Глава XI. Суд о крестьянех.

В дореволюционной историографии имела место тенденция рассматривать правовое положение крестьян по Уложению 1649 г., преимущественно в рамках гл. XI, а ее основной смысл сводить к отмене урочных лет сыска беглых крестьян и к установлению ряда других норм сыска. Ю. В. Готье так и писал: «... вся эта глава есть устав о беглых». «Это была задача Уложения, и оно ее выполнило». «Никаких других целей касательно крестьянства оно себе не ставило». Такая точка зрения далека от действительности. В равной мере не правомочно и мнение тех дореволюционных авторов (В. О. Ключевского, М. А. Дьяконова), которые, исходя из общей концепции безуказного закрепощения крестьян, не придавали в этом процессе большого значения Уложению и прежде всего его гл. XI.

В советской историографии вопрос о роли Уложения 1649 г. в судьбе русского крестьянства рассматривается с привлечением данных не только гл. XI. Из 25 глав Уложения статьи, говорящие о крестьянах, находятся в 17 главах, составляющих наиболее важные разделы кодекса, регулирующие базисные и надстроечные сферы. Центральное и наиболее важное место занимает гл. XI. Ее название «Суд о крестьянех» показывает, что целью главы служило правовое регулирование взаимоотношений землевладельцев в вопросах владения крестьянами. Монопольное право владения крестьянами закреплялось за всеми категориями служилых чинов но отечеству. Закон о наследственном (для феодалов) и потомственном (для крепостных) прикреплении крестьян с вытекающим отсюда правом бессрочного сыска беглых являлся наиболее крупной и радикальной нормой Уложения 1649 г. Он был распространен на все категории крестьян и бобылей, включая черносошных. Положив в основание прикрепления крестьян и бобылей документы государственного кадастра — писцовые книги 1626 г. и переписные 1646—1649 гг., — гл. XI ввела обязательность регистрации в приказах всех сделок на крестьян. Таким образом, крестьянин выступал прежде всего как объект права. Но наряду с этим он был наделен определенными чертами субъекта нрава. Законодательство XVII в., включая Уложение, рассматривало крестьянина и ого иму­щество в неразрывном единстве. Отсюда категорическое требование гл. XI возвращать беглых крестьян вместе с имуществом. Основу этого составляло признание законом экономической связав феодального владения с крестьянским хозяйством. Н. П. Загоскин пришел к выводу, что ст. 1 —14 гл. XI составлены по инициативе выборных Собора 1649 г. Влияние челобитных дворян и детей боярских сказалось на составлении и некоторых других статей главы. Таким образом, крестьянская глава Уложения 1649 г. принадлежит к числу тех глав кодекса, которые наиболее тесно связаны с событиями 1648 г. и предшествующих лет. Отсюда новшество многих ее норм.

Важнейшей задачей Уложения и прежде всего гл. XI была борьба с побегами крестьян, но содержание главы не сводится только к этому. И хотя гл. XI далеко не исчерпывает всего разнообразия норм Уложения, касающихся крестьян, на ее основе все же можно заключить, что Уложение 1649 г., завершив юридическое оформление крепостной зависимости для всех категорий крестьян, одновременно создавало в определенной мере правовое ограждение сословно-классовой целостности крестьянства, стремясь замкнуть его в сословных рамках. Будучи в социально-правовом отношении приниженным классом-сословием, от которого господствующий класс был отделен значительными перегородками права-привилегии, крестьяне тем не менее обладали правом собственности на свое имущество, включая орудия производства, а также определенными правомочиями и дееспособностью, что обеспечивало для той поры устойчивое равновесие и функционирование всей феодально-крепостнической системы. В связи с общей концепцией крепостного нрава как юридического выражения производственных отношений феодального общества советские историки связывают с Уложением 1649 г. новую ступень на пути окончательного закрепощения основных производителей материальных благ. И в историко-правовом плане гл. XI, в которой «все статьи... были систематизированы, сведены в единый кодекс», означала «новую веху в феодальном законодательстве о крестьянах».

Ст. 1. Статья новая. Предписывает отмену урочных лет сыска беглых дворцовых и черносошных крестьян и бобылей, живущих в бегах у всех категорий землевладельцев, начиная от патриарха и кончая помещиками. До Уложения такие урочные годы имели место (о них см. ст. 2). Тем не менее ни само прикрепление черносошных крестьян к земле, ни сыск беглых не являются новостью Уложения 1649 г. В 20-е гг. XVII в. сыск беглых черносошных крестьян, согласно царским грамотам, производился в отдельных уездах местными воеводами. В марте 1621 г. такая грамота дана чердынскому воеводе Василию Бутурлину. О том же в Чердынь была послана грамота в декабре 1629 г. воеводе Сарычу Линеву. В Статейном списке 23 июля 1641 г. в ответ на челобитную дворян и детей боярских об отмене урочных лет устанавливался срок сыска беглых крестьян — 10 лет. И здесь сыск дворцовых и черносошных крестьян поставлен на первое место; затем речь идет о сыске крестьян частновладельческих." В ответ на следующую челобитную 1645 г. с повторением той же просьбы правительство указом 19 октября 1645 г. оставило в силе десятилетние урочные годы, но обещало после составления переписных книг 1646 г. отменить урочные годы сыска беглых крестьян. Такое же обещание с изложением челобитной дворян дано в наказе писцам 1646 г. Уложение 1649 г. реализует обещание в закон и отменяет урочные годы. Но оно идет дальше в том отношении, что отменяет урочные годы и для прошлого времени, начиная с писцовых книг 1626 г., которые оно берет за основу сыска тех беглых черносошных и дворцовых крестьян, которые сами или их отцы занесены в книгу 1626 г. Дата книги была исходным сроком сыска беглых. В этом отношении дворцовые и черносошные крестьяне уравнивались с остальными частновладельческими крестьянами (см. ст. 2).

В том, что закон о прикреплении черносошных и дворцовых крестьян и сыске беглых из них поставлен в гл. XI на первое место, следует усматривать примат государственного интереса над частным!

Установление оснований и исходных сроков сыска беглых крестьян в писцовых книгах 1626 г. или переписных книгах 1646 — 1647 гг. (см. ст. 9—11) имеет в Уложении всеобщий характер. Однако во второй половине XVII в. было предпринято законодательное ограничение исходных сроков сыска в отношении крестьян, бежавших в города по черте и перешедших в посады, для крестьян Смоленского и иных западных уездов и т. п. Это обстоятельство дало повод некоторым историкам (М. А. Дьяконову, Л. В. Черепнину) усмотреть восстановление урочных лет после Уложения в отношении некоторых категорий беглых крестьян.

Между тем новые сроки сыска беглых в указанных случаях не означали даже частичного отступления от принципа отмены урочных лет. Урочными годами были годы, в точение которых возможна была подача исковых челобитных о сыске беглых. Исчислялись они в каждом отдельном случае с момента побега крестьян и бобылей. Отмена урочных лет привела к установлению бессрочного сыска, но с учетом общего его исходного срока. Установление новых исходных сроков сыска после Уложения ничего не меняло в существе крепостных отношений.

...После московского пожару прошлого 134 году...— имеется в виду большой пожар в Москве в 1626 г., истребивший часть Кремля и Китай-города, в результате чего сгорело большое число приказов, в том числе Поместный приказ с его делопроизводством по поместно-вотчинным и крестьянским делам.

Ст. 2. В ее основу лег соборный приговор 2 января 1649 г., принятый в ответ па челобитье дворян, выборных Земского собора 1648 г., об отмене урочных лет сыска беглых крестьян и о возврате их по писцовым книгам. Этот приговор, обязывающий производить со 2 января 1649 г. сыск беглых крестьян и бобылей по писцовым книгам 1626 г. без урочных лет, был разослан городовым воеводам в течение января еще до окончания работы над Уложением и до утверждения его 29 января 1649 г.14 Приговор вошел в ст. 2 без упоминания даты (2 января), поскольку в составе кодекса он мог вступить в силу лишь после его опубликования. Такая поспешность с рассылкой приговора и введение его в действие еще до утверждения Уложения показывают, насколько опасалось правительство выступления дворян и детей боярских в обстановке восстания 1648 г. Приговор 2 января 1649 г. является рабочим моментом подготовки кодекса, поэтому ст. 2 правомерно считать новой.

Основание сыска поместно-вотчинных крестьян и его исходный срок те же, что и в ст. 1, — писцовые книги 1626 г., но к ним (тоже как основание) добавляются и отказные книги, составленные «после тех писцовых книг». Такое добавление документальных оснований сыска логично, поскольку частновладельческие крестьяне в отличие от черносошных обладали значительно большей мобильностью. В отдельные книги заносились акты на выдел земли с крестьянами по царскому пожалованию или судебному приговору; в отказные книги — акты отказа (передачи) части вотчин или поместий с крестьянами от одного владельца к другому. Пожалования и отказы земли с крестьянами безусловно имели место после писцовых книг 1626 г., на что указано в ст. 3: «...после писцов во многие годы вотчины и поместья за многими вотчинники и помещики переменилися». Отдельные и отказные книги дали законодателю основание включить в сферу сыска третье поколение крестьян — внуков. Если писцовыми книгами 1626 г. предусмотрена фиксация беглых крестьян или их отцов, то в отдельных и отказных книгах фиксировались те же крестьяне и их дети.

Ст. 2 аналогично ст. 1 уравнивает в отношении сыска положение беглых крестьян и бобылей. С Уложением связан крупный шаг по пути правового сближения бобылей с крестьянами, что получило отражение в ряде глав и статей кодекса.

В ст. 2 в отличие от ст. 1 расширен перечень мест, где беглые частновладельческие крестьяне находили пристанище. К числу таких мест отнесен город с его посадским населением и служилыми людьми по прибору. Вопрос о возврате с посада черносошных крестьян в Уложении 1649 г. не затронут, но в отношении частновладельческих крестьян он стоял остро не только в самом Уложении, но и в законодательстве второй половины XVII в.

Урочные годы сыска беглых крестьян, отмененные Уложением 1649 г., были введены указом 24 ноября 1597 г. По указу они имели пятилетнюю давность. Введение заповедных лет еще до указа 1597 г., прекративших право крестьянского перехода в Юрьев день, и составление писцовых книг в комплексе с указом 1597 г. создали серию закрепостительных мероприятий конца XVI в. Именно тогда был узаконен принцип крестьянской крепости по писцовым книгам, но крепости не полной, а ограниченной. Действие писцовых книг как закрепощающего документа ограничивали урочные годы.

Законодательные мероприятия начала XVII в., устанавливавшие разные сроки сыска беглых, исходили от сменявших друг друга правителей, а потому имели временный характер. Пятилетний срок сыска беглых крестьян официально восстановлен в 1619 г. На практике вскоре сложилось положение, когда урочные годы стали трактоваться и использоваться помещиками как исковые, т. е. исчисляться не со времени побега крестьян, а со времени подачи исковых челобитных, которые возобновлялись и тем самым продлевали действие урочных лет. Использование урочных лет как исковых было проявлением борьбы против них основной массы дворянства. Поскольку Поместный и иные приказы не противодействовали такому пониманию урочных лет, сама приказная практика вела к их подрыву.

До определенного момента сторонниками урочных лет выступали помещики юга, куда шел; основной поток беглых. Со времени строительства Белгородской оборонительной черты картина к 30-м гг. изменилась. Другой силой, заинтересованной в сохранении урочных лет, были крупные феодалы — «сильные люди», укрывавшие беглых в своих обширных владениях и использовавшие связи в приказной среде с целью воспрепятствовать сыску беглых до определенного срока. Не случайно жалобами «па сильных людей» пронизаны челобитные дворян и детей боярских.

В ответ на челобитную 1637 г. указом 20 февраля 1637 г. урочные годы были продлены до 9 лет. Следующая челобитная 1641 г. повлекла удлинение урочных лет на один год. Этот срок сыска распространялся и на черносошных крестьян.

В ответ на челобитье 1645 г. правительство указом 19 октября этого же года оставило в силе десятилетний срок сыска беглых, по обещало, что, как только будут составлены переписные книги, «по тем переписным книгам крестьяне и бобыли и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет». Такой вариант отмены урочных лет не устроил дворянство, поскольку отменялось действие писцовых книг 20-х гг., в силу чего дворяне теряли владельческие права на большое количество крестьян. Так возникло новое требование, изложенное в челобитной 1648 г.,— признание крепостной силы писцовых книг 1626—1628 гг.

Возрастание роли писцовых и переписных книг в процессе закрепощения натыкалось на ограничивающее действие урочных лет. Удлинение срока не устраняло противоречия. Указы об урочных годах как бы снижали значение писцовых книг. Такая противоречивость характеризует практику судебных дел о крестьянстве. Это противоречие и было снято Уложением 1649 г. путем полной отмены урочных лет сыска беглых.

Ст. 3. Состоит из двух норм: первая предписывает беглых крестьян отдавать их владельцам с женами и детьми (разумеется, на основании писцовых книг 1626 г.) и со всем имуществом, включая еще неубранный хлеб и хлеб молоченый. Другая норма с 1626 по 1649 г. освобождала держателей беглых крестьян от уплаты за них «владения». Не до конца ясна норма, касающаяся выданных замуж дочерей, сестер и племянниц беглых крестьян, мужей которых предписано не отдавать владельцам их жен. А сами жены подлежали ли возвращению вместе с родителями? Если да, то законодатель шел на существенное отступление от правила о неразделе крестьянской семьи. Вероятнее обратное. Коль скоро не брали мужей, то не брали и их жен. Именно к этому обстоятельству отнесено указание па то, что до Уложения но было запрета принимать беглых, а были установлены урочные годы.

Нормой о возврате беглых с имуществом данная статья дополняет ст. 2, говорящую о возврате беглых вотчинникам и помещикам, но без упоминания этого условия, хотя оно в отношении беглых черносошных крестьян оговорено в ст. 1. Эта норма не является новостью Уложения. Еще в указе 24 ноября 1597 г. предписано: «… тех беглых крестьян з женами и з детьми и со всеми животы возитн назад, где хто жил». В указе 23 июля 1641 г. встречаем то же: «Во крестьянстве суд давати и крестьянства и крестьянских животов и владения искати вместе со крестьяны, а не врознь». Условие о возврате беглых крестьян с имуществом оговорено и в писцовом наказе 1646 г. Таким образом, возврат беглого крестьянина с имуществом, принадлежавшим крестьянину, был обязателен задолго до Уложения 1649 г. А в Уложении такое требование повторяется неоднократно (ст. 1, 3, 9, 10). Едва ли правы то историки, которые на данном основании считают, что имущество крестьянина было собственностью помещика.29 Приводя свод мнений историков по этому поводу, А. В. Венедиктов усматривал в такой постановке вопроса противоречие основному принципу феодального строя — наделению непосредственного производителя средствами производства (землей) и наличию у крестьянина единоличной собственности на орудия производства. Помимо этих общих соображений можно указать и на некоторые особенности правового решения данного вопроса в самом Уложении. Закон в одинаковой мере требовал возвращения крестьян с имуществом независимо от того, из каких земель они бежали — частновладельческих или черносошных. Черносошные крестьяне сидели на земле, принадлежав­шей государству, но дворы, инвентарь и другое имущество крестьянского двора было собственностью крестьян. Наконец, поскольку с отменой урочных лет сыск беглых становился бессрочным, возврат беглого с имуществом через большой промежуток времени мог означать, что крестьянин возвращался с имуществом, приобретенным на новом месте у нового хозяина. Закон не оговаривал, что последний лишался крестьянского имущества в виде санкции за держание беглого (как это оговорено относительно ссуды — XI, 23). Имущество и в данном случае принадлежало крестьянину. В этом вопросе закон исходил из признания экономической связи феодального владения с крестьянским хозяйством. Ролью крестьянина в сельскохозяйственном производстве и заинте­ресованностью феодалов в обеспечении его функционирования объясняется стремление закона сохранить и крестьянскую семью. Существенную роль в данном отношении играли установления церкви о нерасторжении брака.

Все законоположения о возврате крестьян и крестьянок, вступивших в брак в бегах, предусматривали возвращение или (при отсутствии законных для него оснований) оставление на новом месте всей семьи (мужа, жены, малолетних детей). Такое требование оговаривается во многих статьях гл. XI (ст. 12, 13, 15, 18, 19, 34). Требование возврата беглого крестьянина с семьей и имуществом, ему принадлежащим, дается в законодательстве до Уложения и в Уложении в форме единой клаузулы.

М. А. Дьяконов, ссылаясь на указ 9 марта 1607 г., установивший 15-летний срок исков о беглых крестьянах и штраф за их прием в размере 10 руб., утверждал, что «ссылка Уложения, будто до его издания не было установлено государевой заповеди о неприеме беглых крестьян, совершенно неправильна, и предписание его — не указывать „владенья" за беглых крестьян на прошлые годы — было новостью». М. А. Дьяконов в данном вопросе смыкается с В. О. Ключевским, который отметил, что утверждение ст. 3 об отсутствии до 1649 г. заповеди приема беглых крестьян противоречит словам указа 1641 г.: «... не принимай чужих крестьян и бобылей». Б. Д. Греков оспорил мнение Ключевского it Дьяконова. Он исходил из посылки, что ни Уложенная комиссия Н. И. Одоевского, ни авторы челобитной 1648 г., просившие ввести запрет приема беглых и взыскание штрафа за прием, не могли так грубо заблуждаться, если бы такой закон уже существовал. По Б. Д. Грекову, указ В. Шуйского 1607 г. потерял значение вместе с низвержением его автора, а слова указа 1641 г. были не более как совет, рекомендация, а не закон. Таким образом, пет оснований приписывать Уложению неточность или ошибку.

Ст. 4, 6. Предписывают способы оформления официальной документации, закрепляющей передачу беглых крестьян и бобылей от их держателей к законным владельцам.

Предписание оформления отписей площадными подьячими, а за их отсутствием строго определенными лицами воспроизводит общие правила оформления отписей по вотчинным делам (X, 250).

Ст. 6 предусматривает государственную регистрацию актов передачи беглых крестьян, узаконенных в ст. 4. Регистрация в Поместном приказе была обязательной при передаче беглых как по судебному решению, так и без суда, по Уложению. Статья оговаривает, что государевы подати по переписным книгам за таких крестьян брать не с держателей беглых, а с тех, кому они переданы. В статье предусмотрен возврат крестьян по писцовым книгам, что могло иметь место при их побеге с 1626 г. до Уложения. Если такие крестьяне помимо писцовых книг 1626 г. значились в переписных книгах 1646 г., то податей за период держания их в бегах (с 1646 г.) не должны были брать, так как в ст. 3 оговорено общее правило: «владения» за прошлые годы за таких крестьян по взыскивать, поскольку до Уложения по было запрета приема беглых крестьян.

Реально запись возвращенных владельцам беглых крестьян велась после Уложения не в Поместном приказе, а в сыскных приказах сыщиков, действовавших в уездах. В составе делопроизводства сыщиков велись специальные книги записей «полюбовных договоров» и «мировых заручных челобитных» о беглых крестьянах. В дальнейшем все эти материалы сосредоточивались в Поместном приказе.

До Уложения de facto существовали полюбовные сделки на крестьян, признаваемые правительством. Но Уложение 1649 г. впервые узаконило государственную регистрацию сделочных записей на крестьян, включая отписи о возвращении беглых, что составляет существенную сторону в развитии крепостного права.

Ст. 5,8. Статьи новые. Ст. 5 запрещает рассматривать в судебном порядке дела о крестьянах, которые бежали до составления писцовых книг 1626 г., но пустые дворы которых занесены в книгах по сказкам самих помещиков и вотчинников. Запрет имел силу в том случае, если о беглых крестьянах «челобитья... по се время... ни на кого не бывало», и мотивирован тем, что помещики и вотчинники «во многие годы о тех своих крестьянех ни на кого государю не бивали челом».. И. Л. Андреев усмотрел в этом отзвук понимания урочных лет как исковых. Но как бы то ни было статья устанавливает исходный срок сыска беглых (1626 г.), признавая недействительными претензии относительно побегов, имевших место до указанного срока, если о них не было челобитья. У. М. А. Дьяконова по этому поводу возникли недоуменные вопросы: как поступать с теми беглыми крестьянами, которые записаны беглыми в писцовых книгах и о которых было челобитье, но дело не вершено? Что делать с теми беглыми, которые выбежали после писцов, но о которых не было челобитья до Уложения за пропуском урочных лет? Если учесть, что указ 24 ноября 1597 г., установивший пятилетний срок сыска беглых крестьян, был восстановлен в начале XVII в., то следует припомнить, что в нем ость такой пункт: «А которые дела в беглых крестьянех засужены, а до нынешнего государева... указу не вершены, и государь.. указал... то дела вершити по суду и по сыску». А. А. Новосельский привел данные, говорящие о том, что правило 1597 г. применялось на практике в первой половине XVII в. и, согласно приказной справке 1639 г., получило законодательное подтверждение: «В государеве указе написано, велено беглых крестьян служилым и всяким людем отдавать, которые за челобитьем из лет по вышли за пять лет, а будет в пять лет то дело не вершитца, а впредь его челобитье будет в приказе записано ж, и те крестьяне по тому ж из лет не вышли». Нет сомнения, что законодатели по отношению к периоду от писцовых книг 1626 г. до Уложения в своеобразной форме применили это правило. Таким образом, на первый вопрос М. А. Дьяконова можно дать только положительный ответ. И на второй вопрос следует такой же ответ, вытекающий из смысла самого закона, — крестьяне, бежавшие после писцов и занесенные в книги, подлежали сыску независимо от того, что урочные годы истекли, а челобитья о них не было. Сыск по писцовым книгам объявлялся бессрочным.

К ст. 5 примыкает ст. 8 в том смысле, что она оставляет в. силе осуществленные до Уложения 1649 г. судебные решения о беглых крестьянах и бобылях, включая определенные судом отказы в исках о беглых на основании просроченных урочных лет, полюбовные сделки между феодалами о беглых крестьянах и бобылях — поступные, мировые челобитные и т. п. М. А. Дьяконов и Б. Д. Греков отметили наличие большого числа поступных грамот на крестьян, сохранившихся от первой половины XVII в.

Б. Д. Греков подчеркивал, что постановлением ст. 8 «было санкционировано право распоряжения личностью крестьянина и бобыля», а в самом признании законными сделок, совершенных до Уложения, усматривал один из показателей больших успехов дворян и детей боярских в 1648 г. в их борьбе за рабочие руки. Соображения Б. Д. Грекова верны, но они одинаково справедливы в отношении всех статей гл. XI. Что касается ст. 8, то с нею связано стремление законодателя упорядочить судопроизводство о крестьянах и бобылях. Этому в данном случае, как и в ряде других (см., например, X, 154), служило применение принципа — закон обратной силы не имеет, что само по себе говорит об определенном уровне развития юридического мышления в XVII в.

Ст. 7. Статья новая. Разрешает один из казусов, могущих возникнуть при реализации закона о возвращении беглых, занесенных в писцовые книги. Если беглые крестьяне возвращены истцам из вотчин, купленных после составления писцовых книг, и занесены в купчие, то купившие вотчины имеют право вместо отданных крестьян востребовать от прежних владельцев вотчин других их крестьян с имуществом, включая хлеб стоячий и молоченый.

Ст. 9, 10, 11. Статьи новые. В них указывается, что основанием для возврата беглых крестьян и бобылей служат переписные книги 1646—1648 гг. Отдельной клаузулой запрещается впредь принимать чужих крестьян. Это согласуется с указанием ст. 3, что до Уложения не было запрета принимать беглых крестьян.

В развитие этого запрета ст. 10 подтверждает предписание о возврате таких крестьян с родственниками и имуществом по переписным книгам, а за прием беглых устанавливает взыскание — по 10 руб. за каждого крестьянина в год «за государевы подати и за помещиковы доходы» в пользу владельцев беглых.

В литературе обращено внимание па то, что ст. 9 и 10 воплотили в закон обещанное в наказе писцам 1646 г.: «А как крестьян и бобылей и дворы их перепишут, и по тем переписным книгам крестьяне и бобыли и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет». «А которые люди после той переписки учнут беглых крестьян принимать и за собой держать... и... тех крестьян по суду и сыску и по тем переписным книгам отдавать со всеми их животы... да на них же (держателях беглых. — А. М.) имать на те годы, которые они в бегах жили, государевы подати и вотчинниковы и помещиковы доходы и отдавать истцом, чьи крестьяне». Если, согласно ст. 1 и 2, с беглыми крестьянами подлежали возврату их жены и дети, то ст. 9 и 10 на основе переписных книг распространили потомственную крепостную принадлежность по прямой нисходящей до третьего колена (внуки), а по боковой — до второго колена (племянники), включая жен и детей.

Ст. 11 признает достаточным основанием возврата беглых крестьян запись их в переписных книгах при отсутствии записи в писцовых. Этим подчеркивается самостоятельный и иезависимый статус переписных книг. Переписные книги 1646—1648 гг., будучи новым видом описания сельского податного населения, в сравнении с писцовыми книгами второго десятилетия отличались не только особенностями своего состава, но и значительно большей полнотой охвата крепостного населения. По каждому из дворов перепись охватывала всех лиц мужского пола — взрослых и малолетних — с указанием их отношения к дворовладельцу. Такие особенности состава переписных книг в наибольшей мере отвечали потребностям укрепления крепостного права.43 Правительство придавало этим книгам особое значение, что подчеркнуто в ст. 24.

Ст. 12, 13, 14. Статьи новые. Предметом является побег или подговор крестьянской дочери-девки и ее выход замуж в бегах за чьего-либо крестьянина, бобыля или холопа. Побег или подговор отнесены ко времени «с сего государева указу», т. е. после Уложения 1649 г. Последним обстоятельством определяются отличия этих статей от ст. 3. Наличие в Уложении запрета приема беглых крестьян (ст. 9) меняло правовые следствия этого приема. Беглая подлежала возврату с мужем и детьми от него. Если ее муж — вдовец, то, согласно ст. 13, его дети от первой жены остаются па месте в качестве холопов или крестьян. По ст. 14 челобитье истца о сносе (краже) беглою его имущества подлежало удовлетворению по суду. Поскольку возврат беглых крестьян с семьями — норма, многократно представленная в Уложении, едва ли правильно трактовать ее как материальную санкцию. Нерасторжимость семьи была давней нормой канонического церковного нрава.

Ст. 15, 16. Статьи новые. На поле свитка Уложения в отношении этих статей помета: «Вновь». Казус тот же, что и в ст. 12—14. Но субъектом побега является крестьянка-вдова, положение которой определялось по ее умершему мужу. Если оп записан в книгах и других крепостях, то беглую возвращали к прежнему владельцу с новым мужем, за которого она вышла в бегах. Если ее первый муж не записан в книгах, то она остается с новым мужем у нового владельца. Статьи со всей очевидностью подчеркивают закрепостительный характер записи крестьян в книгах и других актах. По некоторым данным эти статьи приняты на Земском соборе 1648 г.

Ст. 17, 18. Статьи новые. На поле свитка Уложения у обеих статей помета: «Вновь». Аналогично ст. 15 и 16 казус предусматривает побег крестьянина и выдачу им замуж своей дочери (девки или вдовы) за крестьянина, бобыля или старинного человека помещика, у которого он обосновался сам, или у иного помещика или вотчинника. Правовые следствия одинаковы: крестьянин возвращается из бегов со своей семьей, включая замужнюю дочь, ее мужа и детей. Дети мужа от первой жены возврату не подлежат. Статьи приняты на Земском соборе 1648 г.

Ст. 19. Статья санкционирует отпуск крестьянок — девок и вдов — замуж за крестьян и людей иных помещиков или вотчинников с условием выдачи отпускной, заверенной подписью отпускающего лица или его духовного отца. Второе условие — уплата вывода за невесту. Размер вывода определялся по договору, по должен быть указан в отпускной. Указание в статье наряду с вотчинниками и помещиками приказчиков и старост, которым принадлежит право отпуска крестьянок замуж, позволяет распространить действие статьи па дворцовые и черные волости, хотя и в вотчинах и поместьях такое право по поручению владельцев могло принадлежать приказчикам. Право выдачи отпускных при выходе замуж в отношении помещичьих и вотчинных крестьянок было одинаковым. Это следует подчеркнуть, поскольку отпуск на волю поместного крестьянина и выдача ему отпускной запрещались (XV, 3). Едва ли можно согласиться с пониманием «вывода» как свидетельства того, «что крепостной крестьянин становится товаром». Вывод был старинным институтом и предусматривался обычным правом. Комментируемая статья впервые вводит эту норму в общегосударственный кодекс.

Ст. 20, 21. Предписывают порядок оформления при поступлении в крестьяне и бобыли пришлых вольных людей. Предусмотрены два случая — наличие у таких людей отпускной и ее отсутствие. В зависимости от этого менялась процедура выяснения принадлежности пришлого вольного человека до его оформления в крестьяне. Не исключено, что такое оформление проходило не только в крупных городах, указанных в статьях, но и в приказных избах остальных городов.

Данному закону предшествовало предписание в наказе писцам 1646 г.: «А будет к кому придет в вотчину и в поместье волной человек, а не беглой ничей крестьянин и бобыль, и похочет за кем жить во крестьянех, и помещиком и вотчинником таких водных людей приводить к Москве, к роспросу и к записке в Поместный приказ, а казанцам в Казани, а новгородцам в Новгороде, того ж году, как к кому придет. А не записав водного человека, никому к себе во крестьяне но принимать и у себя их не держать». Данное предписание Уложение 1649 г. реализовало и закон. И. Л. Андреев, сопоставляя наказ писцам 1640 г. и ст. 20, усмотрел в последней «некоторое изменение в интересах помещика порядка, провозглашенного в писцовом наказе 1646 г.». По его мысли, привод в приказ с целью регистрации по ст. 20 был обязателен только в отношении крестьян, не предъявивших отпускные. На наш взгляд, ст. 20 в отличие от наказа писцам, деля пришлых лиц па тех, кто с отпускными и без них, акцентирует внимание помещиков на необходимости установить свободное состояние пришлых людей, предписывая вместе с тем привод их в приказ и повторный допрос в приказе. С теми, кто имел отпускные, вопрос решался просто. На них оформляли документ — порядную-ссудную грамоту — и регистрировали его в приказе. Таким образом, здесь нет ни «колебаний», ни «изменений в интересах помещиков», а сделан шаг с целью уточнения нормы, чтобы заострить внимание па наиболее важной ее части с точки зрения крепостного закона.

Ст. 21 определяет санкцию за оформление приема в крестьяне без подлинной проверки вольного состояния пришлых людей, если окажутся среди них чужие люди или крестьяне. Санкция та же, что дана в ст. 10 за прием беглых крестьян. Б. Д. Греков, касаясь ст. 20 и 21, отметил: «Что тут нового, решить не так просто», поскольку и до Уложения были крестьянские порядные, которые записывались в государственных учреждениях. По данному вопросу в дореволюционной историографии наметились две точки зрения. Одна, представленная именами В. О. Ключевского и М. А. Дьяконова, умаляла значение Уложения в развитии крестьянской крепости. М. А. Дьяконов утверждал, что закрепощение шло на почве частноправового акта. В содержании порядных произошли изменения — во второй половине XVII в. господствующей стала ссудная запись., по которой крестьянская зависимость возникала из займа. А Уложение было ни при чем. Другая точка зрения наиболее ярко представлена И. Энгельманом и В. И. Сергеевичем. После отмены Уложением урочных лет порядная в крестьяне — «остаток старины, факт переживания, не более. Уложение вводит иной способ поступления в крестьянство: записку в крестьяне в Поместном приказе». «Порядные с этого времени уже не нужны». Взгляд В. И. Сергеевича безусловно ближе к истине, но все же нуждается в уточнении. Государственная регистрация по­ступления в крестьяне не упраздняла частноправового акта в виде ссудной записи как средства привлечения новопорядчика ссудой, но делала его крепостным регистрация в приказе. Причем она могла происходить и без ссудной записи, коль скоро в пей не было необходимости. Наряду с другими актами Уложение знает и ссудные записи (см. ст. 23, 32; XVIII, 40; XIX, 18). Публикации и исследования советского времени 53 дают возможность подойти к следующим выводам: на Севере в черносошных волостях порядные грамоты оставались на протяжении всего XVII в., но в центральных районах развитого крепостнического землевладения они к 70—80-м гг. были вытеснены ссудными записями, которые в практике крестьянского поряда возникли еще в первой половине XVII в. Однако прикрепление крестьянина к земле и владельцу после Уложения 1649 г. не было связано с получением ссуды, которая шла на обзаведение скотом, и инвентарем, а вытекало из факта оформления записи на себя, при условии официальной регистрации.

Ст. 22. Статья новая. Предписание пытать тех беглых крестьянских детей, которые, изменив спои имена, не признают отцов и матерей на очной ставке с ними с целью избежать возврата из по­бега, является ответом па соответствующее требование дворян и детей боярских, высказанное в челобитной 1648 г. Такая процедура означала расширение розыскного процесса в делах о беглых крестьянах. Известны случаи, когда сами помещики меняли имена беглым крестьянам, чтобы их скрыть.

Ст. 23. Предписывает отказывать в возврате ссуды лицам, оформившим кабалы и ссудные записи на чужих беглых крестьян и бобылей. Статья воспроизводит с незначительной редакционной правкой аналогичный пункт из Статейного списка 23 июля 1641 г., принятого в ответ на челобитную дворян и детей боярских 1641 г. Наряду с другими вопросами он содержит и жалобу на то, что их беглых крестьян кабалят и закрепляют ссудой. Норма статьи согласуется с запретом Уложения 1649 г. кабалить и закреплять ссудой своих и чужих крестьян (ст. 32; XX, 6, 113).

Ст. 24. Статья новая. Основная норма сводится к запрету подачи челобитных об утаенных дворах, под которыми имеются в виду дворы выделившихся крестьянских детей, братьев и племянников, записанных в переписные книги 1646—1648 гг. в одном дворе «с племенем вместе». Дата введения закона 1 сентября 1648 г. означает, что он принят и включен в Уложение 1649 г. в процессе работы над ним. Возможно, что закон введен в практику до окончательного составления Уложения и утверждения его 29 января 1649 г. С 20-х гг. XVII в. начался постепенный переход от поземельного обложения тяглом к подворному. Поэтому в интересах помещиков и вотчинников было считать за один двор несколько семей, связанных родством. Но объективно это отвечало и интересам крестьян. Отказ в подаче челобитных об утаенных дворах мотивирован тщательностью проведенного описания 1646—1648 гг. и его повторностью в тех случаях, когда писцы «писали не по правде».

Правительство исключало на будущее возможность опротестования данных переписных книг 40-х гг., придав им официальный характер. Прецедентом статьи служил указ 2 сентября 1647 г., обязывающий вотчинников и помещиков, утаивших крестьянские и бобыльские дворы при переписи, а также и тех, у кого после переписи возникли новые дворы в результате выдела детей, братьев и племянников крестьян, сообщить об этом в челобитных для записи утаенных и новых дворов в срок до 1 марта 1648 г. В случае обнаружения утаенных или новых дворов после этой даты от виновных предписывалось отнять из дачи по 50 четвертей в пользу тех, кто донесет об утайке. Возможно, если такая ревизия была осуществлена и привела к поло­жительным результатам, это дало возможность снять вопрос об утайке дворов на будущее время. Но выделенные дворы несомненно учитывались при новых описаниях, как и прибылые дворы со стороны.

Ст. 25, 26, 27, 28, 29. Представляют собой расширенную, поделенную на пять частей редак­цию ст. 6 Статейного списка от 11 января 1628 г. Если ст. 1—4, 9 и 10 предписывали возврат беглых крестьян с их имуществом, то комментируемые статьи являются прямым дополнением к ним, предусматривая различные казусы спорных дел о крестьянских животах. Согласно ст. 25, если есть иск о беглых крестьянах с указанием явно завышенной стоимости животов («рублев на пятьдесят и болши») или вовсе без ее указания, а ответчик отрицает наличие беглых у себя, то дело при отсутствии иных доказательств может решаться путем крестоцелования, при этом за каждого крестьянина назначается плата 4 руб., за имущество, точно не указанное («глухие животы»),— по 5 руб., «а в больших животах вершити по суду». То же самое следует, если ответчик признает за собой крестьян, но будет отрицать наличие у них имущества, а истец, наоборот, покажет, что крестьяне пришли к ответчику с животами, но цену их не укажет (ст. 26). Наконец, отрицание беглых крестьян, подкрепленное крестоцелованием, в случае обнаружения их у ответчика влечет для пего за ложное целование креста торговую казнь в течение трех дней, тюремное заключение на год и лишение нрава суда и доверия на будущее (ст. 27).

Строгость наказания связана с нарушением святости акта крестоцелования. В Уложении крестоцелованию посвящена отдельная глава — XIV. Ст. 9 этой главы за ложное крестоцелование предписывает «жестокое наказание» и отсылает к ст. 27 гл. XI. Ст. 10 гл. XIV, ссылаясь на законы святых отцов, предусматривает еще более суровые наказания, вплоть до урезания языка. Вариантом к ст. 27 служил казус, когда ответчик отрицал па суде наличие у него беглых крестьян и их имущества, а затем при крестоцеловапии признавал крестьян, но отрицал имущество. Статья все же предписывала взыскание имущества, мотивируя позицию ответчика стрем­лением покорыстоваться имуществом крестьянина (ст. 29).

Сравнение ст. 25—29 со ст. 6 Статейного списка 11 января 1628 г. дает материал для изучения приемов работы Уложенной комиссии. По смыслу, хотя и после значительной редакционной правки, ст. 6 Списка соответствуют ст. 25 и 27. Ст. 26 и 29 дают как бы дополнительные казусы к ним. Основным вопросом в них являются не крестьяне собственно, а крестьянские животы. Спор о них в правовом аспекте решался таким же образом, как и о крестьянах. Тем самым Уложение 1649 г. полностью стоит на позициях того правового принципа, который был провозглашен в указе 23 июля 1641 г.: «А в крестьянстве суд давати и крестьянства и крестьянских животов и владения искати вместе со крестьяны, а не врознь».01 Более того, Уложение расширило возможности применения этого принципа, предусмотрев конкретные формы его выражения, подсказанные, по всей вероятности, юридической практикой. Словом, Уложение 1649 г. в сравнении с предшествующим законодательством значительно детальнее и глубже разработало правовые основы принадлежности крестьянам их имущества и его возврата по принадлежности как необходимого условия функционирования крестьянского хозяйства.

Ст. 28 в контексте ст. 25—27, 29 имеет вспомогательное значение. Законодатель напоминает, что беглые крестьяне подлежат возврату их законным владельцам не только с имуществом, но и с их семьями. В этом смысле статья дублирует ст. 1, 3 и 9. Возможно, этим вызнаны пометы на свитке — против ст. 28: «Из уложения», против ст. 29: «Из уложенья 156-го году».

Ст. 30, 31. Статьи новые. На поле свитка Уложении 1649 г. в отношении ст. 30 имеется помета: «Вновь». Статья принята на Земском соборе.02 Крестьян, записанных за поместьями, запрещалось переводить на вотчинные земли даже в пределах одного владения. Норма вызвана стремлением предотвратить запустение поместий, игравших еще в первой половине XVII в. видную роль в обеспечении вооруженных сил страны в условиях, когда поместные земли преобладали над вотчинными. Случаи переводов крестьян из поместий в вотчины становились, видимо, частыми, поскольку более чем у половины землевладельцев были сосредоточены оба вида землевладения, а феодалы проявляли заинтересованность в укреплении вотчинной формы землевладения.

За нарушение предписаний ст. 30 санкций не назначалось. Но, согласно ст. 31, при передаче поместья из одних рук в другие и крестьяне, переведенные из поместья, подлежали передаче новому владельцу.

Ст. 32. Вольный наём крестьян, в особенности кратковременный, обычно сезонный, существовал до Уложения 1649 г. Из прошлого законодательства известен прецедент — норма уложения царя Василия Шуйского 9 марта 1607 г., допускавшая паем крестьян: «А придет к кому крестьянин нанятся в работу на лето или на зиму или на весь год, а не семьею, и кто наймет не боле года, в том не винити за прием и пожилаго не правити, потому что государь его сводом, где он живет». Бесспорно, что и Уложение 1649 г. подразумевало кратковременный наём чужих крестьян — на сезон или немного более, но осложняло условия найма запретом кабалить их. То обстоятельство, что в Уложении 1649 г. нет общего запрета кабалить наемных людей, показывает, что норма ст. 32 имела узкоцелевой смысл: оградить от закабаления крестьян, как земледельческое сословие. Вольный наём, чаще всего краткосрочный, не был противопоказан феодальным производственным отношениям, но нередко являлся средством включения свободных неимущих элементов общества в орбиту крепостной и кабальной зависимости. Уложение допускало временный наём крестьян и непривилегированными сословиями. Это очевидно из сочетания общего обозначения субъекта найма местоимением «у кого» с требованием оформления найма жилыми записями (XX, 45, 46, 116).

Ст. 33, 34. Предметом обеих статей служит побег крестьян за рубеж из порубежных вотчин и поместий и возвращение их из-за рубежа на прежнее место. Географически имеются в виду уезды, примыкающие к Польско-Литовскому государству и Прибалтике. Предусматриваются два варианта. Беглые крестьяне и люди, возвращающиеся из-за рубежа к своим владельцам, просят освободить их. Закон предписывал «воли им но давать» и оставлять за прежними помещиками и вотчинниками. Если же беглые крестьянин и крестьянка, принадлежавшие разным владельцам, поженились за рубежом, то при их возвращении спор о них между владельцами решался путем жеребьевки. Тот, кому достанется семья, должен выплатить другой стороне «за девку, или за жонку, или за мужика» вывод в размере 5 руб. (ст. 34). Здесь, как и в ряде других случаев, законодатель проявлял заинтересованность в сохранении крестьянской семьи. Аналогичным образом решался вопрос относительно холопа и холопки, поженившихся в бегах и принадлежавших разным владельцам (XX, 115). В этом случае казус не осложнен побегом за рубеж. Допустим вывод, что и в отношении крестьян, поженившихся в бегах на беглых же крестьянках не за рубежом, вопрос о принадлежности семьи тому или иному владельцу решался жеребьевкой между ними. Принципиально важным является условие ст. 115 гл. XX, что ввиду платы стороной, вытянувшей жребий, за полученных ею холопа или холопку «купленными людьми... тех людей не называти». Тем более это очевидно по отношению к крестьянам, за которых выплачивается вывод. В литературе отмечено, что ст. 33 обобщила предыдущее законодательство и обширную практику. Б грамоте 1624 г. говорилось: «От которых дворян и детей боярских люди их и крестьяне выбежав за рубеж и пожив за рубежом лет по 5 и по 6 и по 10, и выйдут опять из-за рубежа, и тех велено в побеге распрашивать, да кто дойдет до пытки, и тех велено пытать и, пытав, отдавать тем дворянам и детем боярским, кто у кого служивал, и по них имати поручные записи». В Смоленскую войну, когда побеги крестьян возросли, указ 9 октября 1634 г. гласил: «Которые... крестьяне бегают от бояр своих, иманы в полон в Крым и Ногаи, а после того ис полону... выходили, и таких крестьян по-прежнему... в крестьянство отдавать велено». Эти и другие законодательные материалы легли в основу ст. 33 и 34.