Реформация и религиозные войны 188

сов. Религия, как мышление об абсолютных ценностях была для этого века единственно возможным выражением общности классовых интересов, и именно поэтому она стала идеологией борьбы и знаменем, под которое собирались в классовом отношении одинаково заинтересованные люди. Захватывая человека целиком, задевая все важнейшие стороны его существования, классовые конфликты находили свое выражение в терминах борьбы за абсолютные ценности, за вечное спасение от мук ада, за царствие божие, для одних — там, в потустороннем мире, для других — здесь, на земле. Но историк совершил бы принципиальную ошибку, если бы поддался искушению упростить содержание событий, представив их только в виде борьбы двух вероисповеданий. Он совершил бы ошибку уже по одному тому, что даже современники этих событий, как ни были для них важны вопросы веры, видели в ней часто лишь предлог для выступлений и борьбы за свои интересы.

XVI век — это время, переходное от феодализма к капитализму, время, когда большие народные массы приходят в движение. Интересы не только классов в целом, но и отдельных слоев и групп переплетались самым неожиданным и причудливым образом. Можно утверждать, что даже самим современникам были ясны лишь непосредственные цели борьбы и ошибки политической ориентации для человека этого времени были чрезвычайно легки. Пытаясь понять французскую действительность второй половины XVI в, мы не должны забывать тех трудностей, на которые указывал Энгельс в своем объяснении причин Реформации и Великой крестьянской войны в Германии первой половины того же XVI в. «...Разные сословия империи,— говорит он,—...составляли чрезвычайно хаотическую массу с весьма разнообразными, во всех направлениях взаимно перекрещивающимися потребностями. Каждое сословие стояло поперек дороги другому и находилось в непрерывной, то скрытой, то открытой борьбе со всеми остальными. Тот раскол всей нации на два больших лагеря, который имел место в начале первой революции во Франции,... был при тогдашних условиях просто невозможен...» И Энгельс знаменательно прибавляет, что этот раскол нации на два больших лагеря «мог бы лишь приблизительно (курсив наш.— Ред.) наметиться только в том случае, если бы восстал низший, эксплуатируемый всеми остальными сословиями слой народа: крестьяне и плебеи» 5. Это последнее условие осуществилось, как известно, в великом крестьянском движении в Германии, но оно отсутствовало в XVI в. во Франции.

⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, стр. 357—358.

Реформация и религиозные войны

В гражданской войне второй половины XVI в. принимало участие плебейство, но почти никакого участия не принимало крестьянство, а между тем состав и положение плебейства во Франции едва ли были иными, чем в Германии. Так же, как и в Германии, вне крестьянского восстания плебейская оппозиция в силу своей чрезвычайной разношерстности «выступает в политической борьбе не в качестве партии, а лишь в виде шумной, склонной к грабежам толпы, которую можно купить и продать за несколько бочек вина и которая плетется в хвосте у бюргерской оппозиции» 6.

Во Франции бюргерская оппозиция, не прошедшая через горнило крестьянского восстания, выступает самостоятельно; «она... требует восстановления монополии городского ремесла в деревне, поскольку возражает против сокращения городских доходов за счет отмены феодальных повинностей в городской округе и т. д.; словом, в той мере, в какой она самостоятельна, она реакционна и подчиняется своим собственным мелкобуржуазным элементам, исполняя тем самым характерную прелюдию к той трагикомедии, которую вот уже в течение трех лет разыгрывает современная мелкая буржуазия под вывеской демократии»7. Эта мысль Энгельса особенно важна для тех, кто изучает эпоху гражданских войн во Франции. Здесь, быть может, даже больше, чем в Германии, борьба между свободной и цеховой привилегированно-корпоративной промышленностью заставляла представителей последней в своих выступлениях быть прямо реакционными, несмотря на весь свой внешний демократизм. Это было характерно и для парижской мелкой буржуазии, составлявшей ядро католической лиги, и для гугенотской демократии юга Франции. Надо каждый раз внимательно присматриваться к существу движения для того, чтобы не быть введенным в заблуждение ложным демократизмом.

Если таковы трудности понимания событий, рассматриваемых по существу, то они становятся еще большими от путаницы в оценке их последующей историографией, в особенности буржуазными историками XIX в. Чрезвычайная сложность движения, непопулярность последних Валуа, уродов и дегенератов, попавших случайностью рождения на престол Франции; поддержка гугенотскими вождями нидерландских революционеров, поднявших буржуазную революцию против испанского деспотизма; ореол мученичества, окружающий таких действительно выдающихся людей, как вождь гугенотов адмирал Колиньи,— все это давно уже приводило историков к часто диаметрально противоположным оцен-