессивное желание доказать свою женственность, так и эксцессивное внимание, центрированное скорее на самой себе, нежели на ее партнере. Этого было достаточно, чтобы пациентка стала неспособной к пиковому переживанию сексуального наслаждения, так как оргазм сделался объектом интенции и объектом внимания, вместо того чтобы оставаться ненамеренным эффектом нереф-лексируемой самоотдачи партнеру. В результате кратковременной логотерапии эксцессивное внимание и гиперинтенция пациентки в отношении ее способности переживать оргазм были «дерефлексированы» — еще один термин логотерапии. Когда ее внимание было перефокусировано на соответствующий объект, т. е. на партнера, оргазм установился спонтанно[134].

На двойном факте, что страх порождает именно то, чего человек боится, и что гиперинтенция делает невозможным то, чего человек желает, логотерапия основывает свою технику, называемую «парадоксальной интенцией». При этом подходе фобическому пациенту предлагается хотеть, хотя бы только на один момент, именно того, чего он боится.

Позвольте привести пример. Молодой врач консультировался у меня по поводу страха из-за потения. Как-только он начинал бояться, что станет потеть, этой антиципаторной тревоги было достаточно, чтобы вызвать обильное потоотделение. С целью разорвать этот порочный круг я посоветовал пациенту каждый раз, когда он начинает потеть, намеренно решать показать людям, как сильно он может потеть. Неделю спустя он рассказывал мне следующее. Как только он встречал кого-нибудь, кто вызывал его антиципаторную тревогу, он говорил себе: «Я потел раньше только на кварту, а теперь я напотею по меньшей мере на десять кварт!» Результатом было то, что пациент, десять лет страдавший этой фобией, после одного сеанса в течение недели освободился от нее навсегда.

Читателю ясно, что эта техника состоит в инвертировании установки пациента, поскольку его страх заменяется парадоксальным желанием. Посредством такого приема «ветер убирается из парусов» тревоги.

Такая техника, однако, должна основываться на специфически человеческой способности дистанцирования, изначально содержащейся в чувстве юмора. Эта важная способность самодистанцирования актуализируется всякий раз, когда применяется логоте-рапевтическая техника «парадоксальной интенции». Одновременно пациент становится способным отделить себя от своего невроза. Г. Б. Оллпорт пишет: «Невротик, который учится смеяться над самим собой, может находиться на пути к саморегуляции, возможно, — к излечению»[135]. Парадоксальная интенция — эмпирическое подтверждение и клиническое применение этого утверждения Оллпорта.

Еще несколько примеров могут послужить дальнейшему разъяснению данного метода. Следующий пациент работал бухгалтером и лечился у многих докторов в нескольких клиниках без малейшего успеха. Когда этот человек обратился в мою клинику, он был в крайнем отчаянии, признаваясь, что он близок к самоубийству. В течение ряда лет он страдал от писчего спазма, который в последнее время настолько усилился, что вызвал угрозу потерять работу. Следовательно, только непосредственная кратковременная терапия могла облегчить ситуацию. С самого начала мой ассистент порекомендовал пациенту, чтобы он поступал противоположным образом, нежели он поступал обычно, а именно, вместо того чтобы стараться писать максимально разборчиво и красиво, постараться писать самыми безобразными каракулями. Он должен был говорить себе: «Ну, я им всем покажу, какой я выдающийся каракулист!» И в тот же момент, когда он попытался писать каракули, ничего не подучилось. «Я пытался писать каракули, но просто был неспособен к этому», — говорил он на следующий день. Таким способом за сорок восемь часов пациент был освобожден от его писчего спазма и был свободен от него в течение всего периода наблюдения после лечения. Он снова счастлив и совершенно пригоден к работе.

Аналогичный случай, относящийся, однако, к речи, а не к письму, был сообщен мне коллегой из ларингологического отделения поликлинической больницы. Это был самый тяжелый случай заикания, с каким он имел дело за многие годы практики. Никогда за всю свою жизнь, насколько он мог вспомнить, пациент не был свободен от своего речевого дефекта, за исключением одного случая. Это случилось, когда ему было двенадцать лет и он ехал зайцем на трамвае. Пойманный кондуктором, он подумал, что единственный способ выпутаться — это возбудить у кондуктора жалость, а для этого попытаться продемонстрировать, какой он несчастный заикающийся мальчик. Но когда он попытался заикаться, у него ничего не получилось; он стал неспособен заикаться. Не сознавая этого, он применил парадоксальную интенцию, хотя и не для терапевтических целей.

Однако изложенное не должно создать впечатления, что парадоксальная интенция эффективна только в моносимптоматических случаях. Используя эту логотерапевтическую технику, мои сотрудники в Венской поликлинической больнице проводили успешное лечение даже в случаях затяжных обсессивно-компульсивных неврозов тяжелой степени. Я могу, например, привести историю шестидесятипятилетней женщины, которая в течение шестидесяти лет страдала навязчивым действием мытья рук такой тяжести, что, казалось, только лоботомия может принести облегчение. Однако мой сотрудник начал лечение посредством парадоксальной интенции, и два месяца спустя пациентка была способна вести нормальный образ жизни. Перед поступлением в клинику она признавалась: «Жизнь стала для меня адом». Парализованная своей компульсией и бактериофобической обсессией, она, в конце концов, целый день оставалась в постели, не способная выполнять никакой домашней работы. Было бы не совсем точно говорить, что сейчас она полностью свободна от симптомов, потому что обсессия может появляться в ее сознании. Однако она способна «посмеяться над ней», иными словами применить парадоксальную интенцию.

Парадоксальная интенция также может быть использована в случаях нарушения сна. Страх бессонницы[136] порождает экстенсивное стремление заснуть, которое в свою очередь делает пациента неспособным заснуть. Чтобы преодолеть этот специфический страх, я обычно советую пациенту не стремиться заснуть, но, наоборот, стараться оставаться бодрствующим как можно дольше. Иными словами, гиперинтенция (экстенсивное стремление) заснуть, порождаемая антиципированной боязнью не заснуть, должна быть заменена парадоксальной интенцией — стремлением не заснуть, вскоре за которым должен последовать сон.

Парадоксальная интенция эффективна при лечении обсессивных, компульсивных и фобических состояний, особенно в случаях, которые связаны с антиципированной тревогой. Кроме того, это быстродействующий терапевтический метод. Однако не следует думать, что такая быстрая терапия обязательно дает только временный терапевтический эффект. «Одно из наиболее обычных заблуждений ортодоксального фрейдизма, — пишет Эмиль А. Гутейл[137], — состоит в том, что устойчивость результатов считается соответствующей длительности терапии». В моих списках есть, например, история болезни пациента, с которым проводилась парадоксальная интенция более чем двадцать лет назад, и терапевтический эффект тем не менее сохраняется.

Наиболее замечательный факт состоит в том, что парадоксальная интенция не зависит от этиологической базы в каждом конкретном случае. Это подтверждается высказыванием Эдит Вейскопф-Джельсон: «Хотя традиционная психотерапия настаивает, что терапевтические процедуры должны основываться на выявлении этиологии, возможно, что некоторые причины могут обусловливать неврозы в течение раннего детства, и совершенно другие могут вызывать неврозы во взрослом периоде[138].

То, что часто рассматривается в качестве причин неврозов, т. е. комплексы, конфликты и травмы, часто представляет собой скорее симптомы неврозов, нежели их причины. Риф, который выступает из воды во время отлива, определенно не является его причиной; скорее отлив обусловливает появление рифа. Таким образом, что такое меланхолия, если не определенного рода эмоциональный отлив? С другой стороны, чувство вины, которое, как правило, проявляется в «эндогенных депрессиях» (которые не следует смешивать с невротическими депрессиями), не является причиной этого специального типа депрессии. Справедливо обратное, так как этот эмоциональный отлив извлекает чувство вины на поверхность сознания, выдвигает его на передний план.

Что касается актуальной детерминации неврозов, то помимо конституциональных факторов, соматических или психических по природе, такие механизмы обратной связи, как антиципированная тревога, по-видимому, являются главным патогенным фактором. Данный симптом вызывает фобическую реакцию, фобия усиливает симптом, а симптом в свою очередь усиливает фобию. Аналогичная цепочка событий, однако, может наблюдаться в случае обсессивно-компульсивных неврозов, когда пациент борется с мыслями, которые его преследуют[139]. Тем самым, однако, он увеличивает силу их разрушительного действия, так как действие вызывает противодействие. Опять-таки идет процесс усиления симптома! С другой стороны, как только пациент перестает бороться с его обсессиями, а вместо этого, используя парадоксальную интенцию, трактует их иронически и высмеивает, порочный круг разрывается, а симптом ослабевает и, наконец, атрофируется. В благоприятных случаях, когда отсутствует экзистенциальный вакуум, который вызывает и проявляет симптом, пациент не только имеет успех в высмеивании своего страха, но и в конечном счете преуспевает в полном его игнорировании.

Как видим, антиципированная тревога требует противодействия посредством парадоксальной интенции. Гиперинтенция, так же как и гиперрефлексия, требует противодействия посредством дереф-лексии. Дерефлексия, однако, возможна в конечном счете только при условии реориентации пациента относительно его специфического призвания и миссии в жизни[140].

Не самоцентрация невротика, будь то жалость к себе или презрение, может разорвать порочный круг, но самововлеченность (self-commitment), которая становится ключом к исцелению.

 

Коллективный невроз

 

Каждой эпохе присущ свой коллективный невроз, и каждая эпоха требует собственной психотерапии, чтобы справляться с ним. Экзистенциальный вакуум — невроз нашего времени — может быть описан как частная и личная форма нигилизма, ибо нигилизм может быть определен как утверждение, что бытие не имеет смысла. Что касается психотерапии, то она не будет в состоянии справиться с положением дел в массовых масштабах, если не сохранит себя свободной от воздействия и влияния современных тенденций нигилистической философии. Иначе она окажется скорее симптомом массового невроза, нежели средством для его лечения. Психотерапия будет не только* отражать нигилистическую философию, но также, даже если невольно и бессознательно, передавать пациенту то, что в действительности является карикатурой, а не истинным образом человека.

Прежде всего, существует опасность, внутренне присущая учению о том, что человек есть не более чем результат биологических, психологических и социологических условий, т. е. продукт наследственности и среды. Такое представление является образом робота, но не человеческого существа. Этот невротический фатализм питается и подкрепляется психотерапией, которая отрицает свободу человека.

Человек, разумеется, существо конечное, и его свобода ограничена. Это свобода не от условий, но свобода занимать позицию в отношении условий. Например, я определенно не ответствен за факт, что у меня седые волосы, однако я ответствен за факт, что я не иду к парикмахеру, чтобы покрасить мои волосы, как могли бы поступить многие люди. Таким образом, у каждого человека имеется определенная степень свободы, хотя бы свобода выбора цвета волос.

 

Критика пандетерминизма

 

Психоанализ часто обвиняется в так называемом пансексуализме. Я не думаю, чтобы это обвинение было справедливым. Однако я думаю, что ему присуще нечто более ошибочное и более опасное, а именно то, что я называю «пандетерминизмом». Под этим я понимаю представление о человеке, игнорирующее его способность занимать позицию по отношению к каким бы то ни было условиям. Человек не является полностью обусловленным и детерминированным. Он сам определяет, сдаться ли ему перед обстоятельствами или противостоять им. Иными словами, человек в конечном счете является самоопределяющимся существом. Человек не просто существует, но решает, каким будет его существование, каким он станет в следующий момент.

Аналогичным образом, каждый человек имеет свободу измениться в любой момент. Следовательно, мы можем предсказать его будущее только в широких рамках статистического обследования относительно целой группы; индивидуальная личность, однако, остается в сущности непредсказуемой. Основанием для любых предсказаний служат биологические, психологические и социологические условия. Однако одной из главных черт человеческого существования является способность возвышаться над этими условиями и трансцендировать их. Подобным образом, человек в конечном счете трансцендирует самого себя; человек — существо самотрансцендирующее.

Позвольте мне привести пример доктора J. Это был единственный человек, встреченный мной за всю мою жизнь, которого я отважился бы назвать Мефистофелем, дьявольским существом. В то время он был извести как «массовый убийца Штайнхофа», по названию большой психиатрической больницы в Вене. Когда нацисты начали свою программу эвтаназии, он держал все нити в своих руках и был столь фанатично предан своей службе, что старался не допустить, чтобы хотя бы один психически больной избежал газовой камеры. После войны, когда я вернулся в Вену, я расспрашивал о его дальнейшей судьбе. Мне рассказали, что он был захвачен в плен русскими. В дальнейшем я был убежден, что он с помощью товарищей бежал в Южную Америку. Однако недавно я консультировал бывшего австрийского дипломата, который больше десяти лет находился в заключении по ту сторону «железного занавеса», сначала в Сибири, затем на знаменитой Лубянке в Москве. Во время приема он неожиданно спросил меня, знакомо ли мне имя доктора J. После моего утвердительного ответа он продолжал: «Я познакомился с ним на Лубянке. Там он умирал от рака мочевого музыря. Но перед смертью он проявил себя наилучшим товарищем, какого только можно вообразить! Он давал утешение каждому. Он жил по высшим моральным стандартам. Он был лучшим другом, какого я встретил за многие годы моего заключения!»

Такова история доктора J. — «массового убийцы Штайнхофа». Как можно отваживаться предсказывать поведение человека? Вы можете предсказать движения машины, автомата. Более того, вы можете предсказать даже механизм, или «динамику» человеческой психики, но человек больше чем психика. Очевидно, пандетерминизм подобен инфекционному заболеванию, которым были «заражены» воспитатели. Это еще более верно в отношении многих приверженцев религии, которые, вероятно, не осознают, что тем самым они подрывают саму основу своих убеждений. Либо следует признать свободу человека выбирать за или против Бога, так же как за и против человека, либо религия — заблуждение, а образование — иллюзия. Свобода с необходимостью предполагается и в том, и в другом случае.

Пандетерминистическая трактовка религии, однако, утверждает, что религиозная жизнь человека обусловлена его ранним детским опытом, а его понятие о Боге зависит от имеющегося у него образа отца. В противоречие этому взгляду хорошо известно, что сын пьяницы совершенно необязательно станет пьяницей. Точно так же человек может противостоять вредоносному влиянию ужасного образа отца и установить здоровые отношения с Богом. Даже самый плохой образ отца не может с необходимостью помешать установлению хороших отношений с Богом. Скорее глубокая религиозная вера даст человеку силы преодолеть ненависть к отцу. Наоборот, бедная религиозная жизнь не в каждом случае бывает обусловлена фактором развития[141].

Как только мы пытаемся интерпретировать религию как просто продукт психодинамики, в смысле бессознательных мотивирующих сил, мы сбиваемся с пути и утрачиваем возможность правильного понимания данного феномена. Вследствие такого заблуждения психология религии часто превращается в психологию как религию в том смысле, что иногда психологии начинают поклоняться и объяснять ею все и вся.